Штурм Хивы

Штурм Хивы

26 мая русские отряды подошли к Хиве и осадили крепость. Это был город, достаточно хорошо приспособленный как для обороны, так и для мирной жизни. Современник о нем оставил следующие воспоминания:

«Хиву опоясывали высокие зубчатые стены с башнями. В город вели крытые ворота с тяжелыми башнями по бокам. Над городскими стенами возвышались купола мечетей и стрелы минаретов. Стены было две: одна снаружи, другая внутри города. Внутренняя стена, с частью города, которую она оцепляет, образовывала цитадель в одну милю длины и четверть мили ширины. За этой стеной находится ханский дворец, большая башня, несколько медресе и большая часть административных зданий. Стена защищена несколькими башнями. Время строительства этой стены скрывалось в глубине веков. Наружная же стена была построена в 1842 году, при хане Аллах-Кули, который вел войну с Бухарой. Он построил стену как дополнительную защиту своей столицы. Диаметр этой наружной стены по длиннейшему направлению составлял полторы мили, по кратчайшему – одну милю, высота – двадцать пять футов, но во многих местах она и выше.

У основания она была в двадцати пяти футов толщиной, но при вершине не шире трех и даже двух футов. Город окружен еще рвом от двадцати до двадцати пяти футов шириной. Ров этот я местами видал до краев наполненным водой, не хуже любого канала, тогда как в других местах он совсем пересох.

Пространство, заключающееся между наружною и внутреннею стенами, в одном месте почти сплошь покрыто гробницами. Это уже не первый случай, что мне приходилось замечать странный обычай туземцев устраивать могилы рядом с жилищами живых людей. То же самое находил я и прежде того на Хала-Ате, в Хазар-Аспе, наконец, во всем ханстве.

В другом месте весь промежуток между двумя стенами был засажен садами. И эта часть города, западная, самая приятная для жилья. Здесь множество вязов, фруктовых деревьев и маленьких каналов, так что по свежести воздуха этот квартал напоминает хорошенькое предместье или же маленький голландский городок, где каждая улица имеет свой канал. Вода доставляется сюда преимущественно из двух каналов… Внутри всех почти дворов при домах устроен маленький бассейн для домашнего обихода, наполняемый водой из каналов».

Несмотря на отсутствие самого крупного отряда генерала Кауфмана, Веревкин решил штурмовать Хиву. Однако из-за плохой его подготовки штурм не удался. Русские войска, потеряв четырех убитыми и 50 ранеными, отступили от крепости.

На следующий день хивинцы позволили русским подобрать своих погибших под стенами города, которые оказались обезглавленными и с распоротыми животами. Затем из ворот вышли парламентеры, которые были направлены к Кауфману, находившемуся в это время на подходе к городу. Пока шли переговоры, небольшой отряд, выделенный Веревкиным, во главе с полковником М. Д. Скобелевым, проникнув в город через брешь в воротах, без боя занял дворец. Несколько часов спустя с противоположной стороны через открытые ворота вступили в город войска, предводительствуемые самим генерал-губернатором. Так произошло занятие столицы ханства, которое затем в официальных документах было названо «штурмом».

11 июня 1873 года хивинский хан Сеид-Мухамед-Рахим-Богадур присягнул на верность России и издал указ об отмене рабства на всех принадлежавших ему территориях. Отказавшиеся повиноваться этому указу племена туркмен-иомудов через несколько дней были разгромлены русскими войсками, потеряв в бою 14 и 15 июня более 800 человек. Потери же русских войск за всю хивинскую экспедицию составили 33 человека убитыми и 131 ранеными.

Победы в Средней Азии были высоко оценены русским правительством. Генерал К. П. Кауфман был награжден орденом Святого Георгия 2-й степени. Этим же орденом 3-й степени были отмечены заслуги командующего войсками Сырдарьинской области генерала Н. Н. Головачева и начальника оренбургского отряда генерала Н. А. Веревкина. Еще пять офицеров получили ордена Святого Георгия 4-й степени, в том числе и М. Д. Скобелев. Начальнику штаба Туркестанского военного округа генерал-майору В. Н. Троицкому была вручена Золотая сабля, украшенная алмазами. Еще 23 генерала и офицера получили Золотое оружие.

После завершения Текинской экспедиции Скобелев по команде направил обстоятельную докладную записку, в которой изложил свое видение дальнейшего развития событий в том районе. Он, несмотря на молодость, чувствовал, что рано или поздно в Средней Азии России придется решать большие и сложные задачи. При этом он касался не только военной, но и политической стороны этого вопроса. Но, ввиду его молодости, в высших штабах не обращали внимания на его записки. Михаил Дмитриевич сохранял списки с этих записок и уже позже, когда вернулся из Ахалтекинской экспедиции, на одной из записок сделал следующую надпись: «На записку эту в свое время никто не обратил внимания… тем не менее, последующие события показали, что во многом я был прав. Все мной предположенное относительно Хивы было исполнено в 1873 году».

