12.9. ИМПЕРИЯ ЦИН

12.9. ИМПЕРИЯ ЦИН

Переходя к освещению истории следующей «пороховой империи», империи Цин, мы должны прежде всего отметить, что наиболее детальное исследование этого периода истории Китая в рамках демографически-структурной теории проведено известным российским востоковедом О. Е. Непомниным в монографии «История Китая. Эпоха Цин»[2551]. Это позволяет нам ограничиться кратким обзором, отсылая более требовательного читателя к указанному фундаментальному труду.

Маньчжуры первоначально являлись одним из племен чжурчженей; они обитали в горных долинах к востоку от современного Шэньяна (Мукдена). Основным занятием чжурчженей (в отличие от монголов) было земледелие, и у них были укрепленные городки и многочисленные ремесленники (изготовлявшие, в частности, железные латы). Однако нехватка плодородных земель и суровый климат воспитали в чжурчженях характерные качества горцев, и они могли сравниться с жителями степей своей выносливостью и отвагой. Но в военно-техническом отношении маньчжуры не обладали преимуществами перед монголами или китайцами, и их победы объясняются другими факторами. Создатель маньчжурского государства Нурхаци сумел объединить чжурчженей главным образом благодаря идеологии примирения. «В то время, – говорит трактат “Маньчжоу шилу”, – повсюду царила смута… Злодеи и разбойники размножались как пчелы, они называли себя ханами, бэйлэ, амбанями и гашанями»[2552]. Нурхаци старался привлечь на свою сторону страдавших от бесконечных смут старейшин и простой народ; старейшинами он обещал всевозможные почести, а простолюдинам – неприкосновенность жизни, имущества и снижение податей. «Пленных успокаивайте добрыми речами, делитесь с ними пищей и питьем, – гласил наказ для маньчжурских полководцев. – Тогда у народа не будет ни сомнений, ни страха, и к вам будут приходить толпами»[2553].

Необходимым условием такой политики была четкая организация и строгая военная дисциплина, не допускавшая каких-либо насилий маньчжурских воинов над населением присоединяемых областей. Нурхаци заимствовал эти порядки из преданий о чжурчженьской империи Цзинь: он объединил маньчжуров в военные общины, ниру, подобные цзиньским моукэ; ниру включала триста военнообязанных мужчин, причем треть из них ежегодно должна была выступать в поход, а остальные обеспечивали их снабжение. Пять ниру составляли полк, а пять полков – корпус-«знамя». В 1616 г., объединив чжурчженьские племена, Нурхаци провозгласил себя ханом и назвал свое государство Поздняя Цзинь[2554]. В 1619-1620 гг. Нурхаци захватил китайскую провинцию Ляодун, и таким образом в состав маньчжурской империи вошло многочисленное китайское население. Поздняя Цзинь, также как Ранняя Цзинь, стала китаизированным государством; как ее предшественница, она имела администрацию, устроенную по китайскому образцу, и среди чиновников первых ханов было много китайских шэньши[2555].

Политика примирения помогла маньчжурам привлечь на свою сторону восточных и южных монголов, которые добровольно присоединились к Цзинь. Монголы и частично китайцы были включены в состав «знамен», что намного увеличило силу маньчжурской армии. Монголы, как и прежде, составляли легкую конницу, основным оружием которой был мощный монгольский лук; маньчжуры сражались в тяжелой латной кавалерии, а китайцы – преимущественно в пехоте. После завоевания Ляодуна и походов в Корею (в 1627 и 1636 гг.) маньчжуры познакомились с огнестрельным оружием и завели пушки и отряды аркебузиров. Маньчжурские стрелки были вооружены корейскими фитильными аркебузами («чочхон»), которые были в начале XVI в. скопированы корейцами с португальских образцов. С 1631 г. с помощью китайских мастеров была налажена отливка пушек «фоланьцзы пао» (которые также были старинного португальского образца). Военная тактика маньчжуров трансформировалась под воздействием китайской тактики Ци Цзигуана: в центре за укреплениями из щитов и рогаток находились пушки и пехота, на флангах и позади – кавалерия. Легкая кавалерия ложным отступлением побуждала противника атаковать центр, где он нес большие потери от огня пушек и аркебуз, а затем в дело вступала тяжелая конница[2556]. Эта тактическая трансформация несла в себе важный новый элемент: решающий удар тяжелой маньчжурской кавалерии, сражавшейся в плотном строю – этого элемента не хватало в китайской тактике, поскольку минская кавалерия была слабой.

После войн в Корее у маньчжуров появились также и тяжелые осадные орудия, которые позволили проламывать мощные стены китайских городов – это важное обстоятельство облегчило им завоевание Китая. Наиболее существенным было, однако, то, что к моменту маньчжурского вторжения Китай находился в состоянии жестокой гражданской войны и маньчжуры были приглашены вмешаться одной из воюющих сторон. Завоевание Китая осуществлялось в основном силами самих китайцев: войска У Сяньгуя, Шан Кэси и других вступивших в союз с маньчжурами китайских полководцев шли впереди маньчжурских знаменных войск, которые вмешивались лишь в том случае, если их китайские союзники не могли справиться с противником[2557]. В присущем для них стиле маньчжуры сумели выступить в качестве «умиротворителей», несущих измученной стране покой и порядок. «Нашей целью было ликвидировать критическое положение, а не обогатиться за счет Китая, – гласил указ Шизцзу, провозгласившего себя первым императором династии Цин. – Гуны и ваны, высшие гражданские и военные чиновники, а также старейшие среди военных и народа просили нас вступить на престол, неоднократно умоляя об этом». Далее император обещал амнистию, уменьшение налогов, частичную отмену повинностей и долгов[2558]. Маньчжурские войска, как правило, не совершали враждебных действий по отношению к не оказывавшему сопротивления населению. Еще в начале войны, в 1645 г, маньчжурское командование ввело смертную казнь за грабежи мирного населения[2559]. В Северном Китае это обеспечило маньчжурам нейтралитет со стороны уставшего от воин простого народа. Однако на юге, где маньчжуры столкнулись с массовым вооруженным сопротивлением, расправа над непокорным населением была жестокой[2560].

