Глава 2 Отход О. М. О. в Маньчжурию

Глава 2

Отход О. М. О. в Маньчжурию

Оборонительные действия О. М. О. Необходимость отдыха. Японский добровольческий батальон. Встреча с адмиралом Колчаком. Его взгляды на нашу политику. Полное расхождение в ориентации. Обстановка на фронте отряда. Переговоры китайцев с красными. Условия пропуска отряда через границу. Предательство Шелкового.

Подвиг майора Такеда. Печальная роль Харбина. Мой план отхода в район Хайлара. Комбинированный маневр. Соглашение с китайцами. Связь с антибольшевистскими организациями в Сибири.

Отряд постепенно отходил по линии дороги к границе, отвечая контратаками на каждую атаку противника. Наличие в отряде конницы, действовавшей на тыл и фланги противника и оттягивавшей этим на себя главные силы его, позволяло нашей ослабленной пехоте еще держаться на фронте. Самым длительным периодом сопротивления отряда явилась борьба за удержание позиций, занятых О. М. О. приблизительно в 10 верстах от станции Маньчжурия, на линии Атамановская сопка – станция Мациевская и идущая от нее в юго-западном направлении цепь гор. Защита этой линии, удобной для обороны, ввиду командующего положения Атамановской сопки над всей окружающей местностью, дала возможность заблаговременно подготовить пути отхода в полосу отчуждения КВЖД, что рано или поздно необходимо было сделать для предоставления хотя бы непродолжительного отдыха совершенно измотанным частям отряда, несмотря на то что китайцы категорически заявили, что они не пропустят через границу отряд, если он предварительно не сдаст оружия.

С трех сторон нас теснили красные, силы которых больше чем в десять раз превышали численность отряда. Наш тыл упирался в границу, охранявшуюся со стороны Маньчжурии китайскими войсками. Настроение этих войск было явно враждебным нам в силу какого-то соглашения, которое существовало между китайским командованием и Лазо. Оборона нашего левого фланга, находившегося на железнодорожной линии, была возложена на дивизион броневых поездов под командой капитана Шелкового. Штаб отряда помещался в вагонах сзади броневиков на разъезде Атамановском (ныне Отпор). При штабе находился батальон японских добровольцев, в количестве до 600 человек, который представлял собою подвижной резерв и бросался обычно на атакованный участок фронта, заменяя пехоту из добровольцев-китайцев, доблесть которых после трехмесячных непрерывных боев оставляла желать много лучшего.

Японский батальон был создан по инициативе капитана Куроки, который командировал сотрудников своей миссии, Анжио и Сео Эйтаро, в Южную Маньчжурию для привлечения добровольцев из числа резервистов. Они успешно справились с поставленной им задачей, завербовав на службу в отряд несколько сот человек только что окончивших службу солдат. Батальоном командовал доблестный офицер капитан Окумура. Японский батальон в короткое время заслужил репутацию самой крепкой и самой устойчивой части в отряде, и люди, составлявшие его, приучили нас, русских офицеров, солдат и казаков, смотреть на японцев как на верных и искренних друзей национальной России, которые верность своим обязательствам ставят выше всего на свете, выше даже собственной жизни. Таким образом, в степях сурового Забайкалья зародилась дружба и братство русских и японских солдат, которые были закреплены тяжелыми потерями, понесенными отрядом в этот период непрерывных боев с превосходными силами противника.

К этому периоду относится приезд адмирала Колчака в Харбин и назначение его на пост командующего русскими войсками в полосе отчуждения КВЖД. Проинспектировав различные отряды, формировавшиеся в Харбине, адмирал выехал в Маньчжурию для осмотра Особого маньчжурского отряда, о чем я был извещен из Харбина. Занятый постоянными боями, я решил не выезжать в Маньчжурию для встречи нового командующего, полагая, что, если он желает видеть отряд, он приедет сам к нам на позицию. В один прекрасный день мне передали по телефону из Маньчжурии, что адмирал Колчак прибыл и желает видеть меня. Я поехал в Маньчжурию и явился адмиралу. По-видимому настроенный соответствующим образом в Харбине, адмирал встретил меня упреками в нежелании подчиняться Харбину, вызывающем поведении относительно китайцев и слишком большом доверии к моим японским советникам, влиянию которых я якобы полностью подчинился. Покойный адмирал являлся в то время ярым противником так называемой японской ориентации и считал, что только Англия и Франция готовы оказать бескорыстную и исчерпывающую помощь национальной России, восстановление которой находится в их интересах. Что касается Японии и САСШ, то, по мнению адмирала, они стремились использовать наше затруднительное положение в своих собственных интересах, которые настойчиво диктовали возможно большее ослабление России на Дальнем Востоке. Ориентацию на Японию адмирал считал чуть ли не преступлением с моей стороны и настойчиво требовал от меня полного отказа от самостоятельной политики в этом вопросе и подчинения Харбину. В свою очередь, я напомнил адмиралу, что, приступая к формированию отряда, я предлагал возглавление его и ему самому, и генералу Хорвату. Если бы кто-нибудь из них своевременно принял мое предложение, я безоговорочно подчинился бы сам и со всеми своими людьми и никакие разговоры о моей самостоятельной политике и сношениях с иностранными консулами не могли иметь места. В настоящее же время, когда я с ноября месяца прошлого года оказался предоставленным самому себе, я считаю вмешательство в дела отряда с какой бы то ни было стороны совершенно недопустимым и в своих действиях, так же как и в своей ориентации, буду давать отчет только законному и общепризнанному Всероссийскому правительству.

