Глава восьмая. КОРОЛИ ОБЯЗАТЕЛЬНО ДОЛЖНЫ ЖИТЬ ВО ДВОРЦЕ?

Глава восьмая. КОРОЛИ ОБЯЗАТЕЛЬНО ДОЛЖНЫ ЖИТЬ ВО ДВОРЦЕ?

Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Фердинанд Болгарский о своем дворце в Софии

Во-первых, нет. Например, испанская королевская семья живет на очень большой вилле. А во-вторых, обязательно! Потому что трехэтажный дворец Зарзуэла на северо-западной окраине Мадрида, отремонтированный в шестидесятые годы, это — высеченное в камне признание: современная испанская монархия примирилась с тем, что Испания — гражданское государство, глава которого занимает что-то вроде поста наследственного президента. Испанский король — король милостью народа. И поэтому некоторые из его якобы подданных живут роскошнее, чем он. Но в монархии, заслуживающей своего названия, жилище короля должно быть самым роскошным в стране и демонстрировать все величие его положения.

Когда Фердинанд Болгарский в феврале 1909 года вернулся после похорон русского великого князя Владимира из роскошного санкт-петербургского дворца в свою скорее скромную резиденцию в Софии, то весь день было слышно, как он, бормоча: «Дерьмо, дерьмо, дерьмо», с топотом ходил по анфиладам комнат. Будем точными, ругался он по-французски, то есть «merde, merde, merde», это конечно же звучало несколько изысканнее, но сводилось к тому же: чтобы придать своему вновь созданному царству вес в компании европейских государств, чтобы показать собственному народу, что наступили новые, блестящие времена, необходим дворец, который сможет выразить эти амбиции. Благодаря наследству своей бабушки, принцессы Антуанетты Кохари, одной из богатейших землевладелиц Венгрии, Фердинанд смог сделать из своей тесной и сырой городской резиденции в Софии красивый, покрашенный в желтый цвет, как замок Шёнбрунн, городской дворец, в котором французская элегантность сочеталась с немецкой солидностью. Он наполнил его камергерами, адъютантами, лейб-медиками, церемониймейстерами и прочей обслугой, без которой не обходится ни один уважающий себя двор. Несметные суммы Фердинанд потратил и на загородную резиденцию Врана (включая маленький личный зоопарк с вольером для трех слонов), и на летнюю резиденцию Евксиноград на Черном море, напоминавшую знаменитый замок Сен-Клу.

По типично идеальной схеме монархии столица должна быть центром королевства, ее центром должен быть дворец, а центром дворца — трон. Центр с давних пор считается местом высокой символичности, местом притяжения. Центр означает примирение всех противоречий, всех споров, всех парадоксов. Центр означает равновесие, единодушие и истину, в центре находятся сила и утешение. Может быть, обществу, чтобы стать настоящим сообществом, необходимо особое место внутри себя самого, которое служило бы ему ориентиром? Может быть, именно центр и является предпосылкой существования общества?

Примиряющая идея центра, сглаживающая все противоречия, играет большую роль в античных культурах. Например, в Индии изображение колеса, вращающегося вокруг своей оси, причем ось считается «неподвижным двигателем», и сегодня остается символом миропорядка. Когда в Мекке верующие с молитвами ходят вокруг Каабы, расположенной по исламским представлениям ровно под центром неба, они в этот момент представляют собой огромное мировое колесо, которое должно постоянно пребывать в движении. В буддистских странах правитель так и называется «чакравартин» — «поворачивающий колесо».

В архетипическом смысле король — это именно неподвижный двигатель, упорядочивающая сила, успокаивающий полюс, пункт притяжения и идентификации общества. И поэтому он не может по своему желанию скромно жить в каком-нибудь доме.

В азиатских культурах с их пристрастием к астрологии место жительства правителя должно было символизировать центр космоса. Но и в европейском культурном пространстве идея центра играет в мифологии королевской власти (внимание — каламбур!) центральную роль. Английская легенда о короле Ллудде, например, рассказывает, как он, чтобы стать настоящим королем, вначале должен был определить центр своего королевства. По этой легенде, британским островом правило жестокое племя, называемое Кораниайд. Чтобы освободить страну от Кораниайд, Ллудду надо было вначале победить дракона. А чтобы заманить чудище в ловушку, ему пришлось измерить британский остров в длину и ширину и выкопать яму точно в том месте, где находился центр острова. В качестве приманки в яму поместили бочонок с медом. Дракон прилетел, Ллудд его победил, королевство было спасено. В древней германской саге, в «Эдде», Один, чтобы овладеть миром, принес себя в жертву себе же в центре мира, на Мировом Ясене Иггдрасиле.

