ПОВЕСТВОВАНИЕ О СМЯТЕНИЯХ

ПОВЕСТВОВАНИЕ О СМЯТЕНИЯХ

Князь Голицын, по возвращении в Москву, нашел дела в совершенно ином положении. Враги его, узнав истину о его походе, сделали его ненавистным царю Петру. Он отказал Голицыну в аудиенции, и только посредничество царевны сделало то, что царь допустил его к целованию руки. Но он осыпал его горькими укоризнами и не хотел слышать его оправданий.

Затем Голицына оставили на несколько дней в покое, но щедрость царевны в наградах вызвала новое следствие. Она желала раздать боярам значительные богатства, чтобы таким образом признать их заслуги государству, но царь воспротивился этому и хотел, прежде всего, исследовать их заслуги, чтобы сообразно с ними назначить награды.

Царевна, желая настоять на своем, упорными просьбами склонила царя на исполнение её желаний. Она пожаловала Голицыну 1500 крестьянских дворов в различных местах. Другим боярам, начальникам отрядов, дано было по 300 дворов, остальным главным офицерам — соразмерно чину каждого. Вообще всем дворянам, бывшим в походе, даны были награды с целью привлечь всех на сторону царевны^{62}.

Подобные награды никогда до сего времени не были в обычае у москвитян, и цари довольствовались всегда тем, что давали царский кафтан тому, кого хотели особенно почтить[191].

Голицын продолжал управлять со своим прежним обычным самовластием и, поддерживаемый царевной, решился на смелое предприятие. За все время, что гетманы считались подвластными царю московскому, они никогда не являлись в Москву. Голицын же, под предлогом награждения гетмана честью быть представленным царям, на самом же деле совсем с другими намерениями, приказал Мазепе прибыть в Москву с 500 главными его офицерами.

Во время пребывания гетмана в Москве[192] я не мог добиться у москвитян позволения видеть его, и потому несколько раз, ночью, я, переодетый, навещал его, сопровождая немца, царского лекаря, ходившего к нему, чтобы уверить его в покровительстве польского короля[193].

Царь Пётр находился в одном из своих увеселительных дворцов, называемом Преображенское и расположенном на берегу реки Яузы, на расстоянии менее мили от Москвы, когда царевна Софья и Голицын составили заговор, о котором мы здесь и расскажем подробнее.

Царевна, предвидя, что со временем, рано или поздно, Пётр сделается камнем преткновения для ее власти и опасным препятствием ее властолюбию, если она заблаговременно не предупредит опасности, очень раскаивалась, что послушалась прежде мудрых и умеренных советов Голицына[194]. Она видела, какого труда ей стоило испросить аудиенцию для своего любимца, и притом еще столь неприятную, и была очень обижена этим, как и теми упреками, которые Голицыну пришлось выслушать. И хотя ей удалось затем уговорить царя разрешить ей раздачу щедрых наград по ее желанию, но она не могла забыть, как дорого все это ей стоило и какое сопротивление ей пришлось при этом преодолеть. И ко всему этому она была более чувствительна, чем кто-либо другой, так как она до сих пор в течение нескольких лет управляла государством безотчетно, как только ей было угодно[195].

Она совершенно справедливо предвидела, что в будущем ей нельзя уже надеяться на то же, что лучшее, что могло ее ожидать, было — постепенная потеря власти, по мере того как власть брата постепенно возрастала бы. В этом она справедливо видела и причину того, что брат не окончательно воспротивился её желаниям. Но она понимала, что со временем всякие снисхождения относительно ее уступят место оскорблениям со стороны приверженцев ее брата, в то время как ее сторонники будут уничтожены, и что сама она, после многократных неприятностей, будет вынуждена отказаться от всяких притязаний и укрыться в свой монастырь[196].

Все эти соображения побудили царевну, честолюбивую и смелую более, нежели можно было ожидать от женщины, решиться на все, чтобы удержаться на той ступени величия, на которой она находилась и к которой она всегда стремилась. Во время своего правления она делала всё, что только могла, чтобы привлечь к себе сторонников. Этой же целью объясняются и раздававшиеся ею щедро, под предлогом вознаграждения за оказанные государству услуги, награды, так как она понимала, что эти дары окажут большее впечатление на тех, кто их получал, чем почесть, которую мог им оказать царь, раздавая им, по примеру его предшественников, кафтаны.

