I. Финляндия после Московского мира Время решений

I. Финляндия после Московского мира

Время решений

1. Маннергейм сохраняет свои полномочия на время перемирия

Согласно финляндской форме правления, в случае войны президент мог передать принадлежащее ему право верховного руководства вооруженными силами страны другому лицу. Президент Каллио использовал эту возможность уже 30.11.1939 года, в день начала Зимней войны, назначив маршала Маннергейма главнокомандующим финской армией. 7 декабря президент специальным распоряжением точно определил его задачи и полномочия. «Отныне, — отмечает Куллерво Киллинен, — главнокомандующий становился независимым от правительства и в этом смысле приравнивался к президенту». После заключения Московского мира эти делегированные президентом полномочия в соответствии с конституцией следовало аннулировать, даже несмотря на то, что в стране сохранялось военное положение. Однако эти полномочия главнокомандующего отменены не были. Почему?

Причины лежали на поверхности и имели весомый характер. В Европе продолжалась война, и Финляндия, если учесть ее ситуацию, в любой момент могла оказаться втянутой в новый конфликт. И хотя действующая армия была достаточно быстро демобилизована уже к концу июня, хотели, чтобы многоплановая работа по организации обороны и реорганизации вооруженных сил направлялась твердой и опытной рукой. Если бы Маннергейм в это время оказался «на отдыхе», то в условиях нового кризиса ему было бы трудно в сжатые сроки овладеть всем комплексом проблем, тогда как пребывание в должности давало ему такую возможность. К тому же после Зимней войны Маннергейм находился в зените своей славы. Совершенно очевидно, что даже в самых широких политических кругах надеялись на продолжение им своих полномочий. В этом вопросе правительство оказалось вынужденным действовать на условиях Маннергейма.

Документы содержат мало сведений о том, что предпринималось в этой важной сфере, каким образом обходилась буква закона. Существовала, к примеру, возможность отказаться от прежней системы и учредить для Маннергейма особую влиятельную должность главнокомандующего, которая, находясь под началом президента, являлась бы высшей ступенью в военной иерархической лестнице страны. Именно так поступили в Швеции осенью 1939 г.

В качестве закулисных факторов, сыгравших свою роль, следует в первую очередь указать на смену министра обороны в марте 1940 г. Во время Зимней войны министр обороны Ниукканен превратился фактически в своего рода снабженца армии и не обладал серьезным влиянием. Будучи по национальности карелом и проголосовав против Московского мира, он вышел из правительства.

Формирование нового кабинета, как свидетельствует Хейнрикс, происходило в постоянном контакте с Маннергеймом. Премьер-министр Рюти уже 21 марта сообщил Грипенбергу о том, что вопрос о продлении полномочий Маннергейма в качестве главнокомандующего в принципе решен. Военным министром стал, определенно с согласия Маннергейма, генерал Рудольф Валден, известный промышленник, являвшийся офицером связи между правительством и главнокомандующим во время Зимней войны. Он, как свидетельствует его дневник от 22 марта 1940 г., выставил Рюти свои условия. Важнейшим из них, по определению Э.В. Юва, была «Программа Маннергейма». Валден был согласен войти в правительство в качестве беспартийного министра на тот срок, пока в должности главнокомандующего остается Маннергейм. Высшее руководство армии, министерство обороны и государственные промышленные предприятия следует реорганизовать. Следует оживить финансы, так как расходы на оборонительные сооружения, казармы, госпитали предстояли немалые.

После того как Валден 27 марта вошел в новое правительство и представленная им программа была воплощена в жизнь, можно сказать, что он решающим образом повлиял на продление мандата Маннергейма. Именно так оценивал ситуацию и сам маршал.

Валден, как известно, был преданным сторонником Маннергейма. По его инициативе газета «Ууси Суоми» 17 марта не только выступила за продление полномочий главнокомандующего, но и связала с этим актом дальнейшую судьбу страны. И хотя последняя часть программы сразу же стала объектом критики со стороны различных партий и политиков, эта акция в интересах своего друга наглядно характеризует взаимные отношения двух видных деятелей. Упоминание Хейнрикса о том, что вопрос о продлении полномочий Маннергейма был согласован между Каллио, Рюти и Валденом еще до сформирования кабинета, представляется вполне правдоподобным.

Следователи, готовившие материалы по делу о военных преступлениях, поинтересовались в 1945 г. у самого Маннергейма относительно его тогдашних полномочий. Он рассказал следующее: «После завершения Зимней войны я беседовал с министром Валденом и заявил о своем намерении оставить пост главнокомандующего, но тот… попросил меня остаться. С началом новой войны я сообщил президенту Рюти о своем желании сложить с себя полномочия главнокомандующего, но он энергично высказал надежду на то, что я не оставлю этот пост». Поскольку сохранившееся прошение об отставке помечено 10 февраля 1941 г., можно предположить, что в данном свидетельстве присутствует очевидная ошибка или уже в начале февраля Маннергейм оценивал ситуацию как ведущую к войне. В разговоре с Кустаа Вилкуна в 1945 г. Маннергейм заметил, что «он не держался за пост главнокомандующего — его удерживали».

