Рейн

Рейн

Брукер держал авиазвено твердо всю неделю. Его три эскарильи потеряли 17 летчиков. Мы повредили 24 немецких самолета и 52 локомотива.

Состав 274-й эскадрильи сократился до 11 летчиков и 16 самолетов. Мы, вероятно, не могли поддерживать его на прежнем уровне. Подразделение группы поддержки смогло очень быстро обеспечить нас новыми самолетами, но летчики «темпеста» не росли на каждом кусте. Утром 20 марта дежурный «анзон» доставил нам 4 летчика-сержанта и одного уоррант-офицера. Последний из этих пяти новобранцев погиб 23-го. Бывалым летчикам, выносившим по три самолетовылета в день, уже было трудно спасать и свои собственные шкуры, не говоря уже о том, чтобы присматривать за новичками. Эти несчастные, только что прибывшие парни, налетали на «темпестах» лишь около трех или четырех часов. Подавленные своими ощущениями от машин, на которых было очень непросто летать, они дали зенитной артиллерии и «Мессершмитам-109» уничтожить себя.

Браун был одним из этих четырех летчиков-сержантов. Как только он прибыл в Фолькель, около 10 часов утра, до полудня я провел его через огневое испытание на одном из наших новых «темпестов». Он пошел на ленч в столовую со своим вещевым мешком и даже не успел еще раскрыть его, как его вызвали назад в рассредоточение для выполнения операции.

В отделении из четырех самолетов под руководством Хибберта он сражался с десятком «фокке-вульфов», и, к великому счастью, ему удалось повредить один и вернуться домой. Но Хибберта и Хамфриза сбили.

В тот самый вечер, когда мои летчики пошли попить чаю, мы отправились с ним в полет после срочного сигнала тревоги. Через десять минут мы уже летели над Веселем на высоте 10 000 футов. Когда мы прибыли, то увидели, как реактивный «Мессершмит-262» исчезал в облаках. После секундного разочарования я инстинктивно бросился в схватку. Над нами было 4 «фокке-вульфа», а бедняга Браун пошел вниз, словно сигнальный огонь на берегах Рейна.

Нервы летчиков расшатались из-за постоянных стрессовых ситуаций: вдребезги разбитые шасси, аварии при выруливании, вышедшие из строя тормоза, пробоины, плохие посадки, разбитые винты и т. д.

24 марта 1945 года. В 3 часа утра первый прикрывающий самолетовылет над Веселем, который атаковала 1-я бригада командос. Над городом, который всю ночь бомбила 186-я эскадрилья «ланкастеров», все еще висело плотное облако пыли и дыма.

В районе аэродрома было ужасное скопление «темпестов» и «спитфайров», летающих вокруг на скорости 300 миль в час. Необходимо было иметь хорошие нервы, чтобы выдержать десять минут этого хаотичного мигания зеленых и красных огней, и в это время пытаться выстроить отделение в боевой порядок.

В 10 часов мы снова поднялись, чтобы обеспечить прикрытие 669-го аэродрома и 429 планеров из Англии, которые перевозили 6-ю британскую воздушно-десантную дивизию. Это было апокалиптическое зрелище. Тысячи белых парашютов летели в ад, сбиваемые тяжелой, средней и легкой артиллерией, «дакоты» падали в пламя, а планеры в потоке голубых вспышек сокрушали кабели с высоким напряжением.

«Тайфуны» обстреливали ракетами каждую немецкую огневую позицию зенитной артиллерии. Нами руководил передовой контрольный пост по радио против бронетанковых колонн, стоящих как подкрепление.

Истребители люфтваффе, вообще говоря, совсем не вмешивались. Предыдущим днем массивная бомбардировка Рейна и тактических аэродромов на время ошеломила их.

Мы обстреливали пулеметным огнем бронированный поезд около Рингерберга и конвой танковых войск на улицах Бохолта. Это было ужасно. Мы опустились до уровня крыш, огонь рассеивали из всех четырех орудий. Повсюду летали куски черепицы, снаряды зенитной артиллерии взрывались вдоль стен, горели грузовики, охваченные паникой жители бежали во всех направлениях и укрывались в дверных проемах. Дэнни получил прямое попадание 37-миллиметровым снарядом и при скорости 450 миль в час упал на скопление домов около церкви.

