Приложение

Приложение

Из записной книжки № 1 (заметки для памяти)

<…> 15-го октября 1905 г. дали знать по телефону коменданту СПб. крепости[121] из Петергофского дворца, что граф Витте[122] просит разрешения по прибытии из Петергофа пристать на катере к Невской пристани[123] в 3 часа дня. Разрешение, конечно, последовало, причем встретить С. Ю. Витте приказано подполковнику С. Веревкину и дежурному адъютанту Балкашину. Приезд Витте через крепость, в дни народных смут, был обставлен таинственностью.[124] К 3 часам прибыла карета Витте, но Сергей Юльевич прибыл только в 6 1/2 часов вечера. Мы сознавали, что в Петергофе совершается что-то важное, что-то великое. При выходе с катера Сергей Юльевич сказал Балкашину: «Если вы меня ждали, то извиняюсь, что задержал, но уверяю, что здесь моей вины нет».

17-го октября, накануне обнародования величайшего для России акта – дарования ей манифестом гражданской свободы и признания за Государственной Думой законодательных прав, С. Ю. Витте возвратился из Петергофа в крепость около 8 часов вечера, привез с собою целую кипу каких-то бумаг, извинился и благодарил за ожидание. А 18-го октября утром над столицей пронеслась весть о знаменитом манифесте. На вопрос, какой манифест и о чем, я получил ответ от денщика, слышанный им от разносчика булок: «Царь заключил мир с забастовщиками». В этот день я был на Невском в полдень, видел на лестнице Городской Думы[125] группу ораторов, по-видимому, евреев, окруженных толпой народа. Ораторы выкидывали красный флаг, при появлении которого толпа грозила кулаками и кричала: «Долой его, к черту, вон» и тому подобное. После этого выкидывали другие ораторы белый флаг, и толпа аплодировала и кричала: «Ура!»

Был на Невском вечером, но на нем было все спокойно, только кое-где небольшие группы у Гостиного двора, у Думы, у Казанского собора, остальные улицы были довольно пусты. Магазины все закрыты, Невский полуосвещен.

Комендант, когда я явился к нему утром 18 октября с обычным докладом, вошел в кабинет с манифестом и, подавая его мне для прочтения, в отчаянии воскликнул: «Прочтите манифест: Государь губит Россию и предает своих верных слуг! Витте вертит всем, Государь дал ему права диктатора».[126]

18 октября 1905

Сегодня объявлен Высочайший манифест о даровании русскому народу права конституционных государств, а именно: неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов (4 свободы). Первые дни по даровании свободы сопровождались в С.-Петербурге столкновениями между партиями красных и белых флагов, уличными беспорядками и столкновениями с войсками и полицией, с человеческими жертвами с той и с другой стороны. Во многих местах войска были вынуждены стрелять в народ, а партии революционеров стреляли в войска и полицию. Паника охватила все население. Правительственная власть как бы бездействовала, притаилась и выжидала, чем все это кончится. Газеты наполнились пасквильными статьями против правительства; на столбцах их раздавались грозные требовательные голоса социал-демократов, социалистов-революционеров и анархистов; все, что было раньше под спудом и проповедовалось в подпольных изданиях, теперь всплыло наверх и властно подавало свой голос. Действия правительства и войск для подавления беспорядков умышленно извращались; при описаниях мер правительства и действий властей и войска причины, вызвавшие эти меры и действия, отбрасывались, а приводились только следствия и описывались жертвы правительственного «произвола». Все это делалось для разжигания страстей и волнения умов населения и в особенности чуткой молодежи. Казалось, еще немного усилий, и может вспыхнуть революция с ее анархией и произволом. Голоса правительства совсем не было слышно. Из правителей только раздавался голос графа Витте, и то неуверенный, да смелые объявления товарища министра внутренних дел, заведовавшего полицией, и СПб. военного генерал-губернатора Трепова.[127] Моряки изменяли и бунтовали,[128] и только расположенные в столице войска действовали смело, решительно и являлись верною опорой Государю и правительству.

22 октября 1905

22 октября объявлен Высочайший указ Правительствующему Сенату, подписанный Государем 21 октября о даровании амнистии некоторым политическим арестованным. По указу дела о политических арестованных, не обвиняемых в насильственных действиях, по которым производились следствия, подлежали прекращению и забвению, а отбывшим уже наказание политическим арестованным дарованы смягчения по степеням. С начала месяца <…> заведующий арестантскими помещениями подполковник Веревкин[129] заболел, и комендант приказал мне исполнять его обязанности, как, например: допуск арестованных к свиданиям, присутствие на них и прочее.

