НА «АРИЙСКОЙ СТОРОНЕ»

НА «АРИЙСКОЙ СТОРОНЕ»

Мне хотелось бы, чтобы те, кто уцелеют после гибели миллионов польских евреев, дождались вместе с польским населением мира, свободы и социальной справедливости.

Из предсмертного письма члена Польского национального совета в Лондоне Шмуля Зигельбойма, покончившего с собой в знак протеста против равнодушия союзных держав к судьбе евреев на оккупированных гитлеровцами территориях

Партия, конечно, переживет евреев.

Из речи Ганса Франка на приеме 22 августа 1943 г.

Евреи начали бежать на «арийскую сторону» сразу же после создания гетто. В сумерках, подкупив полицию, они карабкались по приставным лестницами через стену или пробирались через пробитую в ней дыру. Сотни людей ежедневно уходили прямо через ворота, заплатив полиции взятку по десять злотых за человека. Иногда немецкий жандарм возвращал пропущенных и проверял документы. Тогда доставалось и беглецам, и полицейским.

Из гетто бежали также подземным ходом, пробитым из подвала какого-нибудь дома близ границы гетто в ближайшее здание на «арийской стороне». Несколько сот человек ежедневно уходили вместе с рабочими колоннами плацувкаржей, заплатив начальнику колонны. Его задачей было обмануть жандармов при пересчете выходящих за ворота. По дороге через «арийскую» часть города «посторонние» при первой же возможности отделялись от колонны и скрывались. Кое-кто пытался выходить с польскими рабочими, занятыми на некоторых фабриках в гетто, однако поляки не раз выдавали в воротах пробравшихся в их ряды евреев.

Повальный характер приняло бегство из Варшавского гетто летом 1942 г. Уходили состоятельные люди, запасшиеся валютой и драгоценностями, уходили интеллигенты, имевшие среди «арийского» населения коллег и друзей. С началом «операции Рейнгардт» уйти можно было только по трубам городской канализации. Сложность заключалась не только в необходимости найти достаточно знающего проводника и не только в том, что предстояло часами брести, согнувшись, в темноте, среди нечистот, — люди, появившиеся неожиданно из люка в мокрой и грязной одежде где-нибудь посреди Варшавы, привлекали к себе внимание, а это было опасно. Поэтому, отправляясь в подземное путешествие, беглецы выворачивали наизнанку пальто и шапки, чтобы перед выходом наверх надеть их грязной стороной внутрь. Многие пытались выйти по трубам с вещами. Проводники — работники коммунального хозяйства — обычно забирали себе часть доверенного им багажа, а подчас присваивали все.

Во время восстания некоторое количество евреев спрятали и вывезли из гетто на своих машинах польские пожарные, которых немцы заставили принять участие в боях.

Однако бегство из гетто представлялось сущим пустяком по сравнению с теми опасностями, которые ожидали еврея на «арийской стороне», где без помощи польских друзей и знакомых он был обречен на скорую гибель. Подчас бывший домовладелец искал убежища у своего дворника, директор — у служащего. Такая дружба, как правило, не выдерживала испытания. «Друзья», ссылаясь на плохих соседей, сварливую жену, неприятных родственников и т. п., отделывались от обременительных и опасных посетителей. Впрочем, немало было случаев и поразительной привязанности. Прислуга, прожившая у еврейских хозяев десятки лет, следовала за ними в гетто и — позже — в Треблинку. Некоторых выручали родственные связи. Даже матерые антисемиты не выдавали «своих» евреев и делали все для их спасения.

Как правило, евреи вынуждены были платить «арийским» квартирохозяевам большие деньги, причем цены повышались из месяца в месяц. В январе 1943 г. жилье «на всем готовом» стоило 100 злотых на человека в день, осенью того же года — 200 и более злотых. Для некоторых польских семей сдача квартиры евреям стала основным источником дохода. Небогатые евреи старались устроить на «арийской стороне» хотя бы своих детей. Летом 1942 г. это обходилось в сто злотых за ребенка в день. Деньги брали за полгода вперед из опасения, что родители могут вскоре погибнуть. Осиротевших еврейских детей многие поляки усыновляли, но находились и такие, кто сдавал доверенных им малышей в полицию. Известно немало случаев, когда польские семьи содержали еврейских детей бескорыстно, надеясь лишь на то, что Бог отплатит за это добром их мужьям и сыновьям, находящимся в немецких лагерях. Общественные организации старались оказывать таким семьям хотя бы скромную материальную помощь — деньгами (540 злотых в месяц), продуктами, одеждой.