Рюти отмечал, что продление полномочий Маннергейма сохранялось не по его инициативе, об этом шла речь с президентом Каллио. «Причина, конечно же, заключалась в том, что ситуация все время оценивалась как крайне нестабильная». Даже только укрепление новых границ требовало энергичного и централизованного руководства. Таннер со своей стороны указывал на то, что после Московского мира в правительственных кругах и среди высших офицеров неоднократно возникали разговоры о целесообразности отмены военного положения и возвращения к нормальной жизни, а что касается полномочий президента, то ему следовало вернуть верховное руководство вооруженными силами страны. Но это мнение встречало возражения, поскольку помимо прочего считалось необходимым заново организовать систему обороны. Указывалось и на то, что вопрос о продлении полномочий главнокомандующего недостаточно ясен с юридической точки зрения.

На основании такого рода материалов биографы Маннергейма могли достаточно легко обойти вопрос о продлении его полномочий в качестве главнокомандующего вооруженными силами страны. Хейнрикс также писал о том, что «Маннергейм соглашался остаться на посту председателя совета обороны (так тогда звучала эта должность) лишь при условии назначения Валдена на пост министра». Егершёльд в своей работе пишет: «Общая политическая ситуация порождала столь серьезное беспокойство, что президент оставил за Маннергеймом собственные военные полномочия». При этом ни у одного из авторов нет отсылок на использованные материалы.

Но собранные Юрянки устные воспоминания свидетельствуют о том, что дело было не столь однозначно. Так Вяйнё Линден в 1968 г., ссылаясь на Каллио, рассказал о том, что сохранение за Маннергеймом полномочий главнокомандующего произошло вопреки желанию президента. Генерал Хуго Эстерман также считает, что «не было никого, кто бы поддерживал его позицию». Однако при этом надо иметь в виду, что свидетельства обоих этих лиц отличались тенденциозностью, поскольку они испытывали неприязнь по отношению к маршалу.

Эта проблема, как уже указывалось выше, стала предметом рассмотрения на процессе по делу о виновниках войны. Заключение профессора Эрика Кастрена от 4 октября 1945 г. со всей очевидностью показало, что с юридической точки зрения здесь имело место формальное нарушение закона. Но суд в своем приговоре обошел стороной вопрос о том, повлекли ли полномочия главнокомандующего, оставшиеся за Маннергеймом, какие-либо неблагоприятные последствия для страны, и суд не возложил за это никакой персональной ответственности на кого бы то ни было. Историки также в целом придерживаются этой позиции, поскольку приведенные в начале главы реальные причины требовали пребывания Маннергейма на прежнем посту. Но юристы, напротив, продолжали следовать критической линии, начало которой положил Кастрен. По их мнению, в данном случае оказалась реализованной римская формула inter arma silent leges (среди оружия законы безмолвствуют). Она найдет новое подтверждение в событиях рассматриваемого периода.

В последующем Маннергейм не только сохранил за собой свой пост, основанный на отчуждении от президента функций главнокомандующего, но и укрепил свое положение в духе той программы, которая была представлена Валденом премьеру Рюти. Цель заключалась в получении главнокомандующим той неограниченной свободы действий, которая имелась у него в 1918 г. Тогда в правительстве Ваасы (сенате) вообще отсутствовал военный отдел (министерство) и главнокомандующий самостоятельно решал все вопросы, относившиеся к армии и ведению войны. Министерство обороны (поначалу военное министерство) основали осенью 1918 г. В 20-х годах снабжение армии было вменено в обязанность созданных в недрах министерства соответствующих отделов, что постепенно привело к трениям с руководством собственно вооруженных сил. Положение 1937 г. об организации всей системы вооруженных сил улучшило ситуацию, поскольку генштаб был включен в структуру министерства обороны, а снабжение армии сосредоточили в новом отделе войскового хозяйства. Маннергейм, являвшийся с 1931 г. председателем совета обороны, занял на основании обновленного в 1938 г. положения об этом совете бесспорные руководящие позиции в военной иерархии страны. И все же во время Зимней войны он считал, что министерство обороны в хозяйственных вопросах и по проблемам снабжения армии чрезмерно сковывает его инициативу. Теперь, исходя из собственного опыта, он стремился к еще большей свободе действий.

За несколько месяцев Валден подготовил новые проекты о верховном руководстве вооруженными силами. В начале июля месяца они уже обсуждались в правительстве. Отвечая на имевшие место намерения уменьшить слишком громоздкие министерства и создать эффективные отраслевые управления, правительство Финляндии 16 июля 1940 г. представило парламенту предложения, согласно которым командующий оборонительными силами страны действовал бы под непосредственным началом президента в качестве держателя его воинских прерогатив. Находившийся вне структуры министерства главный штаб вооруженных сил, своеобразное отдельное управление, становился штабом командующего оборонительными силами страны. Туда из министерства обороны передавался огромный отдел военной экономики, начальник которого становился вторым помощником начальника генштаба и таким образом оказывался в непосредственном подчинении Маннергейма.

