Популизм ленинизма-большевизма

Популизм ленинизма-большевизма

Большевистский переворот всколыхнул Россию, огорчил многих патриотов, революционных деятелей, боровшихся за свободу народа и процветание державы на законной и естественной базе всемирного развития человечества. Свое возмущение нелепостью захвата власти большевиками и их всеобещающей ложью выразил Г.В. Плеханов в открытом письме рабочим Петрограда 26 октября 1917 г.:

«С начала восьмидесятых годов прошлого столетия, со времени основания группы «Освобождение труда», – в ее основе лежала одна политическая мысль: мысль об историческом признании пролетариата вообще и русского пролетариата в частности.

Вера в промышленный пролетариат считалась тогда у нас вредной ересью… промышленный рабочий не мог претендовать ни на какую самостоятельную историческую роль…

В течение последних месяцев нам, – писал Плеханов, – русским социал-демократам, очень часто приходилось вспоминать замечание Энгельса о том, что для рабочего класса не может быть большего исторического несчастья, как захват политической власти в такое время, когда он к этому не готов…

Нет, наш рабочий класс, – утверждал Плеханов, – еще далеко не может с пользой для себя и для страны взять в свои руки всю полноту политической власти. Навязать ему такую власть – значит толкать его на путь величайшего исторического несчастья, которое было бы в то же время величайшим несчастьем для всей России.

…Хозяйственная деятельность крестьян, в руки которых перейдет помещичья земля, будет направлена не в сторону социализма, а в сторону капитализма, – предупреждал Плеханов. – …Стало быть, крестьяне – совсем ненадежный союзник рабочего в деле устройства социалистического способа производства. А если рабочий не может рассчитывать в этом деле на крестьянина, то на кого же он может рассчитывать?

…Несвоевременно захватив политическую власть, русский пролетариат не совершит социальной революции, а только вызовет гражданскую войну…

…Мы декретируем мир, – констатировал Плеханов. – Но чтобы германский император послушался нашего декрета, надо, чтобы мы оказались сильнее его, а так как сила на его стороне, то, «декретируя» мир, мы тем самым декретируем его победу…»

Подчеркивая пагубность преждевременного захвата политической власти рабочими, ошибочность ее популистских решений, Плеханов подчеркивал: «Их последствия уже весьма печальны. Они будут еще несравненно более печальными, если сознательные элементы рабочего класса не выскажутся твердо и решительно против политики захвата власти одним классом или, еще того хуже, – одной партией».

Письмо «первого марксиста России», опубликованное в газете «Единство» 28 октября, конечно, не дошло до широкого круга рабочих, те же, кто прочитал его, разделились в своих оценках: одни осуждали его, веря в «светлое будущее», другие не в силах были подать голоса в опьяненной властью толпе, ожидавшей обещанных Лениным благ. Принимая к сведению предупреждения и предсказания Плеханова, попытаемся проследить их сквозь призму дальнейших событий в России.

Против ленинской узурпации власти выступили руководители Совета крестьянских депутатов, которые 26 октября опубликовали следующее заявление:

«Товарищи крестьяне!

Все добытые кровью ваших сынов и братьев свободы находятся в страшной, смертельной опасности!

Гибнет революция! Гибнет родина!

На улицах Петрограда вновь проливается братская кровь. Вновь вся страна брошена в бездну смуты и развала. Вновь наносится удар в спину армии, отстаивающей родину и революцию от внешнего разгрома.

26 октября партия социал-демократов – большевиков и руководимый ею Петроградский Совет Р. и С. Д. захватили в свои руки власть, арестовали после орудийного и пулеметного обстрела в Зимнем дворце и заточили в Петропавловскую крепость Временное правительство и министров-социалистов, в числе которых были члены Исполнительного комитета Всероссийского Совета крестьянских депутатов – С.Л. Маслов и С.С. Салазкин, разогнали вооруженной силой Временный Совет Российской Республики, избранный для контроля над деятельностью Временного правительства до Учредительного собрания. Наконец, они объявили государственным преступником министра-председателя, Верховного главнокомандующего А.Ф. Керенского.

Неисчислимы бедствия, которые несет России это выступление, неизмеримо преступление против народа и революции тех, кто поднял восстание и посеял смуту в стране. Они, во-первых, разъединяют силы трудового народа, внося в его ряды смуту и разлад и облегчая внешнему врагу возможность полного разгрома и порабощения нашей страны.

Удар по армии – первое и самое тяжелое преступление партии большевиков!

Во-вторых, они начали гражданскую войну и насильственно захватили власть в тот самый момент, когда Временное правительство, заканчивая выработку закона о переходе всех земель в ведение земельных комитетов, исполняло давнишнее желание всего трудового крестьянства и когда до прихода полномочного хозяина земли русской – Учредительного собрания – оставалось всего только три недели. Они обманывают страну, называя голосом всего народа, всей демократии собравшийся в Петрограде съезд Советов, из которого ушли все представители фронта, социалистических партий и Советов крестьянских депутатов. Злоупотребляя присутствием нескольких крестьян, оказавшихся на этом съезде, вопреки постановлению Комитета Всероссийского Совета крестьянских депутатов… они осмеливаются говорить, будто они опираются на Советы крестьянских депутатов. Не имея на это никаких полномочий, они говорят от имени Советов крестьянских депутатов. Пусть же вся трудовая Россия узнает, что это ложь и что все трудовое крестьянство – Исполнительный комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов – с негодованием отвергает какое-либо участие организованного крестьянства в этом преступном насилии над волей всех трудящихся.

