Болезнь Сталина. Версия естественной смерти

Болезнь Сталина. Версия естественной смерти

История болезни Сталина засекречена до сих пор. Из десяти томов девять отсутствуют. Некоторых исследователей это натолкнуло на мысль, что наследники Сталина утаили нечто важное, зафиксированное врачами, например следы отравления.

Охрана и обслуживающий персонал кунцевской дачи версию заговора отвергали и настаивали на естественной смерти[143].

С ними солидарен Жорес Медведев. В статье «Болезнь или заговор»[144] он приводит воспоминания врачей, проводивших в марте 1953 патологоанатомические исследования. Они определили, что первый инсульт, произошедший осенью 1945 года, не сопровождался кровоизлиянием в мозг. Была закупорка мелкого сосуда мозга. Зачастую это приводит к параличу и частичной потери речи, однако при надлежащем уходе больной выздоравливает и частично восстанавливает работоспособность. Но если не уменьшить нагрузки, то микроинсульты повторяются и тяжесть их увеличивается. Сталин не прислушался к врачам и на пенсию не ушёл. Второй удар произошёл осенью 1949 года. Он и тогда не ушёл от дел. Третий удар настиг его в семидесятитрёхлетнем возрасте, 1 марта 1953 года.

Дочь Сталина, Хрущёв, Микоян, генерал Судоплатов, Мария Ковригина, бывший министр здравоохранения СССР, охрана и обслуживающий персонал описывают физическое состояние Сталина.

Наш главный свидетель – дочь. Её нельзя заподозрить в фальсификации. Рассказывая о первом микроинсульте, Светлана писала:

«Отец заболел, и болел долго и трудно (Выделено мной. – Р. Г.). Сказались напряжение и усталость военных лет и возраст, – ему ведь было уже шестьдесят шесть лет. Я даже не помню, виделись ли мы с ним зимой 1945-46 года…»[145]

После первого микроинсульта он доверился врачам и летом 1946 после долгого перерыва (впервые с 1937 года) уехал на юг.

Тот год стал переломным. Он не мог работать с прежней интенсивностью, стал всё реже появляться в Кремле, и если находился в Москве, то большую часть времени проводил на кунцевской даче. Туда для решения текущих вопросов приглашались члены Правительства и Политбюро. Если Сталин приезжал в Кремль, то ненадолго – приём начинался поздно вечером и заканчивался максимум через три часа. Его работоспособность резко снизилась. Светлана писала, что «формула „Сталин в Кремле" выдумана неизвестно кем и означает только то, что его кабинет, его работа находились в Кремле, в здании Президиума ЦК и Совета министров»[146].

Под Сухуми, около Нового Афона, срочно начали строить правительственные дачи. Появился дачный комплекс на озере Рица, была выстроена дача на Валдае. По утверждению Светланы, кроме Сталина на этих дачах отдыхали только Жданов и Молотов. Она описывает свои ощущения после совместно проведённого отпуска.

«Летом 1947 года он пригласил меня отдыхать в августе вместе с ним в Сочи, на „Холодной речке"…Он постарел. Ему хотелось покоя. Он не знал порою сам, чего ему хотелось».

Осень 1948 года он также проводит в Сочи. Пока он отдыхает на юге, срочно перестраивается дача в Кунцево. Светлана вспоминает, что, вернувшись в Москву, Сталин также большую часть времени проводил не в Кремле, а на даче, в большом лесном парке, в котором в разных местах ему поставили беседки со столиками.

«…Летом он целыми днями вот так перемещался по парку ему несли туда бумаги, газеты, чай… последние годы ему хотелось здоровья, хотелось дольше жить»[147].

Похоже, что она смотрела на отца через розовые очки, описывая в мемуарах портрет дачника, отошедшего от повседневных забот. Однако карательная машина продолжала исправно работать, и «кунцевский дачник» твёрдо стоял у её штурвала.

Его здоровье, несмотря на щадящий режим работы, не улучшалось. Он страдал от гипертонии, головокружения и одышки, часто простуживался, и охрана вынуждена была иногда прибегать к крайним мерам. Рыбин, рассказывая о похоронах Жданова, состоявшихся 2 сентября 1948 года, вспоминает, как охранник, по указанию Молотова, запер Сталина в комнате и не выпустил в сад полить цветы[148].

