Развитое протогосударство в Аньяне

Развитое протогосударство в Аньяне

В районе Аньяна прежде полуоседлая общность протошанцев осела достаточно прочно. Возможно, сыграло решающую роль то обстоятельство, что прибывшие туда шанцы не были уже теми, что жили в комплексах эрлитоу-эрлиганского типа. Это была уже принципиально иная популяция, знакомая со многими элементами развитой цивилизации, которых предшествующая фаза развития просто не знала. Как бы то ни было, но осевшие в районе Аньяна новопоселенцы стали быстро пускать корни и осваивать окружавшее их пространство. В текстах это нашло свое отражение в виде многочисленных записей о возникновении новых поселений-и.

Их создание было прежде всего, если даже не исключительно, по меньшей мере вначале, прерогативой правителя-вана. По данным Сима Кунио (см. [177, с. 159, примеч. 2]), существует по меньшей мере 44 надписи подобного типа. Вот несколько из них: «Ван решил создать и»; «Построили большое и [там-то]»; «Я (это местоимение в гадательных надписях использовалось исключительно для замены знака „ван". — Л.В.) построил это и» (см. [151, с. 321—322]). Это и неудивительно. Будучи верховным главой и ответственным за благополучие подданных, поселившихся на новых местах, правитель-ван не мог, не должен был отдавать это важное дело в другие руки. Он обязан был от имени «верхних предков», чью волю на земле он представлял, сакрально санкционировать местожительство каждого из немногочисленных еще подразделений своего народа.

Позже, когда первоначально занятая территория была обжита и освоена, возникновение новых поселений, значительная часть которых вызывалась к жизни ростом населения и естественным отпочкованием новых его групп, стало, видимо, повседневной нормой, не требовавшей участия вана. Поселения-и возникали по мере необходимости; всего их, по данным Дун Цзо-биня (см. [177, с. 210]), насчитывалось около тысячи.

Из надписей можно заключить, что территориально осваивавшееся шанцами пространство было организовано в форме двух зон, внутренней и внешней. Внутренняя — или центральная — зона, радиус которой измерялся несколькими десятками километров, была ареалом непосредственной юрисдикции вана. Там находилась его резиденция, располагались сам ван с его женами и домочадцами, приближенными и родственниками, а также его чиновники, военная дружина, обслуживавшие всех их ремесленники, слуги и т.п. В центральной зоне находились многочисленные жилые сооружения и храмы, амбары и склады, мастерские и казармы. Неподалеку располагались гробницы умерших правителей. Словом, это был политический, военный, административный и сакрально-культовый центр. Вокруг него размещались пахотные угодья, включая те большие поля, о которых столь часто упоминается в надписях и которые удостаивал своим вниманием, а то и личным присутствием сам ван. Центральная зона обрамлялась охотничьими угодьями, как бы отдалявшими ее от более обширной зоны региональных подразделений, управлявшихся уполномоченными вана из числа его родственников и приближенных, каждый из которых находился в вассальной зависимости от правителя и так или иначе тяготел к центру.

Региональные подразделения исчислялись многими десятками и, видимо, с течением времени изменялись как их число, так и размеры. О динамике таких изменений говорить трудно. Если судить по численности титулованной знати — 35 хоу, 40 бо, 64 фу, 53 цзи, некоторое количество тянь и нань (см. [177, с. 190, 217]), — то есть основания согласиться с мнением ряда авторов, что всего уделов в Шан было около 200 [108, с. 32]. Эта цифра, к слову, предложена не столько на* основании подсчета носителей знатных титулов (они могли изменяться, исчезать и появляться вновь в разных вариантах), сколько на базе анализа записей, содержащих клановые имена, т.е. знаки, которые можно было бы считать наименованиями кланов.