Она внушила Голицыну опасение, что общие враги их не удовлетворятся постепенным умалением ее власти, но пойдут далее; что они захотят заключить ее, против ее воли, в монастырь, что, разумеется, неизбежно повлечет за собой и его падение, и погибель всех его родных и друзей. Голицын должен был убедиться ее доводами. Хотя он был осторожен, и умен, и по природе не терпел никаких насилий, он не мог противиться намерениям царевны.

Он желал только, прежде чем приступить к делу, послать старшего своего сына в качестве посла в Польшу с большей частью своих сокровищ, чтобы сберечь себе, таким образом, пристанище при наступлении бурь, исхода которых он, как умный человек, не желал предугадывать[197]. Но нетерпеливость царевны, которая доказывала Голицыну, что не следует терять ни минуты времени и что это было бы излишней предосторожностью, так как в успехе сомневаться невозможно, одержала верх.

После всех с давнего времени принятых ею мер она решилась на последнее средство и исполнителем своего замысла избрала Феодора Шакловитого[198], начальника Стрелецкого приказа, который благодаря поддержке царевны из ничтожного писца стал окольничим или меченосцем, — звание, следующее непосредственно за званием боярина-сенатора.

Шакловитый, обещав в точности исполнить волю царевны, собрал в замке Кремль — обычной резиденции царя и патриарха, в котором находятся все государственные приказы, — 600 надежных стрельцов под начальством полковника Резанова[199] и, став во главе их, приказал им следовать за ним в Преображенское. Но в то время как он отдавал этот приказ, двое из бывших в Кремле стрельцов, мучимые угрызением совести, решились не обагрять рук кровью своего государя и, скрывшись, дали знать обо всем царю Петру[200].

Изумленный до крайности, он вскочил с постели и тотчас послал за своими дядями, братьями матери, и впопыхах советовался с ними о том, что следует предпринять. Решено было послать в город, чтобы удостовериться в истине происшествия. Один из царских дядей и князь Борис (Голицын) отправились с этим поручением. На пути они встретили Шакловитого, едущего со стрельцами, скрылись от них в сторону и поспешили затем обратно спасать царя.

Бедный Пётр едва имел время сесть в коляску с матерью, супругою, сестрою и, сопровождаемый немногими верными слугами, поскакал в Троицкий монастырь. Заговорщики, приехав, начали искать царя, но стрельцы, бывшие на страже у царя, не знавшие ни о чем и удивленные лишь бегством его, рассказали своему начальнику или судье, что его величество поспешил уехать с величайшей поспешностью.

Упустив из рук свою жертву, Шакловитый возвратился поутру к царевне, которую нашел не менее опечаленной, нежели он сам, неудачей этого предприятия. Бегство это вызвало большое изумление среди жителей Москвы, и никто не мог угадать причины его. Но к вечеру стало известно, что царь Пётр послал к царевне, упрекая ее в злодействе, а она совершенно отреклась от всего, уверяя, что произошла ошибка, что за заговорщиков приняли стрельцов, которые приезжали сменять караулы, и что ее жестоко оскорбляют, считая её способною на такое отвратительное дело, как убийство родного брата.

Объяснение всего происшедшего прибытием стрельцов для смены караулов показалось всем слишком недостаточным, так как смена производилась всегда днем, а стрельцы приезжали в Преображенское ночью. Но, как бы то ни было, царь Петр, достигнув благополучно Троицкого монастыря, написал ко всем боярам, чтобы они без промедления явились к нему туда. Он написал также ко всему дворянству и послал приказы во все города держать милицию наготове для поддержки его.

Когда все государство узнало, таким образом, о заговоре Шакловитого, к царю стали стекаться люди из разных концов государства, и менее чем за неделю собралось в Троицкий монастырь множество дворянства. Немедленно послал царь указ Голицыну явиться к нему, но Голицын уклонялся под предлогом, что его не отпускает царь Иоанн.

