ГЛАВА 2-я. Первые поселенцы.

ГЛАВА 2-я. Первые поселенцы.

Первые колонисты—запорожские козаки. — Влияние местных условий на внутреннюю организацию их общины. — Боевое значение Запорожья. — Заселение ими степей: пространство, занятое Запорожьем в XVIII в.; виды запорожских поселков; статистика населения.

Первыми поселенцами Новороссийских степей были запорожские козаки, основавшие свою сечь за днепровскими порогами на острове Хортице в самом начале 2-й пол. XVI в. (при известном кн. Дм. Вишневецком)[50]. С этого времени места сечи менялись — то мы видим ее на острове Томаковке, то на Микитином Роге, то на Чертомлыцком Речище, то на р. Каменке, то в урочище Олешках, то над речкой Подпольной[51]. Переселение её с одного места на другое обусловливалось не одною, а многими и разнообразными причинами, причем большую роль играли естественные условия[52]. Скажем более того: природа местности, столь подробно описанная нами раньше, оказала решительное влияние на внутреннее устройство Сечи и её быт. Что из себя представляла запорожская сечь в первое время своего исторического существования (напр. в XVI и даже в XVII в.)? Военное братство, скрывавшееся от татар на днепровских островах среди плавней, отказавшееся по необходимости от многих форм правильной гражданской жизни — от семьи, личной собственности, земледелия и др. культурных занятий. И могло ли быть иначе? Смелая горсть русичей только и могла поселяться на днепровских островах; поселись она в открытой степи, она была бы немедленно раздавлена татарами; а тут на Днепре иное дело — плавни представляли из себя целый лабиринт заливов, островов, где, по словам Боплана, однажды запутались и откуда не могли выйти турецкие суда, решившиеся было погнаться за козацкими; здесь же большая часть их и погибла и турки после этого не осмеливались уже подниматься далеко вверх но Днепру. Правда, речные долины Днепра и Буга не были покрыты таким густым слоем чернозема, как более возвышенные степи; но запорожцы не нуждались в этих черноземных полях, потому что не занимались на первых порах земледелием; всякая попытка их в этом смысле была бы немедленно уничтожена татарским отрядом. Понятно, следовательно, почему заселение степей началось с речной долины: здесь запорожцы имели, как мы видели, в изобилии рыбу, диких зверей и птиц; понятно, почему главными занятиями у них были рыболовство и звероловство; здесь же были весьма благоприятные условия для развития скотоводства, которое действительно скоро тут получило широкое распространение. «Велыкый Луг» — эта громадная плавня — сделался их «батьком», а Сечь — матерью. Живя на Днепре, они не могли не узнать всех его извилин, заворотов, островов; по ним они спускались на своих легких челнах — чайках громить приморские турецкие и татарские города и селения, следовательно, Днепр, по которому они спускались в море, сделал их моряками. В такой суровой жизни, исполненной всевозможными лишениями, нельзя не видеть пряного, непосредственного влияния дикой степной природы. Запорожцы жили непосредственной натуральной жизнью, и природа была для них иногда родной матерью, а иногда мачехой. Понятное дело, что не могли они в свое братство, преданное исключительно военным интересам, ввести семейного начала, ибо во 1-х оно едва ли было возможно при той бурной, исполненной беспрерывных опасностей, жизни, какую вели запорожцы, во 2-х оно бы разлагающим образом действовало на склад их жизни (главным образом на идею братства), в третьих, наконец, запорожскому рыцарству и