Маньчжуры с самого начала действовали в союзе с китайскими помещиками и обещали им, что после подавления крестьянских восстаний будут восстановлены порядки XVI в. Действительно, свод законов новой династии Цин в основном копировал законы эпохи Мин[2561]. Был провозглашен лозунг: «Маньчжуры и китайцы одно целое, и между ними отсутствует неравенство»[2562]. Сохранились минская административная система, министерства и ведомства; чиновники, присягнувшие Цин, были оставлены на своих местах. На одну министерскую должность обычно назначали сразу двух чиновников – маньчжура и китайца. Земли помещиков сохранились в неприкосновенности[2563].

Реально маньчжурское завоевание Китая привело к созданию нового сословного государства. Маньчжуры превратились в замкнутое привилегированное военное сословие, так называемые «восьмизнаменные войска». После завоевания Северного Китая было произведено массовое переселение маньчжуров в столичную провинцию Чжили. Каждый всадник получил поместье в 150 му (5-10 крестьянских участков); эти земли обрабатывали полученные при разделе пленных рабы. Рабы-оруженосцы сопровождали воина в поход. Князья и сановники, в том числе и служившие Цин китайские полководцы, имели сотни и тысячи рабов, которых в случае надобности призывали в войска. По маньчжурскому обычаю после смерти хозяина рабы и наложницы должны были следовать за ним в могилу – их отравляли ртутью и погребали вместе с их господином. Маньчжуры жили обособленно от китайцев, подчиняясь своим законам. Воин-маньчжур не мог породниться с китайцами, взяв в жены или наложницы китаянку; ему было запрещено заниматься ремеслами и торговлей[2564]. Достигшие зрелости юноши сдавали экзамен на выучку, демонстрировали свое умение скакать верхом и стрелять из лука – характерно, что владению огнестрельным оружием маньчжуров не учили (аркебузы были оружием пехоты, которую комплектовали из китайцев)[2565]. После этого юношей зачисляли в роты и направляли в один из гарнизонов. Гарнизоны маньчжурских войск были размещены по всему Китаю, однако около половины из 200-тысячного войска постоянно пребывало в столице Даду (теперешнем Пекине)[2566].

В период завоевания главную роль в военных действиях играла маньчжурская и монгольская кавалерия, артиллерия еще не могла остановить атаку конницы. Однако в 1620-х гг. в Европе появились легкие пушки, которые могли сопровождать пехоту в сражении, следуя в ее боевых порядках. Это было новое фундаментальное открытие, которое вызвало диффузионную волну и через некоторое время стало известно в Китае. Первые китайские пушки такого типа были отлиты в 1680 г. под руководством миссионера Фердинанда Вербиста и назывались «лун пао» – «пушка-дракон»; это было орудие, весившее 14 пудов и стрелявшее ядрами в 1,5 фунта, оно могло стрелять также картечью и разрывными бомбами. Уже вскоре в китайских войсках были сотни таких пушек, и они стали тем новым оружием, которое резко изменило соотношение сил в борьбе между Китаем и кочевниками. Когда в 1690 г. хан западных монголов (ойратов) Галдан предпринял попытку оторвать от союза с маньчжурами восточных монголов, маньчжуры с помощью новой артиллерии нанесли ойратам сокрушительное поражение. Характерно, что, сознавая нависшую над ними опасность, кочевники пытались завести собственные (довольно многочисленные) подразделения аркебузиров и артиллерию. Однако силы были неравны; Цинская «пороховая империя» расправилась с ойратами так же жестоко, как когда-то монголы расправлялись с населением Китая. В середине XVIII в. непокорное ойратское ханство было завоевано цинами, и почти все его население было истреблено[2567].

После основания империи Цин маньчжурские правители, до тех пор поклонявшиеся шаманам, объявили себя приверженцами конфуцианства. Однако поначалу племенная знать сохраняла свое могущество; главы восьми знатных родов входили в совет князей и сановников, который существенно ограничивал власть императора. Знать пользовалась наследственными привилегиями на занятие важнейших должностей, в том числе должностей наместников и военных губернаторов. В процессе социального синтеза императорская власть постепенно усиливалась и приобретала абсолютный характер; в правление императора Юнчжена (1723-1736 гг.) совет князей и сановников потерял былое значение. При Цянлуне (1736–1795 гг) китайцы составляли уже около половины членов совета, китайцами были многие военные губернаторы. Влияние китайской культуры было настолько сильным, что маньчжурская знать была вынуждена давать своим детям конфуцианское образование[2568].

