ГЛАВА 5-я. Зачатки местной культуры.

ГЛАВА 5-я. Зачатки местной культуры.

Исторические данные о материальной культуре. — Земледелие. — Садоводство. Огородничество. — Скотоводство. — Рыболовство. Добыча соли и каменного угля. — Торговля. — Движение умственной культуры. — Роль русского населения и иностранцев. — Роль правительства и характеристика его главнейших деятелей.

Уже в предшествующем изложении, посвященном истории заселения края, мы касались и культурной деятельности колонистов. Теперь мы займемся этим вопросом несколько более подробно, чтобы составить себе понятие как об общем движении культуры, так и о роли в ней различных народностей, заселивших Новороссийский край. Из своего обозрения мы вовсе исключаем характеристику культурного состояния турецко-татарского населения, потому что оно представляет из себя не колонистов, а туземцев[251]. Приведем сначала целый ряд фактических данных, относящихся к разным видам материальной культуры, скажем несколько слов об умственном состоянии общества и тогда уже сделаем общие заключения.

Земледелие в Новороссийском крае в начале XIX в. достигло громадных размеров и край этот из дикой пустыни превратился в житницу России, какою он остается и доселе. Конечно, это совершилось не вдруг, а постепенно, не без борьбы и усилий. Кроме татар, нужно было вести упорную борьбу и с местной природой, характер которой в общих чертах нам уже известен; в таком именно положении были запорожцы; представляя из себя отрасль земледельческого народа, они естественно не хотели бы чуждаться сельско-хозяйственных занятий; но местные условия жизни должны были на время заглушить их стремление к мирным занятиям пахаря или, как иронически выражались они, «гречкосия». Впрочем, в пол. XVIII в. в самом Запорожье заметен уже поворот к новым формам и условиям жизни и быта; в запорожских паданках, находившихся в северной части владений войска возле рр. Самары и Орели (в самарской, кодацкой, орельской и протовчанской) занимались уже земледелием: сеяли преимущественно просо, овес, гречиху, ячмень и горох, а также озимую рожь и пшеницу; рожь, пшеница и ячмень родились у них сам десять, а просо сам 30; держали запорожцы и небольшие бахчи и сеяли там, хотя в небольшом количестве, арбузы, дыни, редьку, капусту, свеклу, горох, пшеничку и лук[252].

Более поздним поселенцам Новороссийского края приходилось уже вести борьбу только с одной природой; но эта борьба была не легкая. Любопытные сведения о затруднениях, которые испытывали первые поселенцы от неблагоприятных естественных условий края, сообщает современник кн. Потемкина свящ. Маркианов; важнейшие препятствия, заставлявшие иногда переселенцев возвращаться назад, были следующие: вредные испарения плавень, мошки и комары, овражки, или суслики; сюда нужно присоединить еще целый ряд других не менее важных неудобств: трудность вспахивать твердую степную целину, частые засухи и, как следствие их, неурожаи, недостаточное количество или недоброкачественность воды, вызывавшую у людей и животных разные болезни, зимние вьюги, метели и холода, нередко истреблявшие растительность, а в особенности скот, недостаток топлива, заразительные болезни, вроде знаменитой чумы 1812 г. и т. п. Нужна была привычка к перенесению всех этих невзгод, чтобы они на первых же порах не убили энергии в поселенцах и не заставили их пожалеть о покинутой родине.

Конечно, большое значение имела здесь та поддержка, которую оказывало правительство новым поселенцам; быть может, и колонии меноннитов не достигли бы таких блистательных результатов в сфере своей сельско-хозяйственной деятельности, если бы они не получили такой щедрой помощи от казны, какую они, как мы видели, получили. Земледельческое процветание колоний зависело от трех главнейших факторов: местных условий, материального достатка для приобретения орудий производства и др. первоначальных расходов и, наконец, опытности, искусства, энергии и добросовестности самих колонистов. И при оценке достигнутых результатов необходимо принимать во внимание все эти обстоятельства.

