Мадагаскарские пираты
Мадагаскарские пираты
Пираты проникали в Индийский океан вслед за торговыми судами. Они нащупывали уязвимые точки на транспортных магистралях и осваивали опорные пункты для грабежа. Ими становились Коморские и Сейшельские острова, Сокотра и Масира, но Мадагаскар представлял такие безграничные возможности, что сделался излюбленным местом для пиратов. Его пустынное побережье, безлюдные островки-стоянки, запрятанные в заливах, изобилие съестных припасов и выгодное стратегическое положение превратили остров в прекрасную базу. Мадагаскар контролировал две важнейшие торговые трассы того времени — одна связывала арабский мир с Индией, начинаясь в Красном море и Персидском заливе; вторая шла из Европы и, огибая мыс Доброй Надежды, проходила Мозамбикским проливом, где разделялась, уходя в направлении к Красному морю и к Индии. Остров был нацелен на побережье Сомали и Малабарский берег, и пиратские парусники, контролируя зоны Аденского и Оманского заливов, перехватывали торговые караваны, груженные богатыми товарами.
К началу ХVIII в. пираты Мадагаскара являли собой страшную угрозу для всех, кто плавал по морям. Европейские державы к этому времени навели относительный территориальный порядок в Вест-Индии и предприняли меры для борьбы с пиратами в Испанском Мейне, стремясь более жестко контролировать пиратский промысел. Это заставило пиратских вожаков искать новые регионы для «охоты», и они стали перебираться поближе к зонам оживленной арабо-индийско-европейской торговли. Процесс активизировался после окончания Войны за испанское наследство. Пиратская иммиграция проходила с разбоем вдоль западного побережья Африки и попадала в воды Индийского океана. Сонмища разбойников оседали на Мадагаскаре и островках вокруг него.
Особенной известностью пользовался знаменитый «остров разбойников» Сен-Мари. Он протянулся тонкой 63-километровой линией вдоль восточного побережья Мадагаскара и отделен от него небольшим проливом. Вход в бухту Сен-Мари охраняли два островка — Мадам и остров Корсаров. Пираты возвели на берегу небольшое укрепление, оснастили его пушками и под их зашитой чувствовали себя в относительной безопасности. Без лоцмана ни одно судно не могло пройти в узкий фарватер, и поэтому, приблизившись к бухте, оно вставало на якорь, ожидая представителей пиратов. Те вскоре появлялись и, поднявшись на борт, проводили своеобразную инспекцию. Если корабль и экипаж не вызывали подозрений, лоцман вводил судно в гавань. Работорговцы, купцы, контрабандисты прекрасно знали бухту как место, где можно провернуть самые выгодные сделки, а в случае опасности, всегда найти приют.
Впрочем, оговоримся. Дважды разбойникам пришлось иметь дело с военными эскадрами, отправленными английским правительством для прекращения разбоя в Индийском океане. В первом случае, в 1699 году, когда к Сен-Мари подошла эскадра коммодора Уоррена, пираты затопили свои суда при входе в бухту, сняли пушки и убрались подальше в горы. Через несколько лет, в 1721 году история повторилась, и на якорь у Сен-Мари встала эскадра — на сей раз эскадра коммодора Томаса Мэтьюза. Но когда отправленный бот подошел к берегу, выяснилось, что остров пуст. На пляже валялись в беспорядке лекарства, разбитая фарфоровая посуда, пряности — словом, все говорило о том, что пиратские корабли в спешке уплыли с Сен-Мари. Видимо, когда у разбойников был шанс исчезнуть, они старались не упустить его, не помышляя о схватках с военными судами, даже под защитой своих укреплений.
Впрочем, по мнению американского исследователя Патрика Прингла, подобное поведение можно объяснять и другими причинами. Не следует забывать, что пираты были «морскими волками», и участь «сухопутных крыс», вынужденных сражаться на суше, вряд ли их устраивала. Кроме того, порядок и условия внутренней жизни пиратского общества до сих пор остаются загадкой. Вполне вероятно, что, связанные на море определенными жесткими соглашениями, на берегу пираты не подчинялись ни капитану, ни Богу, ни дьяволу, и захватить лидерство вне корабля никому не удавалось, что снимало вопрос о действенном, организованном сопротивлении.
Береговое братство Сен-Мари знали во всем мире. Среди его главарей — немало знаменитых разбойников. Роберт Каллифорд, Томас Уайт, Томас Тью, Ховард, Тэйлор, Самюил Берджесс и, наконец, скандальная «звезда» пиратского мира капитан Кидд повергали в ужас купцов всех национальностей и составили печальную славу острову Сен-Мари как главного вертепа разбоя в Индийском океане [42].
Сен-Мари был не единственным местом сбора разбойников. Недалеко от него, в заливе Антонжиль, располагалась резиденция
(Пропуск содержится в оригинальном тексте — OCR)
го пером Даниэля Дефо. Несколько стоянок приютились в лабиринтах изрезанных северных берегов Мадагаскара.
Среди них выделяется остров Нуси-Бе. Коралловые пляжи, живописные, покрытые манграми берега, пряные ароматы тропических джунглей, прозрачные родники снискали ему славу «Таити Индийского океана», «Острова благоуханий». Легенда связывает остров с несметными сокровищами, зарытыми в одном из его тайников французом Оливье Левассером, известным как Ла Бюз. Предание гласит, что приговоренный к смертной казни и уже возведенный на эшафот Ла Бюз внезапно выхватил какой-то листок и, бросив его в толпу собравшихся, прокричал: «Вот мои сокровища. Пусть достанутся тому, кто до них докопается».; Так до сих пор и разыскивают клад Ла Бюза искатели сокровищ.