Дело в том, что региональные подразделения шанского времени формировались по обычному для той эпохи клановому принципу, а первой заповедью при формировании нового клана было дать ему наименование, иногда сакрально-торжественное. Из записей явствует, в частности, что ван, объявляя об учреждении нового поселения-и, подчас давал ему наименование, а его владельцу — соответствующий титул. Известно также, что совпадение этнонима (наименования клана), топонима (наименование местности обитания клана) и личного имени титулованного главы клана было для той эпохи нормой.

Вначале уделы были, судя по всему, небольшими и охватывали собой поселение-и с окружающими его угодьями. Речь идет о тех поселениях, о создании которых заботился лично ван. Позже уделы могли разрастаться, а число включенных в них поселений увеличиваться как за счет отпочкования от старых, так и в результате военно-политических междоусобиц, включая прямые военные действия между региональными правителями. Упоминавшиеся в надписях уделы могли состоять из различного числа поселений-и — от 3—4 до 30—40 (см. [151, с. 322; 180, т. 2, с. 201]).

Региональные подразделения, о которых идет речь, являли собой полуавтономные политические образования типа протогосударств, в состав которых могли подчас, видимо, входить своего рода субуделы с населявшими их субкланами, так или иначе родственными между собой. Некоторые из этих образований были весьма крупными, с населением, исчислявшимся многими тысячами, если даже не десятками тысяч. Всего шанцев, по некоторым подсчетам, было 150—200 тыс. [133, с. 131]. Не вполне ясно, к какому времени следует отнести эти цифры. Скорей всего, ближе к начальному этапу существования Шан в районе Аньяна. Со временем их, видимо, стало много больше. Территории региональных образований были нестабильными, как из-за междоусобиц, так и вследствие постоянной тенденции их к расширению за счет захвата все новых земель.

В целом обе зоны, населенные собственно шанцами, — центральная и регионально-промежуточная — ограничивались, однако, сравнительно небольшим пространством. Специалисты полагают, что оно было равно примерно 20—25 тыс. кв.км, т.е. имело около 150 км в диаметре или же образовывало собой нечто вроде эллипса, чуть вытянутого с севера на юг (до 165 км [177, с. 70—71]), и не выходило при этом за пределы северной и центральной части современной пров. Хэнань (возможно, еще и небольшой юго-западной части пров. Шаньдун). Это был, выражаясь в привычных для древнекитайских пространственных представлений терминах, внутренний пояс земель (нэй-фу), за пределами которого существовала аморфная зона обитания чуждых шанцам племен (внешний пояс — вай-фу).

Итак, собственно шанское протогосударство было сравнительно небольшим анклавом в море неолитического населения бассейна Хуанхэ. Не исключено, что аналогичные анклавы существовали параллельно с аньянским и в других частях территории этого обширного бассейна. Но помимо достаточно спорно трактуемых данных археологии (имеются в виду стоянки аньянской фазы вне Аньяна и Шан — см. [177, с. 309—317]), такое предположение мало чем подкрепляется. Во всяком случае, нет оснований говорить о тесной близости упомянутых стоянок к анклаву Шан и тем более к аньянскому протогосударству как вполне определенной цивилизационно-политической структуре. Соответственно о шанцах как таковых речь может идти лишь применительно к тому ограниченному в основном пров. Хэнань поясу нэй-фу, который уже был вкратце охарактеризован.

Этот анклав был достаточно замкнутым, даже если принять во внимание постепенное его территориальное расширение, освоение шанцами новых земель и адаптацию пленных иноплеменников, приобщение к культуре Шан соседей, в первую очередь чжоусцев, о которых речь впереди. Замкнутость его заключалась прежде всего в высоком потенциале цивилизационного наследия, которым шанцы резко отличались от своих в основном еще живших на стадии неолита соседей. И хотя соседние этнические общности под воздействием Шан быстрыми темпами три-бализовались и преодолевали барьер культурных различий, он все же оставался на протяжении всех двух-трех веков существования аньянского протогосударства.