Большевики обещают народу немедленный мир, хлеб, землю и волю. Ложь и бахвальство – все это посулы, рассчитанные на усталость народных масс и на их несознательность. Не мир, а рабство за ними. Не хлеб, земля и воля, а гражданская война, кровь, прежнее безземелие и торжество кнута и нагайки несут они, увеличивая смуту и облегчая темным силам восстановить проклятый царский порядок.

Поэтому, полагая, что совершившийся переворот ставит страну и армию под угрозу немедленного разгрома, отодвигает созыв Учредительного собрания и не может создать власти, пользующейся всенародным признанием, Исполнительный комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов считает своим священным долгом перед собственной совестью и перед всей страной заявить, что он не признает новой большевистской власти государственной властью, и призывает местные Советы крестьянских депутатов, органы местного самоуправления и армию не подчиняться этой насильственно созданной власти, в то же время соблюдать полный порядок и охранять страну от внешнего разгрома. Исполнительный комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов ставит своей задачей:

1. Воссоздание власти, пользующейся всенародным признанием и могущей довести страну до Учредительного собрания.

2. Созыв Учредительного собрания без изменения избирательного закона.

Взятие всех земель в ведение земельных комитетов»[328].

Вместе с тем необходимо учитывать, что этот документ был подготовлен эсеровским руководством ЦИК Совета крестьянских депутатов. Основная же масса крестьян была аполитизирована, но с удовольствием приветствовала декрет о земле.

Не одобрил большевистский переворот и ЦК РСДРП, в воззвании которого говорилось: «Революции нанесен тяжелый удар, и этот удар нанесен не в спину генералом Корниловым, а в грудь – Лениным и Троцким… Не дожидаясь даже открытия съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, эта партия путем военного заговора втайне от других социалистических партий и революционных организаций, опираясь на силу штыков и пулеметов, произвела государственный переворот… над этой разоренной страной, в которой рабочий класс составляет еще незначительное меньшинство населения, в которой народ еще только что освободился от векового рабства самодержавия, над этой страной в такой критический момент большевики вздумали проделать свой безумный опыт захвата власти, якобы для социалистической революции…»[329]

27 октября 1917 г. Петроградский ВРК закрыл за опубликование воззваний бывшего Временного правительства и главковерха генерала Духонина газеты: «День» – издание умеренных социалистов, «Речь» – издание кадетов, «Новое время», «Вечернее время», «Русская воля», «Народная правда», «Биржевые новости»[330]. В тот же день Совнарком принял декрет «О печати», который «узаконил» закрытие «желтой и зеленой» прессы, призывающей к «открытому сопротивлению или неповиновению Рабочему и Крестьянскому Правительству», сеющей «смуту путем явно клеветнического извращения фактов», «призывающей к деяниям явно преступного, т. е. уголовно-наказуемого характера»[331].

«…Резолюция о печати, – заявил во ВЦИКе П.П. Прошьян, – представляет собой яркое и определенное выражение системы политического террора и разжигания гражданской войны».

С недоумением встретил декрет о печати Максим Горький, изложивший свои мысли в редактируемой им газете «Новая жизнь». Но вскоре получил ответ наркомнаца Сталина: «Русская революция ниспровергла немало авторитетов… Мы боимся, что Горького «смертельно» потянуло к ним в архив. Что ж, вольному воля!…Революция не умеет ни жалеть, ни хоронить своих мертвецов». Впоследствии, «окропленный» милостями партийного вождя, «мертвец» воскрес и шел в единой смертельной связке со Сталиным по ленинскому пути.

Захват власти большевиками в Петрограде еще не означал их победу во всей России. Ленин считал решающим моментом победы как минимум установление Советской власти и в Москве, которую он называл «громадным пролетарским центром, который больше Петрограда»[332]. Исходя из этого, Ленин отмечал, что Москва наряду с Петроградом, с Северным и Западным фронтами являлась тем «решающим пунктом», где большевики формировали «политический «ударный кулак» пролетарской революции и создавали подавляющий перевес сил… в решающий момент»[333].

О событиях в Петрограде московские большевики узнали только в 12 часов 26 октября. Вечером того же дня открылось объединенное заседание Совета рабочих депутатов и Совета солдатских депутатов, на котором был образован ВРК и Партийный центр по руководству восстанием. Из 13 членов ВРК 5 человек были против вооруженного восстания. Под руководством большевиков Е. Ярославского (Губельмана) и О. Берзина в Кремль была введена рота, взявшая под охрану арсенал.

Вернувшийся из Петрограда председатель Моссовета В.П. Ногин пошел на переговоры с командующим Московским военным округом К.И. Рябцевым. Меньшевики настаивали на подчинении ВРК Комитету общественной безопасности. После отказа большевиков они вышли из ВРК. Вечером 27 октября Рябцев предъявил ультиматум о роспуске ВРК и ввел в Москве военное положение. ВРК призвал рабочих начать всеобщую забастовку. 28 октября были расстреляны солдаты, охранявшие кремлевский арсенал. Всеобщая стачка переросла в вооруженное восстание. 2 ноября Комитет общественной безопасности капитулировал. Власть перешла к ВРК. Однако это не означало полной победы большевиков.

