Глава 2 Нетландия

Глава 2

Нетландия

Из своего окна я вижу, как пелена тумана опускается на Шварцвальд, окутывая древний черный лес мифической аурой – прямо как в сказках. Становится нетрудно вообразить себе заблудившуюся маленькую девочку в красном капюшоне или принцессу с белоснежной кожей, скрывающуюся в логове своих новых друзей – гномов. Это страна братьев Гримм и мое новое пристанище в Германии. Именно отсюда я собираюсь начать изучение истории братьев Герингов.

Я живу в коммунальном доме в неправдоподобно живописном районе Вире на окраине Фрайбурга, волшебного города, ютящегося между французской и швейцарской границами. Если захочу, я могу позавтракать в Германии, пообедать в Швейцарии и поужинать во Франции. Это место – своеобразная Нетландия для хиппи, зеленых, панков, преисполненных идеализма студентов в палестинских платках или просто тех, кто пытается убежать от жестоких реалий внешнего мира. Внутри этого уютного пристанища они проводят жизнь в блаженной отстраненности от всех зол и обязательств “взрослого” мира.

Когда я впервые собирался в этот старинный университетский городок, я представлял, что попаду в академическую среду, производящую на свет новых Фридрихов Ницше, Гюнтеров Грассов и Карлов Марксов. Но быстро убедился, что за вычетом другого языка и отсутствия “греческих” братств во Фрайбурге царит та же атмосфера – “мы все одна большая (алкогольная) семья”, – что и в обители Университета штата Пенсильвания, Счастливой долине – последнем университетском городке, где я провел год в качестве студента по обмену. И хотя европейской искушенности, к которой я намеревался приобщиться, я так и не нашел, у Фрайбурга множество других плюсов, начиная с “Егермейстера” дешевле чем по евро за стопку.

* * *

Чтобы на что-то жить и иметь какие-то деньги для исследований, я устраиваюсь в местный ирландский паб. О такой работе можно только мечтать, но есть один минус: управляющая заведением отдает мне всего лишь несколько смен в неделю. В результате я вынужден сделаться невольным вегетарианцем. В моем рационе преобладают углеводы: картофельное пюре, “вживую” и из пакетиков, макароны, лапша и прочее тесто. Что там диета Аткинса – за шесть месяцев я потерял десять кило.

Однако если работа не вполне покрывает мои финансовые нужды, она более чем удовлетворяет меня по части трепа и приключений – craic, как ирландцы называют веселое времяпрепровождение. Штат и постоянные клиенты паба – разношерстая толпа чужестранцев. Ирландцы, новозеландцы, шотландцы, русские, канадцы, англичане, испанцы, валлийцы, южноафриканцы, американцы, австралийцы, и у каждого своя эмигрантская история: прошлая жизнь, оставленная жена, невыносимые родители или даже ордер на арест, от которого они теперь скрываются. И этот паб в центре фрайбургской Нетландии – их неофициальное посольство, их дом и приемная семья, где они утешаются взаимной необязательностью отношений, общим языком, совместными возлияниями и прежде всего – коллективным юмором. Это место посреди кажущегося излишне насупленным тевтонского мира позволяет им сохранять какое-то подобие умственного здоровья. Правда, употребив в очередную ночь достаточное количество немецкого пива, они все равно начинают сходить с ума.

По крайней мере, именно такие мысли отражаются на каменеющих лицах забредающих в паб немецких посетителей. Когда по субботам завсегдатаи, уже опрокинувшие в себя полдекалитра, пляшут и поют на стойке, сидящие в зале немцы, уставившись на этих безумных Ausl?nder (иностранцев), тихонько потягивают какао, Kiba (вишнево-банановый сок) или неподражаемый Bananenweizen (смесь пшеничного пива с банановым нектаром). За полгода я так и не привык, что молодые люди двадцати с чем-то лет могут отдавать предпочтение горячему какао (политому взбитыми сливками и никак иначе) в полночь с субботы на воскресенье… в ирландском пабе!