Спасая детей, поляки, случалось, попадали в трагикомические ситуации. Полька Ирена Шульц приняла еврейскую девочку прямо из канализационного люка. Ребенок был в ужасном состоянии. Когда под видом подкидыша девочку сдали в приют, потрясенный персонал бросился разыскивать «мать-изверга», чтобы привлечь к ответственности. За «издевательство над ребенком» Ирена попала в полицию. С большим трудом удалось дать понять возмущенным служащим приюта, в чем дело.

Беглецы из гетто ходили по улицам преимущественно в сумерки, когда прохожим не так бросались в глаза их семитские черты лица. Те, кто не имел ярко выраженной еврейской внешности, старались обзавестись «арийскими» документами, выдавая себя за поляков, украинцев, реже за немцев, приобретали поддельные свидетельства о крещении и т. д. Изготовлением поддельных документов — «липы» — для евреев занимались специальные подпольные мастерские. На каждом шагу приходилось преодолевать большие трудности: непросто было придумать имя и фамилию, так как однообразие в ряде сфабрикованных документов могло навести на подозрения; внешний облик заказчика должен был хоть как-то соответствовать профессии, указанной в «липе», а между тем документы зачастую заказывались заочно; владелец «липы» должен был быть хоть сколько-нибудь знаком с мнимым местом своего рождения, причем не рекомендовалось указывать Варшаву, так как властям легче было проверить такие документы (чаще всего в качестве места рождения указывали Лодзь, известную почти каждому польскому еврею). Людей с сильным акцентом отмечали как белорусов или надевали на них повязки глухонемых.

Чтобы подчеркнуть свою «арийскую» внешность, некоторые евреи отпускали усы и надевали высокие сапоги. В гетто острили, что еврея на «арийской стороне» можно распознать по усам, сапогам с голенищами и арийским документам. Брюнеты иногда красили волосы; в конце концов люди с белыми волосами стали вызывать у агентов гестапо еще большие подозрения.

Еврей, выдающий себя за «арийца», жил в постоянном напряжении. Хозяин квартиры, почтальон, дворник, сосед — каждый в любую минуту мог разоблачить его и погубить. Еще больше было воображаемых опасностей, когда подозрительным кажется каждый брошенный на тебя взгляд. Говорили, что еврея можно узнать по глазам. Он выдавал себя нервным выражением лица, тем, что постоянно оглядывался на прохожих. Некоторым, правда, удавалось принять независимый вид, вызывающе смотреть на встречных, но такие люди нередко теряли чувство меры. Разъезжая в поездах и трамваях, предназначенных «только для немцев», заходя в магазины и кондитерские, евреи неизменно рисковали обратить на себя внимание и быть схваченными. Несколько богачей погибли потому, что в целях маскировки надели меха, бриллианты, швырялись деньгами. За ними учинялась слежка, кончавшаяся арестом.

Обывателям казалось, что у каждого еврея, скрывающегося на «арийской стороне», есть большая сумма денег. Шантажисты не сомневались, что стоит только прижать еврея и из него брызнут монеты. Комендант концлагеря Гесс сетовал на «проклятое еврейское золото», которое заставляло его подчиненных забывать о «партийной этике». Действительно, почти все евреи на «арийской стороне» имели при себе значительные денежные суммы, и каждый, попав в руки шантажистов или полиции, старался откупиться. Это давало пищу для разговоров о неправедно нажитом богатстве евреев, об их развращенности и склонности добиваться всего подкупом. Рассуждавшие так люди как бы забывали, что не только для евреев, но и для поляков нарушение немецких «законов» и подкуп администрации стали необходимыми условиями существования. К тому же еврей на «арийской стороне» отнюдь не представлял собой «типичного еврея». Это была лишь небольшая часть еврейского населения Варшавы, именно те, кто мог распоряжаться значительными денежными суммами. Еврею без денег — а таких в Варшаве было подавляющее большинство — нечего было делать вне гетто. Что скажешь о теории, согласно которой люди, сделавшие вымогательство у евреев своей профессией, представляются жертвами соблазна, а схваченные за горло, вынужденные под угрозой верной смерти откупаться от палачей и предателей ценой накопленного десятилетиями имущества обвиняются в развращенности!

Гестапо, полиция и шантажисты с каждым месяцем совершенствовали методы распознавания скрывающихся евреев. Подозрительных мужчин (а нередко и настоящих «арийцев») раздевали и осматривали, исходя из того, что почти все польские евреи в детстве подверглись обрезанию. По вечерам шмальцовники ходили по улицам, освещая лицо каждого прохожего фонариком. Чтобы разоблачить еврейку, выдающую себя за польку, задавали каверзные вопросы, считая, что, как бы тщательно она ни готовилась, всегда обнаружится незнание какой-нибудь специфической детали польского католического быта («Что делает ксендз после исповеди?», «Когда ваши именины?»). Еврейского ребенка старались вывести на чистую воду провокационным вопросом («Как тебя звать? Ева? А как раньше звали?» или «Как учишься?»). Один пятилетний еврейский ребенок, которого укрыла у себя польская семья под видом сына, услышал разговор о том, что когда-то по Варшаве ходила конка. У мальчика вырвалось — к изумлению одних и к ужасу других — «А я тоже видел конку, на Заменгофа» (улица в гетто).