Неподалеку, на северной оконечности Мадагаскара, находится бухта Диего-Суарес. Сегодня в этой прекрасной закрытой гавани раскинулся крупный порт Анцеранана, а когда-то в здешних пустынных местах ютилась забытая якорная стоянка, окруженная со всех сторон высокими скалами. На берегу бухты стоял поселок, основанный пиратами, — центр республики Либерталия, воплотившей идеалы разбойников о «справедливой» жизни. Отсюда выходил парусный пиратский флот и гонялся по Индийскому океану за торговцами, в то время как идеологи Республики — Миссон и Каррачиолли — проповедовали освобождение человечества от неравенства и власти золотого тельца. Другие разбойники, не столь честолюбивые и менее пылко любившие человечество, находили условия на Мадагаскаре более подходящими для других занятий. Так, например, пират Джеймс Плантэйн, обосновавшийся в заливе Рантер-бей, стал местным королем и, окружив себя гаремом туземных красавиц, наслаждался жизнью. Поистине фантастический поворот судьбы произошел в биографии другого пирата, Абрахама Самюэля, который назывался королем Форт-Дофина. Бывший раб на французской Мартинике, он удрал с плантации и принялся разбойничать, поднявшись до квартирмейстера на корабле «Джон и Ребекка». Пограбив в Аравийском море, корабль пришел на Сен-Мари, где местные туземцы внезапно атаковали высадившийся на берег экипаж. Потеряв около тридцати человек, пираты убрались восвояси. Они поплыли вдоль восточного побережья Мадагаскара и добрались до района старого Форт-Дофина, когда-то бывшего поселением французов, а теперь заброшенного. Неудачи преследовали пиратов: корабль разбился на рифах и затонул, а оборванный и утомленный экипаж с трудом выбрался на берег. В скором времени объявились туземцы, что не внушало радужных надежд: местные жители слишком хорошо знали европейцев, чтобы встречать их доброжелательно. К счастью для пиратов, свершилось чудо. Местная королева внезапно признала в Самюэле своего сына, прижитого от француза, некогда обитавшего в Форт-Дофине. Отец и ребенок пропали в те дни, когда было разрушено поселение, и долгие годы королева не знала, как сложилась их жизнь.
По одной ей известным приметам она догадалась, что бандит — ее сын, и Абрахам немедленно превратился в принца королевской крови. Окружив себя телохранителями, новоиспеченный принц обосновался в нескольких километрах от побережья, превратив бухту в базу контрабандистов, пиратов и работорговцев. Он правил в Форт-Дофине до 1706 года, после чего исчез. Возможно, до него добрались соперники и убили «короля», а может быть, неистребимое желание грабить опять поманило Абрахама в море…
Но, конечно, самым знаменитым из пиратов, посещавших Мадагаскар, был Уильям Кидд.
Капитан Кидд — пиратская легенда
Печальную балладу о капитане Кидде знали во всех портовых городах мира. Вечерами заунывный хор подвыпивших матросов разносил ее над темными безлюдными набережными. Тоска, гордость, удаль, печаль и безысходность — с какими бы чувствами ни пели это эпическое предание матросы, оно всегда звучало неподдельно искренне.
Баллада капитана Кидда
Я капитан по имени Кидд, я бороздил моря,
Я капитан по имени Кидд, я бороздил моря,
Я капитан по имени Кидд,
И все, что закон творить не велит,
Я сполна изведал себе на беду, когда бороздил моря.
В океане далеко от берегов, когда я бороздил моря,
В океане далеко от берегов, когда я бороздил моря,
В океане далеко от берегов
Я повсюду грабил без лишних слов,
И смиренья не знал и спокойно спал, когда я бороздил моря.
Я был со своими грехами в ладу, когда бороздил моря,
Я был со своими грехами в ладу, когда бороздил моря,
Я был со своими грехами в ладу,
У людей и Господа на виду.
Я слезной мольбой не тревожил небес, когда бороздил моря.
Отходил я от суши на много лиг, когда бороздил моря,
Отходил я от суши на много лиг, когда бороздил моря,
Отходил я от суши на много лиг —
Уложил я Мура в единый миг,
Я череп Уильяму Муру разбил, когда я бороздил моря.
Оттого, что он слово мне молвить посмел, когда я бороздил моря,
Оттого, что он слово мне молвить посмел, когда я бороздил моря,
Оттого, что он слово мне молвить посмел,
Я ведром корабельным его огрел,
С одного удара пробил висок, когда я бороздил моря.
Да, славный удар я ему нанес, когда бороздил моря,
Да, славный удар я ему нанес, когда бороздил моря,
Да, славный удар я ему нанес!
Убит канонир, как поганый пес,
И помнили все суровость мою, когда я бороздил моря.
Я запомнил еще из Куиды купца, когда бороздил моря,
Я запомнил еще из Куиды купца, когда бороздил моря,
Я запомнил еще из Куиды купца,
Десять сотен я вытряс из молодца,
Десять сотен в тот раз поделили на всех, когда я бороздил моря.
Рыболова-француза с его кораблем, когда я бороздил моря,
Рыболова-француза с его кораблем, когда я бороздил моря,
Рыболова-француза с его кораблем
Понесла нелегкая нашим путем.
Перед нами он плыл, я его захватил, когда я бороздил моря.
Я видел четырнадцать добрых судов, когда бороздил моря,
Я видел четырнадцать добрых судов, когда бороздил моря,
Четырнадцать разом, купцы — на подбор,
Мы их сосчитали, и весь разговор.
Хоть и лих я бывал, но таких пропускал, когда я бороздил моря.
От пролива к проливу мы вели корабли, когда я бороздил моря,
От пролива к проливу мы вели корабли, когда я бороздил моря,
От пролива к проливу мы вели корабли,
Как-то раз мавританца углядели вдали.
