Михаил Иванович Панкратьев (1901–1974)

Михаил Иванович Панкратьев

(1901–1974)

«Активно участвовал в выкорчевывании врагов народа»

Михаил Иванович Панкратьев родился 4 ноября 1901 года в деревне Каблуково Бежецкого уезда Тверской губернии в семье мелкого служащего. Отец и мать, выходцы из крестьянской среды, трудились с малых лет. Иван Панкратьев в молодости был приказчиком в бакалейной лавке, а впоследствии, сколотив деньжат, сам занялся торговлей. Мать работала портнихой на дому. У супругов было пятеро детей: три сына, Михаил, Сергей и Николай, и две дочери, Елена и Анна. В 1914 году Иван Панкратьев был призван в действующую армию, где сумел дослужиться до унтер-офицера.

Постоянные нужда и скудость, преследующие семью, не позволили Михаилу Панкратьеву получить в юности хорошее образование. Он окончил лишь три класса церковноприходской школы, да по одному классу в начальном и реальном училищах в Бежецке. Трудился с пятнадцати лет – поначалу на различных сезонных работах, а после Февральской революции 1917 года – грузчиком на Виндаво-Рыбинском участке Московской железной дороги. После октябрьских событий Михаил поступил делопроизводителем в Бежецкий уездный продовольственный комитет. В январе 1920 года он был принят в партию и с марта стал заведующим учетным подотделом, а позже возглавил организационный отдел Бежецкого укома РКП (б). В мае 1921 года его призвали в Красную армию – там он служил вначале инструктором, а затем и начальником организационной части политотдела 27-й Омской стрелковой дивизии. В ноябре 1922 года Михаил Панкратьев стал военным комиссаром 81-го стрелкового полка. В сентябре 1923 года молодого офицера выдвинули на должность комиссара штаба 8-й стрелковой дивизии, а в январе 1925 года – 22-го стрелкового полка той же дивизии.

Летом 1925 года М. И. Панкратьев по решению аттестационной комиссии получает отпуск для подготовки к поступлению в Военную академию, но по состоянию здоровья к приемным испытаниям его не допустили. В 1926 году Михаил Иванович, служивший тогда в городе Карачеве Брянской области, познакомился с девятнадцатилетней Ольгой Сергеевной Желоховцевой, учащейся педтехникума. Вскоре они поженились и уехали в Новозыбков, к новому месту службы Панкратьева. В 1927 году у молодых родилась дочь Галина, которую Михаил Иванович очень любил и всегда называл Алечкой.

Панкратьев служил военным комиссаром до сентября 1929 года. Он всегда искренне тянулся к знаниям – за годы службы много читал, серьезно увлекался юриспруденцией, даже сумел прослушать два курса юридического факультета Института красной профессуры. Так пришло решение стать юристом. В ноябре 1929 года двадцативосьмилетний Панкратьев получает назначение в органы военной прокуратуры и становится помощником военного прокурора Азербайджанской 2-й Кавказской стрелковой дивизии и Каспийского военного флота. Вскоре его прикомандировали к военной прокуратуре Кавказской краснознаменной армии и поручили исполнять нештатную должность прокурора Тбилисского гарнизона. В апреле 1933 года его назначают военным прокурором 4-й бригады железнодорожных войск на строительстве железной дороги Москва – Донбасс. В марте 1933 года его переводят на работу в центральный аппарат, где он служит сначала в должности военного прокурора отдела, а позднее – начальника отдела и помощника Главного военного прокурора.

В апреле 1937 года Панкратьев был избран заместителем секретаря партийного комитета Прокуратуры СССР. В характеристике отмечалось, что Панкратьев «принимал активное участие в работе прокуратуры по выкорчевыванию врагов народа и ликвидации последствий вредительства». Сам Михаил Иванович писал в автобиографии, что он «колебаний от линии партии не имел, взгляды разного рода оппозиции не разделял».

Первое время приходилось ютиться у родственников жены, но в 1937 году после ареста Тухачевского освободилась огромная квартира из одиннадцати комнат, и Панкратьеву предоставили две из них. Жил он очень замкнуто, ни в театры, ни в гости ходить не любил.

20 мая 1938 года М. И. Панкратьев был назначен Прокурором РСФСР. Ему сразу же пришлось участвовать во Всесоюзном совещании прокуроров, которое заслушало доклад А. Я. Вышинского о перестройке работы органов прокуратуры и обсудило проект его же приказа по этому вопросу. Панкратьев выступил от Прокуратуры РСФСР и начал со следствия, качество которого было еще очень низким. Привел вопиющие факты беззакония, когда люди попадали под суд по надуманным основаниям. В Куйбышевской области, например, председатель колхоза был осужден только за то, что выставил из дома вломившегося пьяного колхозника. В Чувашии был лишен свободы учитель – за сказанную им в гостях при женщинах непристойную фразу. Затем Панкратьев поднял вопросы подготовки кадров, организации руководства нижестоящими прокуратурами – в первую очередь районного звена. «Мы районного прокурора редко вызываем в Москву, с тем чтобы показать ему, как надо работать, – говорил Панкратьев, – чтобы поучить его, как нужно работать. Мы не знаем, что он из себя представляет… Когда просматриваешь план обследования, то убеждаешься в том, что он нереальный, не рассчитан на то, чтобы помочь районному прокурору. На это мы должны обратить внимание, подумать о районной прокуратуре; в соответствии с этим мы должны перестроить нашу работу».