После ленча третья миссия. Я вел звено из 56-й эскадрильи. Мы летели над Билфелдским виадуком, разбитым несколькими днями раньше 14 бомбами большого калибра. Воронки были более 100 ярдов в ширину. Нашей основной задачей было остановить дорожное движение в треугольнике Билфелд – Атленбекен – Арнсберг, и поэтому я разделил свои самолеты по две пары, каждая из которых должна была работать независимо от другой.

Я обстрелял пулеметным огнем два грузовика, везущие военных, – из-за шума своих двигателей бедняги не слышали моего приближения. После двух моих полетов на дороге остались два горящих шасси и останки нескольких тел. Мой номер два потерял связь и остался один. Затем я выпустил несколько снарядов в локомотив, укрывавшийся в сортировочной станции, и был встречен ужасной очередью 20-миллиметровых снарядов зенитной артиллерии. Конец одного из моих крыльев был оторван.

Я кружил над местом встречи целых десять минут, ожидая свои самолеты, и мы вернулись в Фолькель без Рега, сбитого около Арнсберга одиноким «Ме-109».

18.50. Телефонный звонок от Лэпсли. Ему был нужен опытный патруль из 4 самолетов, чтобы следить за Рейном. Немцы собирались эвакуировать свои реактивные самолеты внутрь страны, воспользовавшись преимуществом последних минут сумерек. Центральное управление настаивало, чтобы вел патруль я, так как наши самолеты будут возвращаться после наступления темноты. Возможно, я чувствовал себя польщенным. В любом случае я согласился, даже не подумав. Дружище Лэпсли, вероятно, подумал, что это вполне нормально, – он знал меня в Ашфорде в 1943 году, в Нормандии в 1944 году и, как обычно, полагался на мою готовность браться за любое дело. Да, но после 40 самолетовылетов за последние двадцать дней моя готовность немного поостыла.

Поступившись самолюбием, я позвонил в столовую, чтобы попытаться застать Гордона Милна и попросить его занять мое место. Дневальный на другом конце провода пять минут искал его, а время моего вылета было уже совсем близко. Ну, к черту! Я позвонил сержанту – механику авиазвена.

– Алло, Рон, прикрепи на борт «JJ-B», я понесу ее.

Я очень тщательно подбирал по-настоящему хорошую команду; тот необычный тип австралиец Тайни был моим вторым номером, Торпи – четвертым и Питер Вест – третьим. Были переданы незначительные инструкции, для всех это было чем-то вроде свободного путешествия.

19.10. Мы были в нескольких милях от Рейна, над которым нависли рассеянные кучевые облака, неся свои наполненные дождем «животы». Уже темнело, и длинный след молочно-белой мглы крепко сжимал в объятиях холмы Хопстена, пряча канал Дортмунд-Эмс и его разбитые вдребезги шлюзы.

Рейн, казалось, очень сильно разбомбили – были разрушены три его основные ангара, исчезли знакомые очертания диспетчерской вышки, граничащей с огромными установками зенитной артиллерии. Это почти заставило меня пожалеть: странно было видеть в таком состоянии Рейн, где так много наших друзей были сбиты и где мы выдержали столько сражений с ягдгешвадерами 52. Он казался сейчас сценой особой активности. В лесах и вдоль рассредоточенных дорог мы видели огни, бегущие взад и вперед, а те два длинных ярких следа были, вероятно, турбинами «Мессершмита-262», готового взлететь. Вероятно, немало самолетов пробрались украдкой в тени.

– Алло, Пьер, я чертов глупец, ничего не вижу.

Я приказал Питеру заткнуться, но он был прав, ничего не было видно. Я решил выполнить большой круг над аэродромом на высоте 1000 футов, а затем идти домой. Мой отражатель прицела плохо регулировался и ослеплял меня. После многочисленных попыток отрегулировать его мне удалось повернуть его, и все, что я мог видеть в ветровое стекло, это красное блеклое круглое волокно.

Последний взгляд вокруг. Вдруг я отчетливо увидел, как две слабые фиолетовые прожилки, похожие на выхлопные газы двухдвигательного самолета, передвинулись влево.