Шайки уголовников, сами скрывающиеся от немецкой и польской полиции, с особым удовольствием грабили законспирированные еврейские квартиры, будучи уверены, что их жертвы не станут никому жаловаться. Большую помощь немцам в преследовании евреев оказала польская полиция, хорошо знавшая местные условия. Польский полицейский получал одну треть ценностей, обнаруженных у пойманного им еврея. Обобранные и измученные жертвы преследования и шантажа нередко сами отдавались в руки полиции или пробирались обратно в гетто.

Неистощимое в изобретательности гестапо однажды распустило слух, что евреи могут за хорошие деньги приобрести паспорт какой-нибудь латиноамериканской страны и преспокойно дождаться конца войны где-нибудь в лагере для интернированных или даже выехать «на родину». В начале войны гитлеровцы действительно разрешали выезд за границу евреям, имеющим гражданство нейтральных стран, с которыми фашисты по тем или иным причинам предпочитали не обострять отношения. Международные еврейские организации пытались использовать это обстоятельство и через дипломатов латиноамериканских стран посылали польским евреям заграничные паспорта. После истребления варшавских евреев в гестапо скопилось множество таких паспортов, присланных людям, которых уже не было в живых. Гестаповцы дали понять, что готовы перепродать эти документы и что чиновники, занятые их оформлением, будут смотреть сквозь пальцы, если перед ними окажутся совсем не те, для кого паспорта предназначались. Евреи, измученные пребыванием в потаенных жилищах, встрепенулись. Многие стремглав бросились в ловушку. Почему бы и нет, рассуждали они. Нацисты, по-видимому, боятся признаться перед всем миром, что истребили владельцев заграничных паспортов, граждан нейтральных стран. Поэтому теперь они будут рады подсунуть нейтралам кого угодно, лишь бы сошлось число. Отель «Польский», где происходило оформление документов, был переполнен вышедшими из подполья евреями. Поскольку каждый паспорт выписывался на целую семью, в отеле появились «семьи» в 15–20 человек. Наивные люди думали перехитрить гестапо. И действительно, время от времени из Варшавы уходили поезда со счастливыми обладателями паспортов. Как правило, они направлялись в лагеря смерти. Так продолжалось до тех пор, пока гестапо, вполне удовлетворенное успехом своей операции, не закрыло «контору» в отеле «Польский», арестовав всех, кто еще ждал очереди.

Подавляющее большинство евреев, оказавшихся за пределами гетто, попросту не показывались на люди, разве что очень узкому кругу знакомых. В некоторых польских квартирах создавались специальные укрытия, чаще всего в подвалах, на чердаках, в нишах. Строительные материалы и щебень для оборудования таких помещений зачастую приходилось переносить в портфелях, чтобы не заметили соседи. Устройство убежища обходилось евреям в несколько десятков тысяч злотых, включая сюда и многочисленные взятки. Поэтому часто они жили просто в одной из комнат квартиры, а в случае визита гостей или администрации быстро и незаметно перебирались в уборную или на кухню. Детей прятали в угольных ящиках, шкафах, выпуская оттуда только вечером.

Так провел последние месяцы своей жизни и Эмануэль Рингельблюм. Он не погиб во время восстания в гетто. Отправленный фашистами в концлагерь в Травниках, Рингельблюм бежал оттуда летом 1943 г. с помощью офицера Армии Крайовой Теодора Паевского и добрался до Варшавы. Около суток он провел на квартире Паевского, в подвале. Дворник, ярый антисемит, давно уже подозревавший Теодора, учинил обыск. Не найдя ничего, он стал наблюдать за посещениями квартиры. Рингельблюму пришлось перебраться за четырнадцать километров от Варшавы, в семью садовника Людомира Марчака. Здесь же укрылись жена и сын Рингельблюма. Марчаки построили в саду за домом целую подземную квартиру с кухней и уборной. В ней прятались 36 евреев.

Марчаки взяли на себя много хлопот: незаметно для соседей заготовлять продукты для трех с лишним десятков человек, выносить мусор и парашу, разыскивать родственников, налаживать контакты, следить, чтобы в ту часть сада, где находилось подземелье, не проникли чужие (их внимание могло быть привлечено разговорами взрослых, детским шумом). За всем надо было уследить, вовремя предупредить евреев и под любым предлогом выпроваживать нежелательных посетителей.