Эта организационная инициатива не обошлась без полемики. В ходе правительственного обсуждения 16 июля против нее выступили министры Пеккала и Фагерхольм. Первый заявил, что речь идет о широкомасштабных переменах, способных вызвать протесты за рубежом. К тому же к реорганизации приступают слишком поздно, когда сессия парламента уже подходит к концу. Оппозиция осталась, тем не менее, в меньшинстве и притихла. Однако уже в ходе парламентского обсуждения 27 июля Ниукканен — старый антагонист Маннергейма, занимавший долгие годы пост министра обороны, — квалифицировал проект как «несовместимый с формой правления». Представитель Аграрного союза Ханнула со своей стороны предположил, что правительство пытается подобным образом с помощью Маннергейма оказать давление на парламент. Оппозицию Аграрного союза удалось утихомирить, когда у нее спросили, каким образом будут развиваться события, если проект провалится и Маннергейм по этой причине уйдет в отставку? Сопротивление, очевидно, имело место и со стороны иных фракций, поскольку выступившие 29 июля 1940 г. коалиционеры подчеркивали, что данный вопрос не должен привести к правительственному кризису. И все же проект был утвержден 15 августа 1940 г. и через месяц главный штаб начал свою деятельность в новом составе. Министерство обороны, сократив в какой-то мере свои отделы, по-прежнему осталось высшим правительственным учреждением вооруженных сил. Согласно положению о министерстве обороны от 16 декабря 1940 г. в нем остались лишь общий и строительный отделы, а также комиссия по делам недвижимости. На благодарности генерала Эрнста Линдера в связи с проведенной в 1940 г. работой по организации верховного управления Валден скромно ответил, что результат во многом зависит от того, сколько подготовленных сотрудников удастся заполучить в гражданские органы управления. Он был, тем не менее, уверен, что новая структура облегчит переход к организации военного времени.

При реорганизации главного штаба возвратились к схеме 1918 г., когда Маннергейм, по словам Хенри Перона, шведского сотрудника штаба, «являлся по сути дела военным диктатором и соединял в себе все те функции, которые в Швеции в военное время исполняют верховный главнокомандующий, министр обороны, руководитель военного управления и во многих случаях начальник генштаба».

Когда Маннергейм летом 1940 г. перевел генерала Эрика Хейнрикса из штаба сухопутных сил, расположенного в Миккели, на должность начальника генштаба в Хельсинки, он сразу же заметил, что у того не будет монопольного права на доклады по делам оперативного управления, разведки и т. д. «Не хочу быть заложником одного человека» отметил маршал. Он намеревался советоваться с любым необходимым ему лицом, независимо от места его службы. Главнокомандующий всегда сам хотел делать выводы, проводить обобщения. Лишь на его персоне сходились воедино и стягивались в один узел все нити, лишь он обладал реальным представлением о всей панораме событий.

Эта организационная структура генштаба, которую Егершёльд назвал французской, была предназначена не столько для того, чтобы держать в узде членов главного штаба, сколько для предотвращения внешнего вмешательства в дела военного управления.

Специалисты в области политических наук считают, что на проведенную организацию оказала влияние традиция — в период автономии вопросы обороны являлись прерогативой центральной власти, и финляндский сенат их не касался, этой же линии придерживались и последующие правительства страны. В наибольшей мере новая структура сказалась, конечно же, на работе самого штаба. В отличие от большинства стран (напр., Германии) отсутствовали ежедневные оперативные совещания, в ходе которых руководители отделов получали необходимую информацию и до принятия главнокомандующим решения могли придерживаться иного мнения. У нас же руководителю каждого отдела приходилось одному идти на доклад главнокомандующему и склоняться как перед его авторитетом и занимаемой должностью, так и перед его более широкой информированностью и общим кругозором. Но ни в той, ни в другой из организационных систем не допускалось выражения инакомыслия после того, как решение было принято.

Таким образом, Маннергейм уже в период перемирия, а затем и во время войны-продолжения обладал в своей области абсолютной независимостью.

В целом следует отметить, что в то время влияние Маннергейма распространялось и за сферу его непосредственных обязанностей, в частности на внешнюю политику. В литературе был сформулирован тезис о том, что «в период войны-продолжения положение главнокомандующего было сильнее, чем у высших политических деятелей страны». К этой стороне вопроса лучше обратиться после рассмотрения событий начала 1941 г.

2. Новый, более сильный президент

На политическую жизнь рассматриваемого периода сильное влияние оказал сердечный приступ, случившийся с президентом Каллио 28 августа 1940 г., после чего он практически уже не возвращался к исполнению своих должностных обязанностей. Премьер-министру Р. Рюти пришлось всю вторую половину года заниматься не только своими делами, но и выполнять обязанности президента. И поскольку на этом поприще Рюти, безусловно, преуспел, его имя стало ассоциироваться с постом руководителя государства, что не могло не оказать влияния на обсуждение вопросов, связанных с предстоящими выборами. В связи с затянувшейся болезнью президента Каллио неофициальные разговоры о них начались еще до того, как он 27 ноября 1940 г. по собственной инициативе подал в отставку. Правительство среди прочего подготовило предложение о том, чтобы новые выборы были проведены выборщиками 1937 года и при этом только на оставшийся от президентства Каллио срок. Развертывание предвыборной борьбы в условиях большой войны считалось нецелесообразным, да и технически организация выборов представляла сложности, поскольку перемещенное население еще не было полностью переписано. Таким образом, правительство смогло одновременно с прошением Каллио об отставке обнародовать детали предстоящих президентских выборов. В целом позиция кабинета расценивалась как сбалансированная и была полностью поддержана.