* * *

Неподалеку от меня, на Гетештрассе, в полном соответствии с названием улицы, расцветает немецкий архитектурный романтизм. Прогуляйтесь по Гетештрассе, и вы встретите роскошные городские особняки, напоминающие нью-йоркские “браунстоуны”, только гораздо меньше и старомодней. Шпили и остроконечные фронтоны, поднимающиеся от плоских крыш, величественные балконы на фоне пастельных фасадов, очерченных кирпичной кладкой по углам. Все, чего здесь не хватает, это позолоченные экипажи, из которых выходили бы состоятельные горожане в напудренных париках. Однако не следует обманываться фасадами и архитектурой, этим зданиям не так много лет, как кажется.

На самом деле, за исключением мюнстера (собора), почти все постройки в центре Фрайбурга – послевоенные. Дело в том, что Фрайбург испытал на себе главные последствия двух крупных “оплошностей” Второй мировой – первой они обязаны собственным горе-воякам, а второй – их коллегам по ту сторону фронта. 10 мая 1940 года плотные серые тучи заволокли Шварцвальд: школьники играли в школьных дворах, местные крестьяне торговали привезенным товаром на Соборной площади, в квартале Штрулингер только что отзвонили колокола церкви Сердца Иисуса, и в этот момент на окрестности Hauptbahnhof (центрального железнодорожного вокзала) пролился смертельный дождь из крупповских снарядов. Странным образом не зазвучало не одной предупредительной сирены. Не было никаких оповещений со стороны властей, никаких знаков грядущего налета. С чего бы было волноваться горожанам, услышавшим негромкий рев своих “хайнкелей” He 111 и увидевшим, как из облаков появляются крылья с черно-белым “балкенкройцем”? Люфтваффе или не люфтваффе, но пятьдесят семь фрайбуржцев в этот ужасный весенний день перестали быть фрайбуржцами, в том числе двадцать два ребенка. По чьей вине? Кто-то ссылается на плохую видимость и несовершенную навигационную технику. Другие говорят о рьяных немецких летчиках, которые так хотели порадовать фюрера первым авиаударом по врагу, что приняли немецкий Фрайбург за французский Дижон. А кому-то хватило смелости обвинить во всем “проклятых томми”, примчавшихся с того берега Ламанша, – “кому-то” в данном случае означает “министру пропаганды Геббельсу”.

Через четыре с лишним года произошла вторая оплошность, и ответственность за нее уже можно было официально возложить на “проклятых томми”. Получив ложные данные о том, что крупное немецкое соединение должно быть переброшено из Фрайбурга, 27 и 28 ноября 1944 года четыреста сорок один бомбардировщик Королевских ВВС обрушил на город тысячу девятьсот тонн британской стали, согласно плану – чтобы поразить его железнодорожную инфраструктуру. Получилось, правда, что в состав этой инфраструктуры входили также жилые дома, церкви, книжные магазины, рестораны, пекарни, кафе, парки, университетские корпуса, школы – весь городской центр за единственным исключением самой высокой постройки во Фрайбурге, величественного собора, и сейчас являющегося доминантой городского пейзажа. По окончании бомбежки храм Божий остался стоять посреди руин одиноким вызовом, как бы показывая средний палец Уинстону Черчиллю.

В отличие от предыдущего налета на этот раз горожане получили какое-то подобие предостережения. Но не сигналы воздушной тревоги и не радиообъявления первыми заставили большинство из них отправиться в укрытия. Первым был одинокий селезень, всего лишь птица, но птица, по-видимому, наделенная одновременно даром ясновидения, авторитетом и способностью убеждать. Прежде чем кто-либо мог увидеть или услышать первый британский бомбардировщик – по крайней мере, кто-либо из людей, – этот селезень забил крыльями, громко заклекотал, глядя вверх, и стал производить такой шум своими движениями, что все, кто находился поблизости, обратили на него внимание и заторопились в убежища. По этой причине многие фрайбуржцы смогли пережить авиаудар. Останки же их смелого пернатого земляка потом обнаружили в куче развалин.

Сразу за границей Альтштадта, улицей Леопольдринг, если перейти ее по пешеходному мосту и спуститься в парк Штадтгартен, пройти мимо фуникулера, который может отвезти вас на вершину Шлоссберга, и мимо амфитеатра с треугольной крышей, посреди пруда, населенного фонтанами-грибками, можно увидеть черную мраморную скульптуру, запечатлевшую знаменитого селезня в его судьбоносную минуту – выгнувшегося клювом к небесам и выкрикивающего свое грозное предупреждение. “Божье создание сетует, упрекает и предостерегает”, – высечено на основании статуи.