Свидание наше вышло очень бурным, и мы расстались явно недовольными друг другом. Адмирал отказался от посещения частей отряда и немедленно вернулся в Харбин. От этой встречи с адмиралом у меня осталось впечатление о нем как о человеке крайне нервном, вспыльчивом и мало ознакомленном с особенностями обстановки на Дальнем Востоке. Его неприязнь и недоверие к японскому сотрудничеству в деле борьбы с красными, его уверенность в стремлении Японии к использованию нашей гражданской войны для территориальных приобретений за счет русского Дальнего Востока я считал основанными только на личных его антипатиях и потому не мог согласиться с ним. Эта первая и последняя моя непосредственная встреча с покойным адмиралом выяснила всю разность наших взглядов на ближайшие задачи внешней политики национального нашего движения и на наши взаимоотношения с союзниками. В то время как адмирал, подозревая японское правительство в агрессивных замыслах против России, строил все свои расчеты на широком использовании наших западных союзников, я никогда не верил в то, чтобы помощь с их стороны могла быть сколько-нибудь существенной. Со стороны же Японии я не видел никаких поползновений на ущемление наших интересов на востоке, и оказываемая японским правительством мне помощь никогда не обуславливалась какими-либо обязательствами с моей стороны, которые могли бы быть истолкованы как стремление использовать наше тяжелое положение в собственных интересах.

Эта единственная моя встреча с адмиралом послужила впоследствии одним из оснований для моего протеста против передачи ему всей полноты государственной власти и вызвала известный мой конфликт с Омском. И только последовавшее вскоре полное разочарование адмирала в его англо-французских симпатиях повело к мужественному признанию им моей правоты и установило то полное взаимопонимание между нами, которое дало основание покойному Верховному правителю назначить именно меня своим правопреемником на нашей восточной окраине, вопреки всем интригам и противодействию его ближайшего окружения.

Вскоре после отъезда адмирала из Маньчжурии, следствием которого явилось еще большее охлаждение отношений между Харбином и мною, разыгрался инцидент, могший иметь весьма чреватые последствия и благополучно ликвидированный исключительно благодаря высокой доблести японских добровольцев отряда.

В результате непрерывных тяжелых боев обстановка становилась поистине критической; держаться дольше против наседавших красных мы не могли. Предстояло или сложить оружие и отдаться под покровительство китайцев, с риском быть выданными красным, или попытаться выйти с честью из положения путем какого-нибудь исключительного по гибкости маневра. Успех последнего обуславливался наличием бронепоездов, к которым китайцы относились с большим почтением и нескрываемой боязнью.

В один день особенно тяжелого боя усталые части были выведены с позиций и сосредоточены вблизи границы. Китайским властям я объявил, что в ближайшие дни намерен сдать им оружие и выйти с людьми из боя, отдавшись под их покровительство. Зная наверное, что это мое намерение немедленно будет сообщено красным, я рассчитывал, что, осведомившись от китайцев о моем решении уйти за границу, большевики потребуют от китайцев выдачи меня и моих людей и что последние вступят в переговоры по этому вопросу, что даст мне возможность ввести в заблуждение как тех, так и других, и уйти в полосу отчуждения КВЖД, сохранив оружие и боеспособность отряда. Расчет мой оказался совершенно правильным. В тот же день ко мне прибыл из Маньчжурии майор Лю, который просил пропустить его через линию фронта в штаб Лазо. Целью своей поездки майор Лю выставил желание вступить в переговоры с красным командованием о прекращении обстрела наших позиций дальнобойными орудиями, ввиду того что выпускаемые ими снаряды, простреливая наше расположение, поражали район расположения выдвинутых на границу китайских войск. Я дал свое согласие на пропуск майора Лю через наши цепи, но прежде просил его сообщить начальнику китайских войск на ст. Маньчжурия, что я желал бы встретиться с ним для совместной выработки условий сдачи оружия и подписания соглашения о пункте эвакуации моих частей после разоружения их. Этим ходом я рассчитывал убедить китайцев в подлинности моего решения прекратить сопротивление большевикам и уйти за границу, сдав оружие.

