Глава 4  На передовых рубежах

Глава 4

 На передовых рубежах

Тяжелые потери японского флота, нерешительность генерала Оку и его остановка на перешейке у Цзиньчжоу резко подняли настроение в Порт-Артуре. Конечно, было ясно, что задержать японцев у Цзиньчжоу надолго не удастся, но теперь всякая передышка принималась как подарок судьбы, утраивала силы защитников крепости. Бурлил порт. На стенке Восточного бассейна царило оживление: сотни матросов суетились вокруг снимаемых с поврежденных судов орудий, устанавливали их на стандартные платформы и с дружным «Эй, ухнем» волокли их на позиции; то тут, то там раздавались отрывистые приказания офицеров, уходили команды, уносившие на себе мешки с установочными материалами, кирками, лопатами. По скалистым артурским горам, цепью тянувшимся на протяжении более чем 30-верстной оборонительной линии, нечеловеческими усилиями, вручную были проложены узкоколейки, по которым запряженные в бурлацкие лямки люди тянули тысячепудовые тела орудий и орудийных станков. В воздухе стоял несмолкаемый звон кирок и лопат, долбящих скальный грунт. Работа кипела.

Роману Исидоровичу не пришлось быть свидетелем гибели японских броненосцев. Вот уже несколько дней он безвылазно находился на 3-м укреплении, руководя минированием пироксилином подступов к окопам. Идея эта пришла к нему во время работ на Ляотешане и сразу увлекла своей простотой и эффективностью ожидаемого результата. Прежде всего он переговорил с инженер-полковником Крестинским, а потом отправился к морякам. Генерал Кондратенко уже давно был своим человеком в порту и на эскадре. Без труда добился он разрешения на выделение команды минеров во главе с лейтенантом Маклинским и двумя мичманами с «Победы» — Власьевым и Бонди. Не откладывая дела в долгий ящик, Роман Исидорович на следующий день предложил офицерам поездку на форты, чтобы на месте обсудить все детали. Генерал собирался с начальником штаба, командирами бригад, артиллерийского дивизиона и 28-го полка на очередную рекогносцировку, и присутствие минеров на ней было как нельзя кстати. Таким образом, вопрос о применении мин для искусственных заграждений и местах их установки решался в присутствии непосредственно заинтересованных в этом командиров. Уже вечером начались работы, которые не прекращались ни днем, ни ночью.

Вплотную Кондратенко занялся и делами своей дивизии. Их, несмотря на отличную работу заместителей, накопилось немало, особенно по канцелярской части. Пришлось отложить на время поездки на форты, чтобы написать приказы и распоряжения.

Каждодневная работа поглощала Романа Исидоровича целиком. Даже в письмах к жене он постоянно возвращается к ней: «…Сегодняшний день посвятил осмотру рот в санитарном отношении, а потому в сопровождении дивизионного врача ездил по ротам. Очень сожалею, что не было времени посвятить силы этому делу раньше: много мне пришлось открыть неурядиц, которые приходится теперь устранять. Между тем с каждым днем становится все теплее, и необходимо обратить усиленное внимание на санитарное состояние войск, чтобы избежать губительных эпидемических болезней. Нужно обратить также внимание и на строевое обучение войск. На днях организую стрельбу прямо с фортов и укреплений по впереди лежащей местности. Шпионство здесь процветает. Сегодня стало известно, что два служащих в порту, украв важные чертежи, скрылись. Далее напали на след каких-то двух приезжих, которые за пуд пироксилина предлагают 15 тысяч рублей…»

В таких повседневных заботах быстро проходили дни. Роман Исидорович вновь начал посещать укрепления, продолжал работу по созданию искусственных заграждений, занимался с войсками, командирами. В это время зазвучали выстрелы под Цзиньчжоу.

Передовые отряды 2-й японской армии после первого столкновения с русскими сосредоточились на высотах, окружающих изиньчжоускую долину, и остановились в ожидании подхода главных сил. Наконец 10 мая подошли все войска, и генерал Оку решил предпринять штурм русских позиций силами 1, 2 и 3-й дивизий. 5-я дивизия прикрывала атакующих с севера. Обеспечивала наступление отдельная артиллерийская бригада. Всего командующий 2-й армией бросал на штурм более 30 тысяч человек при 198 орудиях и 50 пулеметах. Все было готово к наступлению, задерживало только отсутствие канонерок боевой поддержки.

Оку, основываясь на агентурных данных, знал, что русские не намерены разворачивать главные силы у входа на Квантунский полуостров, и все же не решался начать наступление. Утром 11 мая он уже отдал приказ, но через несколько часов, когда войска начали выдвигаться на исходные рубежи, отменил его и целый день в сопровождении адъютантов и иностранных наблюдателей объезжал дивизии. Сколько раз вглядывался он в далекие очертания русских укреплений!

Русская оборона на перешейке южнее города Цзиньчжоу представляла цепь опорных пунктов, расположенных на небольших холмах с понижающимися к заливам скатами и соединенных стрелковыми траншеями. Всего было построено 13 батарей, пять редутов и три люнета. Траншеи, протянувшиеся по фронту более трех верст, рыли в два яруса, с козырьками от шрапнели и бойницами для стрелков. Перед траншеями сплошь стояли проволочные заграждения в шесть рядов кольев. В наиболее опасных местах зарыли 80 фугасов. И все-таки позиция имела существенные недостатки: фланги ее совершенно открыты для обстрела с моря; 65 орудий и десять пулеметов установлены скученно на открытых позициях; боекомплект на каждое орудие составлял не более 100–150 снарядов. В довершение всего генерал Фок, осуществлявший общее командование и имевший под началом свыше 18 тысяч солдат, выделил для обороны, по сути дела, один 5-й стрелковый полк полковника Третьякова, усиленный несколькими охотничьими командами, всего около четырех тысяч человек. Японцы превосходили русских по артиллерии в три раза, по личному составу почти в десять раз. Конечно, можно было предположить, что по мере необходимости Фок будет умело маневрировать резервами, но дальнейшие события не подтвердили этого.