Менонниты, как мы видели, находились в очень благоприятных условиях: сами имели средства, получили ссуду, вели хозяйство по рациональному способу, но и они изнемогали в борьбе с условиями местной природы (климата, почвы и т. н.); колонии других немецких выходцев также потребовали энергической поддержки правительства и на первых порах развивались довольно плохо. Но сильнее и резче всего сказалось влияние местных неблагоприятных условий на еврейских колонистах: они явились, так сказать, совсем безоружными на борьбу с природой Новороссийского края; вчерашние торгаши и мелкие ремесленники должны были обратиться в земледельцев в плодородном, но диком, пустынном крае, подверженном летним засухам и зимним метелям, повальным болезням от недостатка и недоброкачественности воды и нашествию вредных насекомых. Не мешает также вспомнить, какие испытания должны были вынести сербские выходцы. Наиболее приспособились к условиям местной жизни малороссийские поселенцы, в особенности те, которые имели близкое отношение к бывшим запорожцам. Неудивительно поэтому, что господствующим типом хозяйства являлся малороссийский, а затем уже следовали молдавский, татарский и рациональный. Характеристическими чертами малороссийского хозяйства были плуг, вол и воз, обширное скотоводство без загонов и слабое развитие огородничества; молдавское хозяйство стояло не выше малороссийского: у них очень хорошо только шло овцеводство и коневодство; но хозяйство болгар и отчасти великорусов—раскольников должно быть поставлено выше того и другого: здесь рядом с земледелием процветало садоводство, виноделие и огородничество; наконец, самую высшую степень занимает хозяйство меноннитов и немцев (в особенности первых); у них не волы, а лошади; скот улучшенных пород; земледельческие орудия заграничные; почва обрабатывается отлично, иногда даже удобряется[253]. К сожалению, ни практика рационального хозяйства, существовавшего у немцев, ни теоретические советы разных администраторов, ни земледельческие школы, проектированные Потемкиным близ Николаева и в Екатеринославе (при университете), не могли заметно повлиять на господствующую систему сельского хозяйства и ввести в нее необходимые улучшения; университет в Екатеринославе, как известно, не осуществился, а менонниты представляли из себя замкнутую корпорацию, мало влиявшую на своих соседей; следовательно, надежды, возлагавшиеся на культурную миссию меноннитов, далеко не оправдались. Тем не менее, вообще говоря, уже в начале XIX ст. Новороссийский край сделался житницей России. В 1803 г. в екатеринославской губ. было посеяно 418.195 чет. озимого и ярового хлеба, уродилось 1.565.856 ч., а осталось за посевом и продовольствием на продажу 446.468 ч.; в 1804 г. посеяно 413.047 ч., собрано 5.387.708 ч., осталось 1.079.017 ч. Нельзя не поразиться здесь сильными колебаниями урожая; еще более сильные колебания были в херсонской губ. Там земледелие шло особенно успешно в местах, прилегающих к подольской, киев. и екатер. губ., а в нижнем течении Буга, Ингула, Днепра, а особенно по берегам Черного моря до Днестра было очень много сухих и песчаных бесплодных пространств. Урожаи были в высшей степени изменчивы: иногда бывали значительные остатки, а иногда настоящий недород; так, в 1803 г. посеяно было всякого хлеба 261.425 ч., уродилось 554.318, на продовольствие не доставало 265.031 ч., в 1804 г. посеяно 205.497, собрано 1.430.634 ч., осталось за посевом и продовольствием 644.207 ч.[254].

Едва ли не важнейший недостаток Новороссийского края заключается в скудости лесов. Таким образом, явилась необходимость с одной стороны принять меры против истребления существовавших еще лесов, с другой позаботиться об искусственном насаждении новых; необходимо было также приложить старания к разведению садов. Инициатива в этом деле принадлежит запорожцам. «В архиве последних годов запорожского быта, говорит г. Скальковский, находим множество благоразумных распоряжений, а следственно стараний, коша о сохранении лесов, байраков, плавень и садов, разведении деревьев плодовитых (родючого дерева) и огородов» . И действительно, из приводимых им документов видно, что на истребление лесов, садов, служивших к общественной пользе, запорожцы смотрели, как на тяжкое преступление: «не страшась истязания Божия за искоренение оного дерева, в пользу общую ежегодно дающего плод, безрассудно вырубили» говорится в ордере писарю и есаулу кодацкой паланки[255]. Два нынешних екатеринославских сада (Потемкинский и городской) были первоначально разведены запорожцем Лазарем Глобою[256]. Со времени прочного заселения края заботы о насаждении лесов и садов, естественно, еще более усилились.