Не вызывает сомнения, что в другое время охранник за такую выходку дорого поплатился бы. Он был прощён только потому, что часто болеющий Сталин осознавал свою физическую немощность.

С приближением осени, выполняя советы врачей, он стремился на юг. В Москву он возвращался в конце ноября.

В октябре 1949 года (вновь осенью) Сталина настиг второй микроинсульт, сопровождавшийся частичной потерей речи. Последующие два года он вынужден был брать длительный отпуск (август – декабрь 1950, 9 августа 1951 – 12 февраля 1952) и отправляться на юг.

Светлана Аллилуева вспоминает:

«…В последнее время он жил особенно уединённо; поездка на юг осенью 1951 года была последней. Больше он не выезжал из Москвы и почти все время находился в Кунцеве»[149].

В 1951 году у Сталина начались провалы памяти. Хрущёв вспоминал, что иногда, сидя за столом и обращаясь к человеку, с которым Сталин общался десятки лет, он вдруг останавливался в замешательстве и никак не мог назвать того по фамилии[150].

«Он очень раздражался в таких случаях, не хотел, чтобы это было замечено другими. А это ещё больше стимулировало угасание его человеческих сил. Помню, однажды обратился он к Булганину и никак не мог припомнить его фамилию. Смотрит, смотрит на него и говорит: «Как ваша фамилия?». – «Булганин». – «Да, Булганин!» – и только тут высказал то, что и хотел сначала сказать Булганину. Подобные явления повторялись довольно часто, и это приводило его в неистовство»[151].

Это же подтверждает Микоян, рассказывая об октябрьском пленуме (1952):

«В последние годы жизни память Сталина сильно ослабла – раньше у него была очень хорошая память, поэтому я удивился, что он запомнил это предложение Молотова, высказанное им в моём присутствии Сталину шесть лет тому назад»[152].

Тут же Микоян оговаривается, что, по-видимому, нужные ему факты Сталин записывал, чтобы впоследствии использовать по своему усмотрению.

Болезнь прогрессировала. Летом 1952 года, осмотрев Сталина, его личный врач, академик Виноградов, обнаружил резкое ухудшение здоровья (прогрессирующий атеросклероз мозга). Он рекомендовал ему отказаться от политической деятельности и уйти на покой. Сталин не прислушался – в разгаре были московский и пражский процессы и «мингрельское дело», которыми он дирижировал.

За два месяца до апоплексического удара Светлана приезжает к отцу на день рождения и замечает резкие изменения цвета лица – оно стало красным, и она справедливо предполагает, что у него повысилось кровяное давление. Назначить лечение никто не может, личный врач арестован. Сталин никому не доверяет и занимается самолечением. Светлана пишет:

«Я была у него 21 декабря 1952 года, в день, когда ему исполнилось семьдесят три года. Тогда я и видела его в последний раз. Он плохо выглядел в этот день. – По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть, гипертонии – так как неожиданно бросил курить и очень гордился этим – курил он, наверное, не меньше пятидесяти лет. Очевидно, он ощущал повышенное давление, но врачей не было. Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял и никого не подпускал к себе близко.

…Он принимал сам какие-то пилюли, капал в стакан с водой несколько капель йода, – откуда-то брал он сам эти фельдшерские рецепты; но он сам же делал недопустимое: через два месяца, за сутки до удара, он был в бане (построенной у него на даче в отдельном домике) и парился там, по своей старой сибирской привычке. Ни один врач не разрешил бы этого, но врачей не было… (Выделено мной. – Р. Г.) «Дело врачей» происходило в последнюю зиму его жизни.

…И вот я у него последний раз, – но я ведь не знала, что это – последний раз. Странно – отец не курит. Странно – у него красный цвет лица, хотя он обычно всегда был бледен (очевидно, было уже сильно повышенное давление). Но он, как всегда, пьёт маленькими глотками грузинское вино»[153].

Осенью 1952 года открылся XIX съезд партии. Предыдущий съезд состоялся в 1934 году, и Сталин остался в Москве, лишив себя рекомендуемого врачами отпуска. Состояние здоровья не позволило ему присутствовать на всех заседаниях. Активную деятельность он перенёс на пленум ЦК, состоявшийся после закрытия съезда.