Китайские чиновники, допущенные к отправлению должностей, происходили в основном из помещичьей среды. Экзаменационная система, с помощью которой производилось выдвижение чиновников, была до крайности коррумпированной, ученые степени получали благодаря протекции и взяткам; некоторые ученые титулы официально продавались и могли быть приобретены только состоятельными людьми. По данным, относящимся к 1748 г., 28% вновь назначенных чиновников не сдавали экзаменов, а приобрели степень за деньги[2569]. Лица, сдавшие экзамены или купившие титул составляли сословие шэньши и пользовались различными привилегиями. Верность китайских чиновников обеспечивалась их огромными доходами: чиновникам было разрешено собирать в свою пользу дополнительные налоги[2570]. Благодаря этим дополнительным сборам доход чиновника низшего ранга составлял около 5 тыс. лян[2571], т. е. был равен доходу примерно ста крестьянских хозяйств. Это положение резко контрастировало с порядками времен Чжу Юаньчжана, когда доходы низших чиновников ненамного превосходили доходы крестьян. Политика завоевателей привела к формированию паразитической чиновничьей касты, верно служившей маньчжурам; стать чиновником и получать огромные доходы стало заветной мечтой многих образованных китайцев. Чиновничьих должностей было намного меньше, чем претендовавших на них шэньши; в конце XVIII в. их было лишь 27 тыс., а количество шэньши исчислялось сотнями тысяч[2572]. Большинство шэньши, не получив постов, жили в своих поместьях, служили секретарями у чиновников, работали учителями в общинных школах, возглавляли общественные работы, руководили местными отрядами самообороны. Многие шэньши служили «наставниками» в системе «сельских собеседований»: каждые две недели «наставники» собирали крестьян для проведения «воспитательных бесед», разъясняли постановления властей, обсуждали местные события, давали оценку «хорошим» и «плохим» поступкам сельчан (и регистрировали эти поступки)[2573]. Жизнь крестьян до мелочей регламентировалась системой стодворок и десятидворок, без разрешения старосты крестьянин не мог забить свинью или поехать на рынок[2574].

Рис. 27. Кривая численности населения Китая в XVII – XIX вв. (реконструкция Чжоу Юаньхэ[2575]). Скачкообразный рост показателей численности населения в 1740-х и 1770-х гг. объясняется улучшением учета. Падение показателей 1810-х и 1820-х гг. объясняется отсутствием учета в областях, охваченных восстаниями

Маньчжуры заняли для поселения земли в столичной провинции; эти земли считались государственными и составляли примерно десятую часть всей пашни[2576]. В остальных областях деревня оставалась во власти поддерживавших Цин помещиков, хотя число их заметно уменьшилось: многие погибли во время войн и восстаний. Повсюду царила разруха, поля лежали пустыми, по дорогам бродили толпы беженцев. Многие беженцы, чтобы как-то прокормиться, шли в кабалу к маньчжурам и селились на их землях в качестве немногим отличавшихся от рабов наследственных арендаторов, тоу-чунженей[2577]. Маньчжурские императоры, пытаясь навести порядок, из года в год оглашали декреты о расселении беженцев; им давали семена, быков и на шесть лет освобождали от налогов[2578]. «В первые годы династии император направил цензоров для инспекции земельных угодий... отмены жестоких поборов династии Мин и запрещения избыточных требований корыстных чиновников, – утверждает официальная хроника. – Было проведено новое обследование урожайности земель и установлен соответствующий земельный налог... Политика была такая, чтобы крестьяне были накормлены и одеты...»[2579]. По сравнению с концом эпохи Мин налоги были уменьшены и составляли в среднем 1 доу зерна и 1/10 ляна серебра с 1 му Помимо поземельного налога существовал еще подушный налог, с 1723 г. он взимался в качестве 10–20-процентной надбавки к поземельному налогу. После реформы 1723 г. для каждого участка земли была определена фиксированная ставка налога, которая в дальнейшем уже не менялась[2580]. В целом официальные налоги составляли примерно 1/10 часть урожая, но были еще дополнительные сборы в пользу местных чиновников; в 1753 г. эта надбавка составляла примерно 20% к официальным налогам[2581].

Резкое уменьшение численности населения в середине XVII в. привело к появлению свободных земель и к падению демографического давления. Это проявилось в снижении цен на зерно: по сравнению с концом XVI в. цены уменьшились в пять-шесть раз и составляли 0,2–0,3 ляна за 1 дань[2582]. Начало XVIII столетия характеризуется в источниках как время относительного благополучия. «…Дожди и процветание были много лет, так что все зерно было собрано и люди в деревнях счастливы», – говорится в императорском указе 1708 г.[2583]. В другом указе говорится о быстром росте населения: «Страна жила в мире в течение долгого времени, и население увеличивается день ото дня. Следовательно, поставка продовольствия постепенно становится недостаточной…»[2584]. По оценке Чжоу Юаньхэ за первую половину XVIII в. численность населения возросла со 100 до 180 млн человек[2585], а площадь пашни в середине столетия составляла лишь 7,8 млн му – немногим больше, чем в конце эпохи Мин[2586]. В 60-70-х гг. XVIII в. ежегодные доходы казны составляли 40 млн лян, две трети из них давал поземельно-подушный налог, а остальное – соляные и внутренние таможенные сборы. В переводе на зерно общий доход составлял примерно 50 млн даней – примерно как в начале эпохи Мин (в 1390-х гг). Главной статьей расходов (20 млн лян) было содержание армии, 7 млн лян уходило на чиновничество и 5 млн – на императорский двор[2587].

Цена на зерно к середине века возросла вдвое, до 0,6-0,7 ляна за 1 дань[2588]; еще быстрее росли цены на землю: в 1730-х гг. 1 му средней земли стоил 7–8 лян, а в 1780-х гг. – 50-60 лян. Сведения относительно заработной платы сравнительно немногочисленны: известно, в частности, что помощник ткача в Сучжоу получал в середине века 5 цяней в месяц[2589], это эквивалентно поденной плате в 3,6 литра зерна в день.