И связавши живых, мы ограбили их, когда я бороздил моря.
В океанские воды мы ходили далеко, когда я бороздил моря,
В океанские воды мы ходили далеко, когда я бороздил моря,
В океанские воды мы ходили далеко,
И тогда португалец нас отделал жестоко.
Позабыть было трудно португальское судно, пока я бороздил моря.
К Малабару направить корабль довелось, когда я бороздил моря,
К Малабару направить корабль довелось, когда я бороздил моря,
К Малабару направить корабль довелось,
Там незваный надолго запомнится гость,
Брали мы все подряд, чем туземец богат, когда я бороздил моря.
А потом мы гнались, не щадя парусов, когда я бороздил моря,
А потом мы гнались, не щадя парусов, когда я бороздил моря,
За армянским купцом, не щадя парусов,
Для сокровищ его не отыщется слов!
Он в объятьях моих отдохнул от забот, когда я бороздил моря.
Мавританских судов, что мы взяли, не счесть, когда я бороздил моря,
Мавританских судов, что мы взяли, не счесть, когда я бороздил моря,
Мавританских судов, что мы взяли, не счесть,
Позабыли про совесть, оставили честь,
Лишь добычи искали ненасытною стаей, когда я бороздил моря.
Я недаром зовусь капитан Каллифорд, я водил свой корабль морями,
Я недаром зовусь капитан Каллифорд, я водил свой корабль морями,
Я недаром зовусь капитан Каллифорд —
За купцами по морю я гонялся, как черт,
И сокровищ немало мне тогда перепало, когда правил своим кораблем.
И золота слитки, две сотни числом, когда я бороздил моря,
И золота слитки, две сотни числом, когда я бороздил моря,
И золота слитки, две сотни числом,
А риксдалеров столько, что ввек не пропьем,
Мы без меры и срока брали в схватках жестоких, когда я бороздил моря.
И корабль «Сент Джон» знаменитый, когда я бороздил моря,
И корабль «Сент Джон» знаменитый, когда я бороздил моря,
Тот «Сент Джон», что себе на горе
Подошел к нам в открытом море,
До киля обобрали, но клянусь, что едва ли я сочту, что на нем добыто.
Но кончилась наша потеха, и смерть нам не обмануть,
Но кончилась наша потеха, и смерть нам не обмануть,
Но кончилась наша потеха —
Молодцам в тюрьме не до смеха.
Здесь не вольное море, с приговором не спорят, и смерть нам не обмануть.
Хоть над морем свой срок мы царили, но теперь должны умереть,
Хоть над морем свой срок мы царили, но теперь должны умереть.
Хоть над морем отпущенный срок мы царили,
И фортуна вела нас за милею милю,
Но на остров британский вернулись в оковах и теперь должны умереть.
Так прощай же, мэйн океанский, нынче мы должны умереть,
Так прощай же, мэйн океанский, нынче мы должны умереть,
Так прощай же, мэйн океанский,
Берег Франции, берег испанский.
Нам не видеть их боле, такова наша доля, нынче мы должны умереть.
И вот из Ньюгейта в повозках мы должны отправиться в путь,
И вот из Ньюгейта в повозках мы должны отправиться в путь,
И вот из Ньюгейта в повозках
С тяжким сердцем, на голых досках
Мы поедем в молчанье за своим воздаяньем, потому что должны умереть.
И стекутся зеваки в тот горький час, когда мы должны умереть,
И стекутся зеваки в тот горький час, когда мы должны умереть,
И стекутся зеваки в тот горький час,
В доке казней сойдутся глазеть на нас.
И последний удар нанесет нам судьба, и придет наш час умереть.
Нет в американской истории пирата более знаменитого, чем капитан Уильям Кидд. Возможно, он сам сложил незатейливые строки баллады о себе, тем более что в Ньюгейтской тюрьме времени у него было предостаточно: 9 мая 1701 года ему вынесли смертный приговор, а казнь была назначена на 23 мая.
По происхождению Кидд был шотландцем, но точная дата и место его рождения документально не установлены. По-видимому, он родился в 1654 году в Гриноке или в Данди. Воспитанный для морской службы, будущий главарь пиратов прошел через все тяготы корабельной жизни и несколько лет плавал в Карибском море в составе флибустьерских экипажей. В 1689 году, когда началась война Англии против Франции, его судно стояло на якоре около острова Сент-Кристофер. Английские пираты, поссорившись со своими французскими собратьями, увели корабль на остров Невис, бывший английской колонией. Кидд стал капитаном захваченного судна и отличился в военных действиях против французов у острова Мария-Галанте. Его командир на будущем судебном процессе подтвердил доблесть своего бывшего подчиненного. Однако Кидду не повезло. Команда его судна, также занимавшаяся до войны пиратством, увела корабль и отправилась разбойничать в Индийский океан. Капитан остался не у дел. Он поселился в Нью-Йорке, где вскоре женился на богатой вдове (16.05.1691) и вступил во владения солидным имуществом, домами и землей. Называли его теперь «Уильям Кидд, джентльмен».
В 1695 году, когда каперская война Франции против английской торговли достигла апогея, в английских правящих кругах созрела идея об организации приватирской экспедиции в Индийский океан против французов. По мысли организаторов, она должна была защитить интересы англичан и, параллельно, нанести удар по пиратам, которые совершенно безнаказанно действовали в этих районах. Впрочем, инициаторы предприятия питали большие сомнения относительно того, субсидирует ли парламент подобную экспедицию. Высокопоставленные англичане решили вести дело за свой счет. Душой предприятия стал Ричард Кут, граф Белломонт, недавно назначенный губернатором Нью-Йорка, в числе четырех участников оказались первый лорд Адмиралтейства адмирал сэр Эдуард Руссель, граф Орфорд, статс-секретарь герцог Шрюсбери, хранитель большой печати сэр Джон Сомерс и другие важные особы. Кидд попал в их общество случайно. Он находился в Дондоне, и ему поручили командование 34-пушечным судном «Эдвенче Галей» («Галера-приключение»).
