Прежнего Гёттингена больше нет

Прежнего Гёттингена больше нет

Превращение Веймарской республики в Третий рейх Гитлер начал с «чистки» государственных служащих, к которым относились, в частности, профессора университетов. Закон «О восстановлении профессионального чиновничества» от 7 апреля 1933 года был первым законодательным актом, в котором появились расистские формулировки. Так в § 3 этого закона говорилось, что «государственных служащих неарийского происхождения нужно отправить на пенсию». Исключения делались лишь для тех чиновников, кто был принят на государственную службу до первого августа 1914 года (так называемых «старых служащих»), либо воевал за Германию или ее союзников на фронтах Первой мировой войны, либо имел детей или родителей, павших на войне.

Еще один параграф этого закона (§ 4) позволял увольнять с государственной службы политически неблагонадежных, «кто в своей предыдущей политической деятельности не проявил беззаветную преданность национальному государству». Под эту формулировку попадали социал-демократы и коммунисты, а также все, кто поддерживал идеалы Веймарской республики.

Специальным разъяснением, опубликованным 11 апреля 1933 года, в § 3 определялось, кто имеется в виду под «неарийцами»: те, у кого кто-нибудь из дедушек или бабушек были неарийцами (прежде всего евреями). Меньше чем через месяц, 6 мая 1933 года, действие этого закона распространилось на приват-доцентов, которые не являлись государственными служащими.

В начале 1933 года в немецких университетах насчитывалось около 6000 преподавателей: профессоров, доцентов, ассистентов. С учетом технических институтов численность преподавательского состава высшей школы составляла около 8000 человек. Уже в течение зимнего семестра 1934/1935 года по новому закону было уволено 1145 профессоров и доцентов.

Если учесть ассистентов, сотрудников научных библиотек и научно-исследовательских институтов, то число уволенных научных работников и преподавателей в первый зимний семестр возрастет до 1684. Однако увольнения продолжались и впоследствии. В 1935 году фактически отменили все льготы для участников Первой мировой войны и их семей, а также для «старых служащих». С присоединением Австрии к Третьему рейху в 1938 году начались чистки и в австрийских университетах. По данным «Центрального управления по еврейской экономической помощи» до 1938 года было уволено свыше 2000 ученых и преподавателей высшей школы.

По словам Вильяма Ширера, «в естествознании, которое на протяжении не одного поколения играло в Германии выдающуюся роль, наступил быстрый упадок. Такие большие ученые, как физики Эйнштейн и Франк, химики Габер и Вильштеттер, ушли сами или подвергались травле. Из тех, кто остался, многие попали под влияние гитлеровской идеологии и пытались применить ее в своей науке».

По итогам 1935 года место потерял каждый пятый ученый и преподаватель Германии. Физики пострадали еще значительней — 25 % научных работников были уволены.

В количественном отношении потери Гёттингенского университета соответствуют среднему уровню по стране. За время господства национал-социалистов было уволено 53 человека, что составляет 23 % общего числа преподавателей.

Если принять во внимание профессиональный уровень уволенных ученых, то Гёттингенский университет — признанный мировой центр физико-математических исследований — пострадал сильнее всех. Во главе трех из четырех институтов факультета математики и естествознания стояли евреи: Джеймс Франк (Второй физический институт), Макс Борн (Институт теоретической физики) и Рихард Курант (Математический институт). Кроме того, межфакультетский Институт математический статистики возглавлял Феликс Бернштейн[32].

Ясно представляя себе настроение большинства своих сограждан, Борн не ждал ничего хорошего от прихода нацистов к власти. Как ему поступить, он решил давно. В 1932 году Макс и его коллега Фридрих Хунд[33] ехали в поезде из Гёттингена на север Германии. Поезд сделал короткую остановку в небольшом городке под Брауншвейгом. Надо сказать, что в этих краях, как и в самом Гёттингене, нацисты пользовались особенно широкой поддержкой населения. На выборах национал-социалистическая партия получала там большинство голосов, чего никогда не было в среднем по Германии. Вся станция была увешана нацистскими флагами со свастикой. И тогда Макс Борн сказал своему спутнику: «Вот когда эти флаги будут реять над всей Германией, я оставлю эту страну».