В ночь на 12 мая отроги горы Самсон, густо поросшие гаоляном и чумизой, заполнили войска. Так и не дождавшись канонерок, Оку отдал повторный приказ о наступлении, и японские войска начали выдвигаться на исходные рубежи.

В 4 часа утра, с первыми лучами солнца, заговорили японские пушки. Густые колонны солдат пошли на штурм. Немедленно открыла огонь и русская артиллерия. Сила и эффективность его была настолько высока, что уже в первые полчаса японская пехота понесла тяжелые потери. Густой дым от горящих кварталов Цзиньчжоу перемешивался со сплошной стеной пыли, поднятой разрывами. В дыму белыми хлопьями рвалась шрапнель, мелькали фигурки перебегающих японцев. Скоро пехота залегла. И тогда японская артиллерия перенесла огонь на русские батареи. Началась контрбатарейная борьба. Вот тут-то и сказалось неправильное расположение русских огневых позиций. Открытые как на ладони и выстроенные колесо к колесу, русские орудия становились легкой добычей японских батарей, стрелявших с закрытых позиций. Положение усугубили появившиеся в седьмом часу японские канонерки. Под усилившимся огнем вновь поднялась в атаку японская пехота и наконец-то заняла горящий и полуразрушенный Цзиньчжоу. Успеха добилась 4-я дивизия. Правда, до основных русских позиций было еще далеко, но на левом фланге чувствовалась победа. К 11 часам утра замолчали последние русские пушки. Большая часть их была разбита, у остальных кончились снаряды. Вновь засвистели рожки, и зеленоватые мундиры японцев замелькали перед проволочными заграждениями, скучиваясь у проходов. И вновь сначала дрогнула, а потом и побежала эта масса наступающих. Теперь 4-ю дивизию остановил только ружейно-пулеметный огонь.

В плачевное положение попала 1-я дивизия японцев, наступавшая в центре. Выдвинутая несколько вперед, она пошла в атаку по открытой местности и понесла большие потери еще при сближении. Не было достигнуто даже мало-мальского успеха, и пехота надолго залегла.

И уж совсем плохо пришлось наступавшей на правом фланге 3-й дивизии. Так же, как в центре, местность здесь была совершенно открытая, а огонь русских очень плотный. В 10 часов утра в бухту Хунуэза вошли канонерская лодка «Бобр», миноносцы «Бурный» и «Бойкий». Действовали они под обшей командой командира «Бобра» капитана 2 ранга Шельтинга. Выйдя на огневую позицию, корабли открыли огонь сначала по наступающей пехоте, а потом по батареям противника. Результат был исключительный. Японские пехотные полки понесли такие потери, что не проявляли активности до конца сражения. Практически полностью была подавлена и артиллерия. Немногим более часа вели стрельбу корабли и, только расстреляв весь боекомплект, ушли в Артур. Адмирал Того после недавних неудач даже не пытался помешать русскому отряду, хотя под рукой у него совсем недалеко, у островов Эллиот, находились три броненосца, четыре крейсера и более десятка миноносцев. Впрочем, и Витгефт плохо воспользовался любезностью противника, хотя посылка даже ограниченного отряда доказала действенность фланговой поддержки сухопутной обороны.

К полудню наступление японцев окончательно выдохлось. Прекратила атаки пехота, а потом замолчала и артиллерия.

Генерал Фок находился во время боев на Тафаншанских высотах, более чем в шести верстах от передовой. Здесь располагались главные силы дивизии, готовые к немедленному вступлению в бой, но пока в деле участвовали только тяжелые орудия, с методической последовательностью посылающие снаряды на левый фланг все той же 3-й дивизии. Отсюда даже в бинокль поле боя представлялось медленно бурлящим, завешенным пылью и дымом клочком земли. Фоку скоро надоело рассматривать эту картину. Донесения адъютантов были противоречивы. Сводились они к тому, что японцы остановлены, однако и у нас значительные потери, особенно в артиллерии. Все посыльные в один голос твердили об отсутствии снарядов и просили подкреплений. Это тоже вызывало раздражение Фока. Нимало не смущаясь присутствием находившихся тут же командиров других полков, не заботясь о дальнейшем ходе боя, Фок приказал подать лошадь. В сопровождении чинов штаба едва ли не в самую критическую минуту боя командир дивизии отправился в тыл для выбора позиций на случай противодействия возможному десанту! Для общего руководства был оставлен престарелый генерал Надеин, впрочем, без права принятия решения…

Фок вернулся с рекогносцировки только к полудню, раздраженно соизволил послать первые указания полковнику Третьякову, состоявшие в приказе не отступать без его разрешения. Старик Надеин, надоедливо шамкая, требовал посылки Третьякову подкреплений, начальник штаба полковник Дмитриевский докладывал о тяжелом положении левого фланга, где японцы при поддержке флота имели успех. Немедленно Третьякову была послана вторая записка с требованием обратить внимание на левый фланг. Указание было поистине гениальным: ведь именно Третьяков сообщил об этом Фоку. Требовалось срочно послать резервы. Но Фок так и не сделал этого.