Состоявшиеся выборы приобрели, тем не менее, чрезвычайный характер, поскольку никогда ранее великие державы столь активно не вторгались в их проведение путем обнародования собственных позиций. Начало положил Советский Союз, который устами Молотова в день финляндской независимости дал понять Паасикиви, что стремление Финляндии к миру будет оцениваться по результатам президентских выборов. «Совершенно очевидно, что если кто-либо из таких, как Таннер, Кивимяки, Маннергейм или Свинхувуд, будет избран президентом, то мы сделаем вывод о том, что Финляндия не желает выполнять условия заключенного с Советским Союзом мирного договора».

Эта неприкрытая угроза сразу же возымела действие. Германия, которая в начале декабря осторожно поддерживала Кивимяки, хотя и не возражала против кандидатуры Рюти, изменила свою позицию. Чтобы не допустить избрания какой-либо слабой компромиссной фигуры, Германия теперь, 17 декабря, стала отдавать предпочтение Рюти против Паасикиви, имевшего поддержку Советского Союза. Германия 18 декабря особо предупредила о недопущении избрания нежелательного для Советского Союза кандидата.

Наконец и Англия подала свой непрошеный голос. Руководитель отдела Северных стран Форин Оффиса Лоуренс Кольер в беседе с Грипенбергом 17 декабря сказал о том, что до него дошли слухи, согласно которым немецкие дипломаты активно поддерживают кандидатуры Свинхувуда и Кивимяки. Если какой-либо из этих германских друзей окажется избранным на пост президента, то это произведет неблагоприятное впечатление в Англии. В то же время против Маннергейма у Англии не было бы замечаний. Чтобы быть уверенным в том, что эта информация дойдет до адресата, Кольер в тот же день повторил ее советнику финляндского посольства, так что активность Англии в этом деле не может быть подвергнута сомнению.

Официальное внутри- и межпартийное обсуждение вопроса в самой Финляндии началось до того, как все вышесказанное стало достоянием общественности. Общим стремлением был поиск такого кандидата, который мог бы получить подавляющую поддержку избирателей с тем, чтобы унаследованное со времени Зимней войны единодушие проявилось бы и в данном случае. С этой целью отказались от персонажей 1937 г. и начался поиск кандидатов, пользовавшихся всеобщим признанием. Таннер, который под давлением Молотова еще в августе оставил министерский пост, на заседании комитета соц.-дем. партии отказался выставить свою кандидатуру, хорошо зная, что русские о нем думают. Паасикиви, дабы не подумали, что он своим сенсационным заявлением проталкивает собственную кандидатуру, отказался позднее. В этих условиях, когда великие державы полностью элиминировали кандидатуры своих соперников, из наиболее значительных фигур в списке, по существу, остался только один Рюти. Выборщики от социал-демократической партии высказались в его поддержку 18 декабря, точно так же поступили шведы, ИКЛ и большинство аграриев (4114), тогда как их карельские депутаты оказались в оппозиции, поскольку Рюти выступал против быстрейшего расселения перемещенных лиц. Упорнее всего держались за своего традиционного кандидата Свинхувуда коалиционеры. Лишь после того, как стала очевидной победа Рюти, Линкомиес в своей проникнутой в духе единения речи, которая должна была быть замечена и во внешнем мире, поддержал кандидатуру Рюти. Полученные перед голосованием аналогичные поздравления Маннергейма лишь упрочили его позицию. Таким образом, 19 декабря 1940 г. Рюти был избран с внушительным перевесом (288 голосов из 300), тогда как остальные кандидаты получили лишь разрозненные единичные голоса своих сторонников.

Премьер-министру Зимней войны предстояло стать президентом войны-продолжения. Он был первым из четырех сильных президентов Финляндии, которые на практике подняли на еще большую высоту юридически закрепленные широкие полномочия главы государства. Заметные изменения по сравнению с 30-ми годами касались прежде всего внешней политики, в сфере которой предыдущие президенты ограничивались ролью верховного наблюдателя, отдавая министрам на откуп решение практических вопросов, а в наиболее важных случаях — совместно с премьер-министром. Это было характерно прежде всего для правления Каллио.

Когда премьер-министр Рюти стал президентом, он договорился со своим бывшим помощником в Финляндском Банке, а теперь с новым премьер-министром Рангелем о том, что он по-прежнему будет лично «вести» наиболее значительную информацию послов Англии и США, как он делал это, находясь во главе кабинета. Это проистекало из того, что англосаксы не желали по личным соображениям вести доверительные беседы с министром иностранных дел, хотя и по отношению к Рюти они держались официально. Рангель на практике также не особенно касался малознакомой ему сферы внешней политики. С другой стороны, Рюти, судя по всему, не скрывал от министра иностранных дел получаемую им информацию от послов Германии и иных государств. Так, у Виттинга сохранились очень близкие контакты с Блюхером, который был важнейшим представителем дружественной великой державы в Хельсинки. Вплоть до апреля месяца, пока не был заменен занимавший по отношению к Финляндии неуступчивую позицию представитель Советского Союза, у министерства иностранных дел не возникало желания поддерживать с ним более тесное сотрудничество. Начиная с апреля, критическую позицию по отношению к министру иностранных дел занял и новый представитель Швеции. В общем, из-за выборов Рюти и в силу разного рода пристрастий руководство внешней политикой Финляндии в период перемирия стало выглядеть следующим образом: президент вел наиболее важные дела с англосаксонскими странами, министр иностранных дел с Германией, остальные направления находились «на официальном уровне».