трудно было бы добывать себе жен. Как бы то ни было, Запорожье, в первое время своего исторического существования, несмотря на сравнительно небольшое число братчиков, представляло из себя такую военную силу, которую чрезвычайно высоко ценили соседи. Чтобы убедиться в этом, достаточно, например, вспомнить, что в XVI ст. (в 1594 г.) австрийский император Рудольф II посылал к запорожцам специального посла Э. Ласоту, чтобы побудить их через Валахию вторгнуться в Турцию; по словам самих запорожцев, они в это время могли выставить «6.000 человек старых козаков, людей отборных, не считая хуторян (Landiolk), живущих на границах». Московское государство также ценило военное могущество запорожского войска. Известно, как оно уважало основателя запорожской хортицкой Сечи кн. Дм. Вишневецкого и даже пригласило его к себе на службу[53]. Польша испытала на себе силу Запорожья в XVII в. Крым также трепетал нередко перед грозными обитателями днепровских островов, выставлявшими таких героев-удальцов, как, например, знаменитый Ив. Серко, который был грозой для татар; очень характерные данные о его сухопутном нападении на Крым сообщает летопись Величка. Наконец, и Турция видела под стенами своих приморских городов запорожский флот, который грабил, сжигал Кафу (нынешнюю Феодосию), Трапезонд, Синоп и освобождал христианских пленников. Эти морские набеги и создали им славу неустрашимых воинов. Но кроме этих обширных сухопутных и морских нападений, запорожцы вели также в степях постоянную партизанскую войну, в которой они усвоили себе многие обычаи татар и в которой их заменить уже не мог никто другой. Степь, которая окружала их и которую они стали мало помалу отвоевывать от татар, научила их вести степную войну, приспособиться к ней, усвоить себе те приемы, которые были выработаны раньше истинными сынами пустыни-крымцами и ногайцами. Вот весьма характерный летописный отрывок, ярко рисующий нам образ жизни запорожских удальцов, ведших степную войну с татарами. В 1690 г. образовалось в степях множество ватаг для борьбы против бусурман. «Ездячи же на тех пустошироких степах, иногда звериным мясом кормилися, а иногда толокна только да сухарей толченых в сутки раз вкушали, с великим от татар опасением, не имея ни дороги, ни следа и коням ржати не допущая, и без огня, будто зверы, по тернах и комишах кормилися и пути свои, порознившися, теряли, но паки познавая оние в день по слонцу и кряжах земных и могилах, ночью же по звездах, ветрах и речках, сходилися и, тако висмотревши татар, нечаянно малом людом великия их купы разбивали и живых в Москву или в Полшу (кому куда способнее) отвозили, получая за то милость монаршую»[54]

Таково было военное значение запорожского «товарыства». Но рядом с чисто военными целями — самообороны и наступления — Запорожье преследовало и другую задачу — колонизацию дотоле пустынного края; в первый момент всецело, можно сказать, господствовала первая цель, но потом все большее и большее значение получает вторая. Мы не будем касаться подробностей, а постараемся только напомнить существенные моменты в этом деле. Пределы Запорожья с течением времени все более и более распространились на счет «Дикого поля», татарской степи. В самом конце своей исторической жизни Сечь (последняя, Новая) заключала уже в себе громадную территорию, в большей или меньшей степени заселенную. Все запорожские владения или «вольности» состояли в это время из Сечи (в собственном смысле этого слова), 8 паланок и, наконец, зимовников. «Запорожская Сечь, по