Император Юнчжен[2590] проявлял сильную обеспокоенность быстрым ростом населения: «В течение долгого времени страна жила в мире, и население быстро увеличилось, – говорится в указе 1723 г. – Поэтому урожаев едва хватает, чтобы обеспечить людей, и любой недостаток приведет к затруднениям и голоду… Единственное, чем правительство может помочь людям, – это освоение целинных земель»[2591]. Указ разрешал крестьянам свободно, не спрашивая разрешения властей, занимать пустующие земли, а властям предписывалось давать поселенцам волов и семена. Правительство возлагало большие надежды на развитие рисосеяния на севере Китая, в столичной провинции Чжили, однако природные условия севера оказались неподходящими для риса, и посадки не прижились[2592]. В 1740 г. местным властям было предписано содействовать крестьянам в террасировании холмов и освоении неудобных земель[2593], однако исследователи полагают, что все эти меры были по большей части декларативными[2594]. Более того, источники свидетельствуют, что ирригационной системе не уделялось должного внимания, что многие оросительные каналы были засорены илом и обмелели[2595]. Правительство не занималось развитием ирригации, возложив эти обязанности на местные власти[2596]. При этом население продолжало расти – к 1800 г. его численность приблизилась к 300 млн[2597]. Французский историк М. Картье пишет, что «принимая во внимание отсутствие какой бы то ни было промышленной или сельскохозяйственной революции… огромный прирост населения в XVIII в. представляет для демографов настоящую загадку»[2598].

Действительной причиной прогресса сельского хозяйства (и следовательно, роста населения) было совершенствование агротехники: распространение кукурузы, батата, арахиса, скороспелых сортов риса. В XVIII в. успехи стихийной крестьянской селекции привели к появлению риса, вызревавшего через сорок дней после высадки рассады – на десять дней раньше, чем прежде. Это дало возможность значительно расширить практику двухразовых посевов и увеличить урожаи. Кроме того, огромное значение играла интенсификация труда: пахота с использованием волов постепенно заменялась ручной вспашкой, когда тщательно обрабатывался каждый кустик риса[2599]. Китайская технология возделывания риса требовала в десятки раз больших затрат труда, чем технология выращивания пшеницы в Европе[2600]; в то же время она была примерно в десять раз более продуктивной. В низовьях Янцзы 1 му земли, средней по качеству, давал в двух урожаях примерно 800 цзиней риса[2601], т. е. 1 гектар давал 79 центнеров в год; в Европе при трехпольной системе урожайность редко превышала 10 ц/га[2602], т. е. 1 гектар давал около 7 центнеров в год. К XIX в. возделывание риса превратилось в сложный технологический процесс, рассада выращивалась в специальных питомниках с регулируемым микроклиматом; оросительные системы поддерживали водный режим на затопленных полях, для борьбы с водорослями разводили карпов, а экскременты животных и людей считались драгоценным удобрением. К началу XIX в. были сведены последние леса, и китайский пейзаж принял современный облик: голая равнина и голые безлесные холмы, где каждый метр склона занят под посевы кукурузы, а все плоские участки разделены на клетки рисовых полей[2603].

Рост численности населения приводил к дроблению крестьянских участков и разорению крестьян. Уже в начале XVIII в. обследование нескольких провинций показало, что лишь 30-40% крестьян имеют свою землю, остальные вынуждены арендовать ее у помещиков; при этом многие крестьяне-собственники хозяйствовали на карликовых участках в 8-10 му[2604]. В середине XVIII в. положение ухудшилось, губернатор Хунани докладывал императору, что «ныне богатым дворам принадлежит уже пять-шесть десятых всех земель и те, кто раньше владел землей, теперь стали арендаторами»[2605]. Деревню заполнили массы безземельных батраков, готовых работать за скудную похлебку. Дешевизна рабочей силы привела к падению цен на рабов; в 70-х гг. XVIII в. раб стоил в среднем 10 лян серебра, почти вдвое меньше, чем в прошлом веке[2606]. В то же время месячное пропитание раба (1/2 даня риса) стоило 5 цяней, а рабочего можно было нанять за 6 цяней в месяц (10 цяней равны 1 ляну)[2607]. Очевидно, что рабство стало невыгодным[2608]; маньчжуры за выкуп отпускали своих рабов и сдавали поля в аренду.

Рис. 28. Поденная плата в эпоху Цин (в пересчете на литры риса). График составлен на основе данных, приведенных в книге К. Чао[2609] (с учетом хозяйских харчей). Поскольку имеется значительный разброс данных, то помимо средних значений приведены границы 90-процентного доверительного интервала (верхняя и нижняя кривые)

Уменьшились и поместья маньчжурских воинов; привыкнув к расточительности, они влезали в долги, разорялись и продавали свои земли ростовщикам, хотя такие продажи были запрещены законом и правительство иногда пыталось выкупить эти поместья. К середине ХVIII в. маньчжурские солдаты лишились половины своих земель, многие из них жили на выдаваемые казной пайки[2610]. Солдаты получали ссуды на приобретение оружия, но они часто использовались не по назначению, и некоторые воины не имели доспехов. Вместе с тем вырванные из своей природной среды маньчжуры и монголы быстро утрачивали свои военные навыки. К началу XIX в. значительно уменьшилась сила используемых маньчжурами луков: если в XVII в. упоминались луки с натяжением до 8 ли (44,2 кг), то теперь пехотинцы используют луки с натяжением в 5 ли (27,6 кг), а кавалеристы – только 3 ли (16,6 кг). Большую часть кавалерии в XIX в. выставляли уже не маньчжуры, а китайцы. Армия постепенно китаизировалась, в начале XIX в. численность китайских контингентов, входивших в «Зеленое знамя» достигала 650 тыс., что примерно вдвое превосходило остальные «знаменные войска». Аркебузиры по-прежнему составляли менее половины всех пехотинцев. При этом огнестрельное оружие практически не совершенствовалось: на вооружении находились те же аркебузы и пушки, что и в XVII столетии[2611].

