Глава 21 Пятьдесят ударов на пруте

Глава 21

Пятьдесят ударов на пруте

Ключевое значение для петровской кампании имели два христианских княжества, Валахия и Молдавия. Они располагались к югу от Карпат и к северу от Дуная, то есть на территории, которая в наше время частично принадлежала Советскому Союзу и частично Румынии. В XV и XVI веках эти княжества, ища безопасности, отдались под власть Высокой Порты. Они сохранили во внутренних делах автономию, а взамен за покровительство обязались платить султану ежегодную дань.

Однако со временем Порта присвоила себе право назначать и смещать местных князей – господарей. Князья, мечтавшие сделать свою власть наследственной, принялись потихоньку искать поддержки в других местах. В правление царя Алексея Михайловича они вели предварительные переговоры с Москвой о переходе под руку России, но царь был тогда слишком поглощен польскими делами.

В 1711 году в Валахии, наиболее сильном и богатом из двух княжеств, правил господарь Константин Бранковяну, человек коварный и изворотливый. Он занял это положение, отравив предшественника, и благодаря своим дарованиям не только удерживал власть в течение двадцати лет, но и создал сильную армию и составил огромное личное состояние. На взгляд султана, Бранковяну был чересчур богат и могуществен для вассального князя, поэтому при первой возможности господаря не замедлили бы сменить. Бранковяну чуял, к чему все идет, и, убедившись после Полтавы, что звезда Петра восходит, вступил с царем в тайный сговор. В случае войны между Россией и Турцией Валахия должна была принять сторону царя, выставить 30-тысячное войско и обеспечить снабжение русской армии на территории Валахии – правда, за счет Петра. Со своей стороны, Петр обещал гарантировать независимость Валахии и наследственных прав Бранковяну и наградил господаря орденом Св. Андрея Первозванного.

Молдавия была слабее и беднее Валахии, правители в ней часто менялись. Последний из них, Димитрий Кантемир, в 1711 году находился у власти меньше года – его назначил султан в расчете, что тот поможет Порте захватить и свергнуть своего соседа Бранковяну и за эту услугу получит титул господаря и Валахии, и Молдавии. Однако Кантемир, прибыв в свою новую столицу, Яссы, тоже заметил, что фортуна отворачивается от турок, и, соблюдая строжайшую секретность, начал переговоры с Петром. В апреле 1711 года он подписал с царем договор, по которому соглашался помогать русским и поставить от себя 10 000 солдат. За это Молдавии была обещана независимость под протекторатом России. Таким образом, княжество освобождалось от уплаты дани, а род Кантемиров превращался в наследственную династию.

Итак, заручившись обещаниями о поддержке со стороны этих двух честолюбивых правителей, всей душой ненавидевших друг друга, Петр выступил в поход на турок.

* * *

В Молдавии действия Кантемира встретили поддержку. «Ты правильно поступил, призвав русских освободить нас от турецкого ига, – говорили ему местные бояре. – Если бы открылось, что ты собираешься идти на соединение с турками, мы бы тебя покинули и сдались царю Петру. Так мы решили». Но Кантемир знал также и то, что османская армия уже выступила в поход и что когда великий визирь подойдет поближе, туркам станет ясно, что он и его княжество передались царю. Поэтому он слал депеши Шереметеву, командовавшему главными силами русской армии, и просил фельдмаршала поторопиться. Кантемир умолял его выслать хотя бы передовой отряд в 4000 солдат, чтобы оградить народ Молдавии от мести турок, если невозможно ускорить продвижение главных сил. Петр, со своей стороны, тоже приказывал Шереметеву поспешить. Царь хотел, чтобы войска подошли к Днестру и переправились через реку к 15 мая – тогда оба княжества оказались бы под защитой, а у сербов и болгар появился бы стимул поднять восстание.

Для того чтобы молдаване восприняли вступление иностранных войск как благо, Шереметева снабдили отпечатанными воззваниями царя ко всем балканским христианам: «Понеже турки варвары, Христовой церкви и православного народа гонители, многих государств и земель неправедные завоеватели и многих церквей и монастырей разорители, недовольни суть владением Грецкого империя и иных многих потентатов не завоеванных, но неправдою взятых, и, прельщая сирых, убогих и вдовых, склоняют прежде в свою протекцию, а потом, яко волцы, овец расхищали и стадо христанское разоряли… Всем добрым, чистым и кавалерским христанским сердцам должно есть, презрев страх и трудности, за церкву и православную веру не токмо воевати, но последнюю каплю крове пролияти, что от нас по возможности и учинено будет».