Видную роль в этом деле играли Мельгунов (правитель Новосербии), Потемкин, Ришелье, французский ботаник Десмет и ген. Инзов. 1-й развел сад в кр. св. Елисаветы и в других местностях Новой Сербии; об этих садах говорит акад. Гюльденштедт; в елисаветградском саду, по его словам, были аллеи из вишневых деревьев, много винограду, волошские орехи и т. п.; в крюковском саду было 1.000 вишневых деревьев, виноград, сливы, яблони, грушевые деревья и т. д.[257]. Потемкин устроил 2 сада в Херсоне, купил 2 сада в Екатеринославе у Глобы, причем в один из них перевел свою великолепную оранжерею, и, наконец, поручил французскому садовнику Я. Фабру устроить дачу на Буге при впадении в него р. Ингула. Впрочем, некоторые из этих садов, по смерти Потемкина, заглохли; такова была судьба одного из херсонских садов; екатеринославский его сад также был заброшен, а оранжерея продана с публичного торга[258]; многие садки и лески, заведенные в качестве декораций на «екатерининском пути», исчезли очень скоро после проезда императрицы. Печальна была судьба и николаевского сада, заведенного в потемкинское время. «В саду, разведенном за 10 лет перед сим, говорит путешественник Измайлов, где расточены были все богатства природы, куда выписывали лучшие растения из чужих краев, где труды и искусство насадили, может быть, произведения 4-х стран света, в сем саду не осталось ныне ни одного деревца: некоторые сожжены, другие порублены. Рука времени не так разрушительна, как рука человека»[259]. Дюк де Ришелье много сделал не только для одесских, но и херсонских и екатеринославских садов. Десмет устроил ботанический сад в Одессе на голой степи. Ген. Инзов способствовал разведению садов в иностранных колониях. Виноградники и тутовые плантации были разведены в некоторых местностях Новороссийского края (мы не говорим, конечно, о Крыме), но дело это успешно не пошло; правительство употребляло различные меры к разведению тутовых деревьев, затрачивало средства, но результаты были незначительные. Кроме казенных садов, были еще частные; таковы, напр., были знаменитые тираспольские сады, расположенные в плодороднейшей днестровской долине, и мн. др. Своими великолепными огородами славились раскольники (в Елисаветграде, Тирасполе, Дубоссарах и других местах херс. губ.)[260]. Табаководство также представляло из себя один из древних промыслов (им занимались еще запорожцы).

Скотоводство было древнее земледелия в Новороссии, ибо как нельзя лучше было приспособлено к условиям местной природы; оно составляло главное занятие туземных татар и запорожцев; стада крупного и мелкого рогатого скота и табуны лошадей составляли главное богатство Запорожья; лошади запорожские славились и за пределами Коша; в особенности процветало скотоводство в зимовниках; об этом свидетельствует и автор «Топогр. опис.». Скот лето и зиму был у них на подножном корму; пастухи же, или так называемые чабаны (иначе табунщики, скотари) имели у себя, подобно ногайцам, на случай холода и непогоды коши; так назывались палатки, обитые войлоком и стоящие на 2-х колесах; в коше была кабыця, т. е. очаг, где варилась пища для людей и собак и где можно было обогреться и обсушиться[261]. О размерах скотоводства может свидетельствовать следующий факт. Во время нападения татар в 1769 г. у кошевого атамана быль отогнан табун в 600 лошадей, у полковника Колпака 1.200 овец, 127 лошадей и 300 голов рогатого скота, у козака Ф. Рудя — 5.010 овец и 6 волов, у козака Ф. Горюхи — 2.000 овец и 6 лошадей, у козака Обрама 200 лошадей и 50 волов, у писаря Глобы — 4.000 овец, 10 лошадей и 130 волов и т. п.; всего было захвачено татарами более 100.000 овец и 10.000 лошадей[262]. С появлением новых русских и иностранных поселенцев, с умиротворением края, размеры скотоводства значительно увеличились. В нач. XIX ст. в Новороссии числилось б. 2? мил. голов скота. Но страшным тормозом для развития этого промысла являлись суровые зимы и чума. В страшную морозную зиму 1812 г. погибло 1.250.352 штуки скота, т. е. половина всего наличного числа (878.968 овец, 230.059 голов рогатого скота, 140.455 штук лошадей, 209 буйволов и 661 верблюд[263]. Мы поверим этому известию, если вспомним, что скот в Новороссийском крае держали круглый год на подножном корму: только зимою загоняли его в камыши, а весною выгоняли на степь[264]. В XIX в. начались довольно успешно опыты разведения тонкорунных овец, по инициативе министра Кочубея; впервые начали заниматься этим промыслом в широких размерах иностранцы Рувье и Миллер, которым оказана была значительная помощь от казны. В 1823 году в Херсон. губ. было уже 199.280 мериносов, в екатериносл. — 114.980, в таврич. — 112.000; результатом этого было усиление торговли шерстью; в разведении мериносов и вообще улучшенных пород скота принимал и видное участие менонниты[265]. Что касается охоты и звероловства, то они особенно процветали у запорожцев, которые охотились за лисицами, волками, зайцами, дикими конями, сугаками, дикими козами и выдрами, с капканами, собаками и ружьями[266]. Рыболовство было также древне, как и звероловство. Реки Новороссийского края, как мы видели, изобиловали рыбою, и запорожцы ловили ее в громадном количестве. Ежегодно войско бросало лясы (жребий) на все свои рыбные ловли; обитатели 4-х паланок (калмиусской, бугогардовой, прогноинской и ингульской) почти исключительно занимались рыбной ловлей[267]; пойманную рыбу они солили или вялили (а соль добывали в кинбурнских озерах) и развозили по городам и деревням Малороссии и Польши[268]. Рыбный промысел играл важную роль и в более позднюю пору жизни Новороссийского края и достиг, конечно, тогда еще большего развития, чем в эпоху самостоятельности Запорожья.