Около 2 часов дня начальник дивизии наконец рискнул посетить боевые порядки 5-го полка. И надо же такому случиться: именно в это время началась артиллерийская подготовка и пехота японцев пошла в наступление. Вновь завязался жестокий бой. Так и не встретив полковника Третьякова и не отдав ни одного распоряжения, Фок повернул назад. Долго добирался он до своего командного пункта, спасаясь от близких разрывов в оврагах, в душе кляня себя за опрометчивость и все более убеждая себя в бессмысленности дальнейшего сопротивления. Однако на КП его ждал «неприятный» сюрприз. Японцев вновь остановили, и с отступлением пришлось повременить. Но зато Фок опять ответил Третьякову отказом на просьбу о подкреплениях, а Стесселю отправил донесение, что 5-й полк не может держаться и нужно оставлять позиции. И это в три часа дня, когда японские дивизии, истекая кровью, неся большие потери, имели только частный успех, так и не заняв ни одной русской траншеи. Фок был уверен, что никто не посмеет обвинить его в трусости или бездеятельности, так как неделю назад Стессель доверительно прочитал ему указания военного министра Куропаткина, в которых прямо говорилось: «…Самое главное — это отвести своевременно генерала Фока в состав гарнизона Порт-Артура».

Садилось солнце, когда японцы, сосредоточив основные силы в полосе наступления 3-й дивизии, при поддержке четырех канонерок и полевой артиллерии предприняли отчаянную попытку прорвать русские позиции на левом фланге. Несколько рот, перебегая по береговым отмелям, пытались зайти в тыл противника…

По окончании боя генерал Оку в своем дневнике запишет:

«…Благодаря упорному сопротивлению неприятельской пехоты положение дел не изменилось до 5 часов вечера… Ввиду этого я был вынужден приказать нашей пехоте предпринять штурм позиции и овладеть ею даже высокой ценой, а нашей артиллерии было приказано пустить в ход оставшиеся снаряды… Пехота нашей первой дивизии бросилась вперед на позицию неприятеля, храбро и отважно, но благодаря жесткому фланговому огню неприятеля большое количество наших людей было убито или ранено. Положение стало критическим, так как дальнейшее наступление казалось немыслимым…»

Японская пехота, пользуясь начавшимся отливом, сумела вброд подойти менее чем на сто шагов к русским заграждениям. Около шести часов вечера враг ворвался на русские позиции. Все траншеи и блиндажи были разрушены еще утром. Остатки 5-й и 7-й рот, потерявшие в бою всех офицеров, бросились в отчаянную штыковую атаку на прорыв. Для большинства героев она стала последней. Прорваться удалось лишь нескольким стрелкам и двум артиллеристам. Через образовавшуюся в обороне брешь на позиции хлынула японская пехота. Момент этот оказался решающим. Не разобравшись толком в положении дел на левом фланге, начали отступать роты, оборонявшие фланг. Это привело к тому, что часть сил полка в центре оказалась окруженной. Как и на левом фланге, без офицеров, встречали стрелки японских пехотинцев. Стрельба прекратилась. Протяжный стон, крики и глухие удары доносились с разрушенных центральных батарей. Мелькали банники, сверкали штыки. Злобный скрежет металла прерывался глухими хлопками выстрелов. Сибиряки дрались до последнего, ни один из них не сдался в плен.

В ту же ночь по приказу Фока был оставлен в полной сохранности город Дальний. Скоро японцы дооборудуют порт, превратят его в военно-морскую базу, через которую на протяжении всей войны будут получать пополнение и боеприпасы. Прекрасно оборудованные и оставленные неразрушенными причалы порта позволят им без всяких усилий выгрузить там тяжелые 11-дюймовые гаубицы, сыгравшие едва ли не роковую роль во всей обороне крепости Порт-Артур.

Кондратенко узнал о изиньчжоуском бое около полудня и сразу поспешил с укреплений горы Высокой в штаб крепости, куда добрался только к трем часам. В штабе царили оживление и суета. Бегали, хлопали дверьми адъютанты. У коновязи толпились конвойные, посыльные казаки, крыльцо, как всегда, было забито офицерами. Стессель встретил Романа Исидоровича приветливо.

— Рад вас видеть, господа, — гремел он, вышагивая по кабинету и поминутно останавливаясь у разложенной на столе карты. Кроме Кондратенко, в комнате находились Смирнов и два генштабиста. — Извольте видеть, какая ситуация. Посыльные несут самые противоречивые сведения. Телефон неисправен, Фок доносит о невозможности сопротивления. Да и какой смысл держаться?.. Я сразу сказал, что надо отводить войска в Артур, а не терять по крохам на дальних подступах. Сами себе создаем трудности, а мне изволь и боем руководить, и отвечать за все…

Стессель вновь повернулся к столу с картой и глубокомысленно уставился на нее.

С получением первых донесений из-под Цзиньчжоу в штабе принялись отрабатывать бесчисленные варианты оборонительных боев, писались отчеты, обобщались сводки. Могучий бас начальника укрепрайона гремел по всем коридорам и комнатам. Решений никаких не принималось. Вся эта, с позволения сказать, деятельность была преступно-бессмысленной. Стессель так распалил себя, что скоро уверовал, будто именно он умело руководит боевыми действиями войск, сражающихся за несколько десятков верст от его штаба. На самом деле все его руководство заключалось в единственном распоряжении о немедленном введении в действие 6-дюймовой пушки Канэ, будто она могла сколько-нибудь серьезно повлиять на ход дела. Да и это распоряжение не могло быть выполненным — пушку так и не успели установить к началу боя…

Кондратенко подошел к лежавшей на столе карте. Ему хватило беглого взгляда, чтобы понять всю серьезность положения. Волнуясь и глотая слова, он стал просить Стесселя разрешить ему выдвинуть свои войска на помощь, но скоро понял, что у него есть свое решение, которое он считает незыблемым.

Стессель, примирительно улыбаясь, тронул генерала за рукав:

— Полноте, Роман Исидорович, зная вашу горячность и деловитость, я другого от вас и не ждал. Но какие тут контратаки?.. Не до жиру, быть бы живу. Я уже послал одну телеграмму об отходе, но слишком категоричную. Сейчас начальник штаба готовит новую, а вы пока познакомьтесь с прежней.