Кроме того, Петр дал своему фельдмаршалу строгие указания, как должны вести себя русские войска во время марша по Молдавии, – им предписывалось держаться достойно и платить за все, что станут брать у христиан, а за мародерство полагалась смертная казнь. Как только Кантемир выступил за союз с Россией и показались первые русские войска, молдаване начали громить живших среди них турок – сначала в Яссах, а потом и по всему княжеству. Многих поубивали; остальные лишились коров, овец, лошадей, одежды, серебра и драгоценностей.

Изначально Петр планировал, что Шереметев пойдет прямо на юг, вниз по восточному берегу Прута до его слияния с Дунаем, и там перекроет путь туркам. Но когда 30 мая (на две недели позже, чем рассчитывал Петр) Шереметев подошел к Днестру возле Сорок, Кантемир упросил его направиться прямо на Яссы, столицу Молдавии, и 5 июня его армия стала лагерем вблизи Ясс, на западном берегу Прута. Оправданием фельдмаршалу, нарушившему приказ Петра, служило то, что армия претерпела тяжкие лишения в походе через степи под палящим солнцем и нуждалась в пополнении. Лошадей в пути тоже едва удалось прокормить, потому что траву выжигали татарские всадники, неотвязно следовавшие за армией на флангах. К тому же Шереметев понимал, что он, скорее всего, опоздал помешать туркам переправиться через Дунай и что для обороны Молдавии от великого визиря будет лучше, если он перейдет на другой берег Прута.

Петр, прибывший в Сороки позже Шереметева, гневался, что старый генерал позволил туркам себя опередить. Тем не менее, когда Шереметев изменил первоначальный план, царь, двигавшийся следом, вынужден был идти тем же путем – всякое иное решение разъединило бы армию. Отряду Петра сильно досталось во время перехода, и когда он 24 июня добрался до Прута, солдаты валились с ног от усталости. Царь оставил их отдыхать, а сам поехал вперед, переправился через реку и прибыл в Яссы, чтобы держать совет с Кантемиром. Ему оказали истинно царский прием и устроили грандиозный пир. Господарь произвел хорошее впечатление: «Он человек очень разумный и полезный в совете» – такова была царская оценка. В Яссах Петр принял двух посланцев с предложением мира от великого визиря. Оно было завуалировано, но отражало нежелание визиря – и султана, стоявшего за ним, – вступить в боевые действия и тем подтолкнуть русских к отправке флота в Черное море. Однако Петр отклонил это предложение. Царь, окруженный своей армией, уверенный в поддержке молдаван и валахов, осведомленный о том, что визирь не хочет драться, был уверен в победе. В этом веселом расположении духа Петр повез Кантемира посмотреть на русские войска, ставшие лагерем на Пруте. Там, вместе с Екатериной и гостями, он отпраздновал вторую годовщину Полтавы, великой победы, без которой не было бы ни этой встречи, ни самого похода.

Пока царь праздновал, положение его армии ухудшалось. Великий визирь закончил переправу при Исакче и, узнав, что Петр не пожелал мириться, выступил на север со своим 200-тысячным войском. Между тем Валахия, которая в конечном счете была гораздо важнее для петровской кампании, чем Молдавия, до сих пор зловеще молчала. В Валахии все зависело от господаря Бранковяну. Пока он открыто не поднял княжеское знамя за царя, едва ли можно было ожидать, что знать и простой народ откликнутся на призыв Петра восстать против турок. Но Бранковяну был испуган и потому осторожен. Он знал, что огромная турецкая армия выступила в поход, и понимал, что произойдет, если турки победят, а он окажется на стороне проигравших. Поэтому он не рискнул открыто выступить на стороне русских, и эта политика нашла полную поддержку его бояр. «Не стоит выступать за Россию, пока армия царя не перейдет Дунай», – считали они. Когда же турки первыми переправились через Дунай, Бранковяну сделал выбор. В тот самый момент, когда великий визирь, извещенный о его измене, приказал арестовать господаря, Бранковяну вдруг опять переменил фронт. Якобы обиженный тоном петровского письма, господарь провозгласил, что более не считает себя связанным тайным договором с царем, и передал туркам припасы, которые собрал для русской армии на деньги Петра. Это предательство оказало немедленное и сокрушительное воздействие на русскую кампанию. Провиант улетучился, а молдаване не в силах были восполнить его нехватку.

Но все-таки Петр не отступился от задуманного. Ему сказали, что для турок собран большой запас продовольствия и оно лежит без охраны в низовьях Прута, при слиянии его с Дунаем. Так как главные турецкие силы перешли Дунай и двигались на север вдоль восточного берега Прута навстречу русским, царь решил перейти на западный берег и спускаться к югу. Если ему повезет, он обойдет визиря с фланга, завладеет турецкими припасами и отрежет османскую армию от главной базы. Чтобы повысить шансы на успех, Петр отправил Ренне со всей русской 12-тысячной кавалерией вниз по западному берегу Прута в тыл османам с приказом захватить или сжечь склады в Браилове на Дунае. 27 июня кавалерия выступила в поход, а через три дня пехота переправилась через Прут и двинулась на юг, вниз по западному берегу, тремя колоннами. Первую вел генерал Янус, вторую – царь, третью – Репнин.