– Будь начеку, Талбот Ред! Атакуем 9 часов!

Это был ночной истребитель «Юнкерс-88». В темноте было невозможно определить пропорции и дистанции, а в моем прицельном приспособлении он казался огромным. Я вел огонь наугад и в черную двигающуюся фигуру выпускал беспорядочную очередь огня, но все же разбил ее. Боже, какая неожиданная удача! Три быстрых взрыва, словно точки азбуки Морзе, и затем из перемежающихся баков в крыле с правого борта хлынула стена огня, осветив длинный фюзеляж с черными крестами. И я очень отчетливо увидел очертания «темпеста», наложившиеся на эту светящуюся массу. Кошмарная доля секунды – и ослепительный свет заполнил небо. Это был мой номер два, который машинально следовал за мной и, не имея возможности и пальцем пошевелить, врезался прямо в пораженный «Юнкерс-88».

Каскад горящих осколков двух сплетенных самолетов медленно рассеивался и упал в лесу Меттингема. Ночь поглотила эту сцену за несколько секунд.

Ошеломленный, охваченный паникой, я на мгновение потерял весь контроль над своим самолетом и в нескольких футах от земли безрассудно пошел зигзагом.

– Осторожно, Пьер, зенитная артиллерия!

Боже! Я летел над серыми полосками и изрытыми оспинами с воронками, обрамленными зданиями в руинах; в свете трассирующих снарядов я мог видеть людей, бегающих по кругу по двое и по трое, и «длинноносых» «фокке-вульфов», чьи двигатели работали вхолостую.

Это был Рейн. Я случайно натолкнулся прямо на оборонительные сооружения зенитной артиллерии. Ночью вокруг меня плелась непроницаемая светящаяся паутина. Раскаленные добела угли катились ко мне, под облаками гневно вспыхивали молнии, проходили через деревья, вокруг крыльев. Я отчаянно широко открыл дроссель и поднялся вверх, вися на винте.

Вдруг два жгучих хлопка – бах! бах! – шрапнель пронзительно засвистела сквозь алюминиевую обшивку. Зловоние расплавленного металла, горелой резины и кордита. Меня тошнило от страха. В голове пронеслась мысль – вот оно! Это конец! Вот на что это похоже.

Я чувствовал, как кровь текла из моей правой ноги. Пальцы ног слиплись в вязкой грязи. Самолет начал вибрировать, тряся меня, опрокидывая искусственный горизонт. В наушниках не было дружеских голосов – мое радио уже не было спасательным кругом для тонущего человека, это была смесь треска и свиста. Я сильно прикусил язык. Постепенно собрался с мыслями.

Уменьшил дроссель, и вибрация уменьшилась. Хвост самолета, должно быть, задело снарядом. Ледяной ветер, свистящий в кабине, наконец оживил меня. Все было спокойно. Поднялась луна и катилась по голландскому ландшафту, иногда погружаясь в облака. Я должен быстро идти домой – ощутить землю под ногами, увидеть лица друзей.

Я полетел на большой пожар вдоль Рейна. Следовал курсом канала Твенте, с большим усилием набирая высоту. В течение десяти минут концентрировался на своих приборах. Они, казалось, вышли из строя. Мои верные помощники – высотометр, указатель поворота и крена, манометр и термометр – оказались бесполезными из-за разбитых циферблатов.

Ниджмеген и его новый висячий мост. Рейн схватил последний отсвет арнхемского пожара и, казалось, запекся от крови. Я попробовал настроиться на длину волны, вызвал Кенвея и Дезмонда – ответа не последовало. С моей вышедшей из строя схемой, без радио, опознавательных огней меня, очевидно, ожидала перспектива быть сбитым собственной зенитной артиллерией. Я инстинктивно проверил ремни своего парашюта. Пролетел Мёз и в Геннепе нашел железнодорожную линию, ведущую в Фолькель.

Аэродром был в темноте и основная взлетно-посадочная полоса едва различима. Иисус! Почему они не осветят взлетно-посадочную полосу? Разве не могут эти идиоты из управления полетами расслышать звук двигателя «сабре»? Я все же пикировал над контрольно-диспетчерским пунктом и покачал крыльями. Черт, определенно эти типы из зенитной артиллерии не могут распознать очертания «темпеста»!