В день открытия пленума, 16 октября, он подал заявление об освобождении его от должности Генерального секретаря, мотивируя свою просьбу «состоянием здоровья». Сделано это было не с целью проверки ближайшего своего окружения (утверждение Авторханова). По-прежнему у Сталина был незыблемый авторитет. В его руках оставались все рычаги власти и полный контроль над партией и страной. Однако он уже не мог работать в прежнем режиме и подумывал о постепенном отходе от дел, но в то же время, никому не доверяя и опасаясь за свою жизнь – подозрительность и боязнь покушения стали маниакальными, – страшился выпустить из рук бразды правления.

Мария Ковригина, участвовавшая в октябрьском пленуме, запомнила усталое лицо Сталина, который трижды выходил на трибуну и говорил, что не может больше быть секретарём ЦК и Председателем Совета министров. Все его отговаривали. Она чувствовала неловкость: «У меня было впечатление, что мы мучаем старого больного человека»[154].

Соратники, привыкшие к сталинским интригам и умудрённые предыдущими чистками, слушая его просьбу, побаиваются: а вдруг он устраивает им очередную проверку. Они помнят, как в недавнем прошлом на заседании Политбюро Сталин назвал своего преемника на посту Генерального секретаря ЦК: «Время идёт, мы стареем. На своём месте вижу Алексея Кузнецова». Он поручил ему, в то время начальнику Управления кадров ЦК (прежде этот пост занимал Маленков), наблюдение над органами госбезопасности. Через два года он же санкционировал его расстрел.

Такой же печальной оказалась судьба Николая Вознесенского, члена Политбюро и председателя Госплана, которого Сталин видел своим преемником на посту Председателя Совета Министров. В сорок четыре года Вознесенский являлся самым молодым и перспективным членом Политбюро. Как и Кузнецов, он был расстрелян 1 октября 1950 года.

Не верят Сталину члены Политбюро. Думают, хитрит старый лис. И они хором начинают его отговаривать – об этом трогательно рассказывает в своих мемуарах Анастас Микоян. Но всё же частично его просьба удовлетворена – отставка с должности секретаря ЦК принята.

А Сталин действительно болен. Он с трудом справляется со своими обязанностями, но по-прежнему отказывается от врачебной помощи.

Рыбин пишет, что однажды Сталин чуть не упал от головокружения, но был подхвачен телохранителем; что порой он с трудом поднимался по лестнице на второй этаж в свой кремлёвский кабинет[155](Лифтов в Кремле тогда ещё не было).

Рыбин приводит воспоминания коменданта дачи Орлова, который зашёл в кабинет Сталина и застал его бледным. «Впервые он мне пожаловался: „Я чувствую себя плохо". Я предложил вызвать врача и побыть около него. Сталин отказался: „Этого ещё не хватало!" В другой раз он в сердцах вымолвил: „Чёртова старость даёт о себе знать"»[156].

21 декабря 1952 года Сталин присутствовал в Большом театре на праздновании своего семидесятитрёхлетия, просидел весь вечер между Хрущёвым и Мао Цзэдуном, но даже не произнёс кратких благодарственных слов в ответ на многочисленные поздравления.

Картина знакомая. Именно так протекали последние годы Брежнева, которого лишь изредка показывали публике, короткие царствования Черненко и Андропова. На памяти бодрые улыбки Ельцина из Кремлёвской больницы, на долгие месяцы ставшей правительственной резиденцией. Правдивая информация о здоровье главы государства со времён Сталина в Советском Союзе являлась государственной тайной.

17 февраля. С 20 часов до 20 часов 30 минут Сталин принимал в Кремле индийскую правительственную делегацию во главе с послом Индии в СССР Меноном. Приём занял тридцать минут.

После почти двухчасового перерыва состоялся пятнадцатиминутный приём первых лиц государства. С 22 часов 15 минут до 22 часов 30 минут он беседовал с Берией, Булганиным и Маленковым.

Этот день был последним, когда он появлялся в Кремле.

Похож ли он на здорового человека, способного заниматься активной деятельностью? Может ли у семидесятитрёхлетнего старика, страдающего гипертонией и пережившего два микроинсульта, отказавшегося от врачей и лекарств, произойти кровоизлияние в мозг, закончившееся естественной смертью? Ответ напрашивается сам по себе. И тогда разговоры о заговоре – плод фантазии.

Рассказывая о работоспособности Сталина в последние месяцы его жизни, Хрущёв вспоминает, что стол в столовой, служивший одновременно рабочим столом, был завален нераспечатанными красными пакетами, и уже после смерти Сталина генерал Власик признался, что он назначил специального человека, который вскрывал пакеты и отсылал содержимое тем, кто их присылал. Непрочитанными оставались бумаги, которые присылали ему даже члены Политбюро.