Из промыслов, относящихся к миру ископаемых, следует указать на добычу соли и каменного угля. Более всего изобиловал солью Крым, и таким образом, с присоединением Крыма к России в нашем распоряжении очутился источник значительных богатств; в 1823 году, например, крымской соли было продано на 5.000.000 рублей ас. Запорожцы, как мы видели, добывали соль в прогноях. Сначала козаки изюмского полка, а потом казна и частные лица эксплуатировали для той же цели Бахмутские соляные промыслы, но добыча соли здесь была не особенно велика и обходилась довольно дорого. Собирали соль и в Хаджибейском лимане. В конце XVIII в. было найдено столь необходимое при безлесии края минеральное топливо. Каменный уголь был открыт уже в 1790 г. и Потемкин велел доставить в Николаев 100.000 пуд. для казенных кузниц и на продажу частным лицам[269]; впоследствии уголь нашли в многих местностях нын. екатер. губ. и земли войска донского. Минеральные богатства Кривого Рога прозревал уже акад. Зуев, проезжавший по этим местам в 1782 г.[270] В 1790 г. здесь добывали аспид, которого адмиралтейские мастеровые и турки, посланные кн. Потемкиным, наломали за один раз и вывезли 130 возов, и разные краски, которых набрали 70 возов[271]. Потемкин принимал уже меры к устройству здесь чугунио-литейного завода[272]. Такой завод был основан в 1795 г. в Лугани[273].

Так постепенно развивалась промышленность Новороссийского края, а в связи с ней расширялась и торговля. Первые зачатки её мы видим в Запорожье. Кош вел и внутреннюю, и заграничную, и сухопутную, и морскую торговлю. В Сечь, находившуюся на р. Подпольной, приходило ежегодно по 5—10 турецких кораблей с «бакалией и вином» (кроме крымских и очаковских). По словам Пейсоннеля, украинские и запорожские козаки спускались по Днепру к Очакову, где продавали баранье сало, кожи, табак, веревки, русские полотна, дрова, точильные камни, сушеную рыбу, рыбный клей, а вывозили отсюда вина, соль, сушеные фрукты, масло, ладонь, персидский ситец, сафьян и др. товары[274]. Сухопутную заграничную торговлю запорожцы вели с Крымом и Польшей, а внутреннюю с Малороссией, Слободской Украиной, и Новосербией[275]. Важным тормозом для торговли Запорожья с Малороссией являлись внутренние таможни (в Переволочной и Кременчуге), которые, впрочем, в 1755 г. были уничтожены. В это время, по приблизительному (вероятно уменьшенному) рассчету самих запорожцев, ежегодно из Малороссии в Сечь привозилось 10.000 четвертей ржи, 1.000 ч. пшеницы, 5.000 ч. пшена., 500 бочек горелки, 200 бочек солоду, 1.000 ведер пресного меду, 4.000 пудов ниток на рыболовные снасти, 20.000 аршин полотна, 20.000 арш. хрящу, 4.000 штучек китайки на кафтаны, 4.000 арш. сукна, 2.000 арш. разных материй, не считая овец, шкур, пороху, свинцу, пуль; из Сечи же в Малую Россию отвозилось 1.500 возов рыбы, 2.000 возов соли, 4.000 возов мягкой рухляди волчьих и лисьих шкур, 1.000 лошадей, 1.000 голов рогатого скота и до 1.000 пудов свиного сала[276].