Утром 27 октября войска, предводимые А.Ф. Керенским, без единого выстрела заняли Гатчину. Вся «боевая мощь» 3-го конного корпуса под командованием генерала Краснова «сводилась к нескольким сотням казаков (500–600) и нескольким пушкам». «С этими жалкими остатками войск и артиллерии, – вспоминал Керенский, – мы решили пробиться к Петрограду»[334]. Но и это была сила, которая могла укрепиться десятками тысяч сторонников свергнутого Временного правительства, находившихся в столице. По утверждению генерала Алексеева, только офицеров в Петрограде насчитывалось более 15 тысяч. «Тысячи солдат, – писал Керенский, – которые, как считалось, примкнули к большевикам, бросив оружие, бежали из города». Но воевать не хотели не только солдаты, но и казаки. Выступившие на рассвете 28 октября из Гатчины, они лишь к вечеру вошли без боя в Царское Село. «Генерал Краснов и офицеры его штаба стали уговаривать меня, – писал Керенский, – вступить с большевиками в мирные переговоры. Я твердо выступил против, однако 31 октября военный совет решил направить в Петроград свою делегацию».

1 ноября вопрос противоборства казаков с кронштадтскими матросами был разрешен в переговорах большевистской делегации во главе с П. Дыбенко с начальником штаба 3-го конного корпуса полковником Поповым, а фактически присутствующим генералом Красновым. Керенский, с волнением ожидавший результатов переговоров «в комнате на втором этаже», вспоминал: «Переговоры подходят к концу, и казаки согласились выдать меня Дыбенко в обмен на обещание отпустить их на Дон при лошадях и оружии». Керенский, надев матросский бушлат и бескозырку, вынужден был бежать из Гатчины[335].

27 октября начал действовать противостоящий большевикам орган объединенной «революционной демократии» – «Комитет спасения родины и революции». Военный штаб «комитета», руководимый А. Гоцем, стал готовить антибольшевистское выступление, которое должно было поддержать вступление Керенского – Краснова в Петроград предположительно 30 октября. Боевое исполнение контрреволюционного мятежа было возложено на нерешительного и невезучего, смещенного еще 25 октября временно правительственным «диктатором» Н.М. Кишкиным с поста командующего Петроградским военным округом полковника Г.П. Полковникова. На рассвете 29 октября юнкера захватили месторасположение бронедивизиона, гостиницу «Астория», телефонную станцию, банк. Штаб разослал телеграммы, сообщавшие о том, что войска «Комитета спасения» приступают к освобождению Петропавловской крепости и Смольного – «последних убежищ большевиков», и требовавшие, чтобы воинские части присоединялись к комитету. Однако большевистское руководство приняло более энергичные и жесткие меры. Юнкера были выбиты со всех позиций, а юнкерские училища – блокированы.

«Комитет спасения» официально осудил «авантюру Полковникова», но поддержал эсеро-меньшевистский Викжель – Всероссийский исполком железнодорожного профсоюза, ультимативно потребовавший создания «однородного социалистического правительства», включая представителей всех социалистических групп от правых до левых, т. е. от народных социалистов до большевиков. «…Железнодорожный союз, – говорилось в ультиматуме, – объявляет всех тех, кто будет продолжать решать споры внутри страны силой оружия, врагами демократии и предателями родины».

Анализируя октябрьско-ноябрьские дни в столицах, когда большевики захватывали власть, лидер эсеров В.М. Чернов писал: «Чем дальше, тем больше А. Керенский увлекался одним огромным и в основе здоровым желанием очистить революцию от центробежных, анархо-бунтарских тяготений, способных развалить ее, опереться на истинную демократию, очистить ее от буйного – «охлоса», освободившегося гражданина противопоставить «взбунтовавшемуся рабу», восстановить революционный порядок, железной рукой водворить власть закона. Соответственно этому перед ним встал вопрос о репрессиях против всего того, что не укладывается в нормальные рамки творческой революции. И действительно, – уверял Чернов, – страна жаждет твердой власти. Она уже устала от неопределенности, безвластия, летаргии закона, от хаоса и неразберихи «явочного» проявления раскованных неулегшихся сил. И, конечно, твердая власть необходима. Но ею, – предупреждал Чернов, – может стать среди взбаламученного моря темной стихии русской действительности лишь правительство, популярное в массах, т. е. лишь правительство, которое одной рукой смело, твердо и властно наводит порядок, а другой рукой не менее смело, твердо и властно проводит социальные реформы, подымающие «хижины» за счет «дворцов». Стоит лишь хоть немного нарушить эту гармонию, этот параллелизм двусторонней деятельности, и все будет кончено. Правительство, запаздывающее с социальными мерами, сделается одиозным со своими мерами по введению порядка, не ослабит, а усилит ими центробежные течения и, в конце концов, сорвется с ними»[336].

27 октября «Правда», несколько передергивая, писала: «Они хотят, чтобы мы одни взяли власть, чтобы мы одни справились со страшными затруднениями, ставшими перед страной… Что ж, мы берем власть одни, опираясь на голос страны и в расчете на дружную помощь европейского пролетариата. Но, взяв власть, – предупреждали большевики, – мы применим к врагам революции и к ее саботерам железную рукавицу. Они грезили о диктатуре Корнилова… Мы им дадим диктатуру пролетариата…»

И здесь большевики были неискренни, ибо никто, кроме них, не стремился к вооруженному государственному перевороту; никто, кроме них, не рассчитывал на «помощь европейского пролетариата»; все желали твердой власти, и никто не хотел диктатуры, даже и пролетариат. Исходя из этого, диктатура необходима была только большевикам, без чего им невозможно было удержаться у власти.