Стессель протянул руку, и тут же в нее услужливо была вложена копия бланка. Кондратенко взял телеграмму, перед глазами запрыгали фразы: «…Надо организовать обстоятельный отход, для чего все орудия и снаряды, возможные для перевозки, надо, пользуясь прекращением огня и ночью, спустить и нагрузить на поезда…»

Роман Исидорович понял, что убеждать здесь кого-нибудь бессмысленно.

В штабе крепости до сих пор не знали, что ни снарядов, ни исправных орудий у защитников позиций не осталось, что под Цзиньчжоу наступил самый ответственный момент и истекающие кровью солдаты врукопашную отражают отчаянные атаки японцев. Зато твердо знали: надо отводить войска, и как можно скорее. Неудивительно, что Фок, отдавая приказ об отходе и оставлении порта Дальний без предварительных команд из крепости, был уверен, что все сойдет ему с рук.

Стессель вместе со своим штабом вполне серьезно готовился встретить Оку уже у стен крепости.

Но делать этого в ближайшее время так и не пришлось. Оку и не думал преследовать русские войска. Он опасался контратак. Беспокоил его и тыл, где разворачивалась многотысячная армия Куропаткина. Японская разведка, допустившая в преддверии изиньчжоуской операции немало промахов, наконец получила весьма ценные сведения: русские готовят специальный корпус для деблокады Порт-Артура. Данные разведки требовали проверки, но японский генштаб уже принял решение о переброске трех дивизий армии Оку на север. Для действий против Порт-Артура спешно формировалась 3-я армия, ядром которой явилась 1-я дивизия армии Оку, так славно «отличившаяся» под Цзиньчжоу. Японцы на линии гор Анзысань — Тейсанцы перешли к обороне и приступили к укреплению позиций.

После падения Цзиньчжоу стала очевидна угроза Порт-Артуру. Флот ввиду продолжавшегося ремонта броненосцев к выходу в море не был готов. В этих условиях Алексеев предложил Куропаткину активизировать действия по оказанию помощи артурскому гарнизону. Алексеева прежде всего беспокоил флот. Но Куропаткин, проводивший нелепую тактику накапливания сил, панически боялся отвлечения хоть каких японских войск от Порт-Артура и всячески затягивал начало операции. Началось изучение обстановки, подтягивание резервов, между штабами развернулась утомительная переписка. А время шло. Наконец операция началась. Но здесь Куропаткин остался верен себе. Несмотря на обращение Алексеева к царю с просьбой выделить на ее проведение не менее 48 батальонов пехоты и последовавший за этим высочайший приказ, Куропаткин послал на деблокаду Порт-Артура только корпус генерал-лейтенанта Г. К. Штакельберга, состоявший из 26 батальонов пехоты, 19 казачьих сотен при 96 орудиях. Корпус имел задачу овладеть изиньчжоускими позициями с дальнейшим наступлением в сторону Порт-Артура. Но у Штакельберга были и личные указания Куропаткина на ведение боя: «Если… придется встретить превосходные силы, то бой не должен быть доведен до решительного удара, и, во всяком случае, резервы никоим образом не должны быть введены в дело до тех пор, пока не будет совершенно выяснено положение…»

23 мая Штакельберг выдвинулся к Вафангоу. Пока авангард из шести батальонов при восьми орудиях продвигался вперед, он приказал к югу от станции, на склонах высот, подготовить позицию на случай оборонительного боя. По меньшей мере удивительно для отряда, направляющегося на выручку блокированной крепости, если не учитывать, что командир корпуса прежде всего выполнял указания Куропаткина. Но даже эти позиции подготовили из рук вон плохо. Окопы для артиллерии не имели маскировки. Для стрелков же просто отрыли маленькие ровики. Опорных пунктов не было. Да и позиция не соответствовала силам отряда. Перед фронтом ее была гористая местность, неудобная для маневрирования войсками. Правый фланг упирался в холмы, покрытые рощами. Алексеев вновь обратился к царю с просьбой усилить корпус Штакельберга и довести его численность до четырех дивизий. Однако было уже поздно. В Южной Маньчжурии появилась армия Оку. Генерал Оку, узнав, что против него действует не вся Маньчжурская армия, а всего только корпус, перешел в наступление и 31 мая отбросил русский авангард к Вафангоу. Штакельберг приказал занять для обороны заранее подготовленные позиции.

На следующий день с рассветом японцы двумя колоннами при поддержке артиллерии начали наступление. В бой Оку бросил до дивизии пехоты. Русские батареи, стоявшие на открытых позициях, к полудню понесли тяжелые потери. Японская пехота подошла к траншеям оборонявшихся на несколько сот шагов, но дальше продвинуться не смогла. Остановленные ружейно-пулеметным огнем, японцы сначала залегли, а потом побежали.

Частный успех окрылил русские войска. Приказ о наступлении на рассвете 2 июня солдаты и офицеры корпуса восприняли как должное. Но Штакельберг, отдавая этот приказ, имел в кармане только что полученную директиву Куропаткина, которую и считал основным документом. В директиве, в частности, говорилось: «…в случае одержания вами победы в этом сражении не преследовать неприятеля со всеми силами корпуса ввиду того, что объединивший свои силы генерал Куроки может легко отрезать вам сообщение с главными силами армии».

Генерал Оку тоже решил атаковать русских, но теперь всеми силами.

Завязавшийся в 6 часов утра бой явился наглядной иллюстрацией того, как не надо воевать. Начальники двух атакующих колонн русских — генерал Гренгросс (бывший начальник Кондратенко по штабу Приамурского округа) и генерал А. Гласко — так и не сумели договориться о времени и способе совместных действий. В результате, когда 1-я Восточно-Сибирская дивизия Гренгросса разворачивалась для наступления, бригада Гласко только поднялась с бивака.