3 января 1939 года Прокурор Союза ССР А. Я. Вышинский в письме на имя секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова подтвердил свое предложение об утверждении Панкратьева в должности прокурора республики, охарактеризовав его как опытного работника, политически твердого и устойчивого. Прокурором республики М. И. Панкратьев работал в течение года. За это время он стал депутатом Верховного Совета РСФСР, ревностно выполнял все директивы партии и правительства, а также указания и распоряжения Вышинского. Последний рекомендовал его на свое место после того, как стал заместителем Председателя Совнаркома СССР. Правда, особого выбора у него и не было, так как после основательных чисток кадры органов прокуратуры серьезно оскудели.

31 мая 1939 года Панкратьев занял кабинет Прокурора Союза ССР в здании на Пушкинской улице. На высоком посту он пробыл немногим более года. Первая жена Панкратьева, Ольга Сергеевна, рассказывала: «Михаила назначили на эту должность в страшное время, шли аресты и расстрелы людей, занимавших высокие посты. Телефон в нашей квартире на Ленинском проспекте звонил не умолкая, хоть совсем его срезай, да нельзя. По сто раз на дню: «Помогите с Михаилом Ивановичем встретиться, умоляю!» Мне было запрещено отвечать, и я молча вешала трубку. Все равно повлиять на мужа никак не могла. Бакинский прокурор, с которым когда-то жили в одном доме, был арестован. Его жена все время искала со мной встречи. Я жалела ее, рассказывала мужу, как она убивается, спрашивала, можно ли ей помочь. Михаил закрыл эту тему раз и навсегда. Говорить дома о его работе было запрещено… С какого-то времени Михаил стал просить, чтобы в доме был коньяк, чтоб, когда он придет с работы, бутылка стояла. Так всю ночь, бывало, за бутылкой и просидит. А когда я забывала поставить, сердился: «Ты пойми, Оля, мне хоть рюмочку, но обязательно надо выпить». Сколько санкций на арест и расстрел ему приходилось подписывать! Неимоверное количество! Он много подписывал, но и на пересмотр много отсылал. Не терпел никакой неясности. Когда его секретарь спрашивала, что делать с неподписанными доносами и жалобами, которые шли мешками, орал: «Рвать, не читая!» Анонимки приводили мужа в ярость, его трясло. А как еще прикажете реагировать, когда от твоей подписи зависит столько жизней? У него голова шла кругом».

За то непродолжительное время, в течение которого Панкратьев возглавлял Прокуратуру Союза ССР, он сумел провести целый ряд мероприятий, направленных на активизацию прокурорского надзора на всех важнейших участках работы. В отличие от своего предшественника А. Я. Вышинского, часто пускавшего пыль в глаза, делавшего ставку на раскручивание помпезных политических процессов, новый Прокурор Союза занимался в основном будничной работой органов прокуратуры, его деятельность не была столь броской и эффектной, поэтому с первых же дней вызвала нарекания у высшего руководства. Вскоре после его назначения Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП(б) проверила работу Прокуратуры СССР по рассмотрению жалоб, направленных из партийных органов, и нашла ее крайне запущенной. И хотя было совершенно очевидно, что все недостатки следовало отнести на счет бывшего Прокурора Союза ССР Вышинского, тем не менее в июле 1939 года было принято решение указать Прокурору СССР Панкратьеву на то, что он «не принял до сих пор мер к ликвидации преступного отношения некоторых работников прокуратуры к жалобам и заявлениям» и проявил «медлительность в наведении порядка в работе аппарата Прокуратуры СССР».

Выступая на Всесоюзной конференции лучших следователей, Панкратьев сказал: «Живя в капиталистическом окружении, чувствуя и осязая это окружение, мы должны всегда иметь в виду, что враг оружия не сложил. Он только меняет формы и методы борьбы. Естественно, что наши органы следствия, призванные прежде всего к борьбе с вражеской работой, не могут, не имеют права застывать как в смысле своей политической подготовки, так и в смысле профессиональных знаний и опыта. Наши следственные органы должны быть остро отточенным оружием, крепко закаленным, метко разящим».

