Современная наука о проблемах генезиса надобщинных политических структур

Современная наука о проблемах генезиса надобщинных политических структур

Так как же все было на самом деле? Почему и как в примитивных эгалитарных структурах первобытности после и в результате неолитической революции мог начаться процесс социального расслоения, который со временем привел кое-где — далеко не везде и тем более не всюду самостоятельно, на основе некоего обязательного процесса автоэволюции, — к возникновению первичного очага урбанистической цивилизации и соответственно к появлению протогосударства раннего типа? Какие факторы содействовали тому, чтобы начавшийся процесс социального расслоения и политической эволюции не заглох в зародыше — что случалось сплошь и рядом, — но привел к осязаемым в интересующем нас плане результатам?

Многочисленные современные специалисты в области экономической, политической, социальной и культурной антропологии за последние десятилетия изучили эту сложную проблему тщательно и досконально. Благодаря их исследованиям процесс генезиса политических структур, протогосударства и государства вырисовывается вполне отчетливо, будучи подвергнут при этом контрольной проверке на многих десятках конкретных исторических примеров. В самом общем виде он сводится примерно к следующему.

Человеческое общество — плоть от плоти живой природы, генетически родственно стаду животных, особенно высокоорганизованных. Оно отлично от стада, однако, тем, что — как феномен — базируется на системе не этологических норм, определяющих поведение стада, а норм культуры. И чем дальше, тем в большей степени культура, соседствуя с пережиточными принципами этологии, выходит на передний план, оттесняя животное, биологическое начало в человеке (хотя и никогда не вытесняя его полностью).

Первоосновой социокультурного начала в человеке известный французский антрополог К.Леви-Стросс [258] считал запрет инцеста и переход во взаимоотношениях между группами зарождавшихся людей к обмену женщинами и соответственно к установлению первичных реципрокных связей по генеральному принципу «ты — мне, я — тебе». Обмен женщинами и вообще генеральный принцип обязательного дарообмена, обстоятельно исследованный другим известным французским антропологом — М.Моссом [267], со временем превратился в основу кодифицированного норматива поведения, на базе которого сложилась сложная система экспектаций с повседневной регулировкой социального поведения индивида, включая запреты-табу и строгие санкции за их нарушение.

Первооснова этой системы, принцип инцест-табу, определяла характер сексуально-семейных связей между индивидами и структуру небольших автономных локальных групп, из которых и Состояли этнические общности первых людей. Эти локальные группы не были стабильными, как сравнительно легко распадались и брачные пары, но то и другое было единственной нормой социального существования взрослых людей в те далекие времена (дети считались принадлежащими матери и воспитывались группой, в которую она входила вместе с ними).

Фундаментальная основа такой группы — эгалитарность с учетом ролевых функций ее членов: все равны и равноправны, но взрослый мужчина социально и реально имеет в группе больший вес и получает большую долю добычи и вообще пищи, чем женщина, ребенок или старик. Эгалитарность означала равноправие между равными (скажем, мужчинами-охотниками), но на практике она была лишь генеральной нормой, исходным началом, а не абсолютным императивом. Обладавшие наибольшими потенциями и приносившие в группу больше, чем другие, соответственно (здесь вступал в силу великий принцип реципрокности) имели право на большую долю если не пищи, то воспринимавшегося в качестве ее эквивалента престижа, уважения со стороны группы в целом.

На этом этапе развития еще много от этологии (сильный самец в стае тоже приносит больше пищи, чем другие, и за то становится вожаком, обладающим престижем). Но индивидуальный акт добычи и пищи и эгалитарные нормы ее распределения в группе, без чего она не смогла бы выжить, под давлением социокультурных начал со временем все более ощутимо обретали характер дарообмена. И чем больше в группу приносилось, чем чаще возникал некий избыток пищи в ней, тем отчетливей и закономерней престиж удачливых и сильных вел к появлению у них привилегий. С появлением в эгалитарной группе четко выраженных привилегий приходит конец эгалитаризму.

На смену ему, по словам антрополога М.Фрида [211а, с. 109—184], идет общество ранговое, а реципрокность как первый генеральный принцип примитивной экономики уступает место ее второму великому принципу — редистрибуции, т.е. централизованному в рамках коллектива перераспределению излишков (когда они бывают; но иногда и не только их, а продукта вообще). По формулировке К.Поланьи, введшего соответствующие понятия и термины в науку, система редистрибуции возникает и существует параллельно с реципрокностью с того момента, когда средства группы начинают скапливаться в одном месте, в одних руках и когда в результате появляется практика регулярного перераспределения продукта (см. [280; 280а, с. 253]).