С 29 по 31 октября, когда существовала реальная угроза захвата столицы войсками Керенского – Краснова, большевики были готовы пойти на уступки по принципиальным требованиям Викжеля: отсутствие в правительстве Ленина и Троцкого; чтобы ни одна из партий не имела большинства в правительстве, основные министерские посты не были заняты большевиками, а министры не выражали политического кредо какой-либо партии. Правительство, по мнению умеренных социалистов, должно быть подотчетно не ВЦИК, а представительному собранию более широких масс. Таким органом мог бы стать «Временный народный совет», составленный из представителей различных организаций – Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, городских самоуправлений, профсоюзов.

ЦК РСДРП(б), обсудив ультиматум Викжеля, принял два принципиальных пункта: во-первых, большевики не возражали, и «ЦК признает необходимым расширение базы правительства и возможным изменение его состава»; второй пункт более принципиальный: «Правительство создается ЦИК и перед ним ответственно»[337]. Многие меньшевики и эсеры, хорошо знавшие Ленина и Троцкого, считали ВЦИК, избранный вторым Всероссийским съездом Советов, даже при политической оппозиции в нем, ширмой для утверждения решений большевистского ЦК, которым фактически руководили эти два вождя октябрьского переворота.

В требованиях Викжеля, по мнению Троцкого, ясно, «как партии, в восстании участия не принимавшие, хотят вырвать власть у тех, кто их сверг. Незачем было устраивать восстания, если мы не получим большинства… Ясно, что они не хотят нашей программы. Мы должны, – настаивал Троцкий, – иметь 75 % в правительстве и во ВЦИК…Мы не можем уступить председательства Ленина; ибо отказ от этого совершенно недопустим». Дзержинский дополняет: «…мы не допустим отвода Ленина и Троцкого». Урицкий и Луначарский, Рязанов и Сталин также считали обязательным большинство большевиков во ВЦИК и правительстве[338].

Более жесткую позицию сторонники Ленина и Троцкого стали проводить после 30–31 октября, когда большевики подавили восстание юнкеров и разбили под Пулковом казаков Краснова. В резолюции ЦК, принятой 1 ноября, отмечалось, что ультимативной для большевиков является программа: декреты о мире и о земле, рабочий контроль, продовольственный вопрос, борьба с контрреволюцией, Советская власть[339]. Ленин предлагал: «Викжель в Совет не входит, и его впускать нельзя; Советы – органы добровольные, а Викжель не имеет опоры в массах…» А главное, он считал, «что переговоры должны были быть как дипломатическое прикрытие военных действий. Единственное решение, которое правильно, – подчеркивал Ленин, – это было бы уничтожить колебания колеблющихся и стать самыми решительными… мы должны апеллировать к массам, и они его сбросят»[340]. По мнению наркома внутренних дел А.И. Рыкова: «Если мы прекратим их (переговоры. – В.П.), то от нас отшатнутся и те группы, которые нас поддерживают, и мы не в состоянии будем удержать власть». Его позицию поддержали нарком земледелия В.П. Милютин, заявив, что длительную гражданскую войну мы выдержать не сможем; Л.Б. Каменев: «Пока мы справимся с забастовкой (железнодорожников. – В.П.), пройдет несколько недель… мы проиграем. Бороться, – убежденно заявлял Каменев, – можно только с Викжелем, но не против него…»

1 ноября 1917 г. состоялось заседание Петербургского комитета РСДРП(б), на котором с докладом о текущем моменте выступил Я.Г. Фенигштейн-Далецкий[341]. «…Дело касается соглашения с другими социалистическими партиями, – начал явно не по рангу Фенигштейн и без политического словоблудия выразил главное: «Соображения о «льющейся крови» и усталости рабочих не должны доминировать. Это необходимо, но для той политической партии, которая хочет делать историю, – эти факты не должны быть препятствием»[342]. Вот так решительные большевики, хотевшие «делать историю», призывали, не обращая внимания ни на что, идти к поставленной цели. После незначительных фраз «случайного докладчика» перебил Ленин: «Я не могу делать доклад, но познакомлю с одним вопросом, который очень всех интересует. Вопрос о партийном кризисе, который разразился в то время, когда партия у власти»[343]. Ленин самоуверенно утверждал: «…99 % рабочих за нас.

Если будет раскол – пусть. Если будет их большинство (сторонников социалистической коалиции. – В.П.) – берите власть в ЦИК и действуйте, а мы пойдем к матросам. Мы у власти»[344].

Таким образом, проигравший Ленин не намерен был подчиняться партийной дисциплине, а готов был обратиться за помощью не к рабочим, да и не к народным массам вообще, а к матросам, которые лихо показали себя в дни октябрьского переворота.

Отвечая сомневающимся на вопрос «Удержат ли большевики власть» (статью с аналогичным содержанием Ленин опубликовал еще в конце сентября 1917 г.), вождь уверенно заявлял: «Но мы не одни. Перед нами целая Европа. Мы должны начать… Теперь только социалистическая революция. Все эти колебания, сомнения – это абсурд… будем бороться хлебными карточками…»[345]Ленин надеялся на Европу, но знал верный способ борьбы – голод. А на возражения своих политических оппонентов, что «власти нет», решительно предлагал – «тогда необходимо арестовывать», считая главным рычагом государственного управления насилие. Вождь большевиков с одобрением относится к призывам об арестах политически инакомыслящих. «Тверской делегат на съезде советов сказал «всех их арестуйте», – вот это я понимаю, – говорил Ленин, – вот он имеет понимание того, что такое диктатура пролетариата. Наш лозунг теперь: без соглашений, т. е. за однородное большевистское правительство»[346].