После многочисленных ссылок на высказывания И. В. Сталина Прокурор Союза ССР Панкратьев перешел к анализу состояния следствия. Результаты были неутешительные. Около 20 процентов дел прекращалось как «неосновательно возбужденные», многие возвращались на дополнительное расследование, сроки следствия грубо нарушались. Одной из причин такого положения, по мнению Панкратьева, являлось то, что «враги народа пытались, и порой небезуспешно, использовать в своих контрреволюционных целях наш прокурорский аппарат, хотя бы тем, что засыпали органы прокуратуры колоссальным количеством материалов, требуя по ним судебных процессов. А некоторые наши работники… оказывались на поводу у врага и объективно, а кое-кто и субъективно, помогали избивать кадры». Затем Панкратьев заметил, что все еще слаба организационная работа, плохо обстоит дело с обеспечением следователей методическими пособиями. Районные прокуроры редко включаются в руководство следствием, предпочитая заседать в исполкомах и комиссиях.

М. И. Панкратьев обратил внимание на важность соблюдения процессуальных норм. В связи с этим он вспомнил о судебном процессе над некоторыми смоленскими работниками прокуратуры и суда, которые полностью пренебрегали процессуальными нормами. Доходило до того, что в постановлении о возбуждении дела не указывалась даже фамилия лица, совершившего преступление. Дела направлялись в суд при отсутствии каких-либо объективных доказательств. Панкратьев сказал: «Были случаи, когда судебные приговоры признавали людей виновными в контрреволюционных преступлениях, в то время как обвинительное заключение им таких обвинений не предъявляло и на суде это доказано не было».

В 1939 году под редакцией Панкратьева было издано и направлено подчиненным прокурорам методическое письмо «О квалификации преступлений», особое внимание в нем уделялось правильной квалификации посягательств на социалистическую собственность, должностных преступлений, спекуляции, хулиганства.

Вопросы состояния следствия в то время широко обсуждались на страницах журнала «Социалистическая законность». В статье «Уголовно-судебные доказательства и следственная практика», опубликованной в № 8–9 за 1939 год, В. Громов писал: «Всесоюзная конференция лучших следователей, созванная Прокуратурой СССР в июне 1939 года, показала, что среди наших следователей имеется уже группа таких работников, которые способны раскрывать самые запутанные, самые сложные дела. Повышение за последнее время качества расследования – факт бесспорный. Но не нужно забывать, что в общей массе рядовых следственно-прокурорских работников еще немало и таких, которые не обладают ни достаточным опытом, ни знаниями и не гарантированы от крупных, а иногда и непоправимых ошибок при производстве следствия».

Серьезные провалы в следственной работе на местах заставили Прокуратуру Союза ССР принимать срочные меры. Особенно неблагополучное положение сложилось в Прокуратуре Азербайджанской ССР. Прокурор Союза ССР М. И. Панкратьев принял решение направить туда бригаду из десяти участников Всесоюзной конференции лучших следователей и двух прокуроров. В бригаду вошли подлинные мастера своего дела, на счету которых было немало раскрытых тяжких преступлений. Вот некоторые примеры.

Григорий Николаевич Орел родился в 1908 году, в двадцать два года стал народным следователем. Особенно удавались ему самые запутанные хозяйственные преступления. Так, благодаря своему упорству он раскрыл дело о крупном хищении зерна в колхозе, на которое все следователи, работавшие до него, махнули рукой как на бесперспективное. Однако Г. Н. Орел с этим не согласился. Предположив, что расхитители обязательно захотят перемолоть украденное зерно, он объездил десятки мельниц, кропотливо изучая сотни документов и все-таки натолкнулся на подозрительную квитанцию, которая помогла распутать все дело.

Следователь Чкаловской областной прокуратуры Лукьянов специализировался на раскрытии сложных и загадочных убийств. Кропотливую работу он провел по делу о безвестном исчезновении заведующего магазином Лысикова, пропавшего с крупной суммой денег. Предполагали, что он присвоил их и скрылся, но Лукьянов, тщательно изучив образ жизни завмага, усомнился в этом. Его насторожила одна деталь – из показаний свидетелей стало известно, что некая Черняева, за которой ухаживал Лысиков, настойчиво приглашала его к себе на квартиру, хотя муж ее был очень ревнив. Лукьянов решил провести обыск в квартире Черняевых, но поиски ни к чему не привели, и следователь уже стал составлять протокол, когда заметил в выражении лица Черняевой «искру облегчения и радости». Тогда он возобновил поиск и вскоре в сарае под плитой нашел банку с крупной суммой денег, происхождение которых супруги объяснить не смогли. С удвоенной энергией Лукьянов почти сутки продолжал обыск, пока не нашел в другом сарае закопанный труп Лысикова.