Первым вступил в соприкосновение с турками Янус. Русские с турками шли навстречу друг другу по противоположным берегам Прута, и 8 июля авангарды обеих армий наконец встретились: те и другие опешили – их разделяла только река. Когда об этом сообщили великому визирю, первая его мысль была отступить. «Он еще никогда не видал вражеских войск, а от природы был большим трусом и сразу решил, что пропал», – писал Понятовский, следовавший с османской армией. Общими усилиями татарский хан Девлет-Гирей, Понятовский и янычарский ага укрепили мужество великого визиря, и на следующий день турецкая армия снова двинулась дальше на север. Турецкие инженеры поспешно наладили переправы, чтобы турки могли вернуться на западный берег и встретиться с врагом. Петр, узнав, что османы переходят на его сторону реки, немедленно приказал Янусу повернуть назад и соединиться с главными силами.

Царь занимал позиции за болотом к югу от села Станилешти. Туда и вернулись усталые солдаты Януса. Но отдыхать им пришлось недолго. На следующий день, в вокресенье, подоспевшие турки принялись раз за разом штурмовать русские укрепления. Молдаване Кантемира, хоть и неопытные воины, стояли твердо, и в целом силы русских удерживали позиции. Но срочные призывы царя к Репнину поскорее подвести третью колонну на подмогу двум другим оставались тщетными. Солдаты Репнина были зажаты татарской кавалерией в Станилешти и не могли двинуться вперед.

В конце этого долгого дня, после непрерывных турецких приступов, которые раз от раза становились всесильнее, царь, встревоженный отсутствием корпуса Репнина и недостатком провизии, созвал вечером военный совет. Решение, в сущности, могло быть только одно – отступать. Отступление в сторону Станилешти, к дивизии Репнина, началось ночью и продолжалось все следующее утро. Это был кошмарный переход. Турки шли по пятам и непрестанно атаковали русский арьергард. Татарские отряды галопом проносились взад-вперед между телегами обоза, и почти весь он с остатками провианта погиб. Изможденная пехота страдала от жажды. Роты и батальоны строились в каре и таким порядком шли к реке, где по очереди пили, пока другие отбивались от татар. Только к вечеру в понедельник 9 июля вся русская пехота собралась в Станилешти, и солдаты принялись рыть на мысу неглубокие окопы, чтобы отбиваться от неприятельских всадников, рыскавших вокруг.

В сумерках стали подходить длинные цепи турецкой пехоты, в том числе и янычар, и пред очами великого визиря отборная османская гвардия обрушилась приступом на кое-как построенный русский лагерь. Русские стояли твердо, петровские солдаты встречали наступавшие цепи янычар ураганным огнем. Первая атака была отбита, турецкая пехота отошла и взялась, в свою очередь, прокладывать линию окопов, полностью окружившую русский лагерь. Подоспела турецкая артиллерия – пушки развернули широким полукругом так, что к ночи на русский лагерь смотрели дулами триста орудий. Тысячи татарских всадников, вместе с поляками и казаками, которых привел Карл, сторожили противоположный берег. Бежать было некуда: царь с армией попал в окружение.

Силы турок были несметны: 120 000 пехоты и 80 000 конницы. У Петра было всего 38 000 пехотинцев, а кавалерия под началом Ренне осталась далеко на юге. Он был прижат к реке и взят в кольцо тремя сотнями пушек, которые могли разнести его позиции в пух и прах. Еще хуже было то, что солдаты так измучились от голода и жары, что часть из них уже не могла драться. Даже воды из реки было достать непросто – посланные за ней солдаты попадали под плотный огонь татарской конницы с противоположного берега. Русские земляные укрепления были сделаны кое-как; заграждением для целого участка служили лишь туши павших обозных лошадей и наскоро сооруженные рогатки. Посреди лагеря вырыли неглубокую яму, где укрыли Екатерину с сопровождавшими ее женщинами. Это убежище, окруженное телегами и загороженное от солнца навесом, было жалкой защитой от турецких ядер. Екатерина держалась спокойно, другие дамы плакали.