Возвращаясь к положению в деревне, нужно отметить, что малоземелье заставляло крестьян искать неземледельческие способы заработка. Современник свидетельствует, что в сельской местности «из каждых десяти семей восемь-девять занимаются ручным прядением и ткачеством»[2612]. Распространялось и профессиональное ремесло, использующее станки: в районе Шанхая 200 тыс. ткачей изготовляли хлопчатобумажные ткани, а в районе Сучжоу половина крестьянских дворов занималась выделкой шелка[2613]. Многие «лишние люди» уходили в города, которые снова разрослись до размеров эпохи Мин. Население старинного шелкового центра Сучжоу достигло одного миллиона[2614], однако Сучжоу был вынужден уступить славу «шелковой столицы» Нанкину; большие шелковые мануфактуры Нанкина имели по 500-600 рабочих. Поднялся из руин «фарфоровый город» Цзиндэчжэнь; хотя фарфоровое производство восстановилось не полностью, в Цзиндэчжэне насчитывалось несколько сот тысяч ремесленников-гончаров. Более миллиона жителей насчитывалось в Ханчжоу и Фошаньчжене; крупнейшим портом, «воротами Китая» был Гуанчжоу. Ремесленники, проживавшие в городах, объединялись в цехи-«ханы», устанавливавшие цены и правила торговли; для вступления в цех требовался трехмесячный стаж ученичества[2615]. Как в эпоху Мин, при Цинах существовало много казенных мануфактур; частные предприятия жестко регламентировались, облагались высоким налогом и часто были вынуждены сдавать часть своей продукции государству по фиксированным ценам. Регламентации подлежала и частная торговля, повсюду стояли таможни, а цены на рынках контролировались особыми уполномоченными. Горные разработки и соляной промысел были государственной монополией, сдававшейся на откупа частным предпринимателям. Соляные откупщики были влиятельной кастой, напоминавшей французских откупщиков «габели»; они в больших масштабах занимались ростовщичеством, и их дома напоминали дворцы[2616]. Другой государственной монополией, сдававшейся на откупа, была монополия внешней торговли. С середины ХVIII в. внешняя торговля была сосредоточена в Гуанчжоу, где ей занималась казенная купеческая гильдия «гунхан». Прикрытый мощными фортами порт Гуанчжоу был единственными воротами в Китай, местом, где цивилизация Востока соприкасалась с цивилизацией Запада. Первые португальские корабли появились у Гуанчжоу еще в 1516 г., вслед за португальцами в ХVII в. у берегов Китая появились голландцы и англичане, но лишь в эпоху Цин торговля с Европой приобрела значительные размеры. В середине XVIII в. главным товаром китайского экспорта был шелк, стоимость вывезенного шелка достигала 1 млн лян в год[2617]. В 1784 г. Англия резко снизила таможенные пошлины на чай, с этого времени начался «чайный бум»; за двадцать лет английские закупки в Китае увеличились в четыре раза, достигнув 7,5 млн лян[2618].

К началу XIX в. численность населения Китая достигла 300 млн человек. За вторую половину XVIII столетия цены на рис возросли с 6–7 до 30–40 цяней за 1 дань, т. е. в 5-6 раз[2619]. Заработная плата тоже возросла, но в меньшей степени: дневная зарплата в зерновом исчислении составляла около 2 литров зерна, этого едва хватало на пропитание. Таким образом, реальная заработная плата за полвека уменьшилась в полтора раза и приблизилась к голодному минимуму.

Одновременно с уменьшением потребления замедлялся рост населения. В 1753–1812 гг. естественный прирост составлял 1,15%, а в 1812-1850 гг. – 0,47%. Данные о китайском населении Ляонина говорят о том, что средняя продолжительность жизни снизилась с 43 лет в 1798-1801 гг. до 33 лет в 1837–1840 гг.[2620]. Отмечается также распространение практики убийства новорожденных девочек, причем исследователи напрямую связывают это явление с падением уровня жизни[2621]. Безземельные крестьяне искали заработка в городах, и в то время как рост населения в целом замедлялся, темпы роста населения городов росли[2622].

Правительство было хорошо осведомлено о происходящих в стране процессах и понимало их причины. Высокопоставленные чиновники в один голос утверждали: «Население растет, и сто бед происходят прежде всего от того, что население слишком велико»[2623]. Даже сам император Цяньлун сетовал, что «не хватает места на полях для домов, а между теми, кто тянет двор, и едоками образуется диспропорция не в пользу кормильцев»[2624]. В 1793 г. сановник Хун Лянцзи представил двору трактат с предупреждением о грядущих бедствиях. «Количество земли и жилья может увеличиться в 2 раза, в крайнем случае в 3-5 раз, в то время как население возрастет в 10 или в 20 раз… – писал Хун Лянцзи. – Знает ли природа средства от перенаселения? Наводнения и засухи, болезни и эпидемии – вот что предлагает нам природа в качестве лекарства…»[2625]. Китайский сановник говорил о грядущем наступлении голода и предупреждал, что многие не согласятся тихо умирать на дорогах, что в конце концов начнутся восстания[2626].

