Глава I Михаил Федорович. Начало династии
Глава I
Михаил Федорович. Начало династии
Ипатьевский монастырь. Вьбор крестного пути. Путешествие из Костромы в Москву. Венчание на царство. Окружение молодого царя. Земский собор и Боярская дума. Фискальная политика нового правительства. Характеристика царя Михаила. Иван Заруцкий. Конец Марины Мнишек. Бесчинства казаков и гулящих людей. Решение казачьего вопроса. Конец Лисовского. Окончание войны со Швецией. Столбовский договор. Возвращение Новгорода. Поход Владислава на Москву. Деулинский договор
После заочного избрания на царство Михаила Федоровича Романова Земский собор назначил ехать к нему большую делегацию во главе с рязанским архиепископом Феодоритом. В число делегатов-челобитчиков вошли чудовский, новоспасский и симоновский архимандриты, троицкий келарь Авраамий Палицын, бояре Ф. И. Шереметев и В. И. Бахтеяров-Ростовский, окольничий Ф. Головин, а также стольники, приказные люди, жильцы и выборные от городов. В связи с тем что точного места нахождения новоизбранного царя никто не знал, наказ им был такой: «Ехать к государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси в Ярославль или где он, государь, будет». Только в пути делегаты выяснили, что Михаил с матерью находятся в Ипатьевском монастыре недалеко от Костромы, куда они и прибыли 13 марта 1613 года. На следующий день им была назначена аудиенция.
Первая реакция инокини Марфы и ее шестнадцатилетнего сына на известие об избрании Михаила царем был решительный отказ, как отмечают летописи, «с гневом и слезами». Реакция в общем-то предсказуемая не только из дипломатических соображений и ложной скромности. Под этим отказом были куда более серьезные причины, ибо мало в истории найдется примеров, когда бы новый государь в столь молодом возрасте вступал на престол в такой крайне сложной обстановке. Главная трудность заключалась в том, что государство находилось в состоянии войны сразу с двумя державами — Польшей и Швецией, которые, оккупировав часть российской территории, выставляли своих кандидатов на московский престол. Более того, у одного из противников в качестве пленника находился отец вновь избранного московского царя — Филарет (Федор) Никитич Романов, а вступление сына на престол могло отрицательно сказаться на его судьбе. Тяжелым было и внутреннее состояние Московского царства. Большую опасность для государства продолжали представлять казачий атаман Иван Заруцкий со своей невенчанной женой и ее сыном «царевичем Иваном», имевшие широкую поддержку со стороны казаков и русской вольницы, распоясавшейся за годы Смуты и державшей в страхе население практически всех областей, включая и московские окрестности. Но самая страшная опасность для Михаила и его матери крылась, как тогда говорили, в малодушестве московских людей, которые, присягнув последовательно Борису Годунову, его сыну Федору, Гришке Отрепьеву, Василию Шуйскому, Тушинскому вору, королевичу Владиславу, предали их одного за другим, руководствуясь своими корыстными соображениями. Мать и сын имели полное право опасаться, что нового царя ждет та же участь — измена, а вслед за ней и позорная смерть. Такой судьбы для своего сына инокиня Марфа, конечно же, не желала. И только угроза посольства, что «Бог взыщет на нем конечное разоренье государства», если Михаил откажется подчиниться воле Земли об его избрании на престол, растопило лед недоверия. Марфа благословила сына, и он принял от архипастыря соборные грамоты и державный посох, пообещав в скором времени быть в Москве.
Однако путешествие из Костромы в Москву растянулось по времени почти на два месяца. По мере приближения к столице к Михаилу Федоровичу все с большей очевидностью приходило осознание того, что он гол, нищ и недееспособен. Государственная казна была пуста, как и продовольственные запасы царского двора. Армия из-за невыплаты денежного содержания распалась и занималась грабежом ради собственного пропитания. На дорогах хозяйничали разбойники, свои и чужие. Последствиями этого прозрения стали многочисленные царские грамоты, одна за другой уходившие в Москву. В них Михаил, нужно полагать с подачи своих советников, требовал от Земского собора, чтобы бояре, дворяне, торговые люди исполнили свою часть «общественного договора», а именно обуздали разбойничьи шайки, бродившие по городам и весям; очистили дороги от грабителей и убийц, парализовавших всякое перемещение людей и товаров; восстановили дворцовые села и волости, являвшиеся основным источником пополнения царской казны денежными, продовольственными и иными запасами, предназначенными не только для «царского обихода», но и содержания служилых государевых людей. Оскудение же царской казны доходило до того, что царскому поезду не хватало лошадей и