Японцы начали бой с обхода нашего правого фланга силами одной дивизии и скоро добились успеха, русские войска частью готовились к атаке, а частью вообще не выдвинулись на исходные рубежи. Кавалерия под командованием генерала А. В. Самсонова, будущего героя войны 1914 года, предприняла еще в пять часов утра поиск, но, остановленная превосходящими силами наступающих японцев, была вынуждена, спешившись, под сильным ружейным огнем отойти к деревне Лункано. Позже конница примет участие в лихой контратаке русских резервов, но контратака успеха иметь не будет. Русские солдаты, как и под Цзиньчжоу, воевали стойко. Только безграмотная диспозиция и полное отсутствие управления привели к очередному поражению.

В Порт-Артуре узнают о поражении под Вафангоу много позже, а первые дни после изиньчжоуского боя прошли в бесконечных спорах и совещаниях.

На следующий день после оставления Цзиньчжоу Витгефт собрал совещание флагманов и командиров кораблей первого ранга. В связи с резко изменившейся обстановкой на Квантунском полуострове встал вопрос о дальнейших действиях флота. Совещание должно было решить: выходить эскадре в море для ведения активных действий или же оставаться в Артуре и помогать его защите до последней возможности и только в самый критический момент попытаться прорваться в море?

Большинством голосов было принято решение оставаться в Порт-Артуре и оборонять крепость. Правда, предполагалось в критический момент для обороны выйти в открытое море и прорываться во Владивосток. Однако уже на этом совещании стало ясно, что при такой постановке вопроса идея прорыва была абсурдной, ибо, отдав все силы обороне, эскадра, обескровленная и ослабленная, вряд ли сможет успешно противостоять японскому флоту. Раздавались на совещании и здравые голоса, но их никто не услышал. За выход в море выступили командир броненосца «Ретвизан» капитан 1 ранга Щенснович и командир «Севастополя» капитан 2 ранга Эссен. Особенно страстно отстаивал свои позиции самый молодой из командиров броненосцев, любимец и выдвиженец Макарова Эссен:

— Флот непременно должен выйти в море, едва суда будут исправлены. Мы сделали все, что смогли, для сухопутной обороны Порт-Артура, свезя судовую артиллерию на береговые форты, дав личный состав для них и поставив минные заграждения. Флот, находясь в море, принесет для зашиты Артура несравненно больше пользы, так как не даст неприятелю возможности выбросить на берег большую армию…

Но горячился он напрасно. Большинство было против, а Витгефт не принимал самостоятельных решений.

После совещания Эссен еще не раз обращался к командующему с рапортами. Однако их оставляли без внимания. Как, впрочем, и все другие здравые предложения молодых офицеров. Если флагманы в большинстве были за пассивные действия, то столь же единодушно младшие офицеры эскадры поддерживали Эссена. Многие из них обращались к Витгефту с письмами, рапортами. Даже его флаг-офицер лейтенант Азарьев представил докладную записку, суть которой состояла в том, что флот должен быть готов в любую минуту выйти в открытое море на соединение с Владивостокским отрядом. В противном случае, убеждал Азарьев, можно потерять не только Порт-Артур, но и флот.

Как ни странно, молодой лейтенант учил умудренного опытом начальника по-государственному распоряжаться флотом.

«…Если считать, что в Артуре флот принес и приносит большую пользу, то, быть может, еще большая задача ожидает его впереди, и государство наконец потребует от него сохранения своей родной земли, территории, действительно неразрывно связанной с Россией», — писал Азарьев.

Витгефт не придал этой записке никакого значения. В Артуре после гибели Макарова окончательно забыли, что крепость создавалась как база флота, а не наоборот. Не понимал этого и Витгефт. Наместник не мешал адмиралу, и только после провала операции по деблокаде Порт-Артура Алексеев понял — эскадру надо уводить из Артура, чтобы сохранить хоть часть сил на море. В Артур полетели одна за одной телеграммы:

«…Надо флоту, защищая крепость, готовиться к последней крайности — выйти в море для решительного боя с неприятелем, разбить его и продолжить путь во Владивосток».

Далее телеграммы становились все категоричнее:

«…Как только все суда будут готовы и представится первый благоприятный момент для выхода эскадры против ослабленного ныне на море неприятеля, решайте этот важный и серьезный шаг без колебаний».

Это указание следовало понимать как руководство к действию. Витгефту ничего другого не оставалось делать. 7 июня в утренней порт-артурской газете обыватели читали:

ПРИКАЗ № 177

г. ПОРТ-АРТУР

7 июня 1904 г.

Эскадра, окончив исправление судов, поврежденных коварным врагом еще до объявления войны, теперь выходит в море по приказанию наместника, чтобы помочь сухопутным боевым силам защищать Артур. С помощью Бога и Святого Николая-чудотворца, покровителя моряков, постараемся выполнить наш долг совести и присяги перед государем и разбить неприятеля, ослабленного гибелью на наших минных полях его судов. Маленькая лодка «Бобр» показала 13 мая (во время изиньчжоуского боя) пример того, что можно сделать даже при самых тяжелых обстоятельствах. Да поможет нам Бог.

Сообщение сенсационное, ибо в Артуре уже давно смирились с бездеятельностью флота. Правда, появление в открытой печати оперативного документа было более чем удивительно, если не сказать преступно, но на эту мелочь никто не обратил внимания.

Но и после приказа эскадра оставалась на внутреннем рейде. Витгефт, имея преимущество в главных силах, не решался выйти в море. Алексеев сообщил, что для отвлечения части сил он активизирует Владивостокский отряд крейсеров, и теперь в Артуре ждали ободряющих известий.

Владивостокский отряд 2 июня произвел поиск в Японском море. Крейсера «Громобой», «Россия» и «Рюрик» под обшей командой вице-адмирала Безобразова близ Симоносекского пролива потопили один за другим три японских транспорта, шедших с войсками и осадной артиллерией для Ноги. В это же время отряд миноносцев потопил несколько шхун. Но поиск этот был настолько скоротечен, что Того не успел подтянуть силы в Японском море. Крейсера ушли во Владивосток. Произошло это 6 июня, за сутки до выхода приказа № 177.