Смекалка помогла ему раскрыть еще одно жестокое убийство. Некий Викторов заявил о том, что его жена зарезала малолетнюю дочь и покончила жизнь самоубийством – это подтверждалось собственноручной запиской погибшей, и дело было прекращено. Однако Лукьянова насторожило то, что Викторов, обнаружив запертой изнутри дверь своей квартиры, вызвал соседей, прежде чем взломать ее. После тщательного изучения всех материалов было установлено, что Викторов сам убил жену и дочь, а чтобы скрыть следы преступления, воспользовался запиской, написанной женой после одной из ссор, – в ней она грозилась убить дочь и покончить с собой.

В. И. Глухов из Керчи после революции был батраком, затем, получив кое-какое образование, стал работать следователем, первое время при губернском суде, а затем и в органах прокуратуры. Он отличался исключительной оперативностью и дотошностью, мог часами копаться в документах, выискивая самые ничтожные доказательства. Сумел разоблачить ловких расхитителей – бухгалтеров Еникальского рыбозавода, для чего ему пришлось просмотреть сотни бухгалтерских книг, несколько тысяч квитанций, расписок и счетов. Почувствовав неладное, расхитители скрылись, прихватив крупные суммы денег. Приложив немало трудов, исколесив тысячи километров по городам и весям, Глухов разыскал и лично задержал всех.

В приказе по итогам работы бригады М. И. Панкратьев подчеркнул, что особого одобрения заслуживают методы, «состоявшие в том, чтобы, не ограничиваясь только разгрузкой следственных дел, научить следователей лучше работать, передать им опыт лучших следователей, привить культуру квалифицированного следственного труда», и обязал всех прокуроров союзных республик полнее использовать этот опыт.

В январе 1940 года в Прокуратуре Союза ССР состоялось первое Всесоюзное совещание прокуроров по общему надзору. Выступая на нем, М. И. Панкратьев, в частности, отметил: «Чем дальше, тем сильнее будут требования стабильности наших законов, тем более суровой будет борьба со всеми теми, кто полагает, что законы для них не писаны. Следовательно, от органов прокуратуры требуется такая организация общего надзора, чтобы он не отставал от современных политических требований…»

Оценивая с этих позиций состояние общего надзора, М. И. Панкратьев сказал, что он «в очень сильной степени отстает и находится на таком уровне, который нас никак удовлетворить не может». Затем он проиллюстрировал недостатки конкретными примерами «отставания прокуроров» при проведении посевных кампаний, хлебозаготовках, выполнении плановых заданий. По его мнению, прокуратура еще не шла «в ногу с важнейшими хозяйственно-политическими задачами».

Другой серьезный недостаток общего надзора, по словам М. И. Панкратьева, – это его «пассивный, созерцательный» характер. «Наш прокурор действует иногда как посторонний наблюдатель, не горит, не волнуется, не беспокоится, когда он видит то или иное нарушение закона. Этим объясняется недостаточная действенность общего надзора», – сказал он.

Панкратьев подверг серьезной критике практику участия прокуроров в заседаниях исполкомов и других представительных органов. Нередко они приходили на заседания неподготовленными, не зная повестки, часто принимались незаконные постановления и решения. Прокурор Союза сказал, что пора «всерьез поставить во главу угла общего надзора знание обстановки». Он потребовал от прокуроров «резко улучшить качество надзора», чаще опираться в своей деятельности на помощь общественности, активнее пропагандировать законы.

Вскоре после этого, 25–26 марта 1940 года, М. И. Панкратьев провел еще одно крупное мероприятие – первое Всесоюзное совещание прокуроров морского и речного флота, на котором выступил с большой речью.

С 10 по 13 мая 1940 года в Прокуратуре Союза ССР также впервые проводилось Всесоюзное совещание прокуроров уголовно-судебных отделов. В нем приняли участие Прокурор Союза ССР Панкратьев, его заместители Сафонов и Симонов, Прокурор РСФСР Волин, начальники управлений и отделов Прокуратуры СССР, уголовно-судебных отделов союзных и автономных республик, краев и областей.

Панкратьев подготовил также Всесоюзное совещание прокуроров гражданско-судебного надзора, но провести его не успел, так как был освобожден от занимаемой должности. Оно проходило 25–27 июля 1940 года под руководством заместителя Прокурора Союза ССР Сафонова.

За время руководства Прокуратурой Союза ССР Панкратьев подписал целый ряд приказов и директив по вопросам организации следственной работы. Многие из них носили явно конъюнктурный характер и касались выполнения важнейших постановлений партии и правительства. Так, 9 июня 1939 года, в связи с постановлением СНК СССР, ЦК ВКП(б) и ВЦСПС, Панкратьев издал приказ, в котором предложил «безоговорочно привлекать к ответственности» всех лиц, допустивших нарушения закона при выплате пособий рабочим и служащим по временной нетрудоспособности. Расследование по таким делам предписывалось производить «в самом строгом порядке». Прокуроры республик, краев и областей должны были держать эти дела на особом контроле.