Но понятное дело, что размеры новороссийской торговли должны были значительно увеличиться с приобретением побережья Черного моря и постройкою новых городов. Не имея возможности долго останавливаться на этом сложном вопросе, мы приведем только несколько цифровых данных, которые лучше всяких рассуждении охарактеризуют нам степень развития торговой деятельности в Новороссии. В течение одного 1782 г. из черноморских портов морем и сухим путем было привезено в Константинополь товаров на 337.398 р. 12 коп., — главными предметами привоза были железо, масло, пушной товар, паюсная икра, табак, веревки, кожи. Вывезено из Константинополя в южную Россию на 190.561 р. 22? коп., главными предметами вывоза были вина, изюм, бумажная пряжа, шелковые товары; следовательно, отпущено было товаров из России на 146.836 р. 89? к. более, чем получено[277]. С присоединением к России Крыма (в 1783 г.) черноморская торговля стала развиваться с поразительною быстротою. В Таганроге ценность привозных иностранных товаров с 1782 но 1805 г. возросла с 69.000 до 2.440.000 р., вывозных с 225.000 до 2.272.000; главными предметами вывоза были продукты местной промышленности[278]. В 1794 г. в Очаков привезено было товаров на 244.340 р., вывезено на 209.321 р., из Херсона — на 148.433 р., из Николаева на 106.532 р., привезено сухим путем из заграницы на 989.504 р., вывезено на 1.054.663 р. Одного хлеба из портов очаковского, херсонского, николаевского и таганрогского отпущено было 244.099 четвертей и 211.548 и. В 1804 г. из одной Одессы, которая заняла первенствующее положение, было вывезено более ? мил. четвертей пшеницы ценою в 3 мил. рублей. В 1805 г. торговые обороты Одессы возросли до 5? мил. руб., за ней следует Таганрог с оборотом также в 5? мил., а за ними уже довольно низко должны быть поставлены Керчь, Ениколь, Херсон, Мариуполь и Николаев. Кульминационного пункта торговые обороты достигли в 1817 году; в Одессе они равнялись 60 мил., в Таганроге 17 мил.; после этого они значительно сократились и в 1822 г. в 4-х важнейших портах (с Одессой включительно) равнялись 31 мил. р. Главным предметом торговли служил хлеб, потом шерсть и вообще продукты местной промышленности[279].

В некотором соответствии (хотя б. м. далеко неполном) с материальной культурой развилось и просвещение в Новороссийском крае. Даже в Запорожье мы находим уже некоторое число «письменных», т. е. грамотных людей и школу. После падения Сечи, в разных селениях екат. губ., заселенных малороссиянами, существовали школы, подходящие к обычному типу народных школ в Малороссии XVIII в.[280]. Потемкин, как известно, проектировал устройство университета с академией художеств в Екатеринославе и медико-хирургического училища в Симферополе; но эти проекты не осуществились и в царствование Екатерины II-й были открыты в Новороссии только народные училища. Гораздо успешнее пошло дело образования в царствование имп. Александра I-го. В Екатеринославе, Херсоне, Таганроге, Симферополе были открыты гимназии, в Николаеве штурманское флотское и артиллерийское училища, в Одессе мужской институт, обращенный в 1817 г. в Ришельевский лицей, женский институт, коммерческое училище; в других городах и селениях были заведены уездные и городские училища, в Екатеринославе духовная семинария; значительные библиотеки находим в Одессе (при лицее), в Николаеве (с 1803 г., ведомства черноморского флота), в Севастополе; типографии — в Николаеве (с 1798 г.), в Одессе (с 1814 г.), собрания древностей в Керчи и Николаеве (хранилось при черноморском гидрографическом депо и было передано в музей Одесского общества), первую газету в Одессе (Messager de la Russie meridionale[281]).