Окончательное решение созрело 25 апреля 1933 года, когда в гёттингенской газете появилось сообщение об увольнении в бессрочный отпуск шести профессоров местного университета: юриста Рихарда Хонига[34], социального психолога Курта Бонди[35], физика Макса Борна и математиков Рихарда Куранта, Феликса Бернштейна и Эммы Нётер[36]. Сообщение заканчивалось угрожающе: «Дальнейшие увольнения последуют».

Хотя это «временное отстранение от работы» было ожидаемым, Борн переживал его очень тяжело. Работе в Гёттингене он отдал 12 лет жизни, и теперь вся его деятельность стала ненужной. «Мне казалось, что наступил конец света», — пишет он в автобиографии. Вскоре начался летний семестр, студенты наполнили университетские аудитории, а профессор Борн впервые за двенадцать лет оставался дома. «Это было в самом деле непереносимо», — вспоминал он впоследствии.

Бороться с решением министерства Борн не собирался. «Мне не хватает нервов для борьбы, да и смысла в этом я не вижу никакого», — признавался он Эйнштейну. Куратору университета от прусского министерства науки, культуры и народного образования он сообщил, что с бессрочным отпуском согласен.

Невзгоды последних месяцев неожиданно разбудили в Борне чувство, которого он за собой никогда не знал: он почувствовал себя евреем: «И не только потому, что общество относит к ним меня и моих близких, но и потому, что притеснение и несправедливость вызывают у меня гнев и желание сопротивляться».

Еще до апрельской чехарды увольнений Борны зарезервировали на лето домик в живописном местечке Волькенштайн, расположенном в горах Южного Тироля, недалеко от итальянского города Больцано. Когда выяснилось, что для профессора Борна места в университете больше нет, они договорились с хозяином домика, что приедут раньше намеченного срока.

В начале мая Борн с женой и двенадцатилетним сыном уехали в Северную Италию, чтобы никогда больше не возвращаться в гитлеровскую Германию. Тем же летом Борна пригласил Кембриджский университет, и до конца своей активной научной жизни Макс работал на Британских островах.

Участник Первой мировой войны, кавалер ордена «Железный крест», офицер Джеймс Франк мог быть спокоен: уволить его по новому закону было нельзя, так как он попадал в число исключений из списка увольняемых. Однако совесть ученого и гражданина не позволяла ему отсиживаться. Родные и близкие друзья советовали не ссориться с властями, чтобы попытаться сохранить коллектив института, но Франк, как и Эйнштейн, не мог молчать. Вечером 17 апреля 1933 года Джеймс отправил два коротких письма о своей отставке ректору университета и министру науки. В тот же день он послал в гёттингенскую газету «Гёттингер цайтунг» открытое письмо с протестом против антиеврейского закона.

В самом Гёттингене многие не верили, что положение столь безысходно. Старший ассистент Первого института физики Рудольф Хильш[37] вспоминал, как пришел к Франку, чтобы утешить его и попрощаться, и произнес бывшую тогда в ходу поговорку: «Не так горячо естся, как жарится» (соответствует русскому выражению «Не так страшен черт, как его малюют»). Скоро ему, как и миллионам других немцев, пришлось убедиться, что к Гитлеру эта поговорка не применима.

Через неделю после письма Франка об отставке, 24 апреля, в местной газете «Гёттингер тагеблатт» появилось открытое письмо группы 42-х университетских доцентов и ассистентов, осуждающих поступок профессора Франка. В письме заявлялось:

Мы единодушно считаем, что форма упомянутого заявления об отставке представляет собой акт саботажа, и надеемся, что правительство всемерно ускорит необходимые мероприятия по чистке кадров.

Письмо подписали сотрудники медицинского факультета и Сельскохозяйственного института. От математиков и физиков письмо подписал один Вернер Вебер[38], ассистент профессора Эдмунда Ландау. В науке Вебер себя никак особенно не проявил, однако Ландау ценил его пунктуальность и способность замечать ошибки при подготовке рукописи к печати. Про Вернера ходили слухи, что он может невооруженным глазом отличить точку в букве, набранной курсивом, от точки в обычной букве «i».