Петр попал в отчаянное положение. Этой ночью, куда бы он ни глянул, по обе стороны реки мерцали на невысоких холмах тысячи костров громадного османского войска. Утром наверняка начнется приступ, и тогда – конец. Его, русского царя, полтавского победителя, разобьют и, наверное, в клетке протащат по улицам Константинополя. Плоды двадцати лет мучительных, колоссальных трудов могут испариться в один день. Неужели дойдет до этого? А почему бы нет? Не случилось ли в точности то же самое с его врагом Карлом? И по сходной причине: слишком гордый, слишком уверенный в своей счастливой звезде, он безоглядно углубился во вражескую территорию.

На самом же деле положение Петра было гораздо хуже, чем у Карла под Переволочной: шведская армия не попала в окружение превосходящих сил противника, а сам король изловчился бежать. Тут же все карты были в руках у турок: они могли захватить и армию, и царицу, и, главное, того, на ком все держалось, самого царя! Какие жертвы придется ему принести, какие невероятные территориальные уступки или контрибуции потребуются от России, чтобы выкупить его свободу?

Существует предание, будто в какой-то момент царь спросил Некулче, командующего молдавскими войсками, не может ли он как-нибудь проводить их с Екатериной к венгерской границе. Тот отказался, так как понимал, что даже если сумеет пробраться с ними сквозь окружение, то все равно деваться некуда: вся Молдавия уже кишит татарской конницей. Иногда высказывалось мнение, что царь просто струсил. Но когда битва проиграна, а армия на грани капитуляции, глава государства обязан думать о спасении страны. Петр знал, что в этот час он олицетворял Россию. Он знал, какой удар обрушится на страну, если вместе с армией, им выпестованной, в плен попадет и он сам. Армию со временем можно будет создать заново, если он сам останется на свободе. Но никто и ничто не сможет заново создать Петра – эта потеря будет для страны невосполнима.

На следующее утро, во вторник, 10-го числа, все должно было кончиться. Турецкая артиллерия открыла огонь, русские изготовились к последнему бою, но янычары на приступ не пошли. Терять было нечего, и Петр приказал совершить вылазку. Тысячи измученных русских солдат поднялись из окопов, ринулись на передовые линии османов и успели нанести им тяжелые потери, прежде чем были отброшены. Во время вылазки русские захватили пленных, и от одного из них Петр узнал, что янычарам сильно досталось в бою накануне, и они не расположены снова идти в атаку на русские позиции. Это, по крайней мере, могло дать царю некоторую надежду на более или менее приличные условия капитуляции.

Пока длилось затишье, Петр предложил Шереметеву и вице-канцлеру Шафирову отправить парламентера к великому визирю и выяснить, какие условия предложат турки. Шереметев, трезво оценивая соотношение сил, без обиняков сказал своему повелителю, что смешно и думать об этом. С чего бы туркам соглашаться на что-либо, кроме полной сдачи противника? Кошка не станет вступать в переговоры с мышкой, если та у нее в когтях. Но на совете была Екатерина, и она поддержала мужа. Шереметеву, как командующему русской армии, было велено от своего имени составить проект предложения о перемирии.

Петр при подготовке этих предложений смотрел на свое будущее с мрачным реализмом. Он знал, что Карл – гость, а теперь и союзник султана, и предполагал, что любое мирное соглашение будет предусматривать разрешение споров России не только с Турцией, но и со Швецией. Царь предвидел, что ему придется пойти на принципиальные уступки. В конечном счете он был готов – хотя это не входило в первый вариант его предложений – отдать Азов, срыть Таганрог и отказаться от всего, что он отвоевал у турок за двадцать лет. Шведам он отдал бы Ливонию, Эстляндию, Карелию – все, что приобрел в ходе войны, кроме Санкт-Петербурга, любимого своего «парадиза». Если этого окажется мало, он отдаст древний русский город Псков и другие земли. Сверх того, Петр собирался позволить Карлу вернуться домой в Швецию через Россию, признать Станислава польским королем и обещать не вмешиваться более в дела Польши. Он думал предложить великому визирю и другим турецким сановникам крупные суммы, чтобы сделать их посговорчивее: великому визирю он хотел выделить 150 000 рублей. К полудню предложения были разработаны, и Шафиров в сопровождении трубача, с белым флагом, отправился вручать их туркам.

Русские и не предполагали, что с появлением Шафирова в турецком лагере у великого визиря, этого горе-вояки, словно гора с плеч свалилась. Престарелый Балтаджи, сидя в шелковом шатре о многих покоях, пребывал в растерянности и вообще чувствовал себя очень неуютно. Его лучшие отряды, янычары, роптали, не желая вновь идти на приступ. Очередная атака на русские позиции, хотя бы и ослабленные, грозила им сильными потерями, в то время как, по слухам, габсбургская Австрия собирала силы для новой войны с турками. Кроме того, великий визирь располагал сведениями, которые не дошли еще до Петра: русская кавалерия Ренне овладела Браиловом, захватила большую часть припасов турецкой армии и взорвала несколько пороховых складов. Понятовский и татарский хан жужжали у него над ухом, что надо решиться на последний штурм и одним ударом покончить и с битвой, и с войной, и с царем. Балтаджи, хоть и против воли, готов был согласиться и дать приказ начать общий штурм, когда в его шатер привели Шафирова. Русский вице-канцлер вручил визирю письмо от Шереметева, где говорилось, что война не отвечает истинным интересам обеих сторон, развязана из-за чьих-то происков и что поэтому двум полководцам следует остановить кровопролитие и попытаться найти почву для примирения.