Необходимо отметить, что в Хивинской экспедиции участвовал американский корреспондент «New-York-Herald» Мак-Гахан. Он первый познакомил Европу с будущим военачальником и государственным деятелем. Мак-Гахан был свидетелем проведения разведки пути в Ортакую, которую провел Скобелев. Вот что он писал: «Проехать опасный путь почти одному, набросать на карту местность, найти и исследовать в пустыне колодцы и решить, какое количество воды они могли доставить, – это мог предпринять и блистательно выполнить только Скобелев».

Впоследствии между Мак-Гаханом и Скобелевым завязалась настоящая дружба, которая заставила Скобелева с отчаянием оплакивать своего друга, умершего в 1878 году от тифа в Константинополе, куда он добрался, совершив поход вместе с нашей Дунайской армией.

Художник В. В. Верещагин о Хивинском походе Скобелева в своей статье, опубликованной в Париже в 1887 году, в частности, писал: «Михаил Дмитриевич Скобелев в Хивинском походе прошел определенный этап в развитии своего военного таланта. В течение всего похода он проявил себя как энергичный, отважный воин, но вместе с тем и предусмотрительный, распорядительный. Внимательно вникал в организацию похода, маршрут движения, добивался точности знания местности и ориентировки; он заблаговременно совершал разведку колодцев и удерживал их до подхода основных сил. В этом походе он уже умело применял морально-психологический фактор как средство влияния на подчиненный ему личный состав. Также Скобелев обладал такими важными, необходимыми для военного человека качествами, как бесстрашие и удивительная храбрость».

В одном из архивных документов имеется характеристика служебной деятельности Скобелева во время Хивинского похода, дана ему непосредственным начальником полковником Ломакиным. Он пишет: «За все время похода мангышлакского отряда (1000 верст), командуя авангардом, подполковник Скобелев-2-й отличился примерной распорядительностью и попечением о нижних чинах. Под Истабасом разбил с горсткой казаков вдесятеро сильнейшего неприятеля. С 15 по 28 мая, командуя авангардом, отличался примерным мужеством и неустрашимостью».

Также представляет собой интерес отзыв члена Георгиевской думы В. А. Полторацкого. В нем подчеркивается, что выдающиеся способности и природный дар Скобелева ставят его гораздо выше многих. При этом автор Н. Кнорринг подчеркивает, что Михаил Дмитриевич «предприимчив и энергичен, но для достижения своих целей не останавливается ни перед какими средствами. Поэтому неудивительно, что Скобелев с его талантливостью и умом нигде не мог ужиться, перессорившись и восстановив против себя многих, чему явным доказательством служит его постоянная смена мест службы. Он переходил из одного военного округа в другой, нигде не удовлетворяя себя, но наживая массу врагов», и делает заключение, что «с подобной настойчивостью он, вероятно, добьется очень многого».

В завершение хотелось бы привести мнение о Скобелеве главного начальника Туркестана генерала К. П. Кауфмана. Приехав в Петербург после завершения Хивинского похода, он отзывался о Михаиле Дмитриевиче только положительно. И когда Константина Петровича начали просить об одном офицере, который «будет почище вашего Скобелева», Кауфман вспыхнул и после довольно резко заметил: «Не знаю, как ваш офицер, но Скобелев на деле показал себя молодцом. И я ручаюсь, что он себя вам еще покажет». Это означало, что после этого похода отношение к Скобелеву со стороны начальства в лице Кауфмана изменилось в лучшую сторону. Наместник, как опытный начальник, умел распознавать среди офицеров военные таланты; в Скобелеве он видел не только храбрость, но и образованность, талант. Кауфман считал, что именно такие офицеры нужны были на окраинах, где требовалось не только личное мужество, но и умение и желание ориентироваться в местных условиях.

Правда, известно, что Скобелев повел солдат на штурм Хивы с одной стороны в то самое время, как с другой городская депутация выходила с хлебом-солью для выражения командующему войсками полной и безусловной покорности. Верещагин вспоминал: «Генерал Кауфман рассказывал мне, что, зная уже о сдаче города и готовясь въехать в него, он был поражен и возмущен, услышав ружейные залпы и крики «ура!» – словом, настоящий штурм, затеянный Скобелевым». Причину этого поступка Верещагин видел в том, что «Михаил Дмитриевич выкинул такую лихую штуку» потому, что «хлопотал только об (Георгиевском. – Авт.) кресте, который ему не давал покоя и статут которого, по его собственным словам, он знал наизусть еще с юных лет. Скобелев был весьма лихой офицер, и я думаю, что в поступке его было немало «искусства для искусства».