Или вспомним центр египетского царства. Геродот рассказывает, что первый (полумифический) правитель Египта, фараон Менес, объединил Верхний и Нижний Египет. Для этого ему пришлось изменить течение Нила, а на осушенной земле основать новый город — Мемфис, причем именно как центр нового государства. Правда, в отличие от Ллудда, ему не пришлось искать этот центр, он имел право сам его установить. Благодаря основанию Мемфиса Менес стал великим предком всех тех королей-основателей, которые не жалели себя для создания центра своих стран. Среди них Александр Великий, основавший по всему известному тогда миру новые города — причем все эти города он называл своим именем; Константин Великий, превративший рыбацкую деревню в центр Византийской империи (будущий Константинополь); Филипп II, который перенес центр Испании из Толедо в Мадрид; Петр Великий, на пустом месте создавший Санкт-Петербург, новый центр своего государства. Основывать и строить — вот исконные творческие акты короля, которыми он создает не только символ королевского величия для своего народа, но прежде всего — центр, точку отсчета.

Правителем, совершившим это с самым большим размахом, вероятно, был Людовик XIV. Тогда, в середине XVII столетия, Франция была главной мировой державой. Людовик хотел, чтобы эта слава, «lа gloire», была видна всем, так сказать, ощутима. За время его владычества целые города «катапультировались» из Средневековья в Новое время. В ту пору Париж был тесным, беспорядочно построенным городом, с запутанными улочками. Король велел сровнять с землей целые кварталы, наполнил светом и воздухом этот, прежде темный, средневековый город. Он распорядился сделать во всех новых домах большие окна (вместо привычных маленьких отверстий), ввел ручные и уличные фонари и тем самым создал буквально революционное для своего времени новшество: освещенные улицы! Лишь гигиене он не уделял особого внимания, в этом отношении с городом дело обстояло так же, как и с телом самого Людовика. Несмотря на всё новые улицы, площади, роскошные бульвары, дворцы, парки, триумфальные арки, Париж оставался большой клоакой — рассадником бесконечных эпидемий, и в конце концов, ведь Бурбоны очень ценят свежий воздух, это и послужило причиной для, вероятно, величайшей гениальной выходки короля — строительства Версаля!

Версаль Людовика XIV — это дворец, какого никогда не было в истории человечества и больше никогда не будет. Все помпезные архитектурные фантазии наших дней, будь то в Дубай или в Шанхае, при сравнении с грандиозным сооружением, каким тогда был Версаль, — просто игра в замки из песка. Если сравнить человеческие или финансовые жертвы, которых потребовал Версаль, то даже пирамиды Гизы выглядят жалко. Строя Версаль, Людовик хотел создать не только «символический» центр государства, но и его настоящий центр. «Весь свет», то есть все, обладавшие хоть каким-то положением, должны были иметь возможность находиться в Версале постоянно. На это тратились суммы по тогдашним масштабам совершенно немыслимые. Министр финансов приходил в отчаяние от экстравагантных желаний Короля-Солнца, в 1663 году он записал в своем дневнике: «Его величество исходит из того, что все персоны получают жилье в Версале с полной меблировкой. Его величество хочет кормить весь мир и приказывает держать в комнатах наготове все, включая дрова для растопки и восковые свечи, что еще никогда не было принято в королевских домах». Проповедники со своих кафедр осуждали любовь короля к роскоши как наглую заносчивость. Однако эта любовь к роскоши имела политическую функцию. Версаль был построен, чтобы символизировать королевство.