У Марчаков Рингельблюм работал над большим трудом «Польско-еврейские отношения во время второй мировой войны», оставшимся незаконченным, отсюда он ездил в Травники, чтобы передать в концлагерь хлеб, документы и взрывчатку. О лагере в Травниках он написал специальную работу. В конце февраля 1944 г. Рингельблюм подготовил для научных и общественных организаций за границей доклад о культурной жизни в Варшавском гетто, начинавшийся словами: «Дорогие друзья! Мы пишем вам после того, как 95 % польских евреев погибли в газовых камерах и бойнях Треблинки, Собибура, Хелмно и Освенцима или перебиты во время акций по уничтожению в гетто и лагерях. Судьба томящихся в концлагерях тоже решена. Может быть, несколько человек, замаскировавшихся под «арийцев" и обосновавшихся, как затравленные звери, в лесах, останутся в живых, но уцелеет ли кто-нибудь из нас, участников подпольного движения, сомнительно. Поэтому мы хотим вкратце сообщить о нас и нашей работе. Мы, в гетто и лагерях, стремились жить и умереть с достоинством…"

Через неделю, 7 марта 1944 г., немцы обнаружили подземелье в саду Марчаков. Все его обитатели (в том числе и Рингельблюм), Людомир Марчак и еще один садовник — Мечислав Вольский были отвезены в «Павяк» и в тот же день расстреляны. Паевский погиб в немецком концлагере несколькими месяцами позже. Погибло подавляющее большинство из 42 000 евреев, бежавших в течение 1940–1943 гг. из Варшавского гетто.

Когда буржуазно-либеральный орган «Весь» лицемерно написал, что невозможно поверить в то, что есть поляки, помогавшие истреблять евреев, газета «Голос Варшавы» ответила суровой отповедью: «Эти сладкие иллюзии надо развеять — такие поляки есть, и их много. В одной только столице обитают сотни таких преступников, сделавших выслеживание немногочисленных уцелевших евреев своей профессией… живут тысячи людей, в том числе даже известные личности — адвокаты, врачи, которые приняли активное участие в грабеже еврейского имущества, воровали сбережения, присваивали вещи и т. д. Эти люди хотят теперь избавиться от свидетелей своих преступлений… Известно много случаев, когда даже так называемые пользующиеся общим уважением люди брали от предвидевших свою гибель зажиточных евреев солидные суммы, за которые обязывались вырастить их детей, — затем деньги присваивали, а детей отдавали в руки гестапо. Прятать голову в песок, закрываться официальными заявлениями мало: злу надо объявить войну…» Крайова Рада Народова в декрете 3 от 5 февраля 1944 г. предупредила шантажистов, что они наряду с другими участниками братоубийственных действий подвергнутся наказанию сразу по окончании войны. Несколько шантажистов были казнены боевиками Гвардии Людовой.

Руководители Армии Крайовой и Делегатуры не одобряли антисемитизма. Правительство Владислава Сикорского, смущенное явными проявлениями антисемитизма среди его сторонников в Польше, несколько раз специально предостерегало их от какого бы то ни было участия в гонениях на евреев. «Это необходимо из принципиальных и тактических соображений, так как иначе использование правительством ситуации на международной арене неслыханно затруднилось бы».

В марте 1943 г. органы Делегатуры объявили выдачу евреев преступлением и пригрозили шмальцовникам наказанием, а созданные летом 1943 г. при Делегатуре и Главном командовании АК чрезвычайные суды по делам предателей должны были рассматривать и доносы на евреев. 7 июля был приговорен к смерти некий Пильник «за то, что во время немецкой оккупации Польши, сотрудничая с немецкими оккупационными властями в качестве тайного агента, во вред польскому обществу выдал в руки немецких властей польских граждан еврейской национальности, скрывавшихся от немецких властей, а также за то, что выманивал в свою пользу у своих жертв большие суммы денег под предлогом необходимости этих сумм для защиты укрывающихся, затем выманивал якобы для освобождения из «Павяка" у родных драгоценности и деньги". Осенью 1943 г. было казнено еще несколько наиболее разнузданных антисемитов. Двух негодяев уничтожил майор АК Осткевич-Рудницкий (погибший во время Варшавского восстания 1944 г.). Эти шаги морально поддержали укрывающихся евреев и их польских друзей, но на антисемитов подействовали весьма слабо.