То, что на следующий день после письма 42-х появилось сообщение об увольнении шести гёттингенских профессоров, никого не удивило. А вскоре подтвердилась угроза новых увольнений в Гёттингенском университете. Вслед за директорами институтов были отстранены от должностей их сотрудники. В некоторых отделах просто некому стало работать.

Франк понял, что у него нет надежды продолжать работу в Германии. В июне 1933 года он принял предложение прочитать лекции в университете имени Джона Хопкинса в Балтиморе, где в общей сложности провел три с лишним года, пока не получил место профессора чикагского университета. С началом Манхэттенского проекта Франк стал его активным участником и внес заметный вклад в создание американской атомной бомбы. Однако он был не менее активным противником ее применения и стал одним из авторов знаменитой петиции физиков-атомщиков, отправленной в июне 1945 года в военное министерство США. В этом обращении, получившем название «Доклад Франка», разработчики атомной бомбы призывали правительство не использовать ее против Японии. Как мы знаем, предостережение не подействовало — бомбы над Хиросимой и Нагасаки были взорваны.

Число уволенных научных сотрудников в Германии само по себе еще ничего не говорит о качественной стороне потерь. Да, уволена четверть всех физиков — но каких? Например, Тюбингенский университет избавился всего от троих «неарийских» ученых, что составляет лишь 2 % от всех сотрудников — это наименьшая доля уволенных по всем университетам Германии. Означает ли это, что потери в Тюбингене невелики? Отнюдь, ведь среди уволенных был молодой астрофизик Ганс Бете[39], получивший впоследствии Нобелевскую премию по физике.

Самыми непоправимыми для страны оказались потери именно в области физики: одиннадцать из двадцати изгнанных физиков уже были или стали впоследствии нобелевскими лауреатами[40]. Десять из одиннадцати уволенных физиков-лауреатов были евреями по происхождению, лишь открыватель космических лучей Виктор Гесс был «арийцем», женатым на еврейке.

Безусловно, Нобелевские премии — лишь один из многих показателей уровня научной работы, но он позволяет довольно объективно судить о значимости ученых. Если с этой точки зрения посмотреть на результаты нацистских чисток в университетах и научно-исследовательских институтах, то потери окажутся гигантскими. За исключением Густава Герца, ставшего нобелевским лауреатом вместе с Джеймсом Франком, все уволенные лауреаты, эмигрировав, укрепили научный потенциал стран, с которыми Германия через несколько лет вступила в войну. Создание атомной бомбы, поставившей последнюю точку во Второй мировой войне, — не в последнюю очередь заслуга тех ученых, которых безжалостно выбросил из страны гитлеровский режим.

* * *

Хорошо известен и часто цитируется исторический анекдот о встрече в 1934 году на одном правительственном приеме Давида Гильберта и министра науки, воспитания и народного образования Бернгарда Руста. Гитлеровский министр поинтересовался у профессора, как обстоят дела с математикой в Гёттингене после того, как она была освобождена от еврейского влияния.

«Математика в Гёттингене?» — переспросил Гильберт. — «Ее больше нет, господин министр».

Парадоксальное высказывание великого математика многие воспринимают как преувеличение. Действительно, на первый взгляд, научная жизнь продолжалась. Освободившиеся после «чисток» рабочие места быстро заполнились: в условиях затянувшегося экономического кризиса преподавателей и ученых, количество желавших попасть в университет на работу росло.

Однако, по большому счету, Гильберт был прав: на самом деле наука в Третьем рейхе, и прежде всего математика и физика, жестоко пострадала от политики нацистов. Так, например, количество изучавших математику с 1932 по 1939 годы сократилось в четырнадцать раз! В первый военный год число студентов математиков и физиков уменьшилось в два раза.

Раны, нанесенные науке в Германии нацистским режимом, кровоточили еще долгое время и не вполне затянулись даже в наши дни. Страна потеряла ведущее положение во многих областях знания, которым гордилась в начале ХХ века. А о былой славе Гёттингенского университета напоминают только названия городских улиц, носящие имена великих ученых, да мемориальные доски на стенах домов, в которых корифеи науки жили до Катастрофы.