Этими же словами с полным правом можно было бы надписать статую Альберту Герингу, если бы такая существовала. Подобно фрайбургскому селезню Альберт умел нутром чувствовал надвигающуюся опасность и был движим стремлением защищать тех, кто ей подвергался. Он жил в Мюнхене, на родине нацизма. Он посещал те же университетские аудитории, что и Гиммлер, и был свидетелем самых первых шагов зарождающегося националистического движения среди студентов. Он видел, как его брат все ближе сходился с компанией Гитлера, и слышал, как его речь все больше и больше переполнялась ненавистью. Одним словом, ему было доступно непосредственное знание о том, что эти будущие лидеры Германии готовили для страны. Поэтому он бил тревогу, изъявлял недовольство, предостерегал своих соотечественников. Однако выяснилось, что абсолютно никто не хотел его слушать – в отличие от ясновидящей птицы.

* * *

За дверью моей комнаты слышно движение. Должно быть, это мои соседи готовятся начать Putzoffensive (уборку-наступление), как они это называют. Я делю чердачный этаж с четырьмя немецкими студентами: панк-рокером, который одновременно преподает в начальной школе, лингвистом, будущим оперным режиссером и скрипачом. В этом странном коллективе каждый считает себя моим гидом по Фрайбургу, они всегда готовы помочь с немецким, а также в моих многочисленных столкновениях с неприступным Stadtamt (муниципальными властями). Со стороны они похожи на любую другую группу двадцатилетних молодых людей на Западе: не прочь выпить и всегда готовы повеселиться. Но в том, что касается чистоты и порядка, проявляется тевтонский характер. По заведенному обычаю большинства немецких студенческих WG (коммунальных домов), у них имеется раскрашенный в разные цвета Putzplan (график уборки) в форме вращающегося колеса. Когда колесо доходит до воскресенья, все жильцы являются к месту службы, то есть на кухню, и начинают беспощадную войну с грязью и хаосом. Правда, сегодня у меня увольнительная – я заслужил ее вчерашним единоличным отмыванием ванной и туалета.

Поверх гудящего пылесоса слышится стук в дверь, меня зовут: “Вилль!” Что еще? Разве я не уничтожил вчера достаточно скверны? Нет, это сосед-лингвист принес мне письмо, которое откопали во время уборки. Письмо от Экхардта Пфайффера, редактора региональной газеты в северно-баварской области Франкония (где выросли Альберт и Герман Геринги), краеведа и, по-видимому, знатока истории рода Герингов. Я послал ему письмо пять с лишним месяцев назад в надежде, что он поделится каким-нибудь материалом для исследования.

Письмо, как и положено, написано официальным языком, однако интонация вполне дружелюбная. Как бы то ни было, содержательного в нем почти ничего. Все ценное, что он может мне сообщить, – это что Альберт ходил в школу в Херсбруке. Письмо практически под копирку воспроизводит многочисленные ответы, полученные мной с начала всей этой моей затеи. Обычно они имеют один и тот же зачин: “Позвольте выразить вам признательность за вашу попытку рассказать историю Альберта Геринга”, – но заканчиваются либо: “Очень сожалею, но мы не обладаем достаточной информацией, касающейся Альберта Геринга”, либо: “К сожалению, мы не можем поделиться никакой информацией, поскольку наш(а) [вставить имя члена семьи] скончался(лась) [вставить дату] и унес(ла) все, что ему (ей) известно, с собой в могилу”. Я начинаю верить, что опоздал на двадцать лет.

Но я решаю, что пора играть на опережение: если информация не приходит ко мне, придется отправиться добывать ее самому. Я звоню начальнице и говорю, что хочу отправиться на пару недель во Франконию. “Когда?” – спрашивает она меня в своей лаконично-деловой ирландской манере. “Как только получу от вас достаточно смен, чтобы собрать деньги на поездку”. Она вешает трубку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.