Но на этом Хивинский поход для Скобелева не был закончен. Из трех отрядов, посланных на Хиву, один, кавказский отряд, следовавший под начальством полковника Маркозова, не дошел до места назначения. По мнению некоторых, этот отряд «слишком торопясь прийти раньше других, измучили лошадей и заморили вьючных животных, так что в конце концов должен был во избежание гибели в степи воротиться, не дойдя до Хивы 70 верст». В результате эта часть маршрута, длиной в 70 верст, так и осталась не изученной. Для восполнения этого пробела было решено снарядить небольшой отряд пехоты, кавалерии и артиллерии. Скобелев вызвался командовать этим отрядом и обещал сделать глазомерную съемку всего пути. При этом он, конечно, знал, что по статуту ордена Святого Георгия в случае успеха он должен получить эту награду.

Михаил Дмитриевич изложил генералу Кауфману план своих действий, и тот согласился поручить разведку молодому офицеру.

4 августа 1873 года, переодевшись туркменами, Скобелев с пятью спутниками покинул лагерь. С ним ехали казак-уралец Андрей Лысманов, слуга Скобелева Козловский, мещанин Николай Игнатьев и три туркмена. Кроме прекрасных верховых было еще четыре вьючных лошади, на которых перевозили провиант и бурдюки с водой.

Ехали около шести часов и к полудню добрались до колодца Читао, который представлял собой маленький оазис. Около колодца даже местами пробивалась трава.

Отряд расположился на отдых неподалеку от колодца. Некоторые дремали. Но вдруг один из членов отряда вскочил на ноги. Вдали показалось три точки, которые быстро приближались.

– Туркмены!

Тогда туркменские проводники отряда вышли навстречу туркменам. Они переговорили, проводили гостей к дальнему колодцу и те, напившись, мирно поехали дальше. Опасность миновала.

Вскоре отряд Скобелева продолжил свой путь. До ночи проделали еще несколько десятков километров. Переночевав, на рассвете снова тронулись в дорогу. Шли через солончак. Слюна во рту стала солоноватой, губы пересыхали, мучили жажда, томил зной.

Отряд шел по следу крупного отряда туркмен. Встреча с неприятелем была очень вероятной, тем более, что впереди был колодец – Кизил-Чакар, куда стремились оба отряда.

Скобелев приказал вперед выслать разведку. Двое туркмен, выехав в разведку, вскоре вернулись и сообщили, что впереди – целый аул туркмен, уходивших от русских погромов. Но этот аул, пополнив запасы воды, уже ушел от колодцев. Путь до колодцев был свободен.

Но пришла другая беда – надвигалась буря. Скобелев приказал ускорить движение, и отряд достиг колодцев до ее начала.

Около четырех часов ревела песчаная буря. Люди и животные испуганно сбились в одну кучу, всех занесло песком, из-под которого выбирались более часу.

Отряд тронулся в дорогу дальше и к вечеру достиг развалин города Шах-Сенем. Развалины имели грустный и унылый вид, и слабо верилось, что когда-то здесь кипела жизнь. За Шах-Сенем пустыня несколько оживилась. Начали встречаться небольшие рощицы саксаулов. Но воды не было. Лошади так обессилели, что их пришлось вести на поводу. Запасы воды остались минимальные.

7 августа отряд Скобелева вышел к колодцам Нефес-Кули и обнаружил там следы пребывания того же туркменского аула, с которым едва не столкнулись у колодца Кизил-Чохар. Но имущество, оставленное туркменами, говорило о том, что аул вернется обратно к этому колодцу.

Скобелев, не дожидаясь этого и отряд которого по пути к тому времени уже выполнил разведывательную задачу, решил возвращаться обратно в Хиву.

Всего эта разведывательная экспедиция продолжалась семь дней. За это время по безжизненной пустыне было пройдено более 600 верст. По пути следования Скобелев составил карту. В результате этой разведки было установлено, что кавказцы повернули назад, не дойдя лишь 15–17 верст до колодцев, по той причине, что там в то время, по сведениям лазутчиков, находился сильный туркменский отряд в 15 000 человек. Доброе имя командира кавказского отряда не пострадало.

Узнав об этой разведке Скобелева, В. В. Верещагин спросил его:

– Неужели вы никого не встретили на пути, кто бы признал в вас русского?

– Конечно, встречался народ, но я всегда высылал вперед моих джигитов; они заводили разговоры о том о сем, главным образом, разумеется, об урусах, рассказывали при нужде и небылицы, чем отвлекали их внимание, а я тем временем проскальзывал вперед…

В частности, на третий день пути, совершив переход в 34 версты и едва напоив лошадей, небольшой отряд заметил приближающуюся к их колодцам партию человек в 30 иомудов.