О совершенстве, с которым это удалось сделать, можно судить по садовой архитектуре Версаля. Норберт Элиас пишет: «Кроны деревьев и кустарники должны быть обрезаны таким образом, чтобы не оставалось и следа от беспорядочного роста. Дорожки и клумбы должны быть расположены так, чтобы планировка парка демонстрировала ту же ясность и элегантность, что и само здание королевского дворца. Здесь, в архитектуре зданий и парков, в совершенном покорении материала, в абсолютной обозримости и упорядоченности покоренного, в полной гармонии частей, составляющих единое целое, в элегантности пышного декора, которая подчеркивает элегантность движений короля и придворных дам и кавалеров, в уникальных размерах зданий и парков, которые… служили презентации королевской власти, идеалы короля воплотились, возможно, с большим совершенством, чем это достижимо путем контроля и подчинения людей».

С давних пор королевский дворец — нечто большее, чем просто жилище короля. Это — визуализация идеи государственности с полагающимися ей достоинством и блеском.

В эпоху парламентского конституционализма, когда уже появились первые признаки заката монархий, Вильгельм II еще раз попробовал жить в соответствии с идеей «мистического центра». И это удалось ему, монарху, которого так часто высмеивали. При нем в Германии положение императора — а учитывая расщепленное немецкое самосознание, уже одно это было большим достижением — стало ориентиром, по которому сверялись, признаем, недолго, все институты империи, все слои и сословия населения, больше того, каждый отдельный житель Германии мог точно оценить свой социальный статус по дистанции, отделявшей его от императорского двора. В центре рейха — шикарная немецкая столица, в ее центре — императорский дворец, а в центре дворца — легендарный Белый зал. Мой покойный друг, вильгельмофил и вельможа Николаус Зомбарт, говорил, что это место вообще нельзя оценить по достоинству, если говорить о его красоте или пытаться подойти к нему с мерками искусствоведения и истории архитектуры. В нем надо видеть мифическое место.

— Здесь и нигде больше, — говорил Зомбарт, — должны были проходить важнейшие церемонии и государственные акты.

Томас Манн называл Белый зал «строгим местом лицедейского культа». Великолепие, или «щедрость» (воспользуюсь одним из любимых слов моего друга Зомбарта), Вильгельм II считал не удовольствием, а своим неотъемлемым долгом.

Ну и, кроме того, есть, разумеется, еще одна причина, почему король должен жить во дворце: дворцовые привидения. В Европе практически нет ни одного королевского дворца, о котором не было бы истории про привидения. Они — неотъемлемый реквизит дворцов уже хотя бы потому, что напоминают королям: вы не только стоите в длинной череде предков, но и правите, так сказать, под их постоянным критическим наблюдением. У королевы Англии, например, нет ни малейших сомнений в том, что по коридорам Виндзора регулярно проходит призрак Елизаветы I. Уже маленькими детьми, рассказывает королева, она и ее сестра Маргарет видели этот призрак — в Зеленом коридоре, рядом с бывшей детской комнатой королевы. Елизавета I была дочерью Генриха VIII и Анны Болейн, она умерла в 1603 году после сорокачетырехлетнего правления. Ее постоянно преследовал страх заразиться чумой. В разгар своей фобии она приказала построить во внутреннем дворике Виндзора виселицы и казнить каждого придворного, которого подозревала в болезни. Старожилы Виндзора верят, что именно эти жестокие поступки не дают Елизавете I обрести покой после смерти.

В 1996 году дворецкий Шон Кросдейл уронил поднос с благороднейшим французским вином «Шато Петрус» и, белый как мел, с криком побежал по дворцу. В свое оправдание он позднее заявил, что ему явилось привидение, а именно — призрак недавно умершего дворецкого Тони Джерреда. От этого сообщения в Виндзоре не отмахнулись, словно от пустой выдумки, а отнеслись к нему почти как к делу обычному. Королева приказала Кросдейлу прийти и все ей как можно подробнее рассказать. Для нее было совершенно очевидно, что этот человек говорит правду. Тони Джерред, один из любимых дворецких королевы, внезапно умер после тридцати восьми лет преданной службы.

— Он просто не может покинуть Виндзор, — совершенно серьезно сказала королева своей дочери Анне, — он ведь так любил это место.

Как мне сообщил принц Эдвард, королева даже находит «утешительным», что так высоко ценимый ею Тони продолжает оставаться в замке.

А разве можно представить себе что-нибудь подобное на какой-нибудь загородной вилле?