В результате поездки майора Лю в штаб Лазо китайское командование официально предложило мне сдать оружие на русской территории большевистским приемщикам, но при китайских посредниках, т. к. в противном случае китайцы будут вынуждены допустить красных в Маньчжурию для приема сданного мною оружия. Я обещал обсудить этот вопрос, ни минуты не предполагая вообще сдавать оружие и желая только выиграть время и отвлечь от себя внимание противника.

Пока велись эти переговоры между китайцами и красными, с одной стороны, и между китайцами и мною, с другой, я получил донесение от капитана Кострова, батарея которого была расположена на позиции на нашем левом фланге, под прикрытием броневиков, что капитан Шелковый, командир дивизиона броневых поездов, внезапно снялся с позиций и ушел в тыл со всеми броневиками, не предупредив никого из начальствующих лиц ближайших боевых участков. Мною срочно были приняты меры к выяснению причины внезапного ухода броневиков с позиций. Оказалось, что Шелковый бежал со всеми броневиками в Харбин, совершенно обнажив левый фланг нашего расположения. Я немедленно телеграфировал моему другу генералу Чжан Куйу в Цицикар, прося его задержать броневики и вернуть их обратно, так как потеря броневиков в момент, когда фактически решалась судьба отряда и всего Белого движения на Дальнем Востоке, ставила меня в совершенно безвыходное положение и лишала главного козыря в задуманном мною маневре. К моему удивлению, генерал Чжан Куйу уведомил меня, что он получил распоряжение из Харбина о пропуске броневиков на восток и потому не мог их задержать. В Харбине броневики были встречены с почетом, и Шелковый получил благодарность от ген. Плешкова за привод броневиков. Однако команды броневиков, узнав, что Шелковый обманным образом увел их с фронта, бросив отряд и предав его в самый критический момент его борьбы, немедленно оставили Харбин и в полном составе по собственному желанию вернулись в отряд.

Я до сих пор не могу понять отношения ко мне и к моему отряду харбинской общественности и стоявших во главе ее старых генералов. Начиная по собственной инициативе дело вооруженной борьбы с коммунизмом, я обращался как к той, так и к другим с просьбой оказать мне помощь своими авторитетными для меня указаниями и советами и указать лицо, которое могло бы быть приглашено для возглавления начатого дела. Те и другие в свое время отказались принимать какое-либо участие в начавшемся движении, но, не помогая нисколько мне, и те и другие начали критиковать, иногда очень злостно, мои действия. От словесной критики неоднократно переходили к действиям, явно направленным против меня, и не остановились даже перед торжественным приемом предателя Шелкового, бросившего позицию в самый тяжелый момент жизни отряда и уведшего с собой его главную силу – броневые поезда.

Я не допускаю мысли, чтобы все это делалось с целью намеренно провалить дело борьбы за освобождение родины от красной власти, захватившей ее. По-видимому, все было направлено лично против меня, что также не совсем понятно, потому что я не претендовал ни на какую важную роль, желая лишь вести активную борьбу с красными поработителями моей родины.

Немедленно после увода Шелковым броневиков японские добровольцы заняли позицию на нашем левом фланге, и, когда красные, обнаружив исчезновение броневиков, повели энергичное наступление на наш фронт и захватили командующую Атамановскую сопку, сбив с нее наши китайские части, Генерального штаба майор Такеда, замещавший выехавшего в Японию капитана Куроки, лично принял командование и повел свой батальон против наступающих красных. Батальон, понеся крупные потери, все же занял обратно сопку и захватил пленных и пулеметы, восстановив, таким образом, положение и дав возможность частям отряда продержаться на занятых ими позициях до обратного прихода броневиков, которые через несколько дней, по настояниям иностранных консулов, были возвращены в отряд. По постановлению Георгиевской думы, состоявшей из старших офицеров – георгиевских кавалеров, майор Такеда за свой подвиг был награжден орденом Св. великомученика и победоносца Георгия 4-й степени, образца, установленного для чинов О. М. О.

С возвращением броневиков на фронт я вновь получил уверенность в успехе своего плана выхода из большевистско-китайского окружения в полосу отчуждения КВЖД, сохранив свою организацию и оружие для пополнения отряда и необходимого отдыха частям его.

