Маросейка

Маросейка

На карте Москвы Маросейка выглядит несколько загадочно — с первого взгляда и не понять, почему начальный участок длинной Покровки имеет статус самостоятельной улицы. Чтобы объяснить это обстоятельство, а заодно и расшифровать название Маросейки, обратимся к истории.

С XVI в. весь отрезок дороги, шедшей от Ильинских ворот к принадлежавшим царской семье селам — Преображенскому, Измайлову, Семеновскому — до Земляного вала, получил название Покровской улицы. Основанием для этого послужила стоявшая на месте дома № 2 по Маросейке церковь Покрова в Садах. В 1777 г. храм был разобран, но название осталось.

Однако начало улицы (до Армянского переулка) и тогда носило в обиходной речи москвичей устойчивое прозвище Малороссийка, затем трансформировавшееся в Маросейку. Дело в том, что здесь среди дворов знати, богатых купцов и ремесленников стояло Малороссийское подворье — резиденция приезжавших в Москву с визитами представителей украинских гетманов (современное владение № 9). Вокруг подворья постепенно сформировалась целая диаспора выходцев с Украины — память об этом и отражена в названии улицы и близлежащих Хохловского переулка и площади, расположенной между Покровскими воротами и Покровским бульваром. Бытовавшее в народе название было официально зафиксировано лишь в начале XIX в. — тогда же Малоросейка стала самостоятельной улицей. Так что когда мы встречаем это название в «Алтын Толобас», его следует воспринимать не как очередной топоним, а скорее как достоверную подробность речи обитателей средневековой Москвы. «Казарма стояла в трехстах шагах от Матфеевских палат, на улице Малоросейке. Чистая, светлая, при собственной кухне и арсенале. Но командиру полагалось квартировать не с ротой, а в дворцовом флигеле, близко от боярина». В приводимом фрагменте речь идет о «матфеевской роте», шеф которой боярин Артамон Матвеев (в версии «Алтын Толобас» — Матфеев) и сам обитал поблизости.

Кстати, любопытно, что с устной московской традицией посчиталась даже советская власть — в эпоху тотального переименования Маросейка стала улицей Богдана Хмельницкого.

Следуя по пути от Ильинских ворот, мы добрались до Большого Спасоглинищевского переулка, который уходит от Маросейки вправо, соединяя улицу с соседней Солянкой. В Средние века на этом месте была слобода гончаров. Сырье для производства добывалось здесь же в миниатюрных карьерах — «глинищах». Однако первое название переулка все же отражало не это обстоятельство, а его торговую специализацию в XVII в. «Хрестьяна Либенавина полка третьей мушкетерской роты поручик Корнейка Фондорн» должен был слышать о Гончарном переулке. Шло время, и, как и многие московские улочки, Гончарный переулок стал называться Спасским по стоявшему поблизости храму Спаса Преображения, что на Глинищах. На самом деле храм значительно древнее, первое письменное упоминание о нем датируется XV в., но в 1657 г. его перестроили в камне. Видимо, это радостное и значительное по тем временам событие и дало повод к переименованию.

Эраст Петрович тоже наверняка любовался Спасом на Глинищах — это тем более вероятно, что в течение практически всего XIX в. храм перестраивался, становясь все краше. Принимал участие в этом «апгрейде» и великий Баженов. Но древность и несомненная художественная ценность безобидного дома Божия не послужила ему защитой, когда в 1931 г. было принято решение о сносе. На месте прекрасной церкви в 1934 г. вознесся грубоватый жилой дом (здание № 17 по параллельному Лубянскому проезду). Потеря для русской культуры была настолько велика, что, несмотря на суровые реалии того времени, многие архитекторы находили в себе мужество публично осуждать поспешную расправу со святыней: в том же 1934 г. журнал «Строительство Москвы» позволил себе написать, что это было «чрезвычайно непродуманное и халтурное решение».

Вообще, культовым сооружениям в Спасоглинищевском переулке (современное название окончательно закрепилось за ним во второй половине XIX в.) как-то не везло. Это относится и к Московской Хоральной синагоге (№ 10).

Вспомните ловкую интригу с переодеваниями, затеянную Фандориным для того, чтобы, разом собрав целую толпу рвущих друг у друга добычу хищников, осуществить «операцию «Пауки в банке» («Любовник Смерти»). Подбирая приманку для негодяев, «инженер Неймлес» тонко учитывает психологию каждого из них. Для одержимого жаждой богатой добычи Упыря у Фандорина готов лакомый «живец» — люди достаточно обеспеченные, но практически не охраняемые ни законом, ни общественным мнением.