Вдруг, словно новогодняя елка, Фолькель осветился. Наконец-то! Я снова прошел через поле, покачивая крыльями, чтобы сообщить о своих проблемах. Я увидел фары и прожектор на машине «Скорой помощи».

Я собирался сесть на «брюхо», но не мог собраться из-за своей раненой ноги, и, кроме того, левый ходовой ролик моего капота был согнут куском снаряда. Я потянул на себя рычаг, чтобы исправить положение, но ничего не вышло. Боль теперь перешла на бедро, я уже не чувствовал панель руля направления. Я очень устал. Начал свой спуск механически – быстро в 45°. Самолет реагировал слабо. Чтобы посадить его, я собрал всю оставшуюся силу. Вдруг страх, голый страх схватил меня за горло. Мне надо было перебороть видение Алекса и его горящего вещевого мешка на этой же взлетно-посадочной полосе – выключить радио и выровняться между двумя рядами световых сигналов. Во что бы то ни стало я должен успокоиться! Комок в горле грозил задушить меня… осторожно… эта тварь не должна заглохнуть… световые сигналы прошли с обеих сторон… я осторожно попытался посадить ее… еще немного… увидел первый из восьми красных огней, показывающих конец взлетно-посадочной полосы.

Сейчас или никогда! Я протаранил нос, чтобы поднять хвост, и умышленно воткнул одно крыло с элероном, чтобы немного снять шок, – иначе, возможно, я бы перевернулся.

Мой бедняга «темпест», несмотря на его семь тонн, был словно соломинка в гигантских тисках. Первый, невероятный удар… машина подпрыгнула при посадке, отшвырнув меня к противоположной стороне кабины, капот отлетел, крылья смялись, словно папиросная бумага, металлическая обшивка разлетелась в разные стороны. Я скрестил руки у себя на лице. Ужасный скребущий хриплый звук, словно наступил конец света, и удар такой силы, что резко оборвались привязные ремни Саттона. Меня с силой швырнуло вперед, лицо влетело в прицельные приспособления… поток красного света… вывих челюсти… привкус крови во рту… скрип зубной эмали.

Неожиданная ошеломляющая тишина… струя обжигающего воздуха на лице: в огне вылетел патрон.

В плечо, через ремни парашюта, ударил нож, и неуклюжие пальцы схватили меня за оторванные рукава – «моя нога, осторожно!». Жар съедал мои легкие… чьи-то руки болезненно выдернули меня из разбитой кабины… журчали пенные огнетушители, огонь был всепожирающим. Люди кричали. Меня вытащили на сырую траву и завернули в одеяло. Миллионы ослепляющих красных и зеленых звезд давили мне на глаза под веками. Леденящий воздух заставил меня почувствовать боль. Запах эфира… острая боль в руке… забытье.

Я очнулся снова спустя четыре часа после инъекции морфия. В голове ощущалась пустота и тяжесть, и она ужасно болела. Я попытался говорить, но губы были парализованы. Все мое лицо, кроме одного глаза, было в повязках. Я был в госпитале Айндховена? В ночном свете увидел белые стены, тумбочку, графин и в поддоннике на кусочке марли маленький ржавый металлический предмет.

– Вот вы и проснулись.

Это был доктор Эверальд, который всегда старался говорить по-французски, несмотря на свой ужасный шотландский акцент.

– Ну, в следующий раз попытайся садиться лучше. И я не буду собирать кусочки железа в твоей ноге!

Боже, что с моей ногой! Вдруг… я потрогал ее… это был кусок шрапнели, который я приобрел над Рейном. Я скорее ощущал досаду, чем что-либо еще.

В любом случае меня ожидала неделя мира и тишины! Я был голоден и хотел спать. Последнее одержало верх, и я мирно уснул.

30 марта, спустя шесть дней, я вернулся в Фолькель, так как было пора отправляться в Вармвель на дежурном «анзоне», чтобы выбрать красивый, совершенно новый «темпест» с новым пропеллером «ротол». Спустя два дня меня направили в 3-ю эскадрилью 122-го авиазвена.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.