21 февраля. Из воспоминаний генерал-лейтенанта Судоплатова о вызове его в Кунцево. Эта встреча, происшедшая за двенадцать дней до смерти Сталина, едва ли не последнее свидетельство активной его работы.

«Я был очень возбуждён, когда вошёл в кабинет, но стоило мне посмотреть на Сталина, как это ощущение исчезло. То, что я увидел, меня поразило. Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее. Видимо, слухи о двух инсультах были верны: один он перенёс после Ялтинской конференции, а другой – накануне семидесятилетия, в 1949 году»[157].

Разведчик-профессионал, долгие годы проведший на нелегальной работе за рубежом, отличался наблюдательностью и цепкой памятью. От его глаз не скрылись резкие изменения, произошедшие со Сталиным, и его болезненное состояние. А маленькая неточность – первый инсульт был после Потсдамской конференции – досадная опечатка.

Как рассказывает Судоплатов, был поздний час, когда его вызвали в кабинет Игнатьева. Помимо министра госбезопасности там находились Гоглидзе, его первый зам, и Коняхин, заместитель начальника следственной части. Вчетвером они поехали к Сталину. Игнатьев, Гоглидзе и Коняхин вошли в кабинет Сталина, а он около часа находился в приёмной. Затем Гоглидзе и Коняхин вышли, а его вместе с Игнатьевым попросили через два часа прибыть на сталинскую дачу в Кунцево.

Темы, которые пожелал обсудить Сталин, – реорганизация деятельности внешней разведки и план покушения на маршала Тито, который планировалось осуществить, используя замаскированный в одежде бесшумно действующий механизм, выпускающий дозу бактерий лёгочной чумы.[158]

На пороге смерти Сталин по-прежнему строил зловещие планы. Страх, в котором его окружение пребывало с середины тридцатых годов, не позволил разглядеть в угасающих вспышках активности признаков смерти.

В чем-то Каганович прав, написав в своих мемуарах, что «умер Сталин неожиданно…На совещаниях, официальных заседаниях мы с удовлетворением видели, что, несмотря на усталость от войны, Сталин выглядел хорошо. Он был активен, бодр и по-прежнему вёл обсуждение вопросов живо и содержательно»[159].

Ничто не говорило соратникам о слабости Сталина, ибо он с прежним энтузиазмом жаждал крови. Его физической немощи они не придавали значения.

Поэтому через сорок три года после его смерти бывший заместитель начальника разведуправления МГБ говорит о болезни Сталина осторожно, как о слухе. Хотя, думается, что генерал-лейтенант Судоплатов был человеком осведомлённым. Информацию об инсультах он получил достоверную.

Повторим фразу из мемуаров Светланы.

«По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть, гипертонии – так как неожиданно бросил курить, и очень гордился этим – курил он, наверное, не меньше пятидесяти лет. Очевидно, он ощущал повышенное давление, но врачей не было. Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял и никого не подпускал к себе близко».

Причина, по которой Сталин бросил курить, банальна: осенью 1952 года у него усугубились проблемы с лёгкими, и он вынужден был прекратить курение. Резкое прекращение курения для людей, привыкших к никотину, чревато физиологическими и психологическими изменениями. Нарушение обмена веществ ведёт к отложениям жира. Усиливается раздражительность. Увеличение веса (Сталин значительно прибавил в начале 1953 года) способствует повышению кровяного давления. Развитие гипертонии можно было бы замедлить в условиях полного покоя и санаторного режима – вот когда следовало бы по совету врачей отправиться в отпуск на юг.

Однако осенью и зимой 1952–1953 годов, возглавив широкомасштабную антисемитскую кампанию, Сталин лишил себя традиционного отпуска. Личного врача, академика Виноградова, который заметил бы его состояние и своевременно начал лечение, не было.

Сталин, Берия и Светлана на даче. Тогда она была ещё любимой дочерью Сталина, с которой охотно фотографировались Берия и Хрущёв. 28 февраля 1953 года, чтобы не «портить» Сталину настроение, они о дне рождения Светланы забыли. Или сделали вид, что забыли.

Сталин стал жертвой собственной подозрительности. В ноябре, посадив Виноградова в тюрьму и арестовав в декабре-январе ведущих врачей Кремлёвской больницы, он по сути дела совершил самоубийство.