Каперская грамота была выдана ему 11 декабря 1695 года. В соответствии с ней он был уполномочен брать французские суда в Индийском океане. 26 января 1696 года к этому документу добавилось другое свидетельство, дававшее право захватывать пиратов, но при этом не причинять вреда никому из «друзей короля, его подданных или союзников».
Плавание Кидда было деловым предприятием. Пятьдесят процентов захваченной добычи шли в пользу организаторов плавания, десять — в пользу короля, пятнадцать — причитались самому Кидду, а двадцать пять процентов — команде. 23 апреля 1696 года «Эдвенче Галей» вышла из Плимута и направилась в Нью-Йорк.
В мае Кидду встретился маленький французский корабль, который с грузом соли и рыболовным снаряжением направлялся к острову Ньюфаундленд. Его захват стал первым успехом приватира. 4 июня 1696 года «Эдвенче Галей» вошла на Нью-Йоркский рейд. Здесь и произошли события, ставшие ключевыми во всей истории. У Кида были серьезные проблемы, связанные с набором команды. Для обслуживания судна полагалось сто пятьдесят человек, в то время как к моменту выхода из Англии на корабле было лишь семьдесят. В Нью-Йорке численность экипажа довели до ста пятидесяти пяти. Однако завербованные представляли собой весьма опасную публику. Губернатор Нью-Йорка Бенджамин Флетчер доносил, что «пока он (Кидд. — Д. К.) был заесь, к нему со всех сторон шли люди, жаждущие обогатиться, пограбить, охотники легкой наживы. Он поднял якорь и отплыл со ста пятьюдесятью матросами на борту… Многие считают, что он столкнется с большими трудностями… поскольку не сможет командовать этими людьми, если не будет им платить».
6 сентября Кидд вышел из Нью-Йорка и направился к острову Мадагаскар. Началось плавание вполне благополучно. Первой была встречена разбитая бригантина с острова Барбадос, которой Кидд помог, предоставив парусину и такелаж. Затем увидели корабль, за которым «ЭдвенчеТалей» гналась три дня. Поравнявшись, обнаружили, что корабль португальский и плывет из Бразилии на остров Мадейра. Капитан судна презентовал Кидду бразильского табака и сахара. В ответ приватир послал ему чеширского сыра и печенья.
Плавание продолжалось по маршруту Мадейра — острова Зеленого Мыса — Мадагаскар. За эти несколько месяцев Кидду довелось узнать и разочарование, и отчаяние, и опасность — команда все-таки взбунтовалась. Дело вступило в решающую стадию. Кидд отправился к Красному морю. Выбор был сделан. Подойдя к Баб-эль-Мандебскому проливу, Кидд встал на якорь южнее входа и отправил баркас с квартирмейстером Джоном Уолкером к Моккской гавани для выяснения обстановки. Возвратившись, Уол-кер рассказал, что видел в гавани 17 судов на якоре, готовящихся к выходу в море. Оставалось только ждать…
11 августа 1697 года флот покинул Мокку и под защитой трех европейских судов (2 голландских и 1 английское) [44] отправился в путь. Уолкер не разглядел в гавани европейских кораблей, и их присутствие стало неприятным сюрпризом для Кидда. Тем не менее он решил напасть на флот и, воспользовавшись слабым прерывистым ветром, на веслах подобраться к большому малабарскому кораблю, захватить его и убраться раньше, чем подоспеет помошь. Однако его план провалился, и пришлось уносить ноги.
«Эдвенче Галей» направилась к берегам Индии. До сих пор Кидд не преступал закон и, даже несмотря на свое угрожающее поведение в Баб-эль-Мандебском проливе, не сжег за собой мостов и оставлял шанс сохранить репутацию честного человека. Но у Малабарского берега он «перешел Рубикон». В речи на судебном процессе адвокат Адмиралтейства доктор Ньютон привел перечень его дел у Индийского побережья. Он «совершил множество морских разбоев и грабежей, захватывая в море суда и имущество индийцев, мавров и христиан[45], и жестоко пытал их самих… на берегу он зверским образом убивал туземцев, сжигал их дома и был одинаково жесток, страшен и ненавидим как на море, так и на суше».
Репутация Кидда могла вот-вот лопнуть, но не только и не сколько в глазах общественного мнения [46] — главные события происходили на корабле.
Дела складывались из рук вон плохо. Во время одной из очередных ссор в октябре 1697 года произошло событие, впоследствии ставшее для Кидда роковым. Канонир Уильям Мур, рьяно отстаивавший права команды на пиратство, нагрубил капитану. Кидд в ответ назвал его «вшивой собакой».
— Если я собака, так это ты меня таким сделал. Ты погубил меня и многих других тоже, — последовал ответ.
Взбешенный капитан с криком: «Ах, так это я погубил тебя!» — схватил деревянное ведро, обитое железными обручами, и ударил Мура в правый висок. На следующий день канонир скончался…
В конце января 1698 года Кидду попалось судно «Куидей Мер-чент» («Кедахский купец»), шедшее с грузом из Бенгалии в Сурат. После его захвата он приобрел известность как пират и «общий враг всею человеческого рода». Грань, которая отделяла приватирство от пиратства, была перейдена.
На взятом «Куидей Мерченте» Кидд отправился к острову Сен-Мари, куда прибыл в апреле 1698 г. Никаких мер против разбойников он не предпринимал. Наоборот, он провел около шести месяцев на разбойничьих стоянках и свел знакомство с главарями пиратского мира, осевшими здесь. Некоторые из них были знакомы ему еще по Карибскому морю (например, Калиффорд).