Царевна делала между тем все, что только было возможно, чтобы иметь на своей стороне стрельцов, на которых Пётр рассчитывал. Она созвала к себе их пятидесятников[201] и десятников, которые в подобных случаях могли иметь на умы солдат более влияния, нежели полковники и другие офицеры. Расставив их у лестницы, она после обедни вышла к ним с царем Иоанном, и, остановившись на верхней ступени, царь сказал им следующее: «Брат мой удалился в Троицкий монастырь по неизвестным мне причинам; нет сомнения, что он хочет нарушить спокойствие государства, и я сам слышал, как говорили, что он приказал вам явиться к нему, но мы запрещаем вам под страхом смертной казни повиноваться его приказаниям, чтобы избегнуть всех печальных последствий, могущих вследствие этого произойти».

Царевна подтвердила приказ Иоанна; стрельцы, тем не менее, придали ему очень мало значения; они отправились в Троицкий монастырь и уверили царя Петра в своей преданности. Видя их поступок и зная, кроме того, что большая часть бояр также присоединилась к Петру, царевна решилась примириться с ним, для чего и отправила к нему двух своих теток, сестер отца, царевну Анну Михайловну и сестру свою Марфу Алексеевну[202].

Прежде чем идти дальше, необходимо сказать, что факт управления государством царевной Софией возбудил и в других принцессах царской крови сильное желание оставить, подобно ей, свои монастыри и перейти, как она, в царский дворец. С этим она и должна была мириться во время своего правления из опасения, чтобы те доводы, на которые она могла бы ссылаться, отказывая им, не были бы обращены против нее самой и чтобы она не вынуждена была в таком случае своими противниками к возвращению в свой монастырь.

Кроме тех вышеназванных принцесс, Авдотья, или Доротея, Екатерина, Софья, Мария, Феодосия или Феодора, были родные сестры по отцу и матери царя Иоанна Алексеевича[203]; мать их была из рода Милославс-ких[204]. Царь Пётр и царевна Наталия[205] были от второго брака Алексея с девицею из рода Нарышкиных[206].

Супруга царя Иоанна была из рода Салтыковых, имя ее Марфа[207]; все ошиблись, полагая, что она родит сына, так как она родила дочь[208].

Царь Пётр женился на девице из дома Лопухиных, по имени Марфия или Марфа[209]. Она так испугалась, бывши принуждена следовать за супругом своим в его ночном побеге, почти полунагая, чтобы спастись от смерти, — что неизбежно и случилось бы, если бы не предостерег младший Голицын, — что выкинула через несколько дней после этого. Но взамен того она родила сына в прошедшем феврале месяце, и рождение этого царевича[210] нанесло последний решительный удар партии царевны Софии. Возвращаемся к нашему рассказу.

Итак, две тетки царевны Софии и сестра её отправились в Троицкий монастырь с целью примирить племянника с племянницей. Придя в то место, где укрылся Петр, они просили его не верить слухам, заставившим его бежать; уверяли его, что тут вышло какое-то недоразумение, которое употребляют во зло, стараясь поссорить его с сестрой, и что он может возвратиться в Москву совершенно спокойно и безопасно.

Царь Пётр отвечал царевнам, что совсем не пустой испуг заставил его бежать и что действительно составлен был заговор умертвить его мать, его супругу, его дядей и его самого. При этом он рассказал им такие подробности заговора, что тетки не могли более спорить. С ужасом и плачем говорили они, что не участвуют в таком страшном заговоре, и клялись, что не возвратятся в таком случае в Москву, но хотят жить и умереть вместе с ним.

Узнав о плохом успехе переговоров теток своих с царем и недоумевая, что оставалось ей теперь предпринять, царевна Софья обратилась к патриарху (Иоакиму) и, объяснив ему свое горе, сумела так подействовать на него, что добрый человек предложил ей свое посредничество. В тот же день поехал он к царю, рассказал ему о причине своего приезда и говорил все, что только мог придумать для примирения всего царского семейства. Но он был весьма изумлен, когда ему сказали, что заговор распространяется и на него, ибо в нем участвует Лигомед, или игумен Сильвестр[211], который, в случае удачи заговора, будет патриархом. Такие известия очень встревожили патриарха, и он почел за лучшее остаться в Троицком монастыре, пока дело объяснится и все успокоится, издав между тем повеление захватить всех изменников.

В большем против прежнего затруднении царевна собрала всех своих приверженцев и советовалась с ними, что ей делать. Решено было, что окольничего Шакловитого скроют во дворце, а игумену Сильвестру дадут возможность спастись.