На фоне бесчеловечности антисемитов ярко выделяются благородные фигуры тех десятков тысяч поляков, которые не жалели времени, нервов и самой жизни ради спасения еврейских сограждан. Не говоря уже о смертельной опасности, на них ложилась бездна хлопот по устройству всех дел их зачастую совершенно беспомощных подопечных, по сбору для них денег, приобретению продовольствия на черном рынке, налаживанию связи с родственниками и знакомыми, подыскиванию новой квартиры в случае невозможности оставаться в прежней…

Люди, вынужденные месяцами и годами жить вместе, не выходя из помещения, иногда начинали тяготиться друг другом. Несоответствие характеров (или, скажем, ревность — что тоже бывало, когда в одном помещении оказывалось несколько мужчин и женщин) могло стать причиной больших и малых конфликтов, ссор и склок, которые, правда, приглушались сознанием общности судьбы, но не всегда могли быть преодолены. Укрывавшая многих евреев Аурелия Вылежиньская в своих записках вспоминает, как ее преследовало тяжелое чувство вины (за то, что она делает для своих еврейских подопечных не все возможное), смешанное с обидой (на то, что их претензии к ней подчас превышают ее возможности). «Когда-нибудь после войны они встретятся все у меня и будут сторониться друг друга, а ко мне отнесутся холодно за то, что делала для них так мало и так плохо…» Ей не пришлось дожить до этого момента. Вылежиньская погибла в 1944 г.

Десятки тысяч поляков взвалили на себя тяжелую обязанность спасать гонимых — ведь только в Варшаве скрывалось после уничтожения гетто около 30 000 евреев. И делали это польские друзья по понятным причинам скрытно, незаметно. Потому-то и создавалось столь угнетавшее впечатление разнузданного и повсеместного шантажа, доносительства, травли. Загнанный еврей, попадая на «арийскую сторону», видел сразу же хищные физиономии шантажистов или маску равнодушия, которая на улице скрывала даже тех, кто мог и хотел ему помочь. Примеров скромной, почти незаметной, не претендующей на признательность помощи со стороны «арийцев» немало. Взрослая дочь Исаака Гитлера Нина, вырвавшись из охваченного восстанием Варшавского гетто, тут же, за стеной гетто, взяла под руку первого встречного. Неизвестный прохожий вывел ее и ее семью по улицам Варшавы в безопасное место. Менее опасным, чем другие, районом, по свидетельству Янины Дунин-Вонсович, было северное предместье Варшавы Жолибож. Здесь скрывалось много еврейских интеллигентов. Соседи, владельцы магазинов, как правило, знали, где и у кого скрываются еврейские семьи, однако случаи доносов были крайне редки.

Находили евреи убежище иногда у польских крестьян. Рингельблюм рассказывал об одном умиравшем от голода еврейском портном, пробравшемся из гетто в свою родную деревню. Крестьяне были в восторге и завалили его заказами. Однако с 1942 г., как отмечает католическая писательница Зофья Коссак в книге «Лицо деревни сегодня», изданной нелегально в конце 1942 г., крестьяне, ранее настроенные по отношению к евреям вполне сочувственно, стали все чаще принимать участие в их истреблении. Немцы апеллировали к самым низменным инстинктам: за каждого пойманного еврея они давали награду — хлеб, водку, сахар, деньги. Части сельского населения такая награда показалась соблазнительной.

Надо сказать, что со временем и некоторые антисемиты осознали, насколько на руку гитлеровцам рознь между поляками и евреями. Декан совета адвокатов Новодворский, выступавший до войны за «аризацию» адвокатуры, воспротивился в 1939 г. увольнению адвокатов-евреев. Масштабы расправы над евреями потрясли этих «колеблющихся антисемитов». В своей антипатии к евреям они все-таки не доходили до таких кошмарных пределов. Подругу Аурелии Вылежиньской, «антисемитку со стажем» Констанцию Хельнацкую арестовали за помощь евреям, страшно избили, довели в тюрьме до крайней степени физического истощения. Немецкий солдат говорил Вылежиньской летом 1942 г.: «Я никогда особенно не любил евреев, но теперь невозможно смотреть на то, что с ними делают». Общенациональная солидарность одних, общечеловеческие чувства у других брали верх. Католическое и протестантское духовенство, монахи — конфессиональные противники евреев — теперь, перед лицом смерти, оказывали им подчас немалую поддержку.