Разбитую «ЭдвенчеТалей» он сжег, а сам перебрался на «Куидей Мерчент». Впрочем, команда, недовольная своим капитаном, покинула его и разбрелась по другим судам.
С августа же 1698 года в Адмиралтейство стали поступать жалобы от индийских купцов на действия Кидда. Осенью было приказано задержать его как пирата, где бы он ни появился. Однако когда английская военная экспедиция, направленная к Мадагаскару, вошла в пиратскую гавань Сен-Мари, корабля Кидда на стоянке уже не было. События между тем приобретали все более неприятную окраску. Власти Империи Великих Моголов, под давлением жалоб купцов, возмущенных действиями пиратов, начали угрожать санкциями против английской торговли. Одновременно в самой Англии активизировалась парламентская оппозиция, обвинившая правительство в попустительстве и поддержке морских разбойников. Разразился громкий скандал. Дело Кидда разрослось в громкий политический скандал. Газеты создали не слишком удачливому приватиру репутацию короля пиратов.
Тем временем Кидд на купленном шлюпе уже находился в Вест-Индии. Точно неизвестно, когда он покинул Сен-Мари, но очевидно, что у него был разработан план дальнейших действий. Понимая трудность и двусмысленность своего положения, Кидд все же решил вернуться в Америку. В оправдание своих действий он подготовил защитную версию: заниматься незаконной деятельностью он якобы был вынужден под давлением своей команды. В июне 1699 года пришел в Бостон и вступил в переписку с губернатором Нью-Йорка графом Белломонтом. Успокоенный заверениями в личной безопасности, он явился в Нью-Йорк, где был арестован.
По местным законам, Кидда не могли осудить на смерть за пиратство, и поэтому весной 1700 года его перевели в Англию. Судебное разбирательство продолжалось целый год. Кидд был обвинен в убийстве одного из своих людей (Мура) и пиратском нападении на «Куидей Мерчент». Несмотря на недостаточность материалов по обвинению, Кидд был приговорен к смертной казни.
23 мая 1701 года Кидд и шесть членов его экипажа были повешены в Уоппинге на берегу Темзы. Казнь состоялась в период «между уровнем полной воды и низшей точкой отлива», в соответствии с традициями Адмиралтейства. Труп Кидда, опутанный цепями и просмоленный, долгое время висел на набережной в назидание морякам, а потом еще несколько веков беспокоил живых, являясь им по ночам.
Как закончилась мадагаскарская эпопея
Сложное время для морских разбойников наступило, когда начали заканчиваться широкомасштабные европейские войны. Несмотря на то, что демобилизация личного состава флотов и окончание приватирского промысла расширили пиратские ряды, положение сложилось угрожающее. Донесения с торговых путей о бесчинствах грабителей переполнили чашу терпения европейских властей, а слухи о мощи и численности пиратов заставили их ответственно подойти к решению этой проблемы и приложить максимум усилий для искоренения разбоя. В 1721 году, как упоминалось выше, карательная эскадра Мэтьюза прошла вдоль Мадагаскарского побережья, но пираты растворились в просторах океана. Свои брошенные поселки они не восстанавливали, так как, столкнувшись с твердым намерением погасить разбой в Индийском океане, вновь перебирались в Атлантику. Впрочем, пиратское братство попыталось открыть предохранительные клапаны для спасения. Их тайные посланцы отправились в Европу и вступили в переговоры с представителями шведского и датского королей, российского царя и султана Османской империи о принятии их под покровительство. Частично им даже удалось добиться своих целей, так как рассказы о невероятном могуществе и несметных богатствах мадагаскарских пиратов воспламеняли воображение правителей Европы и создавали у них иллюзии получения политических дивидендов на Востоке с помощью разбойников. В 1718 году посольство пиратов прибыло в Штромштадт и пообещало шведскому королю Карлу ХП полную власть над Сен-Мари в обмен на предоставление им зашиты. 24 июня Карл ХП подписал охранное письмо и начал снаряжать экспедицию к Мадагаскару. Однако в ноябре 1718 году король погиб у стен крепости Фридрихсхальд, а государственный секретарь барон Герц, занимавшийся этим делом, через год был повешен по обвинению в государственной измене. О пиратах на время забыли, но спустя три года, в 1721 году, была подготовлена новая экспедиция. Ее командующий, командор генерал-адъютант Карл Густав Ульрих, с эскадрой под купеческими флагами добрался до Кадиса (Испания), где была назначена встреча с пиратскими представителями, которые должны были сопровождать эскадру до Сен-Мари. Экспедицию ждала неудача. Несколько месяцев Ульрих простоял на рейде, эмиссары пиратов не появились, среди офицеров начались раздоры. Ульрих был вынужден вернуться в Швецию, где был отдан под суд за срыв экспедиции. Тогда же в события попыталась вмешаться российская сторона[47].
Секретная экспедиция
Ранней зимой 1723 года по укатанному санному пути среди однообразных снежных пустынь и глухих безмолвных лесов Эстляндии скользил санный караван. Это были самые обычные транспорты, ничем не отличавшиеся от сотен других, пробиравшихся по широкому тракту, проложенному крестьянскими и почтовыми санями.
Неделя прошла с того раннего декабрьского утра, когда караван выехал из столицы Российской империи Санкт-Петербурга. 12 декабря зимнее путешествие закончилось, и санный обоз въехал в новостроившийся порт Рогервик (совр. Палдиски, Эстония). Расположенный в небольшой бухте к западу от Ревеля, он привлек внимание императора Петра I, решившего построить здесь главный порт на Балтике.