Практически это значит, что для внешнего мира шанская этнополитическая общность, несмотря на ее отчетливое деление на две разных зоны — центральную и удельно-региональную, — была чем-то единым и цельным. В какой-то мере так именно оно и было. Для вана, например, естественной и само собой разумеющейся была обязанность заботиться об урожае на всей территории Шан. Вот типичная надпись: «В Шан (т.е. в центре, в зоне вана. — Л.В.) получен урожай, на восточных землях получен урожай, на южных землях получен урожай, на западных землях получен урожай, на северных землях получен урожай» [151, с. 316]. Если принять во внимание и другие надписи аналогичного характера («Как обстоят дела с урожаем [там-то]?», «В Цзин получен урожай», «[Там-то] собрали урожай» [151, с. 315—316]), то вырисовывается вполне определенная картина. Урожай — дело огромной важности. Все должны его иметь. И ван как высший руководитель, как носитель сакральной благодати, как посредник, общающийся с миром «верхних предков», от благоволения которых в немалой степени зависит урожай (в надписях немало просьб к предкам о дожде и т.п.), не может не быть вовлечен в это первостепенное для любого оседло-земледельческого общества дело.

В собственной центральной зоне на сакральных больших полях ван лично участвовал в ритуале первовспашки, по отношению к землям удельной зоны он проявлял необходимый интерес, свое царственное внимание, что позволяло как бы передать и этим отдаленным от столицы землям благословение его лично и стоящих за его спиной «верхних предков». Само собой при этом разумелось, что, получив благословение вана и предков, чем сакрально обеспечивался урожай, собравшие урожай региональные подразделения в лице их титулованных владельцев уделов обязаны как-то вознаградить вана. Вознаграждение в описываемое время еще не имело характер налогов, даже регулярных натуральных взносов или дани. Во всяком случае, в текстах нет упоминаний подобного рода. Зато в надписях немало говорится о службе вану. Собственно, именно она и была, скорей всего, той формой платы, которой владения удельной зоны были обязаны расплачиваться с ваном.

Служба была, видимо, разнообразной. Подчас она приобретала форму признательности центру за его заботу, что вполне могло выражаться в виде подарков и подношений. Как показывают специальные исследования, система дара и отдара, обязательного дарообмена, восходящего к реципрокным связям глубокой древности, играла весьма серьезную сакрально-символическую и социально-политическую роль в жизни чжоусцев после их победы над Шан (см. [52]). Это позволяет предположить, что и в Шан аналогичная система взаимоотношений занимала свое место в контактах вана с его вассалами. Но служба имела и более прагматичные формы. Речь идет об элементарном выполнении «дела вана», о чем есть данные в надписях.

«У выполнит дело вана или У не станет его выполнять?» — так сформулирован вопрос в одной из них [151, с. 317], причем запись такого рода отнюдь не единична. «Дело вана» в подобного рода записях — прежде всего военная служба, что всегда отличает взаимоотношения правителя с его вассалами: «Фу Хао (речь идет о жене У Дина, имевшей собственный удел. — Л.В.) выставит 3 тыс. человек. И еще люй (полк? — Л .В.) в 10 тыс. человек. Всего 13 тыс. человек против цянов» [151, с. 276]; «Приказываю Доцзы-цзу вместе с Цюань-хоу напасть на Чжоу. Выполните дело вана» [151, с. 496]. Обратим внимание: в обеих записях войска удельных правителей соединяются с войсками центра для выполнения определенного поручения, т.е. для военных действий против того или иного воинственного соседнего племени (дружина Доцзы-цзу и полк-люй в приведенных записях — войска вана).

Практически это означает, что организуется военная экспедиция, которая направится через земли и владения того либо иного из региональных правителей для борьбы с враждебными племенами внешней зоны.

Предполагается, что содержание войска ляжет на плечи поименованного в надписи титулованного владельца удела. Собственно, это и есть служба, выполнение «дела вана». Не исключено, что существовали и иные формы участия в выполнении поручений вана.