Сама же царевна с Голицыным и другими друзьями своими отправилась в Троицкий монастырь, чтобы постараться примирить брата, который со своей стороны прислал уже второй приказ стрельцам немедленно всем явиться к нему и привезти с собой изменников. Царевна не была еще на половине дороги, когда встретил её посланный Петром боярин Троекуров[212] и сказал, что она должна ехать обратно, уверяя, что её не примут.

Убежденная, что опасно было бы ослушаться и что у брата действительно ожидает её плохой прием, царевна воротилась в Москву. На следующий день стрельцы и немцы все явились в Троицкий монастырь. Бояре, по общему совету, решили послать захватить всех заговорщиков, где бы они ни находились.

Полковник Сергеев[213] с 300 человек был отправлен исполнить это поручение. Немедленно по приезде своем в Москву он пошел прямо в царский дворец, громко требуя выдачи Федьки Шакловитого. Вследствие открывшейся измены Шакловитого его называли уже не Фёдором или Феодором, но уменьшительным именем, что у москвитян означает презрение.

Царевна сначала оказала было некоторое сопротивление, но видя, что полковник очень решительно требует исполнения приказа и предчувствуя, с другой стороны, худые последствия дальнейшего сопротивления, выдала ему Федьку и его товарищей. Преступники, закованные в цепи, были препровождены в Троицкий монастырь в простой телеге.

С другой стороны, Голицын, видя близость падения всего своего величия и желая сделать все возможное для сохранения его, решился добровольно отправиться к царю. Он взял с собой сына своего Алексея, друзей, дворецкого Толочанова[214], великого казначея Ржевского[215], воеводу севского Неплюева, советника своего и любимца, свою креатуру Змиева[216], который в армии был генерал-комиссаром, и своего близкого приятеля, некоего Косагова[217]. Но ворота Троицкого монастыря оказались закрытыми для него и для его свиты. Вслед за этим к нему и его друзьям была приставлена стража с воспрещением им выходить из своих жилищ.

Едва только привезен был Федька в Троицкий монастырь, как его препроводили в большую залу, куда царь созвал всех бояр. Федьку расспрашивали четыре часа и потом увели в одну из монастырских башен, где его и пытали, или, лучше сказать, секли. Такая пытка называется «кнут». Жертву привязывают к спине сильного человека, стоящего прямо на ногах и опирающегося руками на особое приспособление, похожее на высокую, в человеческий рост, скамейку, и в таком положении наносят 200 или 300 ударов кнутом, преимущественно по спине[218]. Удары начинают наносить пониже затылка, и идут сверху вниз. Палач с таким искусством наносит удар, что с каждым разом отрывает кусок мяса, соответствующий толщине кнута. Подвергшиеся истязанию большей частью умирают или остаются калеками.

Ему связали на спине руки, подняли на воздух, и палач стал наносить удары кнутом, по длине похожим на кучерский, но отличающийся тем, что ремни его из толстой и жесткой кожи. При каждом ударе ремни глубоко врезались в тело и причиняли ему ужаснейшие боли. После нескольких ударов кнутом Федька признался, что хотел умертвить мать царя, его самого и трех братьев его матери. Удовлетворившись этим признанием, его отвели в темницу. Отсюда он письменно изложил Петру все подробности заговора, оправдываясь тем, что его вовлекли другие в это жестокое дело, и указывая на виновников заговора.

Царь, хотя и был уверен в вероломстве сестры своей, не хотел, однако же, подвергнуть публичному позору принцессу царской крови, а князь Борис Алексеевич Голицын должен был употребить все свое влияние на царя, чтобы убедить его не пятнать его рода (князей Голицыных) казнью его двоюродного брата.

После Федьки были допрашиваемы еще семь других заговорщиков, которые должны были быть исполнителями предполагавшегося кровопролития. Их подвергли необыкновенной пытке, несравненно более жестокой, чем первая. Им обрили голову и, крепко связав их, стали капать на нее горячую воду. Мучение злодеев было до того нестерпимо, что они тотчас сознавались в своем преступлении и, подобно Федьке, открыли имена всех виновников и сообщников заговора.