С караваном прибыл прокурор Адмиралтейской коллегии капитан-лейтенант Иван Козлов, представивший свои документы полковнику Евгению Маврину, осуществлявшему руководство строительством в Рогервикской гавани. В тот же день он появился на квартире полковника, но не один, а в сопровождении неизвестного господина, прибывшего вместе с ним из Санкт-Петербурга. Незнакомец был одет в черный камзол без знаков отличия. Его поселили « … тайно в особливых покоях» и в течение следующих дней его… «не токмо другим кому видеть, но и означенный полковник Маврин не видал».
Ни с кем не общаясь, таинственный постоялец прожил у Маврина три дня, а 15 декабря покинул квартиру так же внезапно, как и появился. Накануне в гавань прибыл из Ревеля фрегат «Декрон-деливде» и стал на якорь. Утром неизвестный господин в черном и его багаж были переправлены на фрегат. Через несколько часов в гавань вошло другое судно — фрегат «Амстердам-Галей», — также пришедшее из Ревеля. Вечером в капитанской каюте «Декронделивде» состоялось совещание, на котором присутствовали Козлов, таинственный незнакомец, капитаны «Амстердам-Галея» и «Декронделивде» Данило Мясной и Джеймс Лоренс, а также офицеры с обоих фрегатов.
Козлов объявил собравшимся, что они поступают в распоряжение незнакомца, и предупредил, «чтоб они были сему господину во всем послушны…»
В течение следующих дней на фрегатах в беспорядочной суматохе шли торопливые приготовления к отплытию. Никто в порту не знал, куда должны отправиться корабли. Тайна нависла над Рогервиком. Явно шли приготовления к дальнему плаванию: грузили доски и крючья для абордажного боя, продовольствие заготавливали на несколько месяцев, а днища кораблей приспосабливались для защиты от моллюсков южных морей.
К тому же и время для выхода в море было выбрано неподходящее, и от этого дело приобретало еще большую загадочность. Стояла промозглая холодная погода, дул сильный ветер с дождем и снегом, и на Балтике гуляли шторма. Офицеры кораблей отчетливо видели погрешности, допущенные в подготовке, капитаны жаловались руководителю плавания. Да и он сам находил массу недоработок. Однако чья-то высшая воля нависла над всеми, и мнение участников плавания, по-видимому, никого не интересовало.
В субботу, 21 декабря, в 6 часов утра фрегаты подняли якоря и пошли в открытое море. Но куда?
Единственным, кто знал о целях и маршруте плавания, был человек, назначенный руководителем экспедиции, — загадочный незнакомец, проживавший в строгой изоляции у полковника Маврина. Странным и таинственным было его поведение в Рогервике. Он не выходил из дома и ни с кем не разговаривал. Даже когда он появился на причале порта, никто не услышал от него ни одного слова.
О том, кто скрывается инкогнито, знали только в столице империи, где приняли самые серьезные меры во избежание огласки. Сохранение в тайне личности руководителя составляло один из главных моментов, обеспечивающих секретность дела. Его обнаружение означало крах всего предприятия.
Под маской неизвестности скрывался вице-адмирал русского флота Даниэл Якоб Вильстер, датчанин по происхождению. В составе молодого петровского флота оказывались иностранцы самых разных мастей — от заурядных пьянчуг и буйных сумасбродов до законопослушных исполнителей и талантливых руководителей. Среди множества иностранцев, служивших на флоте, Вильстер выделяется как одна из колоритнейших фигур. Сын интенданта, он родился в декабре 1669 года в Копенгагене. Став морским офицером, плавал в Вест-Индию и Ост-Индию, служил на голландском и датском военных флотах, дослужившись до контр-адмиральского чина (17.04.1711), и занимал важные административные посты. Храбрый и знающий офицер, он сражался против французских корсаров и шведских военных кораблей в Ла-Манше, Северном море, у побережья Германии и Норвегии. Однако характер у Вильстера был тяжелый. Независимый и своенравный контр-адмирал постоянно ссорился со своим начальством и то и дело вызывал жалобы и обвинения в несоответствии должностям и в оплошностях, которые направляли в высшие инстанции его обиженные подчиненные. Вильстер дважды преследовался законом: первый раз из-за участия в незаконном совершении процедуры бракосочетания своей родной сестры (1698 — 1699); второй — как признанный «негодным» к службе в связи с допущенными ошибками при ведении военных действий против шведов (1712 — 1714), после чего попал в тюремное заключение в крепость Гаммельсхольм и был отправлен в отставку (25.08.1714). В поисках нового места службы он приезжал в Россию, но пробыл здесь недолго и вскоре объявился в качестве контрадмирала на службе у шведов. Он был назначен командовать кораблем «Стокгольм» и участвовал в сражении против датского флота у острове Рюген (09.08.1715), в котором потерял ногу. Произведенный в вице-адмиралы, Вильстер командовал шведскими эскадрами на Балтике, но к моменту окончания Северной войны происходит новый поворот в его судьбе. В 1721 году он неожиданно появился в Гамбурге, где скрывался от шведских властей и вел какие-то секретные переговоры с русской стороной. В том же году он поступил на русскую службу в чине вице-адмирала и, как «зело искусный» в морском деле, стал членом Адмиралтейств-коллегий. Вскоре его нрав дал себя знать, и заседания Адмиралтейств-коллегий стали свидетелями адмиральских склок, превратившись в арену настоящих потасовок между морскими руководителями. Дело в том, что новоиспеченный российский вице-адмирал, в недавнем прошлом представлявший враждебную шведскую сторону, насмерть рассорился с другими членами коллегии. Ко всему добавим, что Вильстер был не в ладах с русским языком и нуждался в помощи переводчика. Возможно, этим объясняется его упорное молчание в Рогервике, молчание человека, скрывающего незнание языка, молчание вынужденное, так как известие о появлении в порту неизвестного иностранца могло распространиться и придать операции нежелательную огласку. А российской стороне было что скрывать, так как намеченное плавание имело весьма двусмысленный подтекст, чреватый серьезными дипломатическими осложнениями[48].