На безапелляционное заявление Ленина логично возразил А.В. Луначарский, напомнив, что в основе декрета о земле принята эсеровская программа. Исходя из этого, нужно учитывать и назначения в правительстве. «Технический персонал, – констатировал Луначарский, – который буржуазен или мелкобуржуазен… нас саботирует», но городская Дума не требовала изменения главной линии, а только представительства во власти. «Мы не наладим сами ничего, – подчеркивал Луначарский. – Начнется голод. Если не будут с нами те, которые саботируют. Можно, конечно, действовать путем террора – но зачем?..»[347] «Мы стали очень любить войну, как будто мы не рабочая, а солдатско-военная партия. Надо созидать, а мы ничего не делаем. Мы в партии полемизируем и будем полемизировать дальше – и останется один человек-диктатор»[348].

После этих слов раздались аплодисменты, свидетельствовал Троцкий. Из этого высказывания становится ясно, что из себя представляла партия большевиков в 1917 г. и чей образ все более и более приобретал черты диктатора.

Далее Луначарский старается вразумить Ленина: «Не можем справиться арестами, нельзя атаковать технический аппарат – он слишком велик. Народ так рассуждает. Наша программа должна быть выполнена при сохранении оружия в руках рабочих. Мы можем на этом отдохнуть. Сейчас мы не можем работать, ибо нет аппарата, это так будет недолго. Мы должны показать, что мы можем реально строить, а не только говорить: «дерись, дерись» – и штыками расчищать путь, – это не приведет ни к чему. Заставить людей, работающих плохо, работать лучше – легче, чем заставить неработающего работать. Я считаю, – заявил Луначарский, – перед всеми этими трудностями соглашение желательным. Никакие доказательства ваши (обращался он к Ленину) насчет меньшевиков убедить не могут. Я хорошо знаю, что работать так невозможно. Нельзя принципиально и нельзя рисковать массами жизней.

Не плодите разногласий, – упрекал Ленина его соратник по Совнаркому, – а они уже есть, массы к этому относятся нервно»[349].

Это была уже не партийная дискуссия, а политический бунт, и не только по принципиальному вопросу, а конкретно против вождя, захватывающего диктаторские функции.

Затем выступил Троцкий, красочно и оригинально. «…Нельзя, говорят, сидеть на штыках. Но и без штыков нельзя, – заявил он, подчеркнув: – Нам нужен штык там, чтобы сидеть здесь… будет вестись и впредь жестокая классовая борьба, – не открывая истины, заявил Троцкий, но затем недвусмысленно подчеркнул: – Вся эта мещанская сволочь, что сейчас не в состоянии встать ни на ту, ни на другую сторону, когда узнает, что наша власть сильна, будет с нами, в том числе и Викжель… Мелкобуржуазная масса ищет силы, которой она должна подчиниться». Троцкий подвел оргвывод против противников силового госуправления: «Кто не понимает этого – тот не понимает ничего в мире, еще меньше – в государственном аппарате…»[350] «Они (политические оппоненты большевиков: эсеры, меньшевики, кадеты и пр. – В.П.) против нас именно потому, – с гордостью вождя утверждал Троцкий, – что мы проводим крутые меры против буржуазии. А ведь никто еще не знает, какие жестокие меры мы вынуждены будем проводить».

Наивный Троцкий не понимал или не хотел понять предостережение соратников. Он по-ленински считал, что коалиционная власть будет вносить в работу по государственному управлению колебания. «Но колебания в борьбе с врагами убьют наш авторитет в массах»[351]. «Что значит соглашение с Черновым? – задавал риторический вопрос Троцкий. – …это значит равняться по Чернову. А это было бы предательство. За это всех нас сейчас же расстрелять нужно»[352].

По логике Троцкого, за несогласие с линией Ленина тоже нужно было расстреливать, ну уже по минимальной мере, за идеи большевистского вождя «красная гвардия храбро умирает»[353]. «Предрассудки т. Луначарского – это наследие мелкобуржуазной психологии, – наукообразно резюмировал Троцкий, вынужденно добавив: – Это свойственно, конечно, отчасти и массам, как наследие вчерашнего рабства»[354]. Хотя Троцкий, как и Ленин, были «вчерашними рабами», а посему нужно было опасаться не «мелкобуржуазной психологии», а предсказания мудреца, проверенного временем: «Страшен раб, ставший господином».

В заключение Троцкий ответственно заявил: «Мы взяли власть, мы должны нести и ответственность»[355]. И все же директивное выступление Троцкого не разрешило кризисного вопроса.

Выступивший за ним Ногин, стараясь смягчить противостояние, произнес: «Товарищам слишком опротивело слово «соглашение», дело не в соглашении, а в вопросе: как быть, если мы оттолкнем все другие партии?»[356]

Более ясно в отношении текущего момента выразился Глебов-Авилов: «Положение серьезное не потому, что подходят ударники. Власть у нас в руках, мы можем справиться. Но у нас начинается саботаж внутри партии и почти официальный раскол. Этого не должно быть… Дело не в тех местах, которые нужно отвести другим партиям, а в том, что они не поведут нашей политики. Другого выхода нет, как сказать: «уйдите»[357].