В те дни мне всего было 27 лет, и я еще не знал, что открытая сила во многих случаях с успехом заменяется дипломатией, построенной на умелой и тонкой лжи. Но еще со школьной скамьи я твердо усвоил, что в военном деле важно отвлечь внимание противника от намеченной цели и что успех маневра в очень большой степени зависит от того, насколько тонко противник будет введен в заблуждение относительно истинной цели предпринятой операции.

Переговоры китайцев с большевиками все еще не были закончены. Пользуясь тем, что внимание обеих сторон было от меня отвлечено, я отдал секретное распоряжение коменданту станции Маньчжурия постепенно перегнать весь порожняк из Маньчжурии на ближайшую от нее станцию на восток, Чжалайнор. Комендант станции получил также указания, в случае расспросов китайских властей, объяснить перегонку составов в Чжалайнор полученными сведениями о намерении большевиков занять Маньчжурию и захватить составы, в которых они ощущали острый недостаток. В течение двух дней потребное количество вагонов и паровозов было сосредоточено в Чжалайноре, не возбудив никаких сомнений.

Когда тыл был подготовлен для отхода, нужно было снять и отвести назад с занимаемых позиций части таким образом, чтобы ни китайцы, ни большевики этого не заметили. Я решил осуществить это ближайшей же ночью и предварительно сообщил китайцам, что вследствие недостатка продовольствия я решил на рассвете отвести свои части на границу и сложить оружие. Я был осведомлен о том, что китайцы еще не закончили свои переговоры с красными, и потому мое решение сдать оружие именно теперь застанет их неподготовленными. Согласно секретной диспозиции, части отряда должны были ночным маршем покрыть расстояние в 50 верст и, обойдя Маньчжурию, выйти на станцию Чжалайнор, ночью же погрузиться в приготовленные эшелоны и двигаться в направлении на Хайлар. Броневики оставались со мной на позициях до окончания погрузки последней части. Настало утро 28 июля, когда начальник штаба китайских войск в сопровождении большой свиты прибыл в мой штаб. В это время уже все части, кроме двух бронепоездов, были сняты с позиций. Пехота грузилась в вагоны в Чжалайноре; конница и артиллерия походным порядком шли в обход Маньчжурии на станции Цаган и Хорхонтэ. Я со штабом находился в броневике. Встретив гостей, я пригласил их в вагон и предложил ехать в Маньчжурию для встречи с командующим китайскими войсками. Арьергардные бронепоезда следовали в небольшом расстоянии за нами.

Мое появление в Маньчжурии вызвало сильное волнение у китайцев, которые, не закончив еще своих переговоров с большевиками, не ожидали меня в Маньчжурии. Когда бронепоезд остановился на перроне станции, я заявил сидящему у меня в вагоне начальнику штаба китайских войск, что мои части с фронта уже сняты и красные каждую минуту могут войти в Маньчжурию, как только обнаружат мой отход. Это было громом среди ясного неба. С этого момента роли переменились и под удар красных попадали уже китайцы, а не мы.

Начальник китайских войск в Маньчжурии, не будучи уверенным в том, что большевики не сделают попытки овладеть Маньчжурией, обратился ко мне с предложением принять участие в защите города, и ввиду моего согласия нами совместно была выработана диспозиция на случай наступления красных, причем наши офицеры были назначены инструкторами в китайскую артиллерию.

Узнав об отходе моем в полосу отчуждения КВЖД и о предположенной совместной обороне Маньчжурии в случае наступления красных, большевики обвинили китайцев в двуличии. Отношения между ними испортились, и я получил возможность дать своим частям спокойный и заслуженный ими отдых.

Ведя силами О. М. О. вооруженную борьбу с большевиками, я одновременно поддерживал через подполковника Краковецкого оживленную связь с противобольшевистскими организациями в Иркутске и далее на запад. Благодаря материальной поддержке, которую я мог оказать им из средств, отпускаемых мне союзниками, эти организации крепли морально и материально, но я старался удержать их от активных выступлений, чтобы не рисковать созданной организацией, не имея твердой уверенности в успехе. Тем не менее большевики были осведомлены о той скрытой работе, которая велась против них в Восточной Сибири. Поэтому, опасаясь восстания, они стягивали к Иркутску крупные силы, совершенно обнажив Западную Сибирь.

Маневренная гибкость частей О. М. О., благодаря двойному комплекту конского состава, вводила в заблуждение противника и заставляла его сильно преувеличивать силы отряда.

Многие лица, мобилизованные красными и служившие на их Восточном фронте, впоследствии же, после ликвидации большевиков, продолжавшие службу в частях Дальневосточной армии, свидетельствовали, что ликвидация О. М. О. в это время отодвигала на второй план все другие серьезные задачи большевиков и в силу именно этого обстоятельства большевики прозевали чехов и вызванное их выступлением восстание в Западной Сибири и на Волге.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.