Великий визирь увидел в этом перст Аллаха. Он мог считаться победителем и героем без дальнейших боевых действий. Не внемля отчаянным призывам Понятовского и хана, он велел прекратить обстрел русского лагеря и радостно уселся с парламентером за стол переговоров. Они беседовали всю ночь. Наутро Шафиров передал своим, что хотя визирь и жаждет мира, но переговоры затягиваются. Петр в нетерпении приказал своему посланцу соглашаться на любые условия, «кроме рабства», но настоять на немедленном соглашении. Русские войска умирали от голода, и при неудачном исходе переговоров Петр рассчитывал последним отчаянным усилием прорваться через турецкие траншеи.

Угроза нового сражения подстегнула Балтаджи, и он по пунктам изложил свои требования. В том, что касалось турецкой стороны, они подтвердили ожидания Петра: царь должен был лишиться всех плодов своего Азовского похода 1696 года и договора 1700 года. Азов и Таганрог следовало отдать туркам, уйти из Черного моря, уничтожить крепости в низовьях Днепра. Сверх того, русским войскам предстояло покинуть Польшу, а право держать постоянного царского посла в Константинополе отменялось. Что же до Швеции, то Петру следовало обеспечить беспрепятственное возвращение Карла XII на родину и «заключить с ним мир, если обоим удастся прийти к соглашению». Взамен османская армия должна была пропустить окруженные русские войска и позволить им благополучно вернуться в Россию.

Услышав об этих условиях, Петр изумился. Они были нелегки – на юге он терял все, – но оказались куда мягче, чем он ожидал. Относительно Швеции и Балтики говорилось лишь, что Карлу следует отправиться домой, а Петру – попробовать с ним помириться. Это, принимая во внимание все обстоятельства, было сущим благом. Турки поставили одно дополнительное условие: оставить Шафирова и полковника Михаила Шереметева, сына фельдмаршала, заложниками в Турции до тех пор, пока русские не выполнят обещаний вернуть Азов и другие земли.

Петру не терпелось подписать договор, пока великий визирь не передумал. Шафиров взял с собой молодого Шереметева и тотчас вернулся в турецкий лагерь. 12 июля договор был подписан, а 13 июля русская армия с оружием в руках построилась в колонны и стала выходить из злосчастного лагеря на Пруте. Но, прежде чем его покинул последний солдат, Петр и армия, сами того не ведая, пережили еще один решающий момент, который мог оказаться для них роковым.

* * *

Пока шли переговоры между Балтаджи и Шафировым, Понятовский изо всех сил старался их затянуть. Агент Карла XII видел, что Петр в ловушке и примет практически любые условия, которые продиктует ему великий визирь. И если при этом интересы его хозяина будут учтены, Швеция сможет восстановить все свои потери, может быть, даже и с лихвой. Поэтому как только Шафиров прибыл в шатер великого визиря, Понятовский мигом выскочил прочь, поспешно написал Карлу записку и передал ее гонцу, который галопом помчался в Бендеры.

Эту записку Понятовский написал в полдень 11 июля. Всадник приехал в Бендеры вечером 12-го. Карл не стал терять ни минуты. Ему оседлали коня, и в 10 вечера он уже скакал сквозь тьму в сторону Прута, протекавшего в 50 милях. В три часа пополудни 13 июля, проведя в седле семнадцать часов кряду, Карл внезапно появился возле внешних караулов ставки великого визиря. Он проехал через расположение турецких войск, чтобы взглянуть на кое-как сооруженные русские укрепления, и увидел, как последние русские колонны беспрепятственно выходят из лагеря под конвоем татарских отрядов. От короля не укрылись ни господствующие позиции турецкой артиллерии, ни то, что не требовалось даже штурмовать русских, а лишь подождать несколько дней, чтобы с легкостью пленить изголодавшихся солдат.