Еврейская диаспора (точнее, иудейская, так как в царские времена дискриминация производилась не по национальному, а по религиозному признаку) сформировалась в Москве достаточно давно. В основном евреи жили в Зарядье, — это там можно было найти «председателя попечительского совета Розенфельда, или ребе Беляковича, или, может, купца первой гильдии Шендыбу», которых перечисляет изображающий почтенного старца Наума Рубинчика Фандорин. Основную часть диаспоры составляли, конечно, не финансовые воротилы, а мелкие торговцы и ремесленники. У общины имелись молитвенный дом (на Солянке), благотворительный приют для еврейских сирот и даже свое ремесленное училище. Интересно, что это последнее учреждение с одобрения властей носило имя Александра II.

В 1886 г. Лазарь Поляков приобрел для общины участок «в Архиповой улице», как по имени самого богатого домовладельца обозначался в документах того времени Спасоглинищевский переулок. Сразу же закипело строительство: здание по проекту Эйбушитца должно было стать копией Венской синагоги. Этому сходству придавалось особое значение. Неожиданно стройка привлекла внимание обер-прокурора Синода Константина Победоносцева (того самого, который, по словам А. Блока, «над Россией простер совиные крыла»). Гнев сановника вызвала куполообразная крыша: по мнению Победоносцева, эта архитектурная деталь была устроена специально для того, чтобы спародировать навершия православных храмов. Купол сломали, едва не повредив все здание. Не успели строители закончить реконструкцию, как последовал новый приказ: выломать с фасада аллегорическое изображение Книги Торы — бронзовую отливку в виде полуразвернутого свитка. Вреда зданию это, конечно, не причинило, но оскорбило чувства верующих. Однако еврейская диаспора рассудила, что стоит пожертвовать малым ради большего, и подчинилась.

Иудейская община уже готовилась к открытию синагоги, но в 1891 г. великий князь Сергей Александрович (тоже, кстати, акунинский «герой»), только что назначенный генерал-губернатором Москвы, в погоне за популярностью решил апеллировать к шовинистическим настроениям определенной части населения. Вместо того чтобы всерьез озаботиться уровнем жизни простых москвичей, новый градоначальник предпочел провозгласить, что во всех проблемах бедного люда виноваты инородцы. Начались гонения. Многие обитатели Зарядья лишились права проживать в Первопрестольной… К чести москвичей надо признать, что провокационная политика генерал-губернатора не поборола присущей жителям древней столицы толерантности: чудовищные по количеству жертв еврейские погромы, легшие позорным пятном на страницы истории страны в конце XIX— начале XX в., Москву не затронули. Тем не менее заступаться за чужаков никто не спешил. В «Любовнике Смерти» Фандорин обрисовывает Сеньке бесправие этой категории москвичей: «У них недалеко от Хитровки давно уже выстроена синагога. Нынешний генерал-губернатор девять лет назад, будучи назначен в Москву, освятить с-синагогу не позволил и почти всех иудеев из Белокаменной выгнал. Нынче же еврейская община снова окрепла, умножилась и добивается открытия своего молитвенного дома. От властей разрешение получено, но теперь у евреев возникли трудности с б-бандитамн. Упырь грозится спалить здание, выстраданное ценой огромных жертв. Требует от общины отступного.

— Вот гад! — возмутился Сенька. — Если православный человек и жидовской молельни терпеть не желаешь, возьми и спали задаром, а серебреников ихних не бери. Правда ведь?

Эраст Петрович на вопрос не ответил, только вздохнул. А Скорик подумал и спросил:

— Чего они, жиды эти, в полицию не нажалуются?

— За защиту от бандитов полиция еще больше денег требует, — объяснил господин Неймлес. — Поэтому гвиры, члены попечительского совета, предпочли договориться с Упырем, для чего назначили специальных представителей. Мы с тобой, Сеня, то есть Мотя, и есть эти самые п-представители».

Акунин сжато и достаточно полно передает ситуацию. Венцом административных мер, предпринятых Сергеем Александровичем, было категорическое запрещение еврейской диаспоре иметь молитвенные дома. В здание № 10 по Большому Спасоглинищевскому переулку переехал уже упоминавшийся еврейский приют для сирот. А для немногочисленных, правдами и неправдами зацепившихся за московскую жизнь последователей иудаизма единственным местом, где они могли выполнять религиозные обряды, стала домашняя молельня в особняке Лазаря Полякова — на Большой Бронной улице. И лишь в 1906 г. обитателям Зарядья было высочайше разрешено использовать синагогу в Большом Спасоглинищевском переулке по назначению. Кстати, недавно ее купол восстановили, и мы можем видеть этот своеобразный архитектурный памятник таким, каким его задумал архитектор (Венская синагога была уничтожена в годы Второй мировой войны, что еще повышает историческую ценность московского здания).