Позднее, в ХХ в., европейские социологи назвали Хун Лянцзи «китайским Мальтусом». Однако в отличие от Мальтуса Хун Лянцзи просто описывал то, что видел своими глазами, и справедливость его предупреждений была понятна каждому. Голод и эпидемии были повсеместным явлением, города были переполнены беженцами и нищими, которые спали прямо на улицах. После морозной ночи 1 февраля 1796 г. на улицах Пекина было подобрано 8 тыс. замерзших нищих[2627]. Однако за рассуждениями о грядущих бедствиях не следовало никаких дел. Еще в середине XVIII в. один из высших сановников Цяньлуна предлагал ограничить земли помещиков максимальными размерами в 30 цин, а излишки раздать беднякам. Предложение было отвергнуто как «нереальное»[2628]. В конце правления Цяньлуна действительная власть находилась в руках временщика Хэшеня, которого не интересовало ничего, кроме личного обогащения. Хэшень открыто грабил казну, его сокровища превосходили доход государства за восемь лет[2629].

В 1796 г. пророчество Хун Лянцзи стало сбываться: на востоке страны началось большое крестьянское восстание, которое охватило шесть провинций и продолжалось девять лет. Поднявшая крестьян на восстание секта «Белого лотоса» проповедовала уравнение имуществ, повстанцы убивали всех маньчжуров и помещиков. Решимость восставших была такова, что, уходя в повстанческую армию, они сжигали свои дома. Маньчжурские войска потерпели несколько поражений, и правительство было вынуждено прибегнуть к помощи местных ополчений, сформированных помещиками и шэньши. Каратели применяли «тактику выжженной земли», при подавлении восстания погибло несколько сот тысяч человек[2630].

Восстание не привело к переменам в государственной политике – наоборот, оно ускорило разложение государства. Если при Цяньлуне правительство до какой-то степени контролировало местные власти, то теперь дела управления были оставлены на произвол судьбы. К 1820-м гг. коррупция и воровство достигли небывалых размеров. Один из цензоров, проверявший сметы работ по укреплению дамб на Хуанхэ, с удивлением отмечал, что было разворовано лишь 3/5 отпущенных средств – обычно крали больше[2631]. Деревня была отдана на произвол местных властей, помещиков и шэньши. Дополнительные сборы с крестьян многократно возросли, причем центральные власти даже не знали их объемов. Северные провинции, обеспечивавшие хлебом столицу, должны были в счет налогов поставлять 4 млн даней зерна, в действительности чиновники собирали 14 млн даней[2632]. У крестьян вымогали деньги под любыми предлогами. При сдаче налога зерном устанавливались дополнительные сборы за обмер зерна и его прием, за составление квитанции, на «чай и фрукты», сборы в пользу смотрителя, стражника, на ремонт амбара, на «усушку», за транспортировку, за то, чтобы поставить печать на квитанции, за свечи и т. д. Если крестьянин пытался возражать, то его обвиняли в отказе платить налоги, угрожали судом и требовали взятку, чтобы замять дело. Уездный суд был местом, к которому крестьяне боялись приблизиться, всякое разбирательство превращалось для них в сплошную цепь вымогательств, семьи, рискнувшие обратится в суд, обычно разорялись еще до окончания дела. Полиция при любом обращении прежде всего требовала «подъемных», но в действительности вовсе не занималась расследованием дел. Обычной практикой был сговор полиции с грабителями и бандитами, которые регулярно платили полицейским чинам «отступное»[2633]. Армия не могла и не желала бороться с разбойниками; воровство среди офицеров дошло до того, что солдаты получали довольствие гнилым зерном. Многие солдаты и офицеры курили опиум, нередко они вступали в сговор с разбойниками и под видом карательных операций грабили мирное население[2634].

Произвол властей не распространялся на местных шэньши, поскольку их защищали привилегии этого сословия. Император Цзяцин (1796-1820 гг.) отмечал, что «северные шэньши и “большие дома” отказываются платить налоги и сборщики не смеют даже приходить к ним…»[2635]. Недоимки «злостных шэньши» разверстывались на окрестных крестьян. Более того, даже не служившие шэньши в знак уважения к ним властей получали свою долю собираемых чиновниками дополнительных сборов[2636]. Многие «злостные шэньши» были помещиками, «местными магнатами»; они возглавляли «большие дома» и «богатые семьи». В южных провинциях 70-80% крестьян были арендаторами на землях помещиков[2637]. Как отмечают специалисты, это была «кабальная голодная аренда»[2638]. При заключении арендного договора с крестьянина требовали залог в размере годового урожая с участка, это сразу же делало его кабальным должником ростовщика-помещика. Помещики и их управляющие часто измеряли рис в «арендных ху», по своему произволу увеличивая объем арендной платы. Еще хуже было положение батраков: обычная оплата батрака составляла около 10 тыс. вэней в год[2639], при цене риса в 3000 вэней за дань[2640] это составляло 1,2 литра зерна в день; даже с учетом хозяйских харчей эта плата была чрезвычайно низкой. Батраки не имели возможности жениться и обзавестись семьей, по существу, они находились в кабале у хозяев[2641]. По цинским законам, арендатор, не уплативший положенное, подлежал телесному наказанию с последующим взысканием задолженности. «Местные магнаты» держали стражников, имели свои тюрьмы, творили над арендаторами и должниками свой суд (хотя формально это было запрещено). В случае провинности арендаторов секли плетьми, их жен и дочерей превращали в помещичьих рабынь и наложниц. На случай бунта бедняков существовали отряды сельской милиции, которыми командовали те же помещики; таким образом «местные магнаты» держали в руках всю округу[2642].