2 ноября 1917 г., А.В. Луначарский, на которого очень обиделся Ленин, предлагая даже исключить его из партии[358], подал заявление в СНК о выходе из правительства якобы в знак протеста против разрушения Московского Кремля и других исторических памятников при захвате власти большевиками. Однако после примирительного разговора с Лениным на следующий день Луначарский опубликовал обращение «Ко всем гражданам России», в котором сообщал, что его отставка не принята и он остается на посту, «пока ваша воля не найдет более достойного заместителя». Через 16 лет 38-летний Анатолий Васильевич будет назначен полпредом СССР в Испанию.

В резолюции ЦК РСДРП(б) от 2 ноября 1917 г. «По вопросу об оппозиции внутри ЦК» отмечалось: «…оппозиция по вопросу однородного Советского правительства целиком отходит от всех основных позиций большевизма и пролетарской классовой борьбы вообще, повторяя глубоко немарксистские словечки о невозможности революции в России, о необходимости уступить ультиматумам и угрозам уйти со стороны заведомого меньшинства советской организации, срывая таким образом волю и решение II Всероссийского съезда Советов, саботируя таким образом начавшуюся диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства…

Центральный Комитет подтверждает, что без измены лозунгу Советской власти нельзя отказаться от чисто большевистского правительства, если большинство II Всероссийского съезда Советов, никого не исключая со съезда, вручило власть этому правительству»[359].

Действительно, 2-й Всероссийский съезд Советов никого не исключал, но и все партии, общественные организации, социальные слои населения не представлял, а посему избранное им однопартийное большевистское правительство должно было выполнять свои обязанности до Учредительного собрания, что и было записано в его решениях.

2 ноября 1917 г., в день, когда Керенский сложил с себя все полномочия, состоялось заседание ВЦИК, которое фактически было правомерным решать судьбу правительства. Левые эсеры выступили с декларацией, обвинявшей большевиков в диктаторской политике. На расширенном заседании Викжеля 3 ноября меньшевик Мартов и другие потребовали от Совнаркома прекращения борьбы с Керенским, прекращения арестов контрреволюционеров, отмены декрета о закрытии ряда оппозиционных газет. Присутствовавшие от большевиков Л. Каменев, Г. Сокольников и И. Сталин на уступки не согласились, никакого решения о власти принято не было. На заседание согласительной комиссии большевики не пришли. Кроме того, ЦК партии большевиков от имени большинства в ультимативной форме обратился к своему меньшинству с заявлением: «…мы требуем категорического ответа в письменной форме на вопрос, обязуется ли меньшинство подчиниться партийной дисциплине и проводить ту политику, которая сформулирована в принятой ЦК резолюции товарища Ленина»[360]. Подписавшие это заявление члены ЦК РСДРП(б): Ленин, Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Иоффе, Бубнов, Сокольников, Муранов – считали, что, если ответ будет отрицательным или неопределенным, ЦК готов апеллировать к партийным организациям и чрезвычайному съезду партии. Либо партия, по мнению ЦК большевиков, должна поручить сформировать оппозиции новую власть вместе с ее союзниками, либо она одобрит линию большинства как единственно возможную революционную линию. ЦК потребовал от оппозиции соблюдения партийной дисциплины и единства линии ЦК, пригрозив оппозиционерам исключением из партии.

Таким образом, Ленин и соратники считали инакомыслие меньшинства немарксистским, небольшевистским, оппозиционным и требовали их отстранения «от практической работы». Вместе с тем требовали беспрекословно «подчиняться партийной дисциплине» и проводить политику «товарища Ленина», беря за основу всенародного доверия решения 2-го Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов. Такая категоричность в непримиримости мнения партийного меньшинства вела не только к укреплению культа вождя, но и причислению оппозиционеров к разряду врагов народа с соответствующими последствиями в условиях ожесточенной революционно-классовой борьбы. Предложение же большинства перевести дискуссию и скептицизм меньшинства в печать было явно нереальным, ибо еще 26 октября 1917 г. по постановлению ВРК был закрыт ряд оппозиционных большевикам изданий.

В знак протеста на ленинское давление Каменев, Зиновьев, Рыков, Ногин и Милютин вышли из Центрального Комитета. В тот же день В. Ногин, А. Рыков, В. Милютин, И. Теодорович, Д. Рязанов, Н. Дербышев, И. Арбузов, К. Юренев, Г. Федоров, Ю. Ларин и А. Шляпников сделали заявление во ВЦИК:

«Мы стоим на точке зрения необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий. Мы считаем, что только образование такого правительства дало бы возможность закрепить плоды теоретической борьбы рабочего класса и революционной армии (сказано более точно, нежели крестьяне, одетые в солдатские шинели. – В.П.) в октябрьско-ноябрьские дни.

Мы полагаем, что вне этого есть только один путь: сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора. На этот путь вступил Совет Народных Комиссаров. Мы на него не можем и не хотим вступать. Мы видим, что это ведет к отстранению массовых пролетарских организаций от руководства политической жизнью, к установлению безответственного режима и к разгрому революции и страны. Нести ответственность за эту политику мы не можем и поэтому слагаем с себя пред ЦИК звание Народных Комиссаров»[361].

Из состава Совнаркома вышли: В. Ногин – нарком торговли и промышленности, А. Рыков – нарком внутренних дел, В. Милютин – нарком земледелия, И. Теодорович – нарком по делам продовольствия, А. Шляпников – нарком труда. Вместо подавших в отставку в СНК были введены большевики А.Г. Шлихтер – нарком земледелия и продовольствия, Г.И. Петровский – нарком внутренних дел, П.И. Стучка – нарком юстиции.