В декабре 1722 года в дипломатических кругах Лондона муссировались слухи о появлении в английской столице некоего шведа Наркроса. Российский посланник доносил Петру I, что его появление связывается с осуществлением тайной миссии, заключающейся о том, чтобы найти контакты с пиратами. Поговаривали о том, что русское правительство готово оказать покровительство пиратам Индийского океана и предоставить им порт Архангельск в качестве морской базы. Появление Наркроса в Лондоне вызвало интерес шведских агентов, которые приняли контрмеры. Они, по-видимому, сумели «убедить» Наркроса действовать в своих интересах. Любопытно, что для расстройства «планов» России была пушена информация о некоторой разнице, существующей между жарким климатом Экваториальной Африки и холодом русского порта на Белом море.
Одним из «виновников» истории, разыгравшейся в Лондоне, был Вильстер. Поступив на русскую службу, он поведал русскому правительству о тайнах шведов, которые еще с 1713 года вели секретные переговоры с пиратскими эмиссарами, прибывшими из районов Мадагаскара. Речь шла о поисках пиратами покровительства одной из великих держав, не связанных широкомасштабной торговлей со странами Востока. При получении информации русская сторона начала действовать в том же направлении. В феврале 1723 года в апартаментах императора состоялось совещание, на которое был вызван Вильстер. Ему поручили подготовить записку о шведских планах, связанных с Мадагаскаром. Она была подготовлена к лету 1723 года и легла на стол императора в виде «экстракта», в котором Вильстер рассказывал о конкретных действиях шведов, проанализировал причины их неудач и высказал соображения по поводу необходимых мероприятий.
Прошло несколько месяцев. В начале ноября 1723 года, когда флот уже закончил кампанию и суда готовились к зиме, Петр I внезапно дал делу ход. Скрытно, поспешно и в необычное время года — глубокой осенью — началась подготовка к плаванию. Для экспедиции были выбраны два фрегата голландской постройки — «Амстердам-Галей» и «Декронделивде», входившие в состав Ревельской эскадры. Было приказано их «удовольствовать лучшими людьми, как матросами, так и солдатами и гардемаринами, и прочими служителями и чтоб оные всеконечно вооружены были не более как в 10 дней..,», а «указ содержать секретно…». Вильстер был назначен командовать экспедицией и получил специальные инструкции, датированные 5 декабря 1723 года. Он должен был прибыть в Рогервик, сесть на один из приготовленных фрегатов и отправиться в «назначенный… вояж». Плавание было подготовлено таким образом, чтобы «…не дать никому никакого подозрения». Корабли замаскировали под торговые суда. Им предписывалось плыть без вымпелов и «от всех церемоний (как в здешнем море, так и в большом) удаляться…» Указанный маршрут пролегал в стороне от оживленных морских трасс. Пройдя Зунд, фрегаты выходили в Северное море, но продолжали свой путь в Атлантику не через Ла-Манш, а вокруг Шотландии и Ирландии. В инструкции было приказано «никуда в гавани не входить, разве что паче чаяния какое несчастье постигнет… ииспра-вя нужное паки в вояж вступить немедленно». Прибыв к месту назначения, в район пиратской базы на Мадагаскаре, Вильстер мог поднять российский флаг и «объявить о себе владеющему королю, что вы имеете от нас (Петра I. — Д. К) к нему комиссию посольства и верющую нашу грамоту…»
Грамота королю Мадагаскарскому
9 ноября 1723 г.
Божиею милостью мы Петр Первый Император и самодержец всероссийский и проч. и проч. и проч.
Высокопочтенному королю и владетелю славною острова Мадагаскарскою наше поздравление. Понеже мы заблагоразсудили для некоторых дел отправить к вам нашею вице-адмирала Вилстера с несколькими офицерами, того ради вас просим дабы оных склонно к себе допустить, свободное пребывание дать и в том, что они имянем нашим вам предлагать будут, полную и совершенную веру дать, и с таким склонным ответом их к нам паки отпустить изволили, каковаго мы от вас уповаем и пребываем вашим приятелем».
При переговорах с руководителями пиратов [49] следовало добиваться «… онаго короля склонить к езде в Россию». В случае успеха миссии «… ежели объявленный король по склонности своей пожелает персоною своею ехать в Россию с некоторыми кондициями, то вам (Вильстеру. — Д. К.) надлежит в наши порты пристать, ежели зимою, то в Колу, понеже там никогда не мерзнет, а ежели летом, то в Архангелогороцкой порт, а буде без него (но только посланные от него будут), то вам возвратиться через Зунт…»
Замысел Петра не исчерпывался осуществлением «протекции» пиратам Мадагаскара. По плану императора, Вильстеру следовало плыть дальше, в Индию. Инструкция гласила: «…явитесь там Великомочному Моголу и всякими мерами старайтесь его склонить, чтоб с Россиею позволил производить коммерцию, и иметь с ним договор, которые товары потребны в Россию, также и какие в его областях товары из России надобны суть…» В случае успеха предприятия пиратские заливы Мадагаскара становились отправной базовой стоянкой России на торговых путях в Индию. Вспомним, что в сентябре 1723 года, накануне отправления экспедиции Вильстера, в Петербурге был подписан русско-персидский мирный договор, заключение которого стало итогом Персидского похода 1722 — 1723 годов. В соответствии с ним, к России отходили прикаспийские области Дагестана, Ширвана с городами Дербент и Баку, а также Гилян, Мазандеран и Горган — области на юге Каспия. Россия вплотную подступила к границам Востока. Теперь Петр I, расширяя масштабы русского проникновения в Азию, направляет в ноябре 1723 года тайную экспедицию в Империю Великих Моголов, одновременно пытаясь вступить в альянс с пиратами Индийского океана, чреватый труднопрогнозируемыми дипломатическими и военными последствиями. Однако широкомасштабный проект Петра не был осуществлен. Экспедицию ожидал плачевный финал.