Поэтому, когда ранним утром 10 июня порт-артурская эскадра вышла в море, Того мог не опасаться удара с тыла. На внешний рейд корабли — отряд состоял из шести броненосцев, пяти крейсеров и десяти миноносцев — вышли сравнительно быстро, но дальше началось траление рейда, фарватеров. В открытое море эскадра выбралась только после полудня. Тралящий караван повернул в Порт-Артур. Корабли взяли курс на острова Эллиот, куда предполагали выйти на следующий день для решительного боя с основными силами противника. Но судьбе было угодно ускорить события. В 20 милях от берега около 5 часов вечера в поле видимости появились основные силы японцев. Вице-адмирал X. Того, пользуясь нерешительностью и медлительностью Витгефта, сумел собрать в кулак разбросанные по Желтому морю корабли и вывел против русской эскадры пять броненосцев, 13 крейсеров и 30 миноносцев. Преимущество русской эскадры растаяло на глазах. И все-таки русские, обладая преимуществом в броненосцах, имели шансы на успех, если бы заняли более выгодную позицию. К сожалению, эскадрой командовал не Макаров, а слабовольный, не очень хорошо владеющий тактикой адмирал. Корабли еще не закончили маневр готовности к бою, как, к удивлению всей эскадры, над флагманским броненосцем «Цесаревич» взвился сигнал: «Идти за мной в Артур». «Цесаревич» медленно повернул и лег на обратный курс. За ним последовали «Ретвизан», «Победа» и остальные корабли.

Того был удивлен таким странным маневром русской эскадры, но виду не подал. Не скрывая довольной улыбки, он принимал поздравления окружавших его офицеров штаба. Быстро темнело. Посылать вдогонку русским большие корабли адмирал и не думал. Ведь он и так без единого выстрела заставил Витгефта повернуть в Артур.

Зато миноносцы волчьей стаей бросились за отступающими, и скоро на русских кораблях забили дробь-тревогу минной атаки.

Отбиваясь в темноте от миноносцев, бесславно вернулась эскадра в Артур. Болью и горечью наполнялись сердца матросов и младших офицеров при виде отступающих кораблей. Позорный поход закончился тем, что возле Порт-Артура наткнулся на мину и получил незначительные повреждения броненосец «Севастополь». Своим ходом дошел он до бухты Белый Волк и остаток ночи отбивался от японских миноносцев. Атаки их были малоэффективны. Из сорока выпущенных по русским кораблям торпед в цель попала только одна — угодила в свой же миноносец «Чидори».

Флот еще раз не выполнил своего предназначения. О том, насколько важны были его активные действия, говорит тот факт, что даже этот бесславный выход навел панику на японский генеральный штаб, который немедленно отменил и перенес на более поздний срок Ляоянскую наступательную операцию.

Неурядицы, отсутствие единого мнения, бесконечные споры коснулись и крепости. Для Кондратенко настала трудная полоса жизни. Приходилось вместо серьезного дела заниматься уговорами старших начальников. То с ним не соглашался Стессель, то против выступал комендант Смирнов. К тому времени два этих артурских «военных гения» настолько ненавидели друг друга, что любое решение одного вызывало у другого желание поступить с точностью до наоборот. Нетрудно себе представить, как эти взаимоотношения начальников сказывались на деле обороны крепости и в каких условиях приходилось работать Кондратенко.

После цзиньчжоуского боя Стессель направил Фоку телеграмму с требованием побыстрее отводить войска в крепость. Потом вторую, третью… Фок, впрочем, не нуждался в подобных указаниях. Он еще раньше приказал отступать к Волчьим горам. Кондратенко не переставал убеждать Стесселя в безрассудности такого решения.

— Ваше превосходительство, — уговаривал он напыщенного начальника, — вам известно, что Волчьи горы в семи-восьми верстах от крепости, и оставаться на этой позиции сейчас, когда мы не готовы к отражению штурма, просто опасно. Занять передовую позицию в 15–19 верстах, вот что для нас сейчас важно…

Роман Исидорович наконец подобрал ключик к Стесселю. Всякое напоминание об опасности делало бравого начальника укрепрайона совершенно растерянным и безвольным.

— Да, да, Роман Исидорович, именно. Японца нельзя близко подпускать. Сейчас же отдаю распоряжение Фоку, а вас прошу оказать ему помощь.

— Части моей дивизии уже на марше, — коротко доложил Кондратенко. — Прошу у вашего превосходительства разрешения о выезде на передовые позиции…

— Нет, нет! И не думайте. Я без вас сейчас как без рук.

Кондратенко спрятал улыбку в густых усах:

— Сейчас там на редкость спокойно. Мы могли бы вместе побывать на рубежах. Представляете, как воодушевит ваше присутствие офицеров и нижних чинов.

Стессель задумался: «А что? Стоит съездить… Нужно поднять дух солдат… Фок докладывал, что уже давно никакой стрельбы нет…»

Войска занимали передовую позицию, которая представляла собой протянувшуюся поперек Квантунского полуострова прерывистую линию высоких сопок с несколькими характерными вершинами: Куинсан, Юпилаза, высоты 139 и 178. Вся линия гор пересекалась Лувантанской долиной, правый крутой берег которой назывался Зеленые горы. До войны об этой позиции не говорили совсем, и только Кондратенко в своем первом докладе обратил внимание на ее преимущества. Действительно, Зеленые горы нельзя обойти, трудно атаковать, с них возможен хороший обстрел с созданием сплошной зоны перекрестного огня.