Давая общую оценку результатов культурной деятельности народностей, заселивших Новороссийский край, мы должны будем помнить, что деятельность эта начала свободно развиваться только со времени полного умиротворения края, т. е. с покорения Крыма; в 50-х, 60-х и 70-х годах XVIII в. над ней висела еще гроза татарских набегов, а в 1-й половине XVIII в. и в особенности в XVI—XVII ст., в запорожский период истории степей, здесь почти вся энергия русского поселенца—козака должна была уходить на оборону края, а не на развитие местной культуры, но несмотря на крайне неблагоприятные условия военного быта, и в Запорожье мы заметили зачатки земледельческой, промышленной, торговой и даже умственной деятельности, и эти зачатки, конечно, заслуживают полного внимания, несмотря на их скромные размеры. Таким образом, неправ был в своем отзыве о запорожцах А. Пишчевич, который говорил, что они никакой пользы государству не приносили; неправ был и Ришелье, который заявлял, что цивилизация у запорожцев не сделала никаких успехов и что они сами старались уничтожить ее у соседей своими набегами и разбойническими нападениями[282]; неправ был и потомок молдавского выходца — боярина Стурдза, который в заседании сельско-хозяйственного общества говорил: «мы ничего не наследовали в этой юной стране от своих предков, кроме затоптанной кочевьями степной земли, и на ней все должны создать: готовя тень, и плод, и воду, приют для потомства»[283]. Интересно, что все эти 3 лица не русские, а иностранцы.

С завоеванием Крыма, открывается новая эра в культурной жизни Новороссийского края; отселе уже приходится вести борьбу не с татарином, а с девственной природой края; нужно было обратить пустыню в пахотное поле, развести леса и сады, завести в широких размерах скотоводство, проникнуть в недра земли и извлекать оттуда богатства, воспользоваться вновь приобретенным побережьем Черного и Азовского морей и организовать на твердых началах привозную и отпускную торговлю и, наконец, насадить здесь семена просвещения и образования. И все это было достигнуто соединенными усилиями народа и государства, русских людей и иностранных поселенцев! Не мало было сделано иностранными выходцами, из которых многие стояли на более высокой степени культурного развития, чем русские поселенцы. Нельзя умолчать о том, что они сделали для развития земледелия, скотоводства и в особенности торговли; эта последняя, можно сказать, всецело находилась в руках греков, армян, евреев; а торговля (в особенности заграничная) создала силу, богатство и значение новороссийских городов; следовательно, никоим образом нельзя отрицать влияния иностранных переселенцев на быстрый рост городских торговых центров. Гораздо менее заметно их влияние на сельский быт, хотя бы даже в области того же земледелия и скотоводства. Сами они, бесспорно, были лучшими сельскими хозяевами, чем окружающее их русское население, но, благодаря их замкнутости, корпоративному устройству, степень культурного влияния на остальную массу поселенцев не могла быть велика. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, что уже в пол. XIX ст. из 3? мил. жителей Новороссии только 102.300 чел. занимались земледелием по рациональному способу, а по малороссийскому 2.300.000 чел. Таким образом, иностранные поселенцы сделали много и для заселения Новороссийского края, и для развития в нем культуры, но, как нам кажется, меньше, чем русское население. Это последнее было поставлено в несравненно менее выгодные условия, чем иноземцы: ему приходилось еще бороться с татарами; оно получало гораздо меньше всяких льгот, чем иностранные переселенцы; о нем мало заботились, и нередко оставляли его на произвол судьбы в борьбе со всевозможными препятствиями, оно, наконец, должно было становиться по большей части в зависимые социально-экономические отношения к сравнительно небольшой группе владельцев—помещиков, которым покровительствовало правительство; а в городах ему трудно было конкурировать с богатым, опытным и поставленным в привилегированное положение нерусским купечеством. Тем не менее, несмотря на все это, русский элемент, во 1-х, представлял из себя господствующую группу в населении по своей численности, а во 2-х играл очень важную роль и в созидании местной культуры (как материальной, так и умственной). Мы уже могли убедиться в этом на одном весьма важном примере — преобладающим способом земледелия был не иностранный, а русский; то же самое нужно сказать относительно скотоводства, игравшего такую же видную роль в экономической жизни, как и земледелие, и других сельских промыслов; да и в городском быту нельзя игнорировать русской стихии: мы видели, что раскольники принимали не менее видное участие в торговле Елисаветграда, чем греки; да в вообще русским (великорусским и малорусским) поселенцам не чужда была торговля 2-й руки и разные ремесла; в некоторых городах (например, Екатеринославе) иностранцев было очень мало. Говоря все это, мы нисколько не отрицаем громадного значения иностранных выходцев в жизни края. Мы думаем даже, что необычайно быстрое развитие местной культуры объясняется, между прочим, разнообразием этнографического состава населения Новороссийского края; одна народность развивала одну сторону культуры, другая — другую. Так, по словам неизвестного автора «Опис. городов и уездов азов. губ.»[284], великорусские однодворцы и крестьяне обнаруживали особенную склонность к земледелию, малороссияне, занимаясь земледелием, особенно любили скотоводство; армяне — промыслы и торговлю, греки — разные мастерства, садоводство и хлебопашество и, прибавим от себя, в городах торговлю. И опыт показал, что с этими свойствами и привычками представителей разных народностей необходимо было считаться.