Плавание было недолгим. На рассвете 21 декабря фрегаты вышли из Рогервика. Через несколько часов они попали у Дагерорда в такой сильный шторм, что флагманский «Амстердам-Галей» едва не затонул. Близость берега спасла корабли, и в плачевном состоянии они вынуждены были вернуться в Ревель для ремонта.
Поспешность, проявленная при подготовке судов, наказала организаторов дела. Боязнь ответственности в случае невыполнения приказа, страх перед гневом императора заставили власти Ревеля и Рогервика выдать желаемое за действительное. Фрегаты Мадагаскарской экспедиции были отправлены торопливо, в «конфузии». Корабли выходили в море в таком состоянии, что трудно было «поверить, что морской человек оные отправлял», жаловался Вильстер Петру I после катастрофы, стараясь отвести от себя недовольство государя.
В донесениях руководителя плавания, написанных из Ревеля, показана жалкая картина готовности судов. Так, например, перед отправлением не были осмотрены и отремонтированы днища фрегатов, отчего «Амстердам-Галей» дал течь; грузы размешались произвольно; «…и большая часть матросов обносилась».
Не лучше обстояло дело с подготовкой провианта. Вильстер доносил, что «…на фрегате „Амстердам-Галей“ по большей мере хотя бы все пивныя и водяныя бочки были налиты водою, тогда б на 204 человека более не стало пития как на 10 недель и три дня; на „Декронделивде“ пива и воды тож слово в слово, счисляя по кружке в сутки… а хотя добрая и попутная погода и ветр нам будет, то однакож по последней мере недель 14 или 15 или больше до Сант-Яго в пути пробудем… Дров також дано только на 15 недель…».
Ревельские власти оказались в сложном положении и предприняли экстренные меры для исправления положения. Тем более что из Петербурга приходили грозные послания с требованием ускорить дело и предупреждениями о «жестокой ответственности за нерадение». «Сие все старайтесь исправить в таком поспешании, — писал посвященный в тайну генерал-адмирал флота граф Федор Матвеевич Апраксин, — чтобы вам убежать от его императорского величества жестокаго гнева… А ежели (от чего Боже сохрани) вашею неповоротливостью от вояжа своего они остановятся, то можете понести немалое ответство…» Вильстеру было велено выехать в Рогервик и «…под тем образом, чтоб при Ревеле никто об вас не ведал, також и по прибытии туда содержите себя (пока оные фрегаты прибудут) инкогнито, чтоб и там об вас никто не ведал, понеже ежели при таком продолжении кто сведает, то немалая будет опасность о вашей комиссии». Вильстер не поехал в Рогервик, а остался в Ревельской гавани на «Декронделивде» наблюдать за ходом ремонта. В объяснительном донесении Апраксину (1 февраля 1724 г.) он писал, что «… неотлучно на корабле из каюты не выхожу и содержусь почти под мягким арестом, и выходу имею только когда уже темнота ночная настоит и меня б никто не видал. Токмо я человек не таков, чтоб мне дело поверенное оставить и не смотреть; ныне я сам вижу, что и при мне работою зело мешкотно отправляются, а ежели бы мне быть в Рогервике наипаче бы мешкота явилась».
Однако кораблям так и не пришлось выйти в море. Еще 21 января при килевании «Амстердам-Галей» перевернулся, в открытые пушечные порты хлынула вода, и фрегат затонул, причем «…в палубах погибло 16 человек матросов, не успевших выбежать наверх».
Все, что произошло в дальнейшем, вполне характерно для русской жизни. Из Петербурга поступило распоряжение главному командиру Ревельского порта готовить новые суда и выйти в море «как возможно наискорее, понеже медленность их ни на коим ином так жестоко не взыщется как на вас». Было повелено, чтоб фрегаты были обшиты «досками с шерстью», то есть коровьими шкурами, которые предохраняли днища судов от моллюсков в южных морях. Но шкур на ревельских складах не нашлось, так же как и досок и гвоздей, которые необходимо было выписывать из Санкт-Петербурга.
Началась переписка о поставках. Обстановка в Ревеле накалялась, все висело на волоске, в том числе и судьбы конкретных руководителей. Брань, угрозы, препирательства, угрозы ареста и взаимные упреки сыпались, как из рога изобилия, когда 4 февраля 1724 года Вильстеру было направлено письмо Апраксина, в котором сообщалось, что «его императорское величество указал намеренную вашу экспедицию удержать до другаго благополучнаго времени» и ему предписывалось ехать в Петербург.
Так неожиданно закончилась история, связанная с организацией экспедиции на Мадагаскар. Многие вопросы так и остаются невыясненными до сих пор. Один из них — вопрос о внезапной отмене плавания. Что изменилось в Петербурге к февралю 1724 года? Может быть, в столице пришли к выводу о технической невозможности организации плавания в нужные сроки или на основе новых полученных данных убедились в бесперспективности попыток найти опору на Мадагаскаре в лице пиратов? Или возможность раскрытия тайны Петра и дипломатические осложнения с морскими державами, вызванные подобными разоблачениями, повлияли на решение императора?
Так или иначе, но плавание было отменено. В скором времени Петр I скончался, унеся с собой тайну секретной экспедиции.