словам кн. Мышецкого, есть небольшой полисадником огражденный город, заключающий в себе одну церковь, 38 так называемых куреней и до 500 куренных козачьих, торговых и мастеровых домов»[55]. В куренях жили члены «товарыства», т. е. неженатые сечевики. «Все курени, по словам Коржа, были выстроены в Сечи, в одном месте, хотя и не так, как обыкновенный куринь, или шалаш пастуший строится просто, но были рубленые и из резаного леса, ибо «Велыкый луг» на лес был достаточен; а при том столь обширны были палаты, что по 600 козаков и более могли вмещаться в каждом курине, во время обеда»[56]. Это была, так сказать, столица войска, в 1775 г. разрушенная Текелием и представлявшая из себя нечто совершенно своеобразное, не то город, не то крепость с казармами. Здесь жило и высшее начальство (выборное), которое заведовало всеми запорожскими владениями. Эти последние состояли (кроме Сечи) из паданок и зимовников. Запорожские земли занимали нын. екатеринославскую и херсонскую губ., исключая в этой последней очаковской области, т. е. местности, лежавшей между Бугом и Днестром (нын. одесского, тираспольского и ананьевского уездов). Они тянулись глав. образом по р. Днепру; на правой стороне Днепра, по словам кн. Мышецкого, они начинались у устья р. Самоткани, откуда граница шла на запад до Буга, а оканчивались при впадении р. Камянки, откуда пограничная линия направлялась на северо-запад и, пересекая рр. Ингулец и Ингул, доходила до Буга; на левом берегу Днепра запорож. владения ограничивались на севере р. Самарью, на юге — Конскими Водами, а на востоке — Калмиусом[57]. Впоследствии селения запорожцев подвинулись несколько к северу и заняли также течение р. Орши (опечатка. следует читать: Орели). «Выше показанная но обеим сторонам реки Днепра земля, которая большею частью состоит из пустой и дикой степи, говорит кн. Мышецкий, и которая в окружность простирается около 1700 в. разделена на 5 так наз. паланок... Первая паланка на Ингульце, 2-я у р. Буга, где Гард (рыболовля), 3-я в Кодаках, 4-я при р. Самаре, а 5-я у Калмиуса»[58]. Впоследствии к этим пяти присоединились еще 3 — Прогноинская (на Кинбурнском поле), Орельская (по р. Орели), Протовчанская (между устьями рр. Орели и Самары[59]). Из этих 8 паланок 4 северные, прилегавшие к заселенным местностям (Кодацкая, Орельская, Самарская и Протовчанская) имели села, деревни и хутора, «в коих жили козацкия команды, женатые козаки и поспольство»; остальные, более южные «ни сел, ни даже постоянных местопребываний не имели, а учреждались ежегодно с весны на все летнее и осеннее время, для рыболовства, звериной и соляной добычи, а на зиму преходили к зимовникам неженатых или сечевых козаков для наблюдения за ними»[60]. Для охранения этих промыслов и порядка здесь находились полковники с командами. Очевидно, они соответствовали так называемым козацким уходам, или ухожаям, которые представляют из себя первичную форму поселков в южнорусских степях. Нередко, впрочем, такие временные поселения запорожцев обращались в постоянные; так было, напр., при основании слободы Николаевки (в 12 верстах от Таганрога); в 1769 г. весной туда явилось 500 чел. семейного запорожского козачества для рыбной ловли; но уже летом значительная часть их построила себе здесь шалаши, мазанки, землянки и зимовники; в августе по распоряжению коша, который хотел свою «землю превеликую, страну пребольшущую заселить своими подданными», явилась новая партия Козаков и в сентябре основала 3 слободы (Николаевскую, Троицкую и Покровскую)[61].