После цзиньчжоуского боя и отхода к Волчьим горам позиция была занята охотничьими командами, наблюдавшими за действиями японцев, а когда Кондратенко уговорил Стесселя вывести войска на передовые рубежи, началось ее укрепление. Охотничьи команды усиливались частями пехоты и артиллерии. В итоге позицию заняли девять батальонов, 16 охотничьих команд при 38 орудиях и восьми пулеметах. Резерв из шести батальонов и 32 орудий оставался на Волчьих горах. Наибольшее количество войск, занимающих передовую горную позицию, было сосредоточено на левом фланге — от высоты 139 до Иченазы. Этот участок занимали части Фока. Сюда же он стянул всю артиллерию. На правом фланге, где разместились части 7-й дивизии, не было ни одного скорострельного орудия.

13 июня после ожесточенной артиллерийской подготовки японцы перешли в решительное наступление против правого фланга русской позиции. Наступление поддерживали с моря два крейсера и 16 миноносцев. Правда, скоро в бухту Лувантан вошли русские крейсера «Новик» и «Всадник», канонерки «Отважный», «Гремящий», «Бобр», 14 миноносцев, которые, отогнав японцев, в свою очередь, стали обстреливать фланг японских позиций. Ушел русский отряд, только расстреляв все снаряды, к тому же и к японцам подошло подкрепление в количестве пяти крейсеров.

11-я японская дивизия обрушилась на три батальона и пять охотничьих команд, занимавших здесь оборону, сбила их с высот Уайцелаза и 131 и атаковала Куинсан. Командующий 3-й армией японский генерал Ноги не без оснований считал, что, пока Куинсан в руках русских, порт Дальний только формально можно считать своим, настолько хорошо он оттуда просматривался.

К 9 часам утра японцы достигли подножия горы, а примерно через час началась сама атака Куинсана. Позиции на горе обороняла только рота стрелков с несколькими орудиями. Несмотря на это, японцы несли большие потери. Сибиряки стояли насмерть. Склоны горы постепенно покрывались зелеными фигурами убитых японцев. Весь день продолжался неравный бой. Японцам наконец удалось подвести на расстояние двух верст свою батарею, которая с большим трудом подавила последнюю исправную пушку на русских позициях. Но и тогда наступающие колонны были встречены губительным ружейно-пулеметным огнем. И только после того как правые колонны японцев заняли высоты значительно севернее Куинсана и установили на них свои батареи, их фланговый огонь стал приносить результаты. Сплошная стена огня и пыли стояла над горой. Сибиряки готовились к последней штыковой контратаке, когда пришел приказ Фока оставить позицию. Вслед за Куинсаном были очищены и Зеленые горы.

Оставление этой позиции грозило тем, что японцы, пройдя Лувантанской долиной, могли отрезать 4-ю дивизию от 7-й. Надо было срочно принимать меры, но Фок и не думал контратаковать. Однако теперь на позициях были и части 7-й дивизии.

Кондратенко, получив известие о прорыве японцев, немедленно дал указание на усиление правого фланга. Туда была послана скорострельная артиллерия, с поддержкой которой 26-й полк его дивизии начал подготовку к контратаке. Сам он направился в штаб Стесселя, где заявил, что немедленно отбывает на позиции и, помня обещание последнего, надеется сопровождать генерала на перевалы.

Стессель, привыкший к спокойному, рассудительному тону Кондратенко, воспринял предложение как продолжение давнего разговора. Кроме того, события последних дней требовали немедленной встречи с Фоком.

После цзиньчжоуского боя генерал Смирнов сумел довести через двух офицеров Генерального штаба, капитанов Одинцова и Ромейко-Гурко, до сведения Куропаткина и Алексеева о множестве нелепостей в полководческой деятельности начальника Квантунского укрепрайона. Куропаткин по некоторым данным и особенно донесениям Стесселя и сам понял, что последний просто не соответствует выпавшей на его долю задаче, и доклад прибывших из осажденной крепости офицеров только ускорил принятие решительных мер. Получив согласие Алексеева, Куропаткин послал Стесселю 5 и 7 июня телеграммы, а затем и письмо, в которых предписывал сдать командование Смирнову, а самому прибыть в армию для получения нового назначения.

Вот это письмо и волновало сейчас более всего Стесселя, так что отказываться от предложения Кондратенко было нельзя. Телеграммы вместе с копиями для Смирнова попали в руки начальника штаба укрепрайона полковника Рейса, с ними можно было погодить, а что делать с письмом — мог посоветовать только Фок…

«Да, надо ехать, — думал он, глядя на генерала Кондратенко. — Эта поездка в войска сейчас, как никогда, кстати. Да и стрельбы пока особой нет». Подведя такой итог, он сразу успокоился.

— Полковник Рейс, через полтора часа отправляемся на перевалы. Подготовьте поезд. Меня сопровождают генералы Кондратенко и Никитин.

Полтора часа затянулись почти на целый день. Пока готовили вагон для Стесселя, пока подбирали конвой и путевую бригаду, пока спешным порядком разрабатывали карту, Роман Исидорович не находил себе места. Он уже не раз обругал себя за то, что пригласил Стесселя. Кондратенко понимал, что скорее всего никаких толковых указаний от начальника не получит, но втайне надеялся на его поддержку в неминуемом споре с Фоком. Наконец, волновало и то, что предстоял первый в жизни бой. То дело, ради которого он столько учился, для которого едва ли не всю сознательную жизнь готовил себя, приближалось. Он уже дважды побывал в крепости у стрелков 28-го полка, изучил карту со своим начальником штаба Науменко (он тоже ехал с ним), но время как будто остановилось.

Наконец к вечеру поезд тронулся. В салоне Стесселя сразу принялись за ужин, но Кондратенко там долго не задержался. Остаток пути он провел с начальником штаба, пытаясь по карте вникнуть в обстановку на перевалах.