15 августа 1939 года Совнарком СССР принял постановление «О порядке контроля за расходованием фондов заработной платы по бюджетным и хозяйственным организациям». Спустя неделю М. И. Панкратьев направил на места приказ, в котором потребовал от своих подчиненных привлекать к уголовной ответственности руководителей и главных бухгалтеров учреждений и организаций за предоставление Госбанку заведомо неправильных сведений о расходовании фондов зарплаты, а также за выплату зарплаты сверх сумм, выданных банком для этих целей, за повышение зарплаты вследствие неукомплектованности штатов и другие финансовые нарушения. Такие дела он предложил расследовать в течение пяти дней.

В конце 1939-го – начале 1940 года М. И. Панкратьев подписывает самые различные приказы – о возбуждении уголовных дел по фактам «массового истребления колхозниками и единоличниками скота, находящегося в их личном пользовании», небрежного хранения шерсти в Наркомтекстиле или недостаточной экономии никеля, вольфрама, молибдена и ванадия на предприятиях. Многие приказы Панкратьева касались вопросов уголовно-судебного, гражданско-судебного и общего надзора органов прокуратуры, а также организационных вопросов. В целях развития соревнования между коллективами отделов и управлений и поощрения кадровых работников Панкратьев учредил переходящее знамя лучшего отдела (управления) и выделил деньги для премирования наиболее отличившихся работников.

В марте 1940 года М. И. Панкратьев обязал прокуроров республик, краев и областей улучшить контроль за исполнением приказов Прокурора Союза ССР – выяснилось, что они нередко просто подшивались в наряд, оперативные работники с ними не знакомились, исполнение не контролировалось. Панкратьев предложил заносить их в специально заведенные для этих целей книги (отдельно – секретные и несекретные), в день поступления приказа назначать ответственных лиц за его исполнение и обязательно знакомить с ним под расписку всех оперативных работников.

Большое внимание М. И. Панкратьев уделял подбору и расстановке кадров в органах прокуратуры. Он внимательно относился к прокурорским работникам, проявлял о них заботу и, когда мог, пресекал любые незаконные действия в отношении них. Характерен случай, происшедший си. о. прокурора Буда-Кошлевского района Гомельской области Ц. Он был снят с работы Прокурором Белорусской ССР и привлечен к уголовной ответственности за волокиту в рассмотрении жалоб и утерю двадцати пяти переписок с гражданами. Интересно, что прокуратура Гомельской области, привлекая к ответственности за волокиту собственного работника, также заволокитила его дело. Следовало учесть, что Ц. не имел юридического образования, а был «выдвиженцем». Первые три месяца он работал помощником прокурора, а затем ему приказали принять дела районного прокурора. В течение нескольких месяцев он оставался в прокуратуре совершенно один, причем аппарат прокуратуры Гомельской области никакой помощи ему не оказывал. Во время следствия были найдены восемь переписок по жалобам и установлено, что одиннадцать обращений граждан потерял еще его предшественник. В конце концов дело было прекращено, но места своего Ц. лишился и, имея семью из четырех человек, долгое время находился без средств к существованию. Прокурор Союза ССР М. И. Панкратьев восстановил Ц. на работе и указал Прокуратуре Белорусской ССР на недопустимость формального подхода к воспитанию и обучению молодых кадров.

Как Прокурор Союза ССР, к тому же не пользующийся популярностью, Панкратьев, конечно же, не мог что-либо противопоставить тем беззакониям, которые продолжались в стране. Уже через несколько месяцев после его назначения некоторые старейшие работники центрального аппарата обратились с письмом в ЦК ВКП(б), к тогдашнему секретарю А. А. Жданову – о том, что постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» указало на «грубейшие искривления советских законов органами НКВД и обязало эти органы и прокуратуру не только прекратить эти преступления, но и исправить грубые нарушения законов, которые повлекли за собой массовое осуждение ни в чем не повинных, честных советских людей к разным мерам наказания, а зачастую и к расстрелам». И далее: «Эти люди – не единицы, а десятки и сотни тысяч – сидят в лагерях и ждут справедливого решения, недоумевают, за что они были арестованы и за что, по какому праву мерзавцы из банды Ежова издевались над ними, применяя средневековые пытки».

В письме утверждалось, что не происходит выправления «линии мерзавца Ежова и его преступной клики», а идет обратный процесс и что пришедший на смену Вышинскому Панкратьев «не может обеспечить проведение в жизнь» решения СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года, «в силу своей неавторитетности в прокурорской среде, а особенно в глазах работников НКВД». Это якобы наглядно проявляется на заседаниях Особого совещания, где «решающее значение и окончательное слово» принадлежит не представителю надзора – прокурору, а Берии и его окружению. Прокуроры просили Жданова «взяться за это дело первостепенной важности». «Подумайте только, – продолжали они, – что сотни тысяч людей, ни в чем не повинных, продолжают сидеть в тюрьмах и лагерях, а ведь прошел почта год со дня решения ЦК партии. Неужели это никого не беспокоит? Поговорите с прокурорами специальных прокуратур (железнодорожной, водной), и они Вам расскажут фактам от которых волосы встают дыбом, и покажут эта «дела», этот позор для Советской власти». Наряду с этим прокуроры просили «исправить грубейшую ошибку» с назначением Панкратьева. «Дайте нам высокоавторитетного руководителя, способного дать по рукам и Берии». Старые работники напоминали в письме о том, что прокуроров нельзя на протяжении десятка лет держать «в полуголодном состоянии», что «полуграмотные юнцы» в аппарате НКВД имели оклады вдвое большие, чем прокуроры центрального аппарата, работающие по десять – пятнадцать лет.