Как правило, переход к ранговому обществу и системе редистрибуции совпадал с переходом людей от присваивающей экономики к производящей, т.е. с неолитической революцией. Именно в обществе ранних земледельцев и скотоводов при переходе к оседлости на смену локальной группе как социальной ячейке пришли семейно-клановые микроструктуры, т.е. группы близких родственников, потомков одной семейной пары, обычно по строго определенной линии, чаще всего мужской, изредка женской, с их брачными партнерами из другой семьи и всеми их детьми.

Внутренние связи в семейно-клановых группах были неизмеримо крепче тех, что существовали в локальных группах охотников и собирателей. Неизмеримо более сильной и устойчивой, стабильной была и позиция главы семейной группы, ее отца-патриарха. Неравенство в группе закамуфлировано (все — семья), но вполне очевидно. Ранг-статус главы наивысший, соответственны функции и привилегии. Различались ранги взрослых его сыновей, особенно семейных, и остальных членов семейной группы. Все это прежде всего сказывалось в практике редистрибуции, т.е. распределения семейного продукта ее главой, что обычно выражалось в виде того, какой брачной паре где жить в рамках семейного компаунда, какими продуктами из общего амбара и в каком количестве пользоваться для своих нужд и т.п. При этом глава группы, будучи распределяющим, еще не являлся собственником всего достояния коллектива. Оно считалось общим. Но в силу своего положения он со временем все более ощутимо приобретал бесспорное право распорядителя. Все в конечном счете зависело от его решения.

Деревенская община земледельцев и скотоводов чаще всего состояла из нескольких семейных групп, обычно родственных между собой, связанных регулярными брачными связями. И хотя ресурсы общины считались общими (речь прежде всего о земле) и спорадически перераспределялись, семейные группы не были равными. Одни — крупнее, зажиточнее, удачливее, с большим числом работоспособных мужчин; другие — слабее, беднее. Эта разница не слишком велика: крайности усреднялись традиционным механизмом реципрокности. Его действие в ранговом обществе сводилось к тому, что зажиточные семьи щедро угощали всех, причем каждая такого рода раздача (обычно праздничная), нередко сопровождавшаяся закалыванием почти всего имеющегося у семьи, скажем, стада свиней, резко увеличивала престиж угощающего, главы зажиточной семьи.

Принцип неумолим: дарение возвышает, принятие дара принижает. И старейшина коллектива — а это уже административная власть, первая из административных должностей в истории человечества, — избирался из тех, кто более других щедро дал что-либо деревне и потому в своего рода честном соперничестве богатых и сильных добился наибольшего престижа. Старейшина деревни (а в большой деревне могли быть и промежуточные должности старших квартальных) — наивысший социальный ранг. Вообще же система социальных рангов, подчас тесно переплетавшаяся с системой возрастных классов, представляла собой зародыш принципа социального неравенства, шедшего на смену первобытному эгалитаризму. Развивавшееся и усложнявшееся общество не могло строиться на принципах эгалитаризма. Неравенство же органично вырастало по мере развития социума.

Престиж соперничающих глав семейных групп и авторитет удачливых обладателей административной власти — вот истинная движущая сила этого процесса. Фундаментом ее был материальный достаток, характерный для производящих коллективов. Больше того — некоторый регулярный излишек, или, выражаясь терминами политэкономии марксизма, избыточный продукт. Именно он, будучи в распоряжении лиц высокого ранга, использовался в качестве трамплина для достижения авторитета администратора, для обладания властью.

Антропологи единодушны в своих наблюдениях и выводах относительно того, что власть имущие не гнались за материальной выгодой — напротив, щедро использовали имевшиеся у них ресурсы путем их раздачи для укрепления авторитета и власти. Скуповатый старейшина не мог рассчитывать удержаться у власти — только щедрый. Власть же, т.е. право руководить, управлять другими, — вот что было целью, своего рода пределом честолюбивых социальных устремлений тех, кто мог рассчитывать достичь ее. Круг их был достаточно широк, он отнюдь не ограничивался только отцами-патриархами, ибо престижа в коллективе мог добиться и удачливый выходец из ранговых низов, например, сильный и смелый глава молодых воинов, сумевших нанести урон соседней деревне и приобрести богатую добычу. Словом, важна цель — средства со временем становились все более разнообразными.

Вначале административная власть — максимум власти — не выходила за пределы общинной деревни, пусть даже разросшейся. То, что позже стало именоваться племенем, было в реальности лишь этнической общностью, не имевшей единого политического лидера. Это были аморфные образования, объединенные общностью языка, культуры, ритуальных отправлений и верований. Чаще всего они возникали в ходе сегментации, т.е. естественной) процесса разрастания первоначальной кланово-родственной группы в благоприятных условиях. Цементировала общность механическая солидарность, восходившая к традиции, к первоначальному генетическому единству, к общности языка, нравов, мифов и т.п.