Наконец, последней типической формой запорожских поселков были зимовники, расположенные главн. обр. по берегам Днепра и впадающих в него речек, а также на островах, «при коих, говорит князь Мышецкий, содержат рогатый скот, лошадей и овец; имеют пасеки для расположения пчел и ведут экономию по свойству и качеству земли; заводят сады, запасаются сеном для прокормления скота и засевают поля разным хлебом; упражняются ловлею в степях и лесах зверей, а в реках рыб, от чего довольную прибыль получают»[62] «Зимовниками, говорит автор «Топогр. опис.», называют те строения, при которых жители имеют скот и проживают с ним всегда, но при некоторых и рыбную ловлю содержат и людей или хозяев в таких зимовниках бывает мало, однако случается, что человека 3 или 4 согласись построить вместе и заведут скот, а редко чтоб один хозяин был. В работное время да и в зиму приходят к ним и по многому числу для работы и на прокорм пришедши, проживают неделю или более и пойдет в другой зимовник. Избы выстроены из лесу, а иные стены плетены и обмазаны глиной, а заборы при дворах все из плетней». Таких зимовников в начале 70-х годов было по Ингулу — 17, по Ингульцу — 11, по Аргамакле — 11, по Днепру — 14, по Бугу — 7, на Куцом и Сухом Еланце по 1; тут же было 5 загонов для скота и значительное число рыбных заводов, при которых для зимнего времени устроены были землянки, а для летнего камышевые шалаши; и вот в гирлах и у лимана землянок было 17, шалашей — 15, по Бугу землянок 11, шалашей — 39, по Ингулу — 2 и 4, по Ингульцу — 4 и 1; такие же землянки и шалаши были выстроены и для пограничных запорожских военных команд (например, при Гарде, Александровском шанце и др. местах); рыбные ловли содержались не одним, а несколькими лицами, называвшимися односумами; обыкновенно во время лова сюда приходило по 15, 20 чел. посторонних лиц, которые оставались тут до зимы; некоторые, впрочем, оставались и на зиму, хотя без работы[63]. Из этих данных видно, что зимовники представляли из себя своего рода хутора, устраивавшиеся главным образом для скотоводства, отчасти для рыболовства, пчеловодства, земледелия и др. промыслов, смотря по свойствам местности и вкусам владельца. Значительная часть зимовников обратилась впоследствии времени (после разрушения Сечи) в села и деревни; но с некоторыми из них такое превращение произошло еще во время самостоятельного существования Запорожья. Любопытный пример обращения зимовника в селение представляет слобода Николаевка—Рудева (павлоградского уезда екат. губ.). В 1-й пол. XVIII в. здесь жил зимовником старшина Рудь, который «ходил отсюда на старо-крымский шлях со своими хлопцами—малюками, нападал там на турок, татар и ногайцев, возвращавшихся из Малороссии с ясырем — со взятыми в плен христианами, — отбивал злосчастный ясыр и освобожденных христиан приводил на свой зимовник; здесь покоил, питал, и довольствовал их; с невеликим ватажком своих хлопцев—малюков Рудь не раз ходил для той же цели даже на знаменитый Муравский шлях и всегда возвращался на свой зимовник со множеством освобожденных пленников. В сентябре 1739 г. на зимовнике войскового старшины Рудя освобожденного ясыру было 426 д. обоего пола»... Кош подарил Рудю пространство, занятое его зимовником, и тот здесь основал целую слободу Николаевку, «населил ее народом семейным и оседлым, сам пригласив в свою слободу из под Конотопа черниговской Губ. своих родных и знакомых, и дозволил своим хлопцам вызвать также к себе своих кровных и близких»; в 1752 г. здесь числилось уже 315 д. мужского и 196 д. женского пола, а в 1754 г. устроена церковь[64]. Вот при каких условиях происходило заселение новороссийского края запорожцами: еще и в пол. XVIII в. им приходилось вести упорную борьбу с татарами и одновременно с этим заботиться об устройстве поселков. Как видно из настоящего примера, значительный контингент для новых слобод доставляла Гетманщина, где оставались родственники и свойственники тех лиц, которые раньше ушли в Запорожье; поводом же к выселению оттуда жителей являлись распоряжения, ограничивавшие право вольного перехода[65].

Запорожские поселки (селения, зимовники и т. п.) были разбросаны, как мы видели, на громадном пространстве земель нынешних двух южных наших губерний — екатериносл. и Херсон. Число этих поселков все более и более возрастало, а параллельно с этим увеличивалось и число жителей. К сожалению, привести точные статистические данные о количестве селений и о числе жителей в них довольно трудно. До разрушения Сечи, по словам Н.Л. Коржа, было 17 селений, возникших по большей части из зимовников[66]. Гюльденштедт только в Поднепровье называет 30 селений женатых Козаков (12 на правом и 18 на левом берегу)[67].