В 1825 г. численность населения достигла 370 млн. В низовьях Янцзы люди жили на воде; 35 тыс. джонок ежедневно уходили на рыбную ловлю, и обитавшие на них рыбаки, по словам современника, не умели ходить по суше[2643]. Разорение крестьян дошло до такой степени, что в некоторых районах помещикам принадлежало 9/10 земли; а все имущество земледельцев было заложено и перезаложено. «Если вся одежда и утварь были проданы, то закладывали землю и орудия труда, – свидетельствует современник. – Если не было земли и орудий, то продавали скот, если не было уже вещей, то продавали детей, и так шло, пока все не кончалось»[2644]. «Из каждых десяти дворов трудно найти хотя бы два-три, где бы люди не стонали от голода и холода и могли бы свести концы с концами к началу нового года»[2645]. Были случаи, когда крестьянин шел на казнь вместо совершившего преступление помещика, чтобы его семья получила клочок земли. Деревня была переполнена безработными батраками. Ученый Гун Цзычжень писал, что безработные «составляют около половины населения... Богатые дворы стали бедными, бедные – голодными. Образованные шэньши мечутся туда-сюда, но все бесполезно, поскольку все обнищали. Китай на пороге потрясений...»[2646].

Если во времена кризисов в конце Хань, Сун и Мин, «чистые чиновники», пытались что-то предпринять и выступали с проектами уравнительного передела земель, то теперь они признавали, что «все бесполезно». Голод и эпидемии были постоянным явлением. В 1821-1823 гг. в Пекине 3 раза вспыхивала эпидемия холеры. По рассказам очевидцев, из каждых девяти ворот столицы каждый день вывозили до восьмисот трупов[2647]. В 1831 г. низовья Янцзы жестоко пострадали от сильного наводнения. Из всех провинций постоянно докладывали о стихийных бедствиях, наводнениях, неурожаях, голоде. Не все из этих сообщений были достоверными: дело в том, что в 1820-х гг. аграрный кризис достиг такой остроты, что крестьяне уже не могли платить налоги, и в оправдание недоимок провинциальные власти придумывали наводнения и неурожаи[2648]. В 1830 г. недоимки по налогам достигли 30 млн лян; правительство простило эти недоимки, но они снова стали копиться и через девять лет достигли 39 млн лян[2649].

И без того тяжелое экономическое положение Китая усугублялось в результате торговой экспансии европейских держав. Поначалу, во времена «чайного бума», англичанам приходилось расплачиваться за китайские товары серебром; это привело к удешевлению серебра в Китае – к «революции цен», подобной той, которая сопровождала приход европейских купцов в Индию. Как отмечалось выше, в конце XVIII – начале XIX вв. цены на рис значительно возросли, возросла и заработная плата – но намного меньше. В конце концов англичане нашли способ оплатить свои расходы в Китае. Не останавливаясь ни перед чем ради прибыли, английская Ост-индская компания развернула широкую торговлю наркотиками; производившийся в Индии опиум стал главным товаром, который поставляли англичане на рынки Китая. Торговля опиумом была запрещена китайскими законами, но цинское правительство находилось на крайней степени разложения и практически уже не контролировало таможни. Английские купцы платили таможенникам огромные взятки, и корабли с опиумом беспрепятственно разгружались в порту Гуанчжоу. Когда в 1839 г. китайские власти предприняли-таки попытку прекратить эту торговлю, Англия объявила войну Китаю.

Табл. 12. Население и площадь пахотных земель в Китае[2650]

В ходе этой первой опиумной войны (1840-1842 гг.) выявилось не только падение боеспособности китайской армии, но и огромное техническое превосходство европейцев. Как отмечалось выше, конструкция китайских пушек и аркебуз не претерпела существенных изменений с XVII в. Между тем в Европе произошла новая военно-техническая революция, и английские пушки 1830-х гг. намного превосходили своей мощью маньчжурскую артиллерию. Цинские войска были разбиты в нескольких сражениях, и пекинское правительство было вынуждено легализовать торговлю опиумом. Обороты этой торговли были таковы, что всех товаров Китая не хватало для оплаты наркотиков; началась утечка из страны серебра, в 1830-х гг. она приняла огромные масштабы. В результате серебряную инфляцию сменила дефляция; в 1830-1850-х гг. цены на рис упали вдвое, соответственно возрос курс ляна по отношению к разменной медной монете. В действительности на рынках ходила в основном медная монета, и в медной монете цена зерна почти не менялась[2651]. Однако налоги собирались в условном серебряном исчислении, и рост курса серебра на практике привел к двойному увеличению налогов. «Раньше денег, вырученных от продажи трех доу риса, хватало на уплату налогов с одного му земли, да еще и оставалось, а теперь после продажи 6 доу риса не хватает на налоги…» – свидетельствует современник[2652].