Быть может, жители уделов привлекались к трудоемкому строительству в центральной зоне престижных сооружений, особенно царских гробниц. Возможно, их представители участвовали и в работах на больших полях. Так бывало во многих аналогичных обществах. Но сведений такого рода в гадательных надписях нет, потому и сказанное остается лишь вероятным предположением. Как бы то ни было, служба вану, выполнение «дела вана», подарки и подношения ему, равно как и сакральные гарантии с его стороны, — все это создавало достаточно тесные и устойчивые по характеру взаимоотношения, которые скрепляли шанцев обеих зон в нечто этнополитически цельное.

Конечно, подобная цельность не была нерушимой. Расширение ранее освоенных территорий и естественная сегментация населения вели с неизбежностью к некоторому ослаблению связей на окраинах (принцип убывающей солидарности). В Шан это проявлялось в сепаратизме отдельных правителей уделов. Как то было выявлено специальными исследованиями, порой на границах возникали сложные политические конфигурации, разгорались междоусобные схватки, в ходе которых враждующие титулованные шанские правители обращались за помощью к соседним вождям варварских племен (см. [53, с. 14—17]). Такие центробежные тенденции не могли не ослаблять государственное образование Шан в целом. Однако нити, связывающие шанцев воедино, всегда были много более крепкими, чем противостоявшие им тенденции. Этому способствовал ряд факторов.

Во-первых, действие принципа убывающей солидарности компенсировалось этноцентризмом. Подобно цементу, он сплачивал всех шанцев, противопоставляя их, цивилизованных, враждебной варварской периферии. Даже те из региональных управителей, кто временами в поисках союзников апеллировал к вождям соседних с ними племен, всегда ощущали себя прежде всего шанцами. И разница между ними и нешанцами — наподобие различия между греками и римлянами с одной стороны и варварами с другой — не стиралась очень долго. В какой-то мере ее ослабляли, вероятно, брачные связи между вождями племен и шанской знатью. Но такого рода связи начали устанавливаться далеко не сразу. Из источников известен лишь один подобный пример — речь идет о матери знаменитого чжоуского вождя Чана, будущего Вэнь-вана, которая была родом из Шан и, видимо, в немалой мере благодаря которой Вэнь-ван вошел в историю помимо прочего как символ цивилизованности, культуры (вэнь).

Во-вторых, этнической консолидации шанцев в немалой мере способствовали религиозно-сакральные моменты, о чем уже упоминалось. Шанский правитель, как сакрализованный глава коллектива, как божественный посредник между миром живых и всемогущих умерших предков, как носитель высшей благодати и некое великое связующее единство, сердцевина этнополитической общности Шан, всегда стоял в их глазах выше сиюминутных политических интересов, союзов, междоусобиц. Подчиниться его воле, служить ему, исполнять его «дело» — все это было естественным и неоспоримым импульсом для любого шанца, тем более высокопоставленного.

И наконец, в-третьих, все региональные управители были кровно заинтересованы в тесной связи с ваном, в этническом сплочении со всеми шанцами еще и потому, что за их этносоциальной общностью стояла военно-политическая мощь Шан. Координирующая роль центра, его воинские формирования и особенно его боевые колесницы, которыми до поры до времени владели в бассейне Хуанхэ одни лишь шанцы, — это был весомый аргумент в пользу сплоченности. И вполне естественно, что при всех частных колебаниях чаша весов неизменно склонялась в пользу укрепления тесных связей в рамках этнической общности шанцев и безоговорочной покорности всех их высшей воле правителя-вана.

Вообще, как явствует из всего изложенного, роль правителя-вана в Шан была исключительно высокой. Он был не просто в центре внимания и на вершине пирамиды власти. Он был своего рода квинтэссенцией коллектива, что практически возможно лишь на том уровне развития, когда этническая общность еще сплошь пронизана клановыми связями, когда политическая структура как таковая только-только вырисовывается, пробиваясь сквозь их толщу. Обратим внимание на то, как этот процесс, судя по имеющимся источникам, протекал в аньянском протогосударстве.  

Данный текст является ознакомительным фрагментом.