Реализовывалась такая солидарность автоматически, но с учетом закона энтропии: сила ее убывала с увеличением дистанции, как социально-родственной (двоюродные, троюродные и т.п.), так и территориальной, особенно в случае расселения сегментов на далекие расстояния друг от друга. Сегментация и солидарность действовали согласованно и достаточно гармонично: чем меньше ячейка, тем теснее сплоченность. Солидарность в рамках семьи и клана сильнее, чем в рамках всей деревни, даже если она заселена родственниками. Солидарность в деревне сильней, чем между соседними деревнями, даже если они восходят к единому корню. Это становилось особенно заметным в случае конфликтов, когда враждующие лагери естественно и мгновенно кристаллизовались именно по принципу убывающей солидарности.

Разработанная социологами школы Э.Дюркгейма и конкретно прослеженная М.Салинзом [285, с. 93—96], теория о механической солидарности открыла перед антропологами новый взгляд на то, что прежде привычно именовалось племенем. Что же касается племени в полном смысле этого слова (общность, имеющая признанного главу, вождя), то генезис его, согласно теории М.Фрида [212], был связан с эффектом трибализации, т.е. консолидации племени и структурирования его в политическую (выражаясь терминами Э.Дюркгейма — органическую) общность, отличную от механической. Такого рода трансформация не была результатом спонтанного эволюционного развития. Для эффекта трибализации нужен был мощный толчок извне, импульс сильной внешней угрозы со стороны либо уже сформировавшегося племени, т.е. племенного протогосударства, либо возникшей по соседству урбанистической цивилизации. Таким образом, все сводится к проблеме генезиса первичных очагов урбанистической цивилизации — только они, во всяком случае в глубокой древности, могли стимулировать оформление вошедших с ними в контакт механических общностей в племена.

Так как же, где и почему, вследствие чего возникали наиболее ранние, первичные очага цивилизации? Что способствовало их возникновению и соответственно отсутствие чего было причиной их невозникновения?

Этой проблемой занимались многие исследователи. Обращалось внимание на значимость территориальных связей (Г.Мэн), на важность природно-климатических условий, экологической среды (Л.И.Мечников [67]), на необходимость искусственного регулирования водного режима (К.Маркс), на демографический фактор, т.е. давление населения в центре зоны расселения какой-либо этнической общности (Р.Карнейро), наконец, на уровень производства и даже роль военного фактора (Ф.Оппенгеймер — подробнее см. [20, с. 24—32]). Все эти факторы сыграли свою роль, хотя не все в равной мере. Можно утверждать в самом общем виде, что условием возникновения очага цивилизации было благоприятное сочетание основных из перечисленных факторов в оптимальном для данного места и времени комплексе.

Как конкретно это могло происходить? Прежде всего — в наилучших для земледелия условиях (мягкий климат, плодородные почвы, орошаемые разливами рек), при энергичном расселении (сегментации) осевшей в данной местности общности с возникновением некоего давления населения в центральной зоне расселения, откуда труднее мигрировать. Перечисленные факторы в сочетании с постоянным совершенствованием орудий производства, технологии агротехнических и иных работ, включая обуздание буйно разливающейся реки, создают благоприятный оптимум.

Но это лишь объективные условия, которые могут и не быть реализованными. Для их реализации нужны условия коллектива. Как показал М.Харрис [227, с. 92—102], столь, казалось бы, нерациональное потребление продукта, как спорадические щедрые раздачи (потлач, как такого рода раздачи именуются у антропологов), или даже публичное уничтожение его во имя престижа способствовали увеличению производства и стимулировали рост производительности труда, поскольку вели к увеличению усилий коллектива (нужно возобновить растраченное) и порождали эффект максимизации экономической функции.

Максимизация экономической функции, или, выражаясь привычными для нас терминами, стимул к увеличению производительности труда, — решающее оружие в руках энергичного, честолюбивого, властного и удачливого старейшины. Сосредоточив в своих руках контроль над ресурсами и право централизованной редистрибуции не только имущества собственной, как правило богатой, семейной группы, но и излишков общественного производства всех семейно-клановых групп деревни, такой лидер получал возможность создать экономическую базу для расширения своего влияния за пределами родной деревни, вначале в рамках некоего куста-кластера из тяготеющих к его деревне соседних поселений.

Позже в столкновениях между такими удачливыми и расширявшими свое влияние соперниками (сказывался эффект демографического давления) один из них выходил победителем. Вот на этом этапе начинал играть едва ли не решающую роль и военный фактор — но только на этом, не ранее! Соперничество в данном случае — пока еще не война, войн в собственном смысле слова общество на том этапе развития, о котором идет речь, не знало. Но военная функция уже возникла и быстро совершенствовалась, роль военных столкновений или, проще, роль силы начинала становиться решающей. Еще раз стоит напомнить, что весь рассматриваемый процесс протекал — если вести речь о первичных очагах цивилизации — на фоне описанного выше оптимума и в условиях, когда формирующийся очаг (или нескольких соседних очагов в пределах, скажем, долины или части долины одной реки) окружали только далекие еще от цивилизации механические общности.