Как банкир и специалист в области экономики Рюти уверенно чувствовал себя в этих важных сферах жизни, а в качестве юриста, подготовка которого превышала обычный уровень, — также и в области многоплановой законотворческой работы. И поскольку Рюти обладал еще и политическим опытом, приобретенным в стенах парламента, у него были прекрасные предпосылки для исполнения им своих обязанностей на новом государственном посту. Будучи энергичной натурой, он все переводил в плоскость практических решений и, таким образом, с полным основанием являлся «сильной личностью» Финляндии в рассматриваемый период времени. Это, в частности, особо отметил Паасикиви 17 марта 1941 г.: «(Виттинг)… ничем не руководит, все определяет Рюти».

3. Коалиционное правительство всех политических партий

Исключительно единодушное избрание Рюти президентом создало благоприятные предпосылки для переговоров о формировании кабинета, которые традиционно начинались после выборов. Из-за сложной внешнеполитической обстановки стремились действовать быстро и в духе взаимопонимания.

По мнению социал-демократов, премьер-министром мог стать представитель Аграрного союза. Когда последний предложил на этот пост кандидатуру Э. Пехконена, руководителя губернии Оулу, социал-демократическая партия его не поддержала, равно как и кандидатуру руководителя банка Т. Рейникка. Социал-демократы выдвигали руководителя пенсионного ведомства прогрессивного по своим взглядам Ээро Рюдмана. Кандидатами президента Рюти являлись редактор Хенрик Рамсай и государственный советник Ю.К. Паасикиви. Однако немцам не нравился проанглийски настроенный Рамсай, а многие финны рассматривали поддержку Советским Союзом кандидатуры Паасикиви как его дискредитацию. Ситуация оказалась тупиковой. Председатель парламента Хаккила обратил внимание Рюти на его ближайшего товарища по работе в Финляндском Банке, члена правления Ю. Рангеля. Считалось, что он близок к прогрессивной партии, хотя никогда активно политикой не занимался; с другой стороны именно это обстоятельство вызвало одобрение его кандидатуры всеми участниками переговоров.

За кандидатуру Рангеля выступил Таннер и обеспечил ее поддержку в социал-демократической партии. Аграрный союз долго держался за кандидатуру Пехконена, председатель партии Ниукканен требовал далеко идущих преобразований в правительстве, в частности смены министров иностранных дел и обороны. Однако большинство группы аграриев, получив заверения в быстрейшем решении проблем перемещенного населения и из-за внешнеполитических обстоятельств, высказалось за быстрейшее решение вопроса и согласилось на кандидатуру Рангеля. Ниукканен в своих дневниках охарактеризовал сформированный таким образом кабинет «президентским правительством», он и далее отмечал слабые связи его членов с парламентом.

При формировании правительства Рангель, хотя он и поддерживал контакты с различными партийными лидерами, совершил (неизвестно — по неопытности или по совету Рюти) ту же самую ошибку, которую допустил сам Рюти во время комплектования предыдущего кабинета: он не посоветовался с парламентскими фракциями, вставшими в оппозицию. Проведя напрямую переговоры с кандидатами, Рангель уже на следующий день подготовил список членов своего кабинета. Этот спрямленный путь привел к тому, что В. Войонмаа еще 13 июня заявил на заседании внешнеполитической комиссии, что правительство Рангеля родилось без одобрения парламента.

Кабинет Рюти практически не претерпел изменений при создании нового правительства Рангеля (4 января 1941 г.): министром иностранных дел остался Виттинг, министром обороны — Валден, министром финансов — Пеккала и т. д. Выбыли наряду с премьер-министром лишь Пилппула и Экхолм, вошли же в состав кабинета вторым министром по вопросам сельского хозяйства аграрий Тойво Иконен, являвшийся выразителем интересов перемещенного населения и член партии ИКЛ Вилхо Аннала (второй министр путей сообщения). Правые высказывали в прессе удовлетворение тем, что в новом правительстве насчитывалось значительное количество «министров-специалистов». Оба новых назначения были важны для удовлетворения известных групп населения. Несмотря на уменьшение количества членов в партии ИКЛ, приглашение ее впервые в правительство представляется хорошо продуманным шагом как для демонстрации национального единства, так и жеста в-сторону Германии. К тому же, когда Рюти объявил о сохранении за представителем шведской партии фон Борном места в правительстве, это не только успокоило финляндских шведов, но и благоприятно отозвалось в самой Швеции.