Невозможно вообразить, как сокрушался Карл в эту минуту о том, что не присоединился к турецкой армии раньше. Ведь окажись он на месте, чтобы своим авторитетным словом поддержать крымского хана (тот от бессилия плакал, когда великий визирь подписал мирный договор), и все могло бы решиться иначе. Король в молчании проехал мимо турецких солдат, провожавших взглядами русское войско, к шатру великого визиря. Сопровождаемый Понятовским и переводчиком, он без церемоний ввалился в шатер и, как был, прямо в грязных сапогах со шпорами, в изнеможении бросился на диван, возле которого стояло священное зеленое знамя. Вошел визирь вместе с ханом, в окружении офицеров. Карл попросил всех выйти, чтобы он мог поговорить с Балтаджи с глазу на глаз. Оба молча выпили по традиционной чашечке кофе, после чего Карл, всячески стараясь держать себя в руках, спросил, почему великий визирь отпустил русскую армию. «Я добился для Порты достаточных результатов, – спокойно отвечал Балтаджи. – Закон Мухаммеда не велит отказывать врагу, если тот запросил мира». Карл поинтересовался, будет ли султан доволен такой скромной победой. «Я командую армией и сам знаю, когда мне заключать мир», – был ответ.

Тут Карл, не в силах смириться с таким крушением всех надежд, вскочил на ноги и отчаянно взмолился: раз уж его интересам не нашлось места в договоре, так не даст ли ему визирь хотя бы немного турецких войск и несколько пушек, чтобы догнать русских, напасть на них и добиться для всех гораздо большего выигрыша? Но Балтаджи отказал – правоверных не может вести в бой христианин.

Игра окончилась, и Карл потерпел поражение. С этой минуты они с Балтаджи стали смертельными врагами и каждый изо всех сил пытался избавиться от другого. Великий визирь прекратил выплачивать шведам ежедневное содержание, запретил торговцам поставлять им провизию и стал перехватывать королевскую почту. Карл в ответ нажаловался на него султану. К тому же он приказал своим агентам в Константинополе распустить слух, что истинной причиной, по которой визирь дал уйти царю и его армии, была гигантская взятка.

Это мнение привилось и в России. По одной из версий, Екатерина (одни говорят, что без ведома мужа, другие – что с его тайного согласия) приказала Шафирову пообещать великому визирю за свободу царя огромную сумму, в том числе все драгоценности царицы.

С сегодняшних позиций, эти истории кажутся преувеличенными. Балтаджи было обещано 150 000 рублей – сумма немалая; но непохоже, чтобы именно по этой причине он пошел на сравнительно мягкие условия мира. Причин у него и без того имелось достаточно: визирь не был великим полководцем, его армия не хотела воевать, он боялся нового военного столкновения с Австрией и рад был покончить с войной против русских, к тому же ему претила фанатичная ненависть хана Девлет-Гирея к России и хотелось его приструнить. Далее, визирю, несомненно, успели донести, что Карл XII извещен о происходящем и с минуты на минуту явится в лагерь с требованием дать русским решительный бой. А ведь если бы и Карл приехал, и Петр попал в плен, то «в гостях» у Балтаджи оказались бы два могущественных монарха Европы, оба лишившиеся армий и совершенно беспомощные – положение не из легких! О дипломатических последствиях страшно было подумать. Между тем, имея в виду интересы турок, Балтаджи добился того, что требовалось. Все земли, отторгнутые Россией, возвращались султану. Чего еще желать от мирного договора?

Зато Карл ничем не мог себя утешить. Драгоценная возможность воспользоваться подавляющими силами против почти беспомощного врага была упущена – и не просто упущена, а сознательно отброшена. С тех пор, хотя Карл постарался, и небезуспешно, разжечь еще три небольшие войны между царем и османами, такой возможности больше уже не представилось. Полтава осталась решающей битвой в петровских войнах против Карла, и после Прута ничего не изменилось. Петр это понимал не хуже Карла. «Там они держали птицу в руках, – говорил он позднее, – но более это не повторится».

* * *

Великий визирь выиграл сражение на Пруте, однако никто, и уж никак не султан, не собирался его благодарить. И Петр, и Карл потерпели поражение, причем Петр пострадал меньше, чем можно было ожидать, а поражение Карла заключалось в том, что он не получил ничего, хотя мог бы получить все. Союзники Петра, господари Молдавии и Валахии, тоже проиграли, один свои владения, а другой – голову.

Одним из условий заключения мира, с самого начала поставленных великим визирем, была выдача молдавского князя Кантемира. Господарь спрятался под вещами царицы Екатерины в одной из телег, и лишь трое из его людей знали, где он. Поэтому Шафиров мог с чистой совестью сказать визирю, что выдать Кантемира невозможно, поскольку с самого первого дня сражения никто его не видел. Тогда великий визирь махнул рукой, сказав с презрением: «Хорошо, не станем больше говорить об этом. Две великие империи не должны продолжать войну из-за какого-то труса. Он все равно скоро получит по заслугам».