Туркмены-проводники немедленно уложили Михаила Дмитриевича на землю, накрыли его кошмами, категорически потребовав не подавать никаких признаков жизни, пока иомуды не уедут в степь. 5 часов кряду пролежал Скобелев под кошмами под видом больного лихорадкой караван-баши, поджидая, пока отдохнут и уедут иомуды.

Действительно, за эту рекогносцировку Михаил Дмитриевич прямо по статуту получил давно желанный им Георгиевский крест. Генерал Кауфман рассказывал мне в 1874 году в Петербурге, что, поздравляя Скобелева с крестом, он прибавил:

– Вы исправили в моих глазах ваши прежние ошибки, но уважения моего еще не заслужили».

Сам М. Скобелев свои действия во время хивинского похода оценивал очень прозаично, хотя и с определенной степенью своего превосходства над другими. Так, в частности, в одном из интервью для журналистов он говорил следующее:

«В апреле началось движение войск эшелонами. Сначала я находился при одной из колонн и исполнял разные поручения. У колодцев Баш-Акта мне поручено было командование отдельной небольшой колонной. Подвигались вперед мы медленно, испытывая страшные лишения: жара доходила до 45^О, духота и сухость воздуха были невыносимы; кругом, куда ни бросить взор, безжизненная пустыня, бесконечные пески, пески. Вода в колодцах была большею частью скверная, солоноватая; колодцы глубоки, иногда до 30 саженей, и доставать воду при таких условиях было очень трудно и эта операция производилась крайне медленно. Иногда воды недоставало не только для лошадей, верблюдов, овец, которые сопровождали отряд, но даже для людей. Наконец мы поднялись на Усть-Урт. Сухость воздуха и духота еще более увеличивались, было несколько песчаных ураганов… Словом, мы вступили в царство настоящей пустыни… Вообще, весь этот поход – это непрерывная борьба с природой. О неприятеле ни слуху ни духу! Пищу люди получали более скромную, горячую почти не ели вследствие недостатка топлива.

Двигались утром и вечером, днем же отдыхали, или вернее, мучились, пеклись на солнцепеке, так как палаток у нас не было (брали только самое необходимое). Бывали случаи, когда люди окончательно падали духом, отставали во время похода, и приходилось прибегать даже к крутым мерам, чтобы их поддержать. Раз я одну роту провел под барабан и на плечо верст шесть, чтобы поднять в них энергию. Особенно тяжелые сцены приходилось наблюдать у колодцев при раздаче воды: люди превращались тогда чуть не в зверей и только благодаря офицерам порядок устанавливался.

При дальнейшем движении отряда к городу Кяту я получил другое назначение – командовать авангардом. Двигаясь во главе оренбургского и кавказского отрядов, я с казаками по пятам преследовал отступавшие к своей столице неприятельские полчища. Хивинский арьергард старался портить дорогу, разрушал и жег мосты через арыки, вообще всеми силами затруднял наше движение. Мне приходилось несколько раз буквально наскакивать на них и мешать им жечь мосты, портить дорогу… С поднятыми шашками бросались мои казаки на хивинцев, и последние, бросая работу, поспешно отстреливались, садились на коней и улепетывали во всю прыть.

Некоторые поломки мы быстро чинили (один мост, помню, впрочем, исправляли целую ночь), и отряд беспрепятственно подвигался вперед. 25 мая я с авангардом подошел к городу Кот-Купырь, который находится верстах в 30 от Хивы. Заметив, что несколько человек хивинцев зажигают мост с целью не допустить, чтобы мы вошли в город, я с казаками карьером понесся к мосту. Хивинцы бежали к садам и оттуда открыли огонь. Вслед затем мы подошли почти к самой Хиве и остановились у городских стен верстах в 5–6».

22 июля 1873 года для участников Хивинского похода была учреждена специальная награда – «За хивинский поход». Этой медалью были награждены все участники похода от высшего командного состава до нестроевых нижних чинов Туркестанского, оренбургского, мангышлыкского, красноводского отрядов и Аральской флотилии. Кроме военных чинов эти награды получали также гражданские чиновники различных ведомств, находившиеся в этих отрядах, священники, медики, волонтеры и даже местные джигиты, находившиеся при русских войсках.

Оставленный на престоле Коканда Худояр-хан вел себя очень послушно, соблюдая договор 1868 года и различные распоряжения туркестанского генерала-губернатора. Русские купцы могли теперь свободно разъезжать по всему ханству и торговать без всякой опаски. Хан беспрекословно выдавал русским властям всех, кто был замечен во враждебных действиях по отношению к России. Все, казалось бы, складывалось в пользу России. Кауфман писал: «Дальнейшие отношения наши к Коканду теряют… характер внешних сношений и принимают значение домашних, более близких, чем существующие между двумя соседними губерниями».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.