4. От правительственной комиссии по иностранным делам к военному кабинету

В кадровом отношении правительство Рангеля мало чем отличалось от правительства Рюти, комиссия по иностранным делам (за исключением ее председателя) не претерпела вообще никаких изменений: Рангель, Виттинг, Валден, Пеккала и Кукконен. Попытка Рюти на процессе над военными преступниками объяснить, что «упоминаемый Рангелем военный кабинет есть не что иное, как комиссия по иностранным делам государственного совета» — всего лишь декларация, которая ничего не проясняет. Комиссию, которая являлась звеном официальной властной структуры, невозможно было использовать для доверительных обсуждений секретных дел, поскольку в нее входил представитель внутренней оппозиции министр Мауно Пеккала, принадлежавший к левому крылу социал-демократов. Зная о планах комиссии, он мог заранее подвигнуть социал-демократов и возможных иных противников правительственного курса на противодействие их проведению, тогда как политика «внутреннего круга» была нацелена на то, чтобы наиболее щепетильные дела представлялись всему правительству и всему парламенту в виде готовых решений. Действительно, весной 1941 г. Пеккала выражал сожаление в том, что комиссия правительства по иностранным делам созывается очень редко, а если это иногда и случается, то дела рассматриваются в спешке и в самой общей форме. Опасались, вероятно, и утечки информации по каналам посольств Англии и Швеции, с которыми Пеккала поддерживал близкие отношения.

Пятый член комиссии, представитель Аграрного союза пастор Антти Кукконен, впоследствии оказавшийся на скамье подсудимых в качестве военного преступника в основном из-за своего членства в ней, был осужден, правда, на незначительный срок. Как следует это понимать в свете вышесказанного? Даже секретарь премьер-министра вспоминает, что ни Пеккала, ни Кукконен «не посвящались в дипломатические тайны сверх того, что докладывалось на регулярных еженедельных заседаниях правительственной „вечерней школы“».

С другой стороны, Кукконен являлся ревностным сторонником Рюти и Виттинга. Протоколы аграрной фракции парламента свидетельствуют, что Кукконен весьма часто рассказывал ее членам о внешней политике и таким образом активно использовал получаемые им сведения. К тому же он был давно знаком с Метцгером, германским пресс-атташе в Хельсинки, который по слухам имел также тайные разведывательные поручения в Финляндии. Ханс Метцгер в детстве проводил летнее время неподалеку от Иоэнсуу, в имении своих родственников, проживавших рядом с владениями Кукконена и там он научился финскому языку. Когда он осенью 1939 г. после окончания университета вернулся из Германии в Хельсинки на только что созданную должность атташе по делам печати, он завязал контакты с депутатом парламента Антти Кукконеном. С разрешения своего шефа Метцгер снабжал последнего доверительной информацией и после марта 1940 г., когда тот занял в новом правительстве пост министра просвещения.

Вполне вероятно, что Кукконен неоднократно получал прямую информацию о позиции немцев по разным вопросам. В силу того, что комиссия по иностранным делам играла формальную, а сам Кукконен незначительную роль в ее деятельности, финский исследователь Юкка Таркка пришел к выводу, что Кукконен оказался в списке военных преступников прежде всего по той причине, что помимо прочих к ответственности следовало привлечь кого-либо из политиков-аграриев.

На самом деле военный кабинет — под этим термином имеется в виду спонтанно родившийся в период перемирия «внутренний круг» — занимался, прежде всего, внешнеполитическими и иными, имевшими первостепенное значение, проблемами. Представляется целесообразным привести некоторые свидетельства современников о его составе и деятельности.

Министр внутренних дел фон Борн уже в мае 1941 г. сообщил шведской парламентской фракции о существовании «внутреннего круга», который правит страной и в который входят министр иностранных дел, премьер-министр, президент и высшее военное руководство. Это заявление было опубликовано в работе К.О. Фрича, увидевшей свет в 1945 г., и эту точку зрения аргументированно поддержал Антони Ф. Аптон в 1965 г.

Второе свидетельство, относящееся к рассматриваемому времени, принадлежит Вяйнё Войонмаа, который 22 мая 1941 г. писал своему сыну в полушутливой форме, но, тем не менее, вполне серьезно о том, насколько министр Пеккала на последнем заседании подготовительной комиссии соц.-дем. фракции был озабочен внешнеполитической обстановкой. «Он сказал, что комиссия правительства по иностранным делам не пользуется никаким авторитетом, в то время как Камарилья Ристо (Рюти) + Юкка Лууранконен (Рангель) + Виттинки (Виттинг) + Валден решают все вопросы в своем узком кругу. Он резко напал на Виттинга, считая его законченным нацистом…». Использование испанского термина камарилья свидетельствует о критическом отношении Войонмаа к подобной практике ведения дел. В комитете Игнадиуса — о нем ниже — как Хакцель, так и Кильпи, характеризуя внутренний правительственный круг, говорили 7 июня 1941 г. о «военном кабинете», это же повторил Таннер 10 июня. Рюти в своем дневнике от 9 июня 1941 г. также пишет о военном кабинете.

Финляндский посланник в Стокгольме Васашерна 9 июня в беседе с секретарем шведского кабинета Эриком Бохеманом также упоминает военный кабинет Финляндии. Нильс Линд, шведский консул в Марианхамне, который в начале июня побывал в Хельсинки, не был знаком с этим термином, но, перечисляя членов «внутреннего круга», эмоционально заметил: в Финляндии теперь у власти стоит «группа диктаторов».

Дневниковые записи того времени ценны тем, что они подкрепляют достоверность более поздних воспоминаний. Так, министр Ниукканен говорил в 1945 г. о том, что «душой внутреннего правительственного круга был Рюти, а из остальных его членов — министр иностранных дел Виттинг, министр обороны Валден и министр финансов Таннер» (после августа 1940 г. Таннер более не входил в правительство). О премьер-министре Рангеле Ниукканен писал, что «тот не занимал ведущего положения», военных же он вообще не упоминал. В этом же духе о Рангеле говорил Кекконен 25 июля 1945 г.: «Он был мальчиком на побегушках».