Так Кантемир и двигался с русскими, забрал из Ясс жену и детей и вместе с двадцатью четырьмя знатнейшими молдавскими боярами ушел в Россию с царской армией. Там Петр осыпал его милостями, дал ему княжеский титул и обширные поместья близ Харькова. Его сын поступил на дипломатическую службу и стал русским послом в Англии и Франции. Но княжеству Кантемира, Молдавии, повезло меньше. Балтаджи отдал ее города и деревни татарам на разграбление.

Судьба Бранковяну, господаря Валахии, изменившего сначала султану, а потом царю, обернулась вполне закономерно: турки навсегда потеряли к нему доверие. Господаря предупредили, что в Константинополе зреет враждебность к нему, и он начал переправлять большие суммы денег в Западную Европу, чтобы подготовить себе комфортабельное изгнание, но затянул с отъездом. Весной 1714 года его арестовали и доставили в Константинополь. Там, в день своего шестидесятилетия, он был обезглавлен вместе с двумя сыновьями.

* * *

Договор, подписанный на Пруте, ознаменовал окончание войны, но не принес мира. Петр, удрученный необходимостью расстаться с Азовом и Таганрогом, медлил с их передачей и требовал высылки Карла XII из Турции. Шафиров, поставленный теперь над Толстым как старший русский дипломат в Константинополе, настаивал перед великим визирем на скорейшем изгнании шведского короля из султанских владений. Балтаджи и пытался это сделать: «Чтоб его шайтан забрал, теперь я вижу, что король он только по имени, что он совершенно неразумен и подобен животному, – говорил визирь Шафирову. – Я постараюсь так или иначе отделаться от него». Но ничего не вышло, потому что Карл наотрез отказался уехать, а в это время агенты короля в Константинополе усердно подкапывались под самого Балтаджи. Петр все оттягивал уход из приазовских крепостей и приказал Апраксину не разрушать пока азовские укрепления, а ждать дальнейших указаний. Когда под давлением турок Шафиров дал обещание, что Азов будет сдан через два месяца, царь велел Апраксину срыть стены, но не трогать фундаментов и сберечь точные планы, чтобы в случае новых перемен можно было быстро отстроить крепость.

В ноябре, пять месяцев спустя после подписания Прутского договора, Азов и Таганрог все еще не были оставлены русскими. Агенты Карла использовали это обстоятельство, чтобы добиться падения Балтаджи: история Прутского похода искусно приправлялась слухами о том, что великий визирь недаром дал царю убежать, – к его шатру в лагере на Пруте подкатывали повозки, груженные русским золотом. Место великого визиря занял Юсуф-паша, ага янычар, который, к удовольствию Карла, объявил новую войну России из-за того, что Азов и Таганрог все еще не были возвращены. Шафирова, Толстого и молодого Шереметева отправили в Семибашенный замок. В этот момент Толстой в письме к Петру умолял разрешить ему вернуться в Россию. Он писал, что уже провел в Турции десять лет в мучительных условиях и что переговоры, которые он вел, теперь взял на себя Шафиров, его начальник. Петр согласился, турки – нет. Они объявили престарелому дипломату, что ему придется ждать подписания окончательного соглашения, после чего он сможет вернуться – вместе с Шафировым.

Эта новая война обошлась без сражений и тихо закончилась в апреле 1712 года, когда Петр наконец-то отдал Азов и Таганрог. Апраксин, находясь в дружеских отношениях с турецким пашой, который прибыл занять крепости, сумел продать ему все орудия, порох, провиант и четыре из оставшихся русских кораблей за кругленькую сумму, несмотря на то что, как уверял позднее Уитворта один русский капитан, проданные суда прогнили и неминуемо «развалились бы на куски при первом же шторме». Но мирное соглашение снова свелось к нулю, когда был сброшен Юсуф-паша и его место занял Сулейман-паша, прислушивавшийся к непрестанным жалобам Карла на то, что царь все никак не выводит войска из Польши. 10 декабря 1712 года турки в третий раз объявили войну, чтобы добиться выполнения этого пункта договора. Снова Шафиров при поддержке посланников Британии и Голландии сумел загладить противоречия прежде, чем начались боевые действия. «Война, – писал Шафиров Головкину, – противна всему турецкому народу и начата одной султанскою волею; султан с самого начала не был доволен миром на Пруте и взыскивал с великим гневом на визире и на других, зачем не воспользовались тогда как должно счастливыми обстоятельствами».