Таким образом, «единство» большевистского руководства было сохранено, но политический кризис обострился. Партийная дискуссия по вопросам государственного управления была естественна, да и закономерна, ибо марксистско-ленинская теория социалистического строительства в основном базировалась на рабочем классе и капиталистическом развитии. Россия же была аграрно-крестьянской державой.

7 ноября «Правда» опубликовала обращение ЦК РСДРП(б) «Ко всем членам партии и ко всем трудящимся классам России», в котором говорилось:

«В России не должно быть иного правительства, кроме Советского правительства. В России завоевана Советская власть, и переход правительства из рук одной советской партии в руки другой партии обеспечен без всякой революции, простым решением Советов, простым перевыбором депутатов в Советы…

…Мы твердо стоим на принципе Советской власти, т. е. власти большинства, получившего на последнем съезде Советов, мы были согласны и остаемся согласны разделить власть с меньшинством Советов, при условии лояльного, честного обязательства этого меньшинства подчиняться большинству и проводить программу, одобренную всем Всероссийским Вторым съездом Советов и состоящую в постепенных, но твердых и неуклонных шагах к социализму».

Большевистский ЦК внушал массам, что единственным выразителем их интересов является Советское правительство, состоящее из представителей одной партии, которая не пойдет ни на какие компромиссы, т. к. они «равносильны подчинению анархии и повторению ультиматумов со стороны любого меньшинства». Судьба же правительства, уверял Ленин, решается «простым перевыбором депутатов в Советы».

В этот же день Зиновьев обратился в ЦК партии большевиков с письмом, в котором забирал назад заявление об уходе с партийных постов и обязался подчиняться партийной дисциплине. Ненадолго хватило принципиального Зиновьева. Ну а тех, кто не желал покориться большинству, большевистский ЦК отстранял со всех постов, ибо они были неспособны выполнять его решения, его диктат.

Из протокола заседания ЦК РСДРП(б) от 8 ноября 1917 года:

«С принципиальной мотивировкой (основной мотив – несоответствие между линией ЦК и большинства фракции с линией Каменева) отстраняется от председательства в ЦИК тов. Каменев»[362]. Таково было решение партии большевиков, что еще не имело юридической силы, которой обладал лишь ВЦИК. Однако его решение было предрешено постановлением ЦК РСДРП(б), ибо большинство во ВЦИК принадлежало большевикам. «Тов. Каменев, – говорилось в протоколе ВЦИК, – слагает с себя звание председателя ЦИК. Фракция левых эсеров высказывает свое сожаление. Тов. Свердлов – 19 «за», «против» 14 – избран председателем ЦИК»[363].

Так закончилось самое короткое правление первого большевистского председателя ВЦИК Л.Б. Каменева, ушедшего за несогласие подчиниться большинству ЦК в вопросе образования однопартийного Советского правительства. Главное же заключалось в том, что вопрос о правительстве решался не широким народным представительством и даже не Советами, а партийно-большевистскими функционерами, а еще точнее – Лениным, который считал иную позицию равносильной «полному отречению не только от Советской власти, но и от демократизма…»[364]. Вот так отождествлял свою позицию большевистский вождь со всей Советской властью и даже шире – с демократизмом.

Трагизм общественного положения в России ясно и убедительно проанализировал философ, социолог, экономист, социал-демократ А.А. Богданов (Малиновский) в письме к А.В. Луначарскому 19 ноября 1917 г.: «Корень всему – война. – Она два основных фактора:

1) экономический и культурный упадок, 2) гигантское развитие военного коммунизма.

Военный коммунизм, развиваясь от фронта к тылу, временно перестроил общество: многомиллионная коммуна армии, паек солдатских семей, регулирование потребления к нему, нормировка сбыта производства. Вся система государственного капитализма есть не что иное, как ублюдок капитализма потребительного военного коммунизма…

В России максимализм развивался больше, чем в Европе, п. ч. капитализм у нас слабее, и влияние военного коммунизма как организационной формы соотносительно сильнее…

Логика казармы, в противоположность логике фабрики, характеризуется тем, что она (большевистская, «рабоче-солдатская» партия. – В.П.) понимает всякую задачу как вопрос ударной силы, а не как вопрос организованного опыта и труда. Разбить буржуазию – вот и социализм. Захватить власть, тогда все можем. Соглашение? Это зачем? Делиться добычей? Как бы не так: что? иначе нельзя? Ну, ладно, поделимся… А, стой! Мы опять сильнее! Не надо… и т. д.

…В России же солдатско-коммунистическая революция есть нечто, скорее противоположное социалистической, чем ее приближающее…»[365]

Более подробно и научно обоснованно свое отрицательное отношение к октябрьскому перевороту ленинцев, свое понимание сущности революции и роли большевиков в ней А.А. Богданов высказал в статье «Судьбы рабочей партии в нынешней революции»[366].

Захват власти и создание правительства из одних большевиков свидетельствовали об узурпации власти политической партией, не представлявшей большую часть населения России, но претендующей на истину общественного развития. Хотя в годы первой русской революции Ленин утверждал: «Кто хочет идти к социализму по другой дороге, помимо демократизма политического, тот неминуемо приходит к нелепым и реакционным как в экономическом, так в политическом смысле выводам»[367]. Имея в своем распоряжении все государственные органы управления и подавления, большевики широко их использовали в политической борьбе. При этом подчеркивалось, что все действия правительства исходят от имени Советов рабочих и солдатских депутатов. Неповиновение, сопротивление и даже критика воспринимались как выпады классовых врагов, контрреволюционеров.