В своих воспоминаниях (1977 г.) государственный советник Фагерхольм резко оценивал ситуацию того времени: «Правительство мало занималось подготовкой как к войне, так и к миру. Маленькая клика присвоила себе право решать жизненно важные вопросы». В другом месте он пишет о том, что «комиссия по иностранным делам ничего не решала, решения принимал другой, более узкий круг». Сравнивая положение с практикой других стран, он добавляет: «во многих государствах у правительства имеется более узкий круг, именуемый кабинетом. Нам такой неизвестен».

После опубликованной переписки Войонмаа (1971 г.), воспоминаний Фагерхольма (1977 г.), а также исследований Таркка (1977 г.) и Сойкканена (1977 г.) теория о внутреннем правительственном круге стала признанным фактом, хотя термин военный кабинет в большинстве случаев не упоминается. Однако специалисты в области административного права пользуются им достаточно широко. Рассмотрим, в какой мере он приложим к нашему материалу.

Исследователь административного права Тиихонен относит рождение идеи о военном кабинете даже к маю 1939 г., когда командующий армейским корпусом на Карельском перешейке генерал Харальд Оквист предложил подчинить на время войны государственный совет военному кабинету, т. е. узкому правительственному руководству военного времени. Исследователь считает, что «идея кабинета была неофициально реализована на практике в ходе Зимней войны». Этой «кабинетной системе» пытались придать официальный характер весной 1941 т. в так называемом комитете Игнациуса, но, правда, безуспешно.

Аптон, критически характеризуя деятельность «внутреннего круга», пытается вместе с тем найти ей объяснение. «В правительстве они не являлись инструментами партийной политики, у них не было никаких партийных обязательств, они также не зависели ни от парламента, ни от своих избирателей. По этой причине они не были готовы к тому, чтобы подчиняться общественному мнению, наоборот — стремились управлять им или использовать его задним числом для обоснования собственных решений… Это были люди, которые глубоко осознавали важность стоявшей перед ними задачи и собственную ответственность перед будущим, они совершенно не стремились к завоеванию народной популярности, им не надо было хитрить для того, чтобы удержаться на своих постах. У них имелась возможность делать то, что они считали необходимым».

5. Парламент отстраняется от проблем внешней политики

В 1939 г. парламент был избран на очередной трехлетний срок, индекс активности избирателей (66,6 %) был вторым за весь период независимости страны. Парламент, таким образом, следует считать отражавшим интересы всех слоев общества; он еще не был задвинут в угол, как это случилось в последние годы войны. Соотношение партийных сил выглядело следующим образом: соц.-дем. — 85, Аграрный союз — 56, Коалиционная партия — 25, Шведская народная партия —18, Прогрессивная — 6, остальные партии — 10 мест. В годы Зимней войны парламент был эвакуирован в Каухайоки, это породило столько сложностей, что в условиях нового кризиса решили место базирования не менять. Депутаты стремились находиться ближе к правительству и иным властным структурам, дабы эвакуация не сказывалась отрицательным образом на деятельности и роли парламента.

Взаимоотношения правительства и парламента в годы Зимней войны и после нее были хорошими: парламент заблаговременно информировался о предпринимаемых акциях, он действительно мог решать те вопросы, которые входили в его компетенцию. Этот факт 13 июня 1941 г. подтвердил председатель парламентской комиссии по иностранным делам Вяйнё Войонмаа, отметив при этом, что в последующем развитие пошло совсем в ином направлении.

В целом считается, что правительство Рангеля, в отличие от своих предшественников, не смогло наладить с парламентом прямых и нормальных отношений. Важнейшая причина заключалась в том, что во «внутреннем круге» не были представлены депутаты, никто из членов этого круга, за исключением Рюти в начале его карьеры, не избирался в состав парламента. Рангелю, таким образом, было трудно понять менталитет парламентариев и найти приемлемые способы влияния на избранников народа. Фагерхольм, являвшийся опытным деятелем парламента и членом правительства Рангеля и в силу этого обладавший широким политическим кругозором, считал, что премьер-министр все же не стремился отстранить парламент, ему просто не удалось установить с ним деловые контакты, поскольку он не был знаком с механизмом парламентской деятельности. Сказанное относится и к министру обороны Валдену, который, будучи крупным промышленником, привык единолично принимать решения: его стиль руководства не без основания характеризовался как патриархальный. Такого рода отношение к парламенту, естественно, не нравилось, но Валдену все же удавалось проводить через него собственные хорошо аргументированные инициативы.

Наиболее жесткой критике в парламентских кругах подвергался министр иностранных дел Виттинг. Его шведоязычный товарищ по партии и в то же время политический оппонент К.О. Фрич в своей работе (1945) характеризовал его черными красками, равно как и социал-демократ Войонмаа в своей переписке. Даже Фагерхольм писал с раздражением: «Виттингу было крайне сложно добиться доверия парламентской комиссии по иностранным делам. Он обладал исключительной способностью выдавать неточные сведения, что же касается правды, то на нее он был, мягко говоря, очень скуп».