27 февраля, 8 часов вечера. Сталин в сопровождении сотрудника охраны Кириллина появился в своей ложе в Большом театре, на представлении балета «Лебединое озеро». Весь спектакль он был один. По окончании он уехал на дачу.

В тот же день, по утверждению дочери, он парился в бане, построенной на даче. По-видимому, произошло это после спектакля, в ночь на 28 февраля. Нежелательная процедура спровоцировала скачок давления. Но была дополнительная причина…

28 февраля – день рождения Светланы. Ей исполнилось 27 лет. Он не поздравил её. Несколько раз Светлана звонила ему, пытаясь договориться о встрече. Почему-то отец лишил её прямой связи и дозваниваться надо было через «ответственного дежурного» из охраны. Все попытки связаться с отцом были безрезультатны. Он предпочёл провести этот день без общения с дочерью.

Вечер 28 февраля начался для Сталина и его ближайшего окружения – Берии, Булганина, Маленкова и Хрущёва с просмотра кинофильма в Кремле, затем они поехали ужинать на сталинскую дачу. О дне рождения дочери он не вспомнил. Эта ночь оказалась последней.

Слово «заговор» на устах многих исследователей, не желающих учитывать возраст Сталина, его физическое состояние и факторы, способствующие повышению давления: алкоголь, курение, употребление поваренной соли (вспомним обнаруженную Старостиным открытую бутылку минеральной воды «Боржоми) и хронические нервные перегрузки.

Рыбин провёл кропотливую работу, собрав свидетельские показания офицеров охраны, прислуги и коменданта дачи Орлова. Они настаивают на естественной смерти и приводят собственные доводы.

Несмотря на гипертонию, – писал Рыбин, – Сталин не соблюдал диету, очень любил яичницу, которая повышает уровень холестерина в крови. Он перестал доверять врачам и, если его одолевала гипертония или очередная ангина, то занимался самолечением или обращался к Поскрёбышеву, некогда работавшему фельдшером. Туков, офицер охраны, присутствовал при вскрытии тела. Куперин, начальник Санитарного управления, показал ему, где лопнул мозговой сосуд и образовался сгусток крови размером в пятикопеечную монету, и сказал: «Если бы эту кровь сразу ликвидировать… Человек бы ещё жил».

Однако тогдашний уровень советской медицины не позволял совершать операцию по откачке крови. Первые часы, критические, когда можно было ввести лекарства, разжижающие кровь, и продлить жизнь (больной оставался бы частично парализованным), были упущены. Была ли возможность в домашних условиях оказать ему эффективную помощь – ответ спрятан в истории болезни, засекреченной до сих пор. Нельзя обвинять врачей, вызванных утром 2 марта. Их коллеги находились в тюрьме, истории болезни не было, они действовали наугад, опасаясь в случае неудачи быть арестованными. «Дело врачей» работало против Сталина.

За день до апоплексического удара Сталин парился в бане. Позволительна ли парная людям, имеющим высокое кровяное давление, и не она ли, в сочетании с семейными проблемами, была причиной коллапса?

Что может скрываться за фразой Берии: «Я его убрал»? Берия намекнул Молотову о своей причастности к смерти Сталина?

Если это не пустое бахвальство, то возникает вопрос: «Каким образом?»

Отвечая на него, Евгений Жирнов ссылается на воспоминания генерал-лейтенанта авиации Степана Микояна, сына Анастаса Микояна. Степан рассказал ему, что его отец вспоминал о странном поведении Берии. После любой жалобы Сталина на недомогание он начинал уговаривать его сходить в баню. Мол, русская баня все вылечит[160].

Однако Сталин был не тем человеком, который легко поддавался на уговоры. На всё у него было своё мнение, в том числе и на лечебные свойства русской бани. Всё, что он делал, он делал добровольно.

Как известно, Сталин часто простуживался. Допускаю, что, зная, что после парной поднимается кровяное давление, Берия мог дать Сталину губительный совет: лечить простуду баней. Только откуда это известно Анастасу Микояну? Рассказывая сыну о последних неделях жизни Сталина, Микоян приводит разговор, свидетелем которого он быть не мог. После октябрьского пленума Микоян и Молотов были отлучены от посещения сталинской дачи. Слухи, сплетни…

Поговорим о них в главе «Ложь и вымысел о смерти Сталина».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.