Конечно, это обращение ничего не изменило ни в положении самих прокуроров, ни в отношении к органам прокуратуры со стороны властей. Панкратьев продолжал оставаться на посту. По словам Г. Н. Сафонова, Панкратьев во время заседаний Особого совещания первое время пытался защищать протесты прокуратуры и возражал Берии. Но последний с присущей ему наглостью и бесцеремонностью в присутствии работников НКВД и прокуратуры однажды так отчитал его, что после этого Панкратьев вообще перестал ходить на совещания.

При Панкратьеве появилось пресловутое решение Политбюро ЦК ВКП(б) об освобождении арестованных за контрреволюционные преступления лиц только с согласия органов НКВД. В своих воспоминаниях Н. П. Афанасьев так рассказывает об этом. В начале 1940 года к нему, бывшему тогда заместителем Главного военного прокурора, попало заявление члена Военного совета Ленинградского военного округа Матера, арестованного за причастность к «заговору» Тухачевского и других военачальников. Он писал о том, что незаконно арестован, подвергается избиениям и издевательствам. Изучив дело и допросив Матера, Афанасьев выяснил, что занимавшиеся им лица сами арестованы за фальсификацию материалов следствия. Тогда он предложил допросить следователя, и тот признался, что никаких оснований для ареста не было, что на допросах Матера избивали, наказывали «стойками», не давали спать. Афанасьев вынес постановление о прекращении дела за отсутствием состава преступления. С этим он и пошел к Панкратьеву. Тот с постановлением согласился и попросил оставить дело для изучения, но через несколько дней вернул его Афанасьеву, сказав при этом: «А вы что, боитесь ответственности? Зачем тут мое утверждение? Решали же вы до сих пор дела – решайте и это».

Афанасьев попытался было объяснить, что дело Матера наверняка дойдет до ЦК партии. «Ну и что? – заявил Панкратьев. – Вот тогда, если будет нужно, мы пойдем вместе в ЦК и докажем, что Матер не виноват. А сейчас давайте кончайте дело сами».

Матер был освобожден из тюрьмы, но неосмотрительно явился в Наркомат обороны, а затем в ЦК партии для решения вопроса о трудоустройстве, и его дело снова «завертелось». Афанасьева вызвал нарком внутренних дел Берия. «Как только я вошел, – пишет Н. П. Афанасьев, – Берия стал спрашивать, на каком основании и почему я освободил из тюрьмы Матера и прекратил дело. Я объяснил.

«Да, – ответил Берия, – я вот читаю его дело (оно действительно каким-то образом оказалось у него). Материалов в деле нет, это верно, и постановление правильное, но вы все равно должны были предварительно посоветоваться с нами. На Матера есть «камерная» агентура. Сидя в тюрьме, он ругал Советскую власть и вообще высказывал антисоветские взгляды». Никакой агентуры в деле не было, но Берия повторил: «Надо было посоветоваться с нами, прежде чем решать…»

Утром, едва я пришел на работу, меня вызвал Панкратьев. Он был явно расстроен и сразу же набросился на меня: «Что вы сделали с делом Матера? Получился скандал. В дело вмешался товарищ Сталин, и теперь черт знает что может быть, и зачем было связываться с этим Матером?» Пока Панкратьев испуганно причитал в этом роде, в кабинет вошел фельдъегерь связи НКВД и вручил ему «красный пакет» (в них обыкновенно рассылались важные правительственные документы, имеющие срочный характер). Приняв пакет и прочитав находящуюся там бумагу, Панкратьев вновь обратился ко мне: «Вот видите, чем обернулось для нас дело Матера?»

Бумага была выпиской из решения Политбюро ЦК за подписью Сталина. В ней значилось:

«Слушали: доклад тов. Берия. Постановили: впредь установить, что по всем делам о контрреволюционных преступлениях, находящихся в производстве органов прокуратуры и суда, арестованные по ним могут быть освобождены из-под стражи только с согласия органов НКВД».