Однако Аптон отмечает, что президент Рюти в известном смысле ценил своего министра иностранных дел. На процессе по делу над военными преступниками последний сказал о Виттинге, между прочим, следующее: «Он был очень умен и за словом в карман не лез». Видимо, министр иностранных дел, вполне владевший финским языком, но предпочитавший, тем не менее, шведский и немецкий, облекал свои выступления в парламенте в столь замысловатые и юмористические формы, что народные депутаты с трудом его понимали. И поскольку парламентарии к тому же расценивали подобные выступления как проявления снобизма и издевки, стремление к чрезмерному засекречиванию фактов, отношения между ними и министром иностранных дел не выстраивались. Это скорее затрудняло внешнеполитическую деятельность парламента, чем министра.

Участие парламента в решении вопросов внешней политики страны лучше всего характеризуют протоколы комиссии по иностранным делам. Формально она действовала весьма активно: за первую половину года она провела 17 заседаний. Из них значительная часть была посвящена рутинному обсуждению заключенных с дальними странами торговых или финансовых соглашений: 8 января — Турция, Болгария, Румыния; 14 февраля — Словакия, Югославия; 16 мая — Франция, Португалия; 17 июня — Испания, Нидерланды, Бельгия, или же проведению выборов — заседания 7 и 14 февраля.

Жаркая дискуссия развернулась по внешнеполитическому разделу отчета правительства за 1940 г. В течение трех недель состоялось семь заседаний (14.3., 18.3., 21.3., 27.3., 28.3., 2.4. и 4.4.). Доклад правительства депутатов не удовлетворил, они потребовали дополнительных разъяснений от политиков, связанных с Зимней войной. В результате 27 марта Таннер сообщил комиссии по иностранным делам о начале мирных переговоров. 2 апреля по этому же вопросу заслушали Эркко, Виттинг доложил о соглашении по транзиту. Дискуссии о политике периода Зимней войны, содержания которых эти протоколы не раскрывают, привели к вялому компромиссу. Лишь кратким и бесцветным заявлением от 4 апреля комиссия посчитала, что правительство проводило верную политику и выразило надежду на оживление балтийской торговли с Советским Союзом, Германией и Швецией, а также через Петсамо с другими странами.

Оставшиеся пять заседаний, одно в течение каждого месяца (10.1., 18.2., 12.3., 14.5. и 13.6.), созывались для того, чтобы заслушивать Виттинга действительно о важных вещах, о разнообразных требованиях Советского Союза (о никеле, о передаче станочного оборудования эвакуированных с территории Карелии заводов, о компенсации «ущерба», о пограничных неурядицах и торговле), а также об отношениях с Германией и Швецией. Если принять во внимание, что парламент через свою комиссию по иностранным делам не имел возможности детально влиять на постоянно меняющуюся внешнеполитическую ситуацию, а мог только в самых общих чертах определять положение Финляндии в этом пространстве, число заседаний комиссии представляется вполне достаточным. Критика в первую очередь была направлена на «обтекаемость» и неопределенность предоставляемой депутатам информации и связана с тем, что комиссия по иностранным делам обычно ставилась перед свершившимся, фактом и в результате она не могла использовать свои конституционные права. Некоторые исследователи прямо обвиняют правительство и главную ставку в сознательном отстранении парламента от внешней политики (Руси, 1982). Несмотря на соблюдение внешне корректных форм, парламент в ходе сессии 1940–1941 гг. вопреки духу закона фактически держали в стороне от важнейших внешнеполитических решений. Это не касалось рутины.

Такая оценка не меняется оттого, что с парламентскими кругами поддерживались регулярные контакты по иным каналам. Дело в том, что премьер-министр Рюти во время Зимней войны взял за обыкновение информировать председателей парламентских фракций и руководство парламента, а также председателя комиссии по иностранным делам о важных проблемах страны. Эти неофициальные, но важные совещания продолжались и в период президентства Рюти, когда данная задача была возложена на премьер-министра Рангеля. В этом узком кругу говорилось, конечно, больше, чем в комиссии по иностранным делам и верхушка политической элиты владела информацией лучше, чем рядовые парламентарии. Конечно же, эта информация, носившая строго доверительный характер, не выходила за пределы этого круга. Германский посол Блюхер получил от Виттинга (11 июня) сведения о том, что председатель социал-демократической партии Таннер и член этой же партии председатель парламента Хаккила «вполне владеют информацией о ситуации». Но на большом совещании 16 июня они ни словом не обмолвились о ней своим товарищам по партии. Очевидная причина заключалась в обещании хранить тайну.

Тот факт, что политическая верхушка информировалась лучше иных политиков, совершенно не означало возможности парламента решать вопросы в установленном законом порядке. Это означало лишь то, что правительство могло не бояться серьезного противодействия со стороны различных партий, которые в целом поддерживали его основную политическую линию.

В отдельных случаях парламентские фракции в ответ на свои просьбы получали возможность заслушивать премьер-министра или министра иностранных дел или посылали к президенту и правительству депутации, иногда совместные от нескольких партий, для выражения собственной позиции по тем или иным вопросам. Такая практика была особенно характерна для кризисных моментов мая-июня 1941 г. Но на ход событий даже встречи по торжественным случаям повлиять не могли. Ими лишь успокаивали общественное мнение.

6. Сохранение военного положения и чрезвычайный экономический закон