Все заботы правительства о развитии немецких земледельческих колоний, в состав которых вошли бывшие ремесленники, не привели ни к чему; все старания властей обратить евреев-промышленников в хороших земледельцев пропали даром.

Здесь мы подошли к вопросу о роли государства в деле колонизации Новороссийского края. Она была очень велика, как это мы могли видеть из всего предшествующего изложения. Оно прежде всего постаралось обезопасить этот край, возникший на самых татарских кочевьях и подвергавшийся постоянным нападениям степняков. С этой целью оно, как мы видели, устраивало крепости и целые укрепленные линии, поселяло в них военные контингенты, заводило военный флот, созидало дорого стоившие порты и адмиралтейства, основывало с торговыми и промышленными целями города, присылало для их постройки рабочих людей, ставило во главе дела, в качестве руководителей колонизации, своих доверенных людей, вызывало иностранцев, затрачивало на их устройство громадные суммы, раздавало земли частным владельцам-помещикам и отводило их государственным крестьянам и, наконец, принимало целый ряд мер к насаждению и развитию в новом крае материальной и умственной культуры. И это понятно. Сами представители верховной власти в лице Екатерины II и Александра I-го смотрели на заселение Новороссии, как на дело громадной государственной важности и не щадили средств для его благополучного окончания; мало того: сами лично интересовались им и направляли нередко его ход в ту или иную сторону; это ясно видно из переписки Екатерины II с Потемкиным и имп. Александра I-го с Ришелье. Лица, стоявшие во главе колонизации, были очень близки к трону, пользовались громадными полномочиями и облечены были полным доверием власти. Мало того, это не были простые исполнители, а люди инициативы, применявшие на деле в большинстве случаев свои собственные проекты. Таким, несомненно, деятелем был кн. Потемкин, такими отчасти были Зубов и Ришелье. Деятельность кн. Потемкина, как колонизатора Новороссии, пытались оценивать уже современники. Эта деятельность возбуждала слепое благоговение у одних, сильную критику у других (в особенности у иностранцев). Кто зависел от него (а таких было громадное большинство), тот у него заискивал, льстил ему. Образчиком подобной лести может служить письмо к нему его сотрудника Фалеева, написанное по поводу пожалования светлейшему великолепного имения у Святогорского монастыря (харьк. губ.): «думаю весь тот край, писал Фалеев, благополучным себя почтет, что Святогорская дача пожалована вам, тем паче что все тамошние обыватели, между которыми и я, по милости вашей, в оном помещик, под тенью вашего покрова и защиты блаженствовать будут. Сей край подлинно, который в забвении и незнании по сию пору был... теперь воскреснет и лестным учинится для всякаго»[285]. И Потемкин, как мы видели в деле доктора Самойловича, не любил критики. Но такой критике подвергали его деятельность иностранцы, не довольствовавшиеся осмотром одной показной стороны, которой так любил щеголять светлейший, а обращавшие внимание и на промахи, недостатки, слабые стороны её. Так поступали имп. Иосиф, де Линь и Сегюр. Имп. Иосиф II-й говорил Сегюру, что все те сооружения, которые он видел в Новороссийском крае, могли быть исполнены только в рабской стране, где ни во что ставятся жизнь и труды человеческие, где в болотах строятся дороги, гавани, крепости и дворцы, где в пустынях разводятся леса без платы или за ничтожную плату полуголодным рабочим. Если мы обратимся к современным исследованиям, то в одних увидим гл. образом панегирик, а в других и попытку разносторонней критической оценки. К числу первых мы причисляем статью Щебальского[286] и редакции «Русской Старины»[287]; к числу вторых монографию проф. Брикнера. Проф. Брикнер о Потемкине говорит так: «результаты всей этой деятельности не соответствовали надеждам и намерениям Потемкина. Желая превратить южную Россию в богатый край, покрытый садами, изобилующий городами, селами, отличающийся производительностью, густым населением и пр., князь не мог достигнуть этой цели. Из огромного числа деловых бумаг и писем канцелярии Потемкина видно, как многостороння и неусыпна была его деятельность по управлению южной Россией; но вместе с тем в ней очевидны лихорадочность, поспешность, самообольщение, хвастовство и стремление к чрезмерно высоким целям. Приглашение колонистов, закладка городов, разведение лесов, виноградников, шелководства, учреждение школ, фабрик, типографий, корабельных верфей — все это предпринималось чрезвычайно размашисто, в больших размерах, причем Потемкин не щадил ни денег, ни труда, ни людей. Но, к сожалению, многое было начато и брошено; другое с самого начала оставалось на бумаге; осуществилась лишь самая ничтожная часть смелых проектов»[288] В этих словах верно изображены слабые стороны деятельности светлейшего князя Тавриды. Мы бы сюда присоединили еще одну черту, которая, впрочем, в одинаковой степени относится и к другим деятелям — Зубову и в особенности Ришелье; это — покровительство высшему слою, составлявшему привилегированное меньшинство, и принесение ему в жертву интересов большинства. Так созидалось на новой почве крепостное право, а между тем иностранные переселенцы, только потому что они были иностранцами, получили и сохранили за собою множество привилегий. Мы нисколько не считаем вредными этих привилегий; наоборот, мы думаем, что они то главным образом и создали материальное благосостояние иностранных колоний. Мы только думаем, что льготы должны были быть распределены более правильно и равномерно по степени полезности, приносимой той или другой народностью, тем или иным общественным слоем. Но это была болезнь екатерининского века, которая досталась в наследие и александровской эпохе. Знаменитый, просвещенный деятель времени имп. Александра I-го, гражданин французской империи, дюк де-Ришелье также энергически отстаивал интересы крупных землевладельцев и промышленников — и относился в высшей степени отрицательно к низшему классу общества (б. запорожцам), хотя и пользовался для целей колонизации беспаспортными и бродягами.