В апреле 1713 года Ахмед III собрал войско, объявил войну в четвертый раз, и, по наущению Понятовского, составил новые, гораздо более сокрушительные для России условия мира: вся Украина подлежала передаче туркам, все завоеванные Петром территории, в том числе и Санкт-Петербург, следовало возвратить Швеции. Петр в ответ на эту угрозу просто не стал посылать в Константинополь представителя, уполномоченного обсуждать эти вопросы. Со временем воинственный пыл султана поостыл. Он начал сомневаться в разумности идеи вторжения в Россию, а в Карле уже видел источник многих своих затруднений. Бендерскому паше приказали усилить давление на шведского короля, чтобы вынудить его покинуть Османскую империю и отправиться домой. Переговоры с Россией продолжались, великие визири приходили и уходили – Сулеймана-пашу сменил Ибрагим-паша, потом Дамад Али-паша, любимый зять султана. Наконец 18 октября 1713 года эта, четвертая за три года, война закончилась – султан ратифицировал Адрианопольский договор. Однако Шафиров, Толстой и Михаил Шереметев сидели в тюрьме до тех пор, пока русско-турецкая граница не была окончательно утверждена. В декабре 1714 года их наконец выпустили и позволили уехать домой. Месяцы в заключении и страх за свою судьбу сломили молодого Михаила Шереметева. Он сошел с ума в Семибашенном замке и по пути домой умер. Шафиров и Толстой и дальше играли видные роли в годы царствования Петра Великого.

* * *

Оглядываясь на прутское бедствие, Петр мог без труда определить, в чем состояли его ошибки. Он отбросил свою обычную тактику – соблюдать осторожность, вести выжидательную игру, оказавшуюся столь удачной в борьбе с Карлом XII. Вместо этого царь словно вошел в роль Карла и стремительно углубился в османскую территорию, доверившись в вопросе военной помощи и снабжения вероломному союзнику. Царя неверно информировали о численности турецкой армии, и он не рассчитал скорость, с которой двигался великий визирь. Он продолжал идти вперед, даже узнав, что турецкая армия переправилась через Дунай и следует на север, ему навстречу. Позже Петр объяснял, что обязан был продолжать движение, «чтобы не ввергнуть в отчаяние христиан, моливших меня [о помощи]». По сути же дела, те христиане, на которых он сделал главную ставку в своей кампании, – валахи – предали царя.

И все-таки поход Петра на Прут, хотя и неудачный, знаменовал собою открытие нового направления в русской политике. Русский царь вторгся на Балканы; русская пехота всего сорока миль не дошла до Дуная, а русская кавалерия поила из Дуная коней, и было это в 500 милях юго-западнее Киева. Не менее знаменательны были призывы Петра к балканским христианам подняться против неверных и приветствовать русских как освободителей. Это впечатляющее обращение стало семенем, брошенным в плодородную почву, и представление о том, что Россия должна выступать православной защитницей балканских славян, с тех пор прочно укоренилось и дало могучие всходы.

* * *

Поражение на Пруте и окончательный договор царя с султаном навсегда пресекли устремления Петра на юг. Со спуском русского флага и разрушением крепостей Азов и Таганрог мечта его юности и шестнадцатилетние труды ушли в небытие. «Господь изгнал меня из этого места, как Адама из рая», – говорил Петр об Азове. При жизни его черноморский флот так и не появился на свет. Устье Дона оставалось закрытым, всем русским кораблям по-прежнему запрещался выход в Черное море, опять превратившееся в «турецкое озеро». Лишь при Екатерине Великой предстояло России завоевать Крым, открыть выход из Дона, овладеть Керченским проливом и завершить наконец начатое Петром дело.

У России просто не хватало сил осуществить сразу все, чего желал Петр. Он ведь в это же самое время еще и воевал со Швецией, строил Санкт-Петербург и пытался путем стремительных реформ и преобразований превратить Московское царство в новую, находящуюся на современном техническом уровне, европейскую державу. Для этой первостепенной цели Балтийское море и Санкт-Петербург были гораздо важнее, чем Черное море с Азовом. Если бы Петр сделал другой выбор, если бы он прекратил строительство на Неве и направил всю энергию, труд и деньги на колонизацию Украины, вывел бы своих солдат и матросов из Польши и Прибалтики и бросил их против турок, то, возможно, русский флот под петровским флагом вышел бы в Черное море еще при жизни царя. Но он решил иначе. Юг покинули ради Запада, Балтика перевесила Черное море. Вообще, при Петре Россия была ориентирована на Европу, а не на Османскую империю.

Сам Петр беспристрастно оценивал свой проигрыш и четко сознавал его значение. Он писал Апраксину, что печально лишаться крепостей, в которые вложено столько труда и денег, но все же есть надежда, что благодаря этому Россия усилится в войне со Швецией, и это для русских несравненно важнее. Позже Петр дал еще более сжатую оценку случившемуся с ним на Пруте: «Моя „фортуна“ состояла в том, что я получил только пятьдесят ударов, когда мне следовало получить сто».