В силу личных качеств, в том числе таких, как низкий уровень образования, недостаточная твердость и простодушие, неумение эффектно преподнести властям свою работу (что особенно ярко проявилось на фоне Вышинского – блестящего оратора и эрудита, изворотливого, хитрого и беспощадного), М. И. Панкратьеву трудно было долго удерживаться в кресле Прокурора СССР. Формальным поводом для освобождения его от занимаемой должности 5 августа 1940 года стало якобы необеспечение руководства работой прокуратуры по выполнению Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений».

Сразу же после появления этого указа М. И. Панкратьев и Н. М. Рычков издали совместную директиву, в которой предупреждали работников органов прокуратуры, юстиции и судов о том, что отныне вопросы борьбы с нарушениями трудовой дисциплины должны стать для них первостепенными. Было предложено расследовать дела о прогулах в течение трех дней, а рассматривать в суде в пятидневный срок. Но, несмотря на драконовские меры, дисциплина на производстве существенно не улучшилась, хотя следственными органами только за месяц было возбуждено около ста тысяч уголовных дел. Указ встречал противодействие со стороны как рабочих, так и хозяйственников.

Руководство страны было явно недовольно. По предложению И. В. Сталина этот вопрос даже был включен в повестку дня очередного Пленума ЦК ВКП(б). Г. М. Маленков довольно резко говорил о том, что хозяйственные руководители «больше болтают о дисциплине, а не насаждают ее», что органы прокуратуры проявляют пассивность и перестраховку, а суды медленно рассматривают дела. Особенно уничижительной критике была подвергнута инициатива Панкратьева и Рычкова о проведении показательных процессов. Когда Сталин сказал, что своим ошибочным приказом Панкратьев «не вооружил своих людей на местах, а дезорганизовал», судьба его была фактически предрешена – 5 августа 1940 года он был освобожден от должности Прокурора Союза ССР. Ольга Сергеевна вспоминала: «Я узнала о том, что его сняли, из газет и сразу вылетела к нему из Сочи. Он очень переживал, но старался не подавать виду. Говорил: «Не волнуйся, за мной ничего нет, я кристально чист. Вы с Алечкой можете спать спокойно».

Вскоре для М. И. Панкратьева нашлась подходящая номенклатурная должность, хотя и со значительным понижением, в системе Наркомата юстиции СССР. Нарком Н. М. Рычков внес представление в ЦК ВКП(б) об утверждении его в должности заместителя начальника Управления военных трибуналов. Отмечалось, что при проверке работы Прокуратуры Союза ССР в связи с передачей дел новому Прокурору СССР «крупных недочетов в работе прокуратуры не обнаружено», и Панкратьев, по их мнению, с новой работой справится. В личной беседе, состоявшейся в ЦК ВКП(б), Панкратьев заявил, что предлагаемая работа его вполне удовлетворяет. Назначение произошло в октябре 1940 года.

В обязанности второго заместителя начальника Управления военных трибуналов входило изучение практики работы трибуналов военизированных железных дорог, водных бассейнов и войск НКВД, обобщение опыта их деятельности, производство ревизий с выездом на периферию и т. п. Здесь Панкратьев работал полтора года. 18 апреля 1942 года он был направлен в действующую армию и возглавил военный трибунал Брянского фронта. Начальник Управления военных трибуналов диввоенюрист Зейдин, способствовавший новому назначению Панкратьева, писал в характеристике, что он «обладает большим кругозором и достаточной теоретической практикой», «идеологически и морально устойчив».

В октябре 1943 года М. И. Панкратьев стал председателем военного трибунала 2-го Прибалтийского фронта. В этой должности он служил до конца Великой Отечественной войны. Судя по служебным характеристикам этого периода, он вполне удовлетворял требованиям командования – «правильно строил карательную политику, вел беспощадную борьбу с врагами Родины», а в период наступательных боев «добился оперативности в разборе дел». Проверки, проводимые Главным управлением военных трибуналов, вскрывали в его деятельности лишь отдельные недостатки. В частности, в январе 1945 года его внимание было обращено на то, что отдельные военные трибуналы «допускали послабление при избрании мер наказания за хищения и разбазаривание военного имущества, по отдельным делам об убийствах, грабежах и насилии над населением». В апреле 1945 года М. И. Панкратьев уже рапортовал начальству, что трибуналы суровее наказывают за указанные преступления.

В августе 1945 года, в связи с реорганизацией фронтов, Панкратьева утверждают в должности председателя военного трибунала Прибалтийского военного округа. На ней М. И. Панкратьев оставался пять лет. Ревизия, проведенная в марте

1946 года, установила, что Панкратьев «правильно обеспечивает руководство судебной практикой военных трибуналов округа». Однако уже на следующий год в его адрес стали высказываться критические замечания. В справке от 30 января 1947 года, подписанной начальником 2-го отдела Главного управления военных трибуналов Пелевиным и утвержденной Зейдиным, отмечалось, что Панкратьев «живое оперативное руководство» военными трибуналами стал подменять бумажным, перестал сам вести процессы, не выезжал в подведомственные трибуналы, а его заместители были на местах лишь в единичных случаях, военные следователи и судьи допускали волокиту по делам. Однако, несмотря на столь серьезную критику, в справке делался вывод о том, что М. И. Панкратьев занимаемой должности соответствует.