Два дня прошло после этого в совещаниях о том, как наказать злодеев. Князь Голицын, сын его и друзья были осуждены в ссылку, и приговор им был прочитан государственным секретарем на ступенях дворцового крыльца. Стоя выслушал его Голицын, окруженный стражей, которая привела его из квартиры. Приговор Голицына состоял в следующих словах: «По повелению царя осуждаетесь выехать в Каргополь и оставаться там до конца ваших дней, лишенные милостей его царского величества. Милосердие его, однако же, таково, что он назначает вам по три су в день на пропитание. Его правосудие предписывает далее, чтобы все ваше имущество взято было в казну»^{63}.

Несчастный князь Голицын слушал приговор, опустив голову, и отвечал только, что ему трудно оправдаться пред его царским величеством. Он удалился немедленно и был препровожден назначенным для этого полковником на место его ссылки. Один из государственных секретарей отправился в Москву, чтобы описать его дом и все сокровища.

Там оказалось очень много богатой мебели, 100 000 червонцев в сундуке, закрытом в погребе, взятых, как полагают, из имущества гетмана Ивана Самойловича, 400 пудов серебряной посуды, считая пуд по 40 фунтов, и разные серебряные монеты. Жена несчастного князя и невестка его сосланы были вместе с ним и его сыном, и всем четвертым было разрешено взять с собою только тридцать рублей[219].

Когда Голицын был выслан, боярин Леонтий Романович Неплюев, воевода севский, приведен был к ступеням и осужден на пожизненную ссылку в Пустозерск — город, лежащий гораздо севернее Каргополя, причем ему было заявлено, что так как он покушался лишить царя власти, то подвергается вечной немилости, имения же его конфискуются.

Венедикту Андреевичу Змиеву приказано, впредь до следующего повеления, жить в своих имениях. Косагов был лишен всех должностей и также осужден жить в своих поместьях. Дворецкий Толочанов назначен был на всю жизнь воеводой в Переяславль, — город неподалеку от Киева, на Днепре, а великий казначей (Ржевский) послан воеводой в Новобогородицк на реке Самаре.

На другой день Федьке отрубили голову на плахе. Ту же казнь потерпели и два стрельца, которые должны были быть исполнителями покушения. Полковник, которому предназначено было предводительствовать отрядом убийц, был высечен кнутом, после чего ему отрезали язык и сослали на всю жизнь в Сибирь, причем дали на пропитание по одному су в день. Остальным пятерым стрельцам также отрезаны были языки, и они сосланы были в Сибирь добывать соболей.

Когда окончились эти экзекуции, царь Пётр велел известить об этом царевну, приказывая ей оставить дворец и удалиться в монастырь, который она выстроила на расстоянии одной версты или пол итальянской мили от Москвы[220]. Она отказалась повиноваться приказу брата, ибо не могла решиться на пожизненное затворничество, из которого ей удалось вырваться вопреки обычаям страны, и предпочитала искать убежища в Польше[221]. Но когда уведомили об этом царя Петра, он послал приказание начальнику стрельцов препроводить царевну волею или неволею в монастырь, поставить кругом места ее заточения стражу и не допускать к ней никого, что и было исполнено.

Через два дня после этого царь Пётр возвратился в Москву и въехал в столицу верхом, причем ничего замечательного не было, кроме того, что восемнадцать тысяч вооруженных стрельцов находились при царе. Через четверть часа после этого прибыли в коляске супруга и мать царя, и все поехали прямо во дворец. Царь Иоанн встретил брата на дворцовом крыльце; они обнялись. Пётр просил Иоанна быть ему другом, и тот, который говорил за Иоанна, уверил Петра в его дружбе к нему. Затем цари удалились в свои покои, и с тех пор упоминали об Иоанне только в заголовках государственных актов.

Так кончилось правление царевны Софии, несколько лет бывшей повелительницей обширного государства Московского. Увлекаемая безмерным честолюбием, она хотела захватить в свои руки неограниченную власть, данную ей от имени братьев, и остаться навсегда независимой и самовластной, но кончила падением и заключением на всю жизнь в монастыре, с 800 монахинями, которых она нарочно вызвала из Киева, с намерением приобрести как можно больше приверженниц и в надежде, что они будут скорее блюсти интересы ее, нежели брата Петра, подданными которого они сделались только в 1666 году, когда палатинат и город Киев поляки уступили москвитянам. Но таковыми они оказались только по имени[222].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.