Возвращаемся на Маросейку. На левой стороне улицы, прямо напротив выхода из Большого Спасоглинищевского переулка, — Большой Златоустинекий. Поклонники Фандорина считают, что его венчание с Лизанькой происходило именно здесь, в одном из храмов мужского Иоанно-Златоустовского монастыря, давшего название Большому и Малому Златоустинским переулкам (подчеркиваю разночтение, это не ошибка). Древний монастырь, основанный в XV в. Иоанном III, был варварски разрушен во время реконструкции 1930-х гг.: если снос ветхого жилого фонда и районов трущоб можно было только приветствовать, то перед политикой, которую советская власть проводила в отношении православных святынь, бледнеют те неприятности, которые сумел доставить генерал-губернатор прихожанам синагоги… В главе, посвященной Рождественке, как вы помните, мы установили невозможность венчания в монастырской церкви.

Далее заслуживает нашего внимания Армянский переулок. Именно здесь стоял дом Артамона Сергеевича Матвеева. «Фортуна Артамона Сергеевича была сильна, а стояла на трех столпах. Первый, крепчайший, — царица Наталья, которая воспитана в матфеевском доме, безмерно почитает боярина, батюшкой зовет. Второй столп — давняя дружба Артамона Сергеевича с царем. Они вместе выросли, были товарищами по учению и играм. А третий столп — государственные таланты министра» («Алтын-Толобас»). Правда, в романе Армянский переулок фигурирует под другим названием: «Дом со многими службами находился близ Покровки, в переулке, который в честь канцлера назывался Артамоновским. Квартиру капитану отвели просторную, с дубовой европейской мебелью, с голландской печью. Кроме денщика приставили в услужение еще холопа и девку-портомою. Корм полагался от боярского стола: когда пригласят, то в горнице». (Капитан — это, конечно, Корнелиус фон Дорн, и, называя боярина «канцлером», Акунин напоминает читателю, что рассказ подается через восприятие европейца.)

Артамоновский переулок, в котором стоял дом «самого первого российского министра, пожалуй, что и канцлера, наиглавнейшего царского советника, коннетабля всех московских армий Артамона Сергеевича Матфеева», естественно, носил его имя. Однако с далекого XVII в. название неоднократно менялось: в XVIII в. переулок стал Никольским (по несохранившейся церкви Николы в Столпах), а в конце того же столетия здесь обосновалась армянская диаспора, и это обстоятельство породило то название, под которым известен переулок в наши дни.

Однако нас с вами сейчас интересует лишь далекий XVII в. В «Алтын Толобас» описано еще одно связанное с Матвеевским-Армянским переулком обстоятельство. Описывая вражду «Матфеева» с боярином Милославским, Акунин замечает: «Чуднее всего в этом противостоянии было то, что Иван Милославский и боярин Матфеев жительствовали в одном и том же Артамоновском переулке, как бы разделенном незримой границей на две враждующие стороны. У Артамона Сергеевича одна лейб-гвардейская рота — мушкетеры, у Милославского другая — копейщики. И те и другие ставят поперек переулка решетки и караулы, собачатся меж собой, бывает, что и подерутся». С исторической точки зрения все эти факты верны, как верен и рассказ о гибели Матвеева во время «мятежа московских стрельцов, кинувших на копья боярина Матфеева и нескольких его приближенных». Боярин Матвеев был похоронен в храме Николая Чудотворца, что в Столпах, — том самом, возле которого в «Алтын Толобас» разворачиваются драматические события: фон Дорн «прошел Артамоновским переулком. У решетки, что отделяла Милославскую половину, стояли в тулупах сержант Олафсон и еще двое. Не спали, трубок не курили. На другом посту, где выход на Малорасейку, караул тоже был в порядке.

Вдруг из темноты, где ограда церкви Святого Николая, донеслась возня, а потом, конечно, и крик: «Караул! Убивают!»

Кричи не кричи, уличный караул не прибежит — им тоже жить охота. После, когда вопли умолкнут, — вот тогда подойдут. Если не до смерти убили, отведут в земскую избу. Если до смерти, увезут на Чертолье, в убогий дом. А из дворов спасать убиваемого никто не сунется, в Москве такое не заведено. Мало того, что самого зарезать могут, так еще потом на разбирательстве в Разбойном приказе умучают: кто таков, да зачем не в свое дело лез — может, сам вор».