Рост налогов еще более ухудшил и без того тяжелое положение в деревне. В отсутствие запасов зерна любой неурожай, любое стихийное бедствие приводили к голоду. В 1849 г. от голода в бассейне Янцзы погибло 1,4 млн человек[2653]. Голод поднимал крестьян на восстания, в исторической хронике «Дунхуалу» с 1841 по 1849 гг. было зарегистрировано 110 восстаний в различных провинциях страны[2654]. В конце концов восстания переросли в революцию тайпинов. Вождем революции стал Хун Сюцюань – бедный деревенский учитель, случайно познакомившийся с миссионерами в Кантоне и принявший христианство. Он семь лет бродил по дорогам Южного Китая, проповедуя, что «вся Поднебесная – одна семья, все люди братья» и «повсюду должно быть полное равенство»[2655]. В июле 1850 г. он собрал у горы Цзиньтянь 20 тыс. верующих и провозгласил создание «Тайпин тянго» – «Небесного государства всеобщего равенства и благоденствия». Голодающие крестьяне толпами присоединялись к тайпинам, и их поход на Янцзы напоминал движение лавины; когда тайпины пришли к южной столице, Нанкину, их было уже больше миллиона. В марте 1853 г. тайпины взяли Нанкин и создали в долине Янцзы большое государство, просуществовавшее десять лет. На территории, подвластной тайпинам, была упразднена помещичья собственность, крестьяне объединялись в коммуны по 25 семей с общей «священной кладовой» и церковью[2656].

Европейские державы воспользовались гражданской войной в Китае, чтобы полностью открыть страну для опиумной торговли. Волна завоеваний, порожденная новой европейской военно-технической революцией, достигла Дальнего Востока, и в сентябре 1860 г. англо-французские войска овладели Пекином. Цинское правительство приняло все условия европейцев и получило за это европейское оружие для борьбы с тайпинами. В 1864 г. тайпины были разгромлены вооруженной европейскими пушками «непобедимой армией» – таким образом, подавление крестьянской революции в конечном счете стало результатом новых перемен в военно-технической сфере.

Восстания и войны середины XIX в. унесли жизни около 120 млн человек[2657] – это была одна из самых страшных катастроф, когда-либо происходивших на Земле. Характерно, однако, что наибольшие потери причинили не военные действия, а сопровождавшие их голод и эпидемии. Летом 1855 г. Хуанхэ прорвала давно не ремонтировавшиеся дамбы и, уничтожая все на своем пути, нашла себе новую дорогу к морю севернее Шаньдуна. Эта гигантская катастрофа привела к гибели семи миллионов человек. Уже после войны в 1877–1878 гг. на севере разразился страшный голод, унесший жизни примерно десяти миллионов человек[2658]. «Поля заброшены, повсюду виднеются кости, не курятся дымки в очагах, – писал современник. – Немногие оставшиеся в живых днем собирают дикие травы, чтобы утолить голод, ночью – спят на голой земле»[2659].

Китай вступил в новый период своей истории.

* * *

Переходя к анализу истории Китая в период Цин, необходимо отметить, что роль перенаселения как ведущего фактора социально-экономического развития признается очень многими специалистами, изучавшими этот период. Среди отечественных исследований, освещающих роль этого фактора, мы можем отметить цитировавшиеся выше работы А. Д. Дикарева, В. П. Илюшечкина, М. В. Крюкова, О. Е. Непомнина, Н. И. Тяпкиной, А. Н. Хохлова, среди китайских – прежде всего работу Чжоу Юаньхэ[2660]. Для Э. С. Кульпина и А.С. Муг рузина цинский цикл послужил основной моделью для разрабатываемой этими авторами циклической теории, в последнее время ссылки на эту теорию появляются и в учебных пособиях[2661].

Однако появляются также отдельные работы, авторы которых подвергают критике сложившиеся представления о роли перенаселения в цинском цикле. Аргументация авторов этих работ тщательно проанализирована в исследовании А. В. Коротаева, Н. Л. Комаровой и Д.Н. Халтуриной и признана в целом несостоятельной[2662]. Таким образом, традиционная точка зрения получила убедительное подтверждение.

Обилие материала и степень изученности проблемы позволяют нам ограничиться минимальным комментарием.

Маньчжурское нашествие было очередным завоеванием Китая варварами, и история империи Цин с необходимостью началась с синтеза маньчжурских и китайских социальных традиций. В данном случае синтез был облегчен тем обстоятельством, что маньчжуры с самого начала выступали в роли союзников китайских помещиков в развернувшейся в XVII в. гражданской войне. Таким образом, власть маньчжуров была вместе с тем властью китайских помещиков, и в отличие от предыдущего цикла помещичья собственность была сохранена и преобладала уже в начале эпохи Цин. Господство помещиков проявлялось в том, что местное чиновничество формировалось из помещиков, и в том, что чиновники собирали дополнительные налоги в размерах, не ограниченных центром (в дальнейшем эти налоги делились между чиновниками-помещиками). С другой стороны, власть завоевателей подразумевала высокий уровень центральных налогов, все эти факторы изначально сужали экологическую нишу китайского этноса. Однако, несмотря на эти обстоятельства, считается, что численность населения в цинском цикле значительно превысила соответствующие показатели предшествующего цикла (хотя в действительности мы не знаем, какова была численность населения в эпоху Мин). Это увеличение населенности можно объяснить усовершенствованием технологии возделывания риса, распространением кукурузы и батата, а также окончательным переходом к мотыжному земледелию, когда все пастбища были отданы под пашни и каждому кустику риса уделялось особое внимание. Однако в отличие от предыдущего периода правительство не играло активной роли в подъеме сельского хозяйства, у нас нет данных о крупном ирригационном строительстве. Власть Цинов изначально была ограничена властью помещиков и поэтому она была слабой. При Цинах не было «чистых чиновников», которые бы требовали реформ; все рассуждения о будущем сводились к печальной констатации фактов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.