Прибыли на позиции 20-го днем, а утром 26-й полк дивизии Кондратенко, усиленный артиллерией, сбил японцев с Зеленых гор и занял высоту 193.

Кондратенко, едва поезд прибыл на разъезд 11-й версты, хотел отправиться в полк, но состав встречал Фок со своим штабом, и началась обычная церемония — представление, доклады, разговоры о неудачах Штакельберга…

Роман Исидорович в общий разговор не вступал, а пытался расспросить начальника штаба 4-й дивизии полковника Дмитриевского о положении на фронте. Докладывал тот толково.

— Евгений Николаевич, — повернулся Кондратенко к своему начальнику штаба, — попрошу освежить обстановку на карте, да и пора к своим…

Через полчаса Науменко доложил, что разрабатывать карту тяжело, так как она окончательно устарела.

— Ну что же, значит, тем более пора на месте разбираться, — прервал его Роман Исидорович, — пойду убеждать Стесселя.

Трудно сказать, сколько бы сил пришлось для этого приложить, если бы не Фок. Начальник 4-й дивизии, казалось, только искал повода для ссоры с Кондратенко — сразу принял его предложение в штыки. Но Роман Исидорович не думал уступать. Началась перепалка, коней которой положил Стессель, приказав составу двигаться. Поезд прошел еще пару верст и стал. Дальше надо было двигаться верхом. Разгрузка лошадей из теплушек затягивалась. Кондратенко решил не дожидаться, а ехать к себе. Стессель не возражал. Он давно хотел остаться с Фоком наедине — карман его мундира жгло письмо Куропаткина, требующее разговора с другом.

Через минуту Кондратенко уже был на лошади и в сопровождении Науменко, адъютанта и двух казаков скрылся в густой пыли.

До позиций 26-го полка добрались к вечеру. По дороге Роман Исидорович несколько раз сворачивал к линии русских окопов, пытаясь разобраться в обстановке, но видимость была плохая, и только с горы Большая сопка открылась прекрасная перспектива всей русской позиции. Просматривались хорошо и японцы. На их переднем крае стояла тишина, а вот в лагере, расположенном недалеко от Дальнего, жизнь бурлила вовсю.

Науменко с адъютантом поручиком Ерофеевым немного поотстали и не заметили, как генерал спустился вниз к линии окопов. Окопы прерывистыми змейками тянулись по возвышенностям. Появление всадника вызвало оживление не только среди русских стрелков, но и у японцев. Так что когда Науменко с Ерофеевым догнали генерала, вокруг него посвистывали пули.

У наблюдательного пункта на закрытых позициях батареи Кондратенко задержался.

— Как японцы? Поручик! — крикнул он подбежавшему с докладом артиллеристу и, спешившись, первым пошел к наблюдательной площадке.

Поручик, придерживая одной рукой шашку, другой — прыгающую на голове фуражку, едва поспевал за ним и, захлебываясь, бубнил что-то.

Когда Науменко взобрался на площадку, Кондратенко уже отошел от бойницы и, пристроившись с блокнотом, что-то быстро писал. Науменко всякий раз восхищался той энергией, юношеским задором, которые излучал генерал при приближении стоящего дела. При этом подполковник чувствуя, что и сам заражается энергией. Сегодня генерал просто светился.

— Евгений Николаевич, есть идея, — обратился он к подошедшему Науменко, — больше нигде не останавливаемся, двигаем прямо к Семенову, а если и там такая же обстановка, начинаем наступать. Вы только послушайте этого поручика, сверьте наши карты с действительностью. Тут совершенно ясно, что надо отбивать Куинсан.

Науменко долго рассматривал в бинокль японские позиции и осторожно заметил:

— Ваше превосходительство, я думаю, шанс есть…

— Именно шанс, и только шанс. Видите, начинают подтягивать силы. Надо опередить японцев. Возьмем Куинсан, тогда — вперед, на Дальний. Если нам не помогла маньчжурская армия, то мы поможем ей.

На позициях 26-го полка чувствовалась кондратенковская выучка. Оставленные несколько дней назад, а теперь вновь отбитые окопы спешно укреплялись. Готовые закрытые позиции для артиллеристов приводились в порядок. После недавнего успешного боя настроение солдат и офицеров было прекрасное.

Оценив обстановку, Кондратенко сразу же стал собираться к Стесселю.

— Вы, полковник, — повернулся он к Семенову, — к ночи будьте готовы. Попробую добиться, чтобы вас поддержал хотя бы еще полк. Да, не забудьте моей записки к морякам, только отправьте ее тихо. Упаси бог, если она попадет к Стесселю или Фоку! Конец всему делу…

Кроме отработки плана операции, которая была возложена на Науменко, Кондратенко написал письмо командующему эскадрой с просьбой выделить отряд кораблей для содействия наступлению на Дальний.

«Желательно в этой операции не меньше трех-пяти судов подвижной береговой обороны, канонерок и крейсеров, при одновременном ударе всеми бронированными отрядами на Дальний с моря…» — писал он Витгефту.

У Стесселя Кондратенко просил артиллерию для поддержки атаки и 25-й или 27-й полк своей дивизии. Он понимал, что опаздывает. Японцы успели укрепиться на Куинсане, а наша скорострельная артиллерия, имея только шрапнель, не могла нанести значительный урон укрытой живой силе. И все-таки в ночь на 22 июня он лично повел в бой 26-й полк. Впервые участвуя в бою, Роман Исидорович проявил столько хладнокровия и мужества, что заставил говорить о себе и офицеров, и солдат. Поднимая людей в атаку, он быстро крестился и, бросив короткое «Ну, братцы, с Богом!», первым лез на бруствер. Не было в полку человека, который бы в этих скоротечных атаках не желал оказаться рядом с ним. Стрелки быстро, обгоняя маленького хромающего генерала, создавали вокруг него живую стену, чтобы защитить любимого командира.