Вот что рассказывает об этом храме москвовед И. Забелин (1905 г.): «15 мая 1682 года, он [Матвеев] за верность к престолу и за любовь к отечеству сделался в Кремле жертвой неистовых стрельцов. Тело его было изрублено в куски. Тела убитых в этот первый день бунта долго лежали на площади. Стрельцы объявили наконец, что желающие могут брать их для погребения. Тогда явился верный арап Матвеева (крещеный) по имени Иван, собрал в простыню изуродованные останки своего господина и снес их в приходскую церковь Матвеева, Св. Николая в Столпах, где останки были отпеты и погребены. За подвиг свой арап Иван просил одной только милости: быть по смерти погребенным подле своего боярина. Просьба его была исполнена. Над гробом боярина Матвеева тогда же была поставлена палатка в виде одноэтажной избы с окнами. Палатка эта к началу XIX столетия пришла в ветхость и потому была разобрана, а на месте ее в 1821 году потомком Матвеева графом Николаем Петровичем Румянцевым построена новая. При входе в палатку погребен арап Иван. Тут же погребены супруга Матвеева и его сын Андрей Артамонович.

Достойно замечания, что при этой же церкви погребались издревле и Милославские, враги Нарышкиных. Одним из последних был погребен здесь и злейший враг Матвеевых Иван Михайлович Милославский. Он погребен был в 1680 г., но через 17 лет, во время казни стрельцов, полусгнившее тело его как главного соучастника в мятежах было вынуто из могилы, в сопровождении палача на запряженной свиньями тележке отвезено в Преображенское и там рассечено на части. Над гробницей Матвеева следующая надпись: «1682 года, 15 мая, в смутное время от бунтовщиков, убит шестидесятилетний страдалец, ближний боярин Артамон Сергеевич; три дни пребыл в царствующем граде Москве, освободясь из-под стражи из заточения из Пустозерского острова»…

Архитектура церкви Св. Николая в Столпах несколько тяжеловата, но правильна. Над нижней церковью сделана кругом крытая галерея, кровля которой поддерживается старинной формы, наподобие кувшинов, каменными частыми столпами. Внизу храм во имя Св. Николая Чудотворца, вверху — во имя Рождества Богородицы. Приделы: Рождества Иоанна Предтечи, Симеона и Анны и Преподобного Сергия Радонежского. Полагают еще, что церковь «в Столпах» называется так потому, что при доме Матвеева находился столп с ящиком, куда опускались прошения, которые Матвеев передавал государю».

Мимо храма Николы в Столпах, несомненно, хаживал и Эраст Петрович Фандорин. Может быть, ему довелось осматривать и каменное шатровое надгробие над могилой Матвеева, возведенное в 1821 г. А вот нам с вами такая возможность не представится. В 1938 г. храм во имя Николая Чудотворца, что в Столпах, был уничтожен. Он находился на месте нынешнего дома № 4.

Не сохранились и палаты Матвеева. Снова обратимся к Забелину: «Дом этот был не велик и не отличался роскошью, но гостеприимство Матвеева было известно всей Москве: каждый бедняк находил у него помощь и радушный прием. Деревянный дом этот час от часу приходил в ветхость. Видя малое радение боярина о своем доме, царь Алексей Михайлович хотел сам выстроить ему каменные хоромы, но Матвеев, любя царя, предупредил его и начал постройку. Уже свезены были материалы и готовы работники, но оказалось, что недостает камня на фундамент, и во всей Москве этого камня нельзя было найти. Когда стрельцы и московские жители узнали об этом, то переговорили между собой — и на другой день явились у него на дворе возы с камнем.

— Мы слышали, — сказали они боярину, — что ты нуждаешься в камне под дом: мы тебе привезли и кланяемся им усердно.

Боярин благодарил людей за усердие, но принять подарок не согласился, а хотел заплатить за него.

— Я богаче вас, — сказал он, — положите цену.

Привезшие камень единодушно ответили на это:

— Нет, боярин, мы взяли камни эти с могил отцов наших, и цены им нет; а тебе, благодетелю нашему, кланяемся этими камнями за любовь».

После гибели Матвеева дом неоднократно переходил из рук в руки, и в период XVIII–XIX вв. в ходе многочисленных перестроек и реконструкций старинные палаты исчезли. Однако сохранился дом Милославского (№ 3) — сейчас в отлично отреставрированном здании размещается музей «Огни Москвы».

Очарование Маросейки и окружающих переулков — в типично московском смешении архитектурных стилей всех эпох, которые пережил город. Еще в 1862 г. поэт П. Вяземский воспринимал эту улицу как символ Москвы, символ самобытной, патриархальной Руси:

Русь в кичке, в красной душегрейке.

Она как будто за сто лет

живет себе на Маросейке,

а до Европы дела нет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.