В результате описываемого процесса удачливый старейшина, собрав вокруг себя и подчинив себе соседей, превращался в вождя. Он становился главой общности нового типа — политической, надобщинной. Увеличивалась и укреплялась его власть, в основе которой были контроль за ресурсами коллектива и право централизованной редистрибуции излишков. Увеличивался размер подчиненной его власти общности. Все большее количество излишков скоплялось в его руках, и все большая доля их могла теперь идти на содержание непроизводственных групп населения (жрецов, воинов, чиновников) и групп, призванных обслуживать потребности вождя и его окружения (ремесленники, слуги, порабощенные чужаки). Их усилиями и для их нужд создавался город — как олицетворение и символ очага урбанистической цивилизации, местожительство вождя, хранитель и накопитель высших ценностей коллектива, как материальных, так и духовных.

На передний план на этом этапе развития выходили и рано либо поздно реализовывались две задачи: институционализация высшей власти правителя и сакрализация, легитимизация его политического статуса. Они были взаимосвязаны и в некотором смысле являли собой единое целое, причем столь же необходимое для коллектива, как и для его правителя.

Сакрализация обычно была тесно связана с причастностью вождя к божеству. В одних случаях, как в городах древнего Шумера, бог и храм в его честь выходили на передний план и становились центром и символом общности, а глава коллектива обретал функции первосвященника. В других вождь объявлял себя сыном либо избранником божества, носителем сакральной сверхъестественной силы, благодати. Отрыв правителя от коллектива и особые знаки его власти, ее атрибуты (дворец, паланкин, одежда, украшения и т.п.) подкрепляли в глазах коллектива идею о сакральности правителя. Как показал в свое время Г.Ландтман [252, с. 64—65], сакральность вождя со временем начинала восприниматься как функция власть имущего: личность правителя как бы деперсонализовывалась, он превращался в Символ.

Параллельно шел процесс институционализации власти правителя. Вначале его должность была выборной и замещалась, как уже говорилось выше, в процессе острого соперничества тех, кто обладал наивысшим престижем. С укреплением власти правителя и сакрализацией его должности стало считаться, что часть сакральной силы личности правителя присуща его семейно-клановой группе. Естественно, что по смерти вождя преемника выбирали из числа ее представителей, которые, как правило, окружали правителя, опиравшегося на помощников и приближенных из своей ближайшей родни (эффект механической солидарности). Иногда эта практика, однако, встречала сопротивление со стороны других близкородственных сильных кланов, тоже претендовавших на власть. Споры и соперничество ослабляли структуру, что делало необходимым переход к наследованию власти. Он совершался через трансформацию клана.

Прежде клан был элементарной суммой равноправных семейных ячеек, каждая со своим главой. Глав клана не существовало. Но возвышение вождя логично вело к тому, что его клан как бы признавал его своим главой. Это вело к трансформации клана, к изменению его внутренней структуры, которая теперь должна была основываться на неравенстве составляющих ее линий родства. Изучивший процесс такой трансформации П.Кирхгоф [247] дал новой структуре наименование «конического клана». Конический клан состоял из нескольких родственных линий и отличался строгим соблюдением внутрикланового неравенства, основанного на принципе строгой иерархии, восходившей в свою очередь к священному праву первородства. Практически это означало, что преемником умершего правителя становился его старший сын, глава основной линии клана, тоща как другие сыновья и тем более братья и их сыновья — не говоря уже о дядьях и иных, более отдаленных родственниках — образуют боковые (коллатеральные) линии.

Как легко понять, принцип конического клана обычно возникал и оформлялся прежде всего в доме правителя, ще он был особенно нужен для институционализации власти и упорядочения практики наследования. Позже он становился нормой и для других знатных домов — срабатывал неизменный принцип мимезиса (заимствования низшими норм вышестоящих). Легитимизация власти правителя, таким образом, закреплялась и с сакральной стороны, и с институциональной.

Сакрализованный правитель становился не только признанным и обоготворяемым главой коллектива, но и высшим субъектом всей разраставшейся политической общности, главой административной структуры, ведавшей централизованной реди-стрибуцией совокупного продукта, прежде всего избыточного продукта производителей, а также управлением регионами, на которые территориально подразделялось владение. Само владение такого рода в антропологической литературе по инициативе Э.Сервиса [290] стало именоваться термином чифдом. Можно также именовать его вождеством или протогосударством.

В заключение важно оговориться, что практическое воплощение описанной генеральной схемы могло рождать и рождало различные варианты. Однако для уяснения сути процесса и его теоретического осмысления именно эта выработанная совокупными усилиями нескольких поколений специалистов схема необычайно важна, ибо дает ключ для решения проблем генезиса государства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.