21-го октября я был, кроме того, дежурный по крепости, и накануне нам ничего не было известно об указе. Ввиду тревожного времени спал я полуодевшись не в спальне, а в кабинете. 22 октября около 7 1/2 часов утра получаю записку от коменданта с приказанием присутствовать в 8 часов утра в Трубецком бастионе при освобождении по указу четырех арестованных. Наскоро одеваюсь и бегу в Трубецкой бастион. На квартире заведующего арестантскими помещениями[130] нахожу помощника прокурора СПб. окружного суда Васильева и подполковника СПб. губернского жандармского управления. Васильев мне заявил, что на основании данного ему приказания (при этом он показал мне бумагу) он явился сюда, чтобы привести в исполнение Высочайший указ и освободить на основании указа четырех арестованных. После исполнения формальностей арестованных по одному стали приводить в квартиру Веревкина через потайную дверь из коридора верхнего этажа Трубецкого бастиона. Первым был введен молодой человек, еврей Нухим-Меер Гальперин.[131] Объявление Васильевым ему указа об освобождении произвело на него приятное впечатление и обрадовало. За ним были выведены Хана Лувищук,[132] София Виленкина[133] и затем Мария Смирнова.[134] На лицах последних двух, кстати сказать, довольно тупых, ничего не отразилось, и только на лице молодой девушки Лувищук пробежала едва уловимая тень радости. Из 24 человек [содержавшихся в тюрьме Трубецкого бастиона] освобождены были 4 человека.[135] <…> Я вышел во двор Трубецкого бастиона, чтобы сделать допуск на свидание. Было около 9 или 9 1/2 часов утра. Когда я подходил к выходной калитке, то увидел, что во двор Трубецкого бастиона вместе с лицами, пришедшими на свидание к арестованным, были впущены дежурным унтер-офицером четыре или пять человек неизвестных лиц. Я пошел к ним навстречу. На мой вопрос, к кому они явились на свидание, неизвестные лица ответили, что они присланы сюда Союзом союзов[136] и представляют из себя комиссию, на обязанности которой возложено присутствование при освобождении арестованных и затем, если нужно, снабжение деньгами, одеждой, квартирами и медицинской помощью, что среди этой «комиссии» находится один присяжный поверенный (г. Зарудный[137]), один врач, один бывший помощник председателя Петербургского окружного суда и прочие. При этом они показали мне записку (печатную на пишущей машинке) Союза союзов и заявили, что им разрешено присутствование и графом Витте. Я им твердо ответил, что к присутствованию при освобождении арестованных я не имею права их допустить и не допущу, что записка Союза союзов для меня не документ, что я такого учреждения не знаю и попрошу их всех удалиться за калитку, что и было ими исполнено. <…> Тем временем я успел сходить к коменданту и доложить об этом происшествии. Комендант приказал ни под каким видом во двор Трубецкого бастиона их не впускать. Наконец стали выводить на свободу арестованных. Первым вышел Гальперин (его ожидал родной брат, помощник присяжного поверенного). Члены Союза союзов встретили его с восторгом, обнимали и целовали.[138] Из Васильевских ворот высыпала толпа жен и детей унтер-офицеров наблюдательной команды и жандармских[139] и с любопытством смотрели на эту картину. Второю вышла Лувищук, которую ожидала сестра. Она была встречена так же восторженно. <…> Наконец вывели и остальных освобожденных женщин, и вскоре из калитки вышел товарищ прокурора Васильев. «Комиссия» во главе с Зарудным приступила к нему. Васильев остановился у калитки; лицо его было взволновано и покрылось румянцем. Зарудный обратился к нему властно, требовательно, приблизительно с такими словами: «Я, Зарудный, от имени представителей Союза союзов требую от вас, чтобы вы дали мне категорический ответ, в точности ли исполнен Высочайший указ и нет ли таких арестованных, которые по указу Государя не освобождены. На нас лежит долг успокоить общество».

Васильев ответил, что он может говорить только о том, что сам сделал и что из Трубецкого бастиона он освободил, согласно данного ему предписания, четырех арестованных, а в остальных местах были другие исполнители.

«Значит, вы категорического ответа нам дать не можете, – заметил Зарудный. – Нам известно, что Стародворский[140] томится в заключении двадцать два года и до сих пор не освобожден. Общество не будет успокоено, оно по-прежнему в тревоге, арестованные освобождены не все!»

При этом члены Союза союзов демонстративно повернулись и удалились из крепости. <…>

Данный текст является ознакомительным фрагментом.