За время службы в Прибалтийском военном округе М. И. Панкратьев редко бывал в Москве, где жили его жена и дочь. Ольга Сергеевна руководила лабораторией на кондитерской фабрике «Ударница», а дочь Галина после окончания школы с золотой медалью поступила на исторический факультет МГУ. Связь Михаила Ивановича с семьей настолько ослабла, что даже о свадьбе дочери он узнал последним. Она вышла замуж за сына советского посла в Голландии Бориса Сергеевича Крылова.

По всей видимости, М. И. Панкратьев и дальше продолжал бы успешно служить на военно-судебном поприще, если бы не допустил одну серьезную «политическую» промашку. Суть ее была изложена в записке: «Министр юстиции СССР т. Горшенин просит ЦК ВКП(б) освободить т. Панкратьева от должности председателя Военного трибунала Прибалтийского военного округа… свою просьбу… мотивирует тем, что 20 декабря 1949 года на общем открытом собрании военных трибуналов и прокуратуры Прибалтийского военного округа т. Панкратьев в своем выступлении допустил ряд антипартийных, клеветнических и политически ошибочных высказываний».

Что же случилось на открытом партийном собрании? В тот день торжественные заседания проходили повсеместно – страна отмечала семидесятилетие И. В. Сталина. М. И. Панкратьев поделился своими воспоминаниями о встречах (впрочем, немногочисленных) с И. В. Сталиным. Вначале Панкратьев, отдавая должное вождю, сказал, что Сталин «далеко предвидел вперед», «глубоко анализировал события и делал выводы», но затем Панкратьева «занесло». Он простодушно стал рассказывать о том, о чем следовало бы умолчать.

Говоря, например, о методах ведения следствия, Панкратьев, со ссылкой на Сталина, заявил, что вполне допустимо применение физического воздействия в отношении обвиняемых в контрреволюционных преступлениях. Далее, опять же ссылаясь на вождя, он объяснил причину фактического запрещения досрочного освобождения осужденных.

Панкратьев также поделился подробностями своего участия в приеме, организованном в Кремле в 1939 году в честь шестидесятилетия Сталина.

Конечно, все эти откровенные высказывания М. И. Панкратьева в официальный протокол собрания включены не были. Тем не менее некоторые особенно «бдительные» слушатели поспешили сообщить о них в Москву. Например, помощник военного прокурора Прибалтийского военного округа Ч. в письме отметил, что подобное воспоминание либо «было вызвано желанием скомпрометировать тов. Сталина в глазах присутствующих, либо Панкратьев является болтуном, разгласившим на открытом партийном собрании государственную тайну». И такое письмо оказалось не единственным.

М. И. Панкратьев был вызван в Москву, признал «допущенные им грубые ошибки и недостойное поведение» и согласился с тем, что оставаться в занимаемой должности он не может.

В своем объяснении от 15 мая 1950 года он писал, что допустил «непродуманное и политически ошибочное выступление», в котором «раскрыл некоторые секреты», объясняя это тем, что подошел к своему выступлению «по-делячески, а не как политический работник». Постановлением Секретариата ЦК ВКП(б) от 13 марта 1950 года (подписано Г. М. Маленковым) предложение министра юстиции СССР Горшенина об освобождении Панкратьева было принято. За «неправильное поведение в бытность председателем военного трибунала Прибалтийского военного округа» ему объявили строгий выговор с предупреждением и занесением в учетную карточку.

В октябре 1950 года М. И. Панкратьев был отправлен в отставку. Хотя было ему всего сорок девять лет, никакой номенклатурной должности ему больше не доверили. С декабря 1954 года он состоял на учете в партийной организации Октябрьского районного комитета ДОСААФ и был там вначале руководителем семинара в системе партпросвещения, а затем всего лишь инструктором внештатного отдела пропаганды военных знаний.

В 1955 году Панкратьев развелся с Ольгой Сергеевной и женился на А. И. Моисеевой, работавшей в то время врачом в поликлинике Министерства обороны СССР. Однако затем он вновь вернулся к своей первой жене.

В июне 1973 года по заявлению Панкратьева, поддержанному первичной партийной организацией и Московским городским комитетом партии, партийное взыскание, наложенное на него в 1950 году, было снято.

За свою тридцатилетнюю службу Михаил Иванович Панкратьев был награжден двумя орденами Ленина, двумя орденами Красного Знамени и многими медалями. Он являлся депутатом Верховного Совета РСФСР 1-го созыва.

Умер М. И. Панкратьев 23 сентября 1974 года. Урна с его прахом захоронена в колумбарии Донского кладбища в Москве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.