Но на самом деле их было гораздо более. А.А. Скальковский, на основании подлинных документов сечевого архива, насчитывает их в 4-х паланках 64 и говорит, что в них было 3415 хат, или 12.250 д. женатых козаков и поспольства обоего пола[68]. По официальной ведомости, составленной Текелием в момент уничтожения запорожской Сечи, в ней было (кроме Сечи в тесном смысле этого слова) 45 деревень и 1601 зимовник; всех жителей было 59.637 д. обоего пола, большую часть их составляло поспольство, т. е. женатые поселяне (именно 35.891 чел.); впрочем, и большая часть козаков жила не в Сечи, а в деревнях и зимовниках, где занималась скотоводством, земледелием и другими мирными промыслами; часть козаков, как известно, имела семьи[69]. Нужно полагать, что цифры этой официальной ведомости значительно меньше действительных; нам будет совершенно непонятно, как это в более раннее время (о котором сообщает сведения А.А. Скальковский) было больше селений, чем в 1775 году (к которому относится официальная ведомость). Да и как мог Текелий точно сосчитать, напр., число запорожских зимовников, разбросанных на громадном пространстве в разных уединенных местах? Не удивительно поэтому, что его показания расходятся с показаниями кн. Мышецкого, который насчитывает всего около 4.000 зимовников[70]; есть известия, что запорожцы основывали иногда зимовники за границей своих владений на чужой земле; таковы, например, были хутора, устроенные ими в турецких пределах в виду Очаковской крепости[71]; такие населенные пункты не могли, конечно, войти в официальную ведомость, если мы приведем себе на память также нерасположение запорожцев ко всяким официальным статистическим запросам, которое должно было еще более усилиться в момент уничтожения Сечи, то б. м. окончательно убедимся в том, что на самом деле в Запорожье было не 59.637 д., а гораздо больше; по всей вероятности, ближе всего к истине будет цифра, приводимая А.А. Скальковским — 100.000 обоего пола козаков и поспольства. Во всяком случае для нас интереснее всего тот факт, что большинство населения запорожской Сечи в год её уничтожения составляли женатые козаки и посполитые, преданные почти исключительно мирным культурным занятиям; правда, среди них были и такие лица, (скотари, табунщики, чабаны), которые вели полукочевой образ жизни — защищались от непогоды в так называемых кошах с очагом для разведения огня (кабыцей) или котигах, т. е. палатках на 2-х или 4-х колесных арбах, совершенно напоминающих ногайские[72] — но в общем о населении Запорожья следует сказать, что оно в последние годы своего исторического существования решительно стало переходить на мирное положение и показывало склонность к культурным занятиям. Впоследствии мы сделаем более или менее обстоятельный очерк запорожской культуры; теперь же только заметим, что первыми зачатками своей материальной культуры Новороссийский край обязан Запорожью. Таким образом Запорожье, с одной стороны являясь оплотом русского мира от мусульманского, не мало потрудилось для отстаивания русской культуры, а с другой внесло свою лепту и в общую творческую деятельность русского народа, направленную к созиданию культуры. Чрезвычайно верно и метко определил роль Запорожья в истории колонизации Новороссийского края г. Надхин; мы позволим себе привести здесь его образное сравнение: «в степях Новороссийских, говорит он, есть целые кучугуры сыпучих песков; на них долго не могло укрепиться ни одно растение: всякую былинку, куст, деревцо из рыхлой почвы вырывал ветер; но вот начал здесь расти шелюг (род красной ивы) — и он цепкими своими корнями укрепился на этом грунте и укрепил его до того, что вслед за ним начали расти и другие деревца и кустарники. Запорожье было для южной России таким шелюгом: оно первое тут успело укорениться на непрочной почве, первое укрепило ее под собою для жизненных посевов и таким образом первое дало возможность для постоянного на ней заселения и гражданского развития»[73].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.