О заслугах светлейшего князя и других деятелей нам говорить не приходится: они, во 1-х, всем известны, а во 2-х, выяснены до некоторой степени и в настоящем этюде. То, что мы сказали выше о роли государства, относится и к Потемкину, ибо во всем этом была его инициатива и деятельность. Его ошибки именно потому и многочисленны, что его деятельность была необыкновенно обширна, разнообразна и интенсивна. Пл. Зубов, но сравнению с ним, по меньшей мере неудачник: у него были потемкинские недостатки, но не было потемкинских дарований. На строение города Вознесенска он испросил у императрицы круглую сумму до 3.000.000 руб., и это только для того, чтобы построить «свой» город, который бы затмил Екатеринослав, Херсон, Николаев, основанные кн. Потемкиным. Деятельность Ришелье говорит сама за себя: ему исключительно Одесса обязана быстрым экономическим ростом и благоустройством. Заслуживают также доброго слова второстепенные и третьестепенные деятели — Каховский, Синельников, Фалеев, Контениус, полк. Колпак и мн др. Не все они оказали одинаковые услуги: одни сделали больше, другие меньше; не будем слишком строги к тем, которые думали сделать очень много, а в результате вышло мало. Не мало было сделано удачного, полезного, жизненного, много также неудачного, необдуманного, иногда вредного; одни руководствовались идеей общественного блага, другие просто исполняли свой долг, третьи стремились к славе, четвертые не чужды были и корыстных побуждений. Но результаты общих усилий были очень существенны: путем оружия и мирного наступательного колонизационного движения приобретены и заселены были новороссийские степи и в них насаждена значительная материальная и умственная культура.

Д. И. Багалей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.