О сущности большевистского переворота и его последствиях написал Максим Горький в газете «Новая жизнь» 7 ноября: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, к личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия. Подобно слепым фанатикам и безответственным авантюристам, с головокружительной быстротой они несутся к так называемой «социальной революции», которая на самом деле ведет лишь к анархии и гибели пролетариата и революции. На этом пути Ленин и его соратники считают возможным совершать все преступления, вроде бойни под Петербургом, разгрома Москвы, уничтожения свободы слова, бессмысленных арестов…

…За Лениным идет довольно значительная – пока – часть рабочих, но я верю, что разум рабочего класса, его сознание своих исторических задач скоро откроют пролетариату глаза на несбыточность обещаний Ленина, на всю глубину его безумия…

Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится довести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть – что из этого выйдет… и что чудес в действительности не бывает, что его ждет голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая монархия… а за нею не менее кровавая и мрачная реакция. Рабочие не должны позволить авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам пролетариат. Рабочий класс должен понять, что Ленин – не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата».

10 ноября «Новая жизнь» выступила более критично в адрес лидера большевиков: «Ленин, конечно, человек исключительной силы… он обладает всеми свойствами «вождя», а также необходимыми для этой роли отсутствием морали и чисто барским, безжалостным отношением к жизни народных масс… Жизнь во всей ее сложности не ведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, он – по книжкам – узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем всего легче разъярить ее инстинкты. Он работает, как химик в лаборатории, с той разницей, что химик пользуется мертвой материей, но его работа дает ценный для жизни результат, а Ленин работает над живым материалом и ведет к гибели революцию».

Оправданные временем предсказания Горького в то время, время революционной эйфории масс, поверивших обещаниям Ленина, не имели воздействия на обезумевших, уставших от войны и нищеты крестьян и рабочих.

17 ноября оставшиеся либерально-демократические и социалистические газеты – «Современное слово», «Петроградский листок», «Петроградская газета» и др. опубликовали «Обращение к гражданам России» Временного правительства, исполнявшего свои обязанности на нелегальном положении. В нем говорилось, что измученные трехлетней войной солдатские и рабочие массы, соблазненные заманчивыми лозунгами немедленного мира, хлеба и земли, справедливыми по существу, но не осуществимыми немедленно, взяли в руки оружие, арестовали Временное правительство, стали уничтожать гражданские свободы и угрожать жизни и безопасности мирных граждан. В результате мятежа голод грозит армии и населению, замерзание – городам, гибель – промышленным предприятиям, расчленение на ряд вооружающихся и самостоятельных областей – России. Обращаясь через головы большевистских вождей к народу, правительство предупреждало о грозящей катастрофе, если будет и дальше «разжигаться пожар злобы, ненависти и гражданской войны». Слагая с себя полномочия, правительство призвало всех граждан сплотиться в дни великих испытаний «вокруг Учредительного собрания для осуществления своей воли».

22 ноября в газете «Дело народа» было опубликовано открытое письмо опального Керенского, написанное им 8 ноября 1917 г.: «Опомнитесь! Разве вы не видите, что воспользовались простотой вашей и бесстыдно обманули вас? Вам в три дня обещали дать мир с германцами, а теперь о нем молят предатели. Зато все лицо земли русской залили братской кровью, вас сделали убийцами, опричниками. С гордостью может поднять голову Николай II. Поистине никогда в его время не совершалось таких ужасов. Опричники Малюты Скуратова – и их превзошли опричники Льва Троцкого.

Вам обещали хлеб, а страшный голод уже начинает свое царство, и дети ваши скоро поймут, кто губит их.

Вам обещали царство свободы, царство трудового народа. Где же эта свобода? Она поругана, опозорена. Шайка безумцев, проходимцев и предателей душит свободу, предает революцию, губит родину нашу. Опомнитесь все, у кого еще осталась совесть, кто еще остался человеком!

Будьте гражданами, не добивайте собственными руками родины и революции, за которую восемь месяцев боролись! Оставьте безумцев и предателей! Вернитесь к народу, вернитесь на службу родине и революции!

Это говорю вам я – Керенский. Керенский, которого вожди ваши ославили «контрреволюционером» и «корниловцем», но которого корниловцы хотели предать в руки дезертира Дыбенки и тех, кто с ним.

Восемь месяцев, по воле революции и демократии, я охранял свободу народа и будущее счастье трудящихся масс. Я вместе с лучшими привел вас к дверям Учредительного собрания. Только теперь, когда царствуют насилие и ужас ленинского произвола – его с Троцким диктатура, – только теперь и слепым стало ясно, что в то время, когда я был у власти, была действительная свобода и действительно правила демократия, уважая свободу каждого, отстаивая равенство всех и стремясь к братству трудящихся.

Опомнитесь же, а то будет поздно и погибнет государство наше. Голод, безработица разрушат счастье семей ваших, и снова вы вернетесь под ярмо рабства.

Опомнитесь же!»[368]

Это было последнее сообщение оппозиционных газет. Был установлен всеобъемлющий контроль над радио и телеграфом. 28 января 1918 г. СНК принял декрет о Революционном трибунале печати, ведению которого подлежали «преступления и проступки против народа, совершаемые путем использования печати»[369]. Средства массовой информации превращались в пособия по политграмоте ленинизма. Так начиналась официально борьба с инакомыслием.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.