«Они вызвали войну и заслужили эту кару», — говорил немецкий железнодорожный мастер, глядя с ненавистью на проходивший в Треблинку поезд с евреями. «Глупец, — отвечал ему инженер Лешнер, тоже немец. — Те из евреев, кто вызвал войну, давно уже за границей, в Америке, а в этих вагонах везут бедных невинных людей». Этот сердобольный немец еще не понял, кто подлинные виновники войны, но верить всем нацистским бредням уже не мог. Жена методистского проповедника, латыша по национальности, пришла в казармы латышских эсэсовцев, принимавших участие в уничтожении Варшавского гетто, и сказала, что ей стыдно принадлежать к одной с ними нации. Смутившиеся вояки стали говорить о приказе сверху, принуждении и т. п. Еврейского рабочего-токаря Фогельмана с тремя товарищами, выскочивших ночью из поезда на Треблинку и пробиравшихся в Варшаву, укрыл на своей плацувке немец, начальник Восточного вокзала. Фогельман вспоминает о хорошем отношении к еврейским рабочим и другого немца, директора завода автомобильных прицепов в Белянах под Варшавой.

Немец по происхождению, адвокат Бенедиктович, презревший привилегию записаться в фольксдойчи, собирал для евреев деньги, помогал выбраться из гетто. По доносу еврея — агента гестапо он был арестован и просидел девять месяцев в «Павяке». В другой раз его арестовали за то, что помешал немецкому жандарму застрелить еврея-контрабандиста.

Юлиан Кудасевич, владелец фабрики в гетто, принимал к себе на работу преимущественно бедствующих интеллигентов. И если в других шопах администрация взимала с нанимающихся на работу евреев чудовищные взятки, Кудасевич не брал ни гроша. Он добивался увеличения пайка своим рабочим, устроил для них горячее питание, давал взаймы деньги, много и охотно жертвовал для детей. Когда летом 1942 г. гитлеровцы начали «переселение» детей, Кудасевич, невзирая на грубую брань фашистов, категорически заявил, что на его фабрике каждый ребенок старше шести лет — работник и абсолютно необходим для производства. Кудасевич боролся с еврейской администрацией, юденратом и еврейской полицией, обиравшими рабочих. С теплотой отзывается Рингельблюм и о совладельце Кудасевича Герхарде Гадейском, человеке, связанном с польским подпольем. Гадейский устроил на работу многих еврейских художников и писателей, раздавал бесплатно продукты неимущим рабочим. (Конечно, ни он, ни Кудасевич не смогли предотвратить отправку в конце концов всего еврейского персонала их фабрики в лагерь смерти.)

Много помогали евреям руководители ППР и ГЛ Владислав Гомулка, Мариан Спыхальский, Зенон Клишко и другие. Несмотря на то, что проживать на квартирах у подпольщиков означало идти на дополнительный риск, евреи охотно обращались к ним за помощью. Затравленные шмальцовниками евреи подчас находили на них управу у «партийных». Меньше была угроза шантажа и доноса и в жилищах рабочих. Многие евреи именно там искали убежища, несмотря на царящую в этих местах бедность и тесноту. Конечно, зараза антисемитизма задела и некоторую часть рабочих, но в целом отношение рабочих и интеллигенции к евреям резко отличалось от поведения буржуазии. Правда, некоторые железнодорожники обирали за кусок хлеба и глоток воды евреев, направляемых в Треблинку, и за 1000 злотых вознаграждения сотнями передавали в гестапо выскочивших из вагонов, но, с другой стороны, многие рабочие на железной дороге открывали для пытающихся бежать двери вагонов или снабжали их инструментом, чтобы открыли вагон самостоятельно, старались задержать отправку уже загруженных вагонов, чтобы дать время на подготовку к бегству, рассказывали евреям, что ожидает их в Треблинке, помогали проживающим в разных городах связаться друг с другом.

Писательница 3офья Коссак организовала летом 1942 г. Временный комитет помощи евреям. Тогда же была нелегально издана ее книга «Ты католик… какой?», в которой Коссак напоминала верующим о том, что заповедь Христа о любви к ближнему относится и к евреям. В октябре 1942 г. Временный комитет был преобразован в Совет помощи евреям. В него вошли представители РППС, ППС-ВРН, Гвардии Людовой, Строництва демократичного, Католического фронта возрождения Польши (членом которого была Коссак), Бунда и Еврейской координационной комиссии. Кроме того, с первых же дней существования Совета в него вошла группа работников легального благотворительного учреждения «Варшавская общественная опека», которые уже три года тайком оказывали помощь евреям. Возглавил Совет старый социалист Юлиан Гробельный — «Троян». Совет имел отделения в провинциальных городах, поддерживал связь с заграницей, откуда время от времени получал материальную помощь. Сотрудники Совета подыскивали евреям квартиры, передавали почту, разыскивали пропавших родственников, собирали деньги, помогали евреям в концлагерях, отправляли отчеты о положении дел за границу. Незадолго до восстания в Варшавском гетто Совет помощи евреям организовал побег из гетто нескольких выдающихся культурных и общественных деятелей. ЖОБ поначалу возражала против этого, полагая, что все обитатели гетто обязаны участвовать в вооруженной борьбе, но в конце концов согласилась на спасение тех, без кого можно было обойтись при организации обороны.

В тесном контакте с польской общественностью работали на «арийской стороне» после гибели гетто еврейские общественные организации. Еврейская координационная комиссия оказывала (при содействии, конечно, польских товарищей) помощь 10 000 скрывающихся евреев, Бунд — еще 3000.

Выдающуюся роль в этом играл руководитель Еврейского национального комитета Адольф Берман. Он посылал эмиссаров комитета связываться с заключенными концлагерей, наладил информацию польской и еврейской общественности о жизни и гибели евреев в Польше, всячески поддерживал уцелевших. В последние месяцы существования гетто он, проживая уже на «арийской стороне», по нескольку раз в неделю выходил к движущимся по улицам Варшавы к месту работы колоннам плацувкаржей и, несмотря на кишевших вокруг шантажистов, разговаривал с представителями ЖОБ, получал от них поручения, а потом передавал сведения польским подпольным организациям. Под стать ему была его смелая жена Темкин-Берманова, дважды бежавшая вместе с мужем с умшлагплаца. Она много хлопотала, устраивая евреев на «арийской стороне», решая множество возникавших на каждом шагу больших и малых проблем. Так, например, активисты Совета помощи евреям были вынуждены постоянно держать при себе огромное множество бумаг: «липовые» документы, не врученные из-за гибели лиц, которым они предназначались, денежные расчеты, заказы на паспорта с анкетными данными и т. д. Десятки бумаг такого рода приходилось таскать по городу в портфеле или в продуктовой сумке. Первый же обыск — а на улицах Варшавы прохожих подвергали обыскам весьма часто — стоил бы владельцу такой сумки жизни. От ставших ненужными бумаг надо было время от времени как-то избавляться. Это тоже превратилось в проблему. Использовать для этой цели уборные приходилось с большой осмотрительностью: они часто засорялись, и обрывки документов могли всплыть. Сжигать в печке можно было только зимой, и то стараясь не насторожить соседей стуком печной дверцы.

Несмотря на чудовищную опасность, на «арийской стороне» было немало евреев, которые не ограничивались борьбой за существование и взаимопомощью, но активно боролись в рядах польского национально-освободительного движения. Евреи сражались в польских военных организациях с момента их появления; первым человеком, за голову которого осенью 1939 г. немцы в плакатах сулили награду, был «преступный еврей», руководитель боевой организации социалистической молодежи ПЛАН инженер Казимеж Анджей Кот. Как организаторы первых антифашистских групп и партизанских отрядов прославились Ганка Шапиро — «Савицка» и легендарная девушка-боевик Гвардии Людовой Нюта Тейтельбаум (обе погибли смертью героев).

На первом заседании подпольной Крайовой Рады Народовой (КРН) от имени Союза еврейских рабочих в Польше (так себя называла тогда Поале-Сион Левица) выступала Поля Эльстер. Она говорила, что оставшиеся в живых еврейские трудящиеся все свои надежды возлагают на победу сил демократии и прогресса в непримиримой борьбе против фашизма. Вскоре при КРН был создан Еврейский отдел, разработавший широкую программу помощи польским евреям.

Повстанцы ЖОБ, выбравшиеся в апреле и мае 1943 г. с помощью ГЛ из Варшавского гетто, организовали партизанский отряд имени Защитников гетто (отряд также носил имя Анелевича). Еврейские партизаны распространяли листовки, нападали на коллаборационистов, портили немецкое имущество, пустили под откос немецкий поезд. К ним стали присоединяться бежавшие из лагерей советские военнопленные — русские, армяне, грузины, таджики, осетины, узбеки, азербайджанцы. Однако отряд имени Анелевича просуществовал не больше года, почти все его бойцы и командиры погибли в боях с немецкой жандармерией и местными фольксдойчами. Две группы еврейских партизан были вырезаны польскими националистами из НОЗ.

В феврале 1943 г. геройски погибла у пулемета, прикрывая отход товарищей — польских и советских партизан, — «Маленькая Зося», попавшая в отряд после того, как спрыгнула с поезда, идущего в Треблинку.

Известно и о евреях, сражавшихся в рядах Армии Крайовой, в частности в боевых группах знаменитого «Кедива», совершившего ряд громких покушений на видных руководителей гестапо. Большую работу (вплоть до ареста) для АК вел известный экономист профессор Ландау. В СОБ («Социалистической боевой организации») выделялись Мариан Меренхольц и Метек Масьляк — «Иоффе» (оба погибли в первый же день Варшавского восстания 1944 г.), а также Юзеф Фелль. Известно об участии евреев в отрядах ППС-ВРН. Тысячи евреев сложили головы в партизанских отрядах.

Сопротивление Варшавского гетто послужило примером для гетто других польских городов. Повсеместно возникали боевые организации. Члены варшавской ЖОБ приняли активное участие в их создании: в Бендзин, Сосновец и Ченстохов были переданы пистолеты, Ицхак Цукерман еще в декабре 1942 г. посетил Краков, где встречался с руководителями местной Еврейской боевой организации. Активный деятель варшавского Антифашистского блока Мордехай Тененбаум — «Тамаров», посланный осенью 1942 г. в Белосток, возглавил через год вооруженное сопротивление в Белостокском гетто, продолжавшееся несколько дней. С оружием в руках пали бойцы ЖОБ польских и западно-украинских городов Ченстохов, Бендзин, Тарнов, Сандомир, Ясло, Борислав. 2 сентября восстали евреи-смертники лагеря в Треблинке. 14 октября набросились на своих палачей евреи, заключенные в лагере смерти в Собибуре. Их возглавлял военнопленный офицер Красной Армии Александр Печерский. Попытки восстаний еврейских узников предпринимались в лагерях Понятово, Травники, Осенцим-Бжезинка.

Сотрудничество Армии Крайовой с остатками варшавской ЖОБ стало менее тесным после ареста командующего АК Стефана Ровецкого. Рингельблюм сетовал на то, что органы Делегатуры неохотно привлекают евреев и стараются избавиться от их участия в борьбе под любым предлогом. Была проведена даже проверка кадрового состава на предмет расовой принадлежности. «По окончании боев в гетто, — писал командующий ЖОБ Ицхак Цукерман преемнику Ровецкого Комаровскому — «Буру", — мы бесчисленное количество раз обращались за помощью ради спасения уцелевших бойцов. Нам не дали проводников по каналам, отказали в квартирах в Варшаве, не дали автомашин для вывоза бойцов за город". «Бур», близкий к правому крылу АК, даже не ответил на письмо Цукермана.

Когда в 1944 г. вспыхнуло Варшавское восстание, уцелевшие евреи повсеместно приняли в нем участие. Это неоднократно отмечают авторы воспоминаний о восстании — солдаты и офицеры АК и ГЛ Тронский, Файер, Каминьский и другие. 3 августа 1944 г. Цукерман отдал приказ всем членам ЖОБ (в живых осталось всего десять человек) немедленно примкнуть к польским повстанцам. Однако через сутки выяснилось, что АК не допускает их в свои ряды, и бойцы ЖОБ присоединились к отрядам ГЛ.

В первый же день восстания к польским бойцам примкнула группа евреев — узников концлагеря, работавших на Францишканской улице в руинах гетто. Евреи, освобожденные батальоном «Зоська», сформировали группу обслуживания повстанческих танков. Другие под пулеметным и артиллерийским обстрелом рыли для повстанцев рвы, таскали грузы, переносили раненых. Один из таких евреев, некий Павел, сражался бронебойщиком в штурмовом батальоне «Парасоль». Около полутора десятков евреев из концлагеря присоединились к отряду капитана «Домбровы» в северной части «крепости Старувка». 1 сентября из горящей «Старувки» они вынесли по канализационным трубам под немецкими позициями раненного «Домброву». На южных редутах «Старувки» исключительной храбростью, по свидетельству капитана Файера — «Огнистого», отличался старший сержант Ежи Жмигридер-Конопка — «Поренба», сын погибшего профессора Варшавского университета доктора Жмигридера-Конопки, участника сентябрьской кампании 1939 г. Евреем был и начальник санитарной службы группировки «Гоздавы» поручик доктор Станислав Воецкий — «Петр». Тронский видел евреев среди защитников Чернякова — места решающего сражения Варшавского восстания.

Все это не мешало антисемитам из НСЗ и жандармерии АК издеваться над евреями и даже убивать вышедших из потаенных убежищ на освобожденные улицы Варшавы. Ходатайство еврейской общественности перед повстанческими властями об официальной отмене расистских «нюрнбергских» законов, введенных в свое время гитлеровцами в оккупированной Польше, осталось без внимания. Некоторые евреи, чтобы не подвергаться дискриминации и преследованиям, продолжали и во время восстания скрывать свое происхождение. Лишь после войны стало известно, что похороненный под крестом поручик Кручиньский был в действительности Финастером, а могила стрелка Слочиньского является местом упокоения Самуэля Рубинштайна. Иные постарались влиться в немногочисленные тогда в Варшаве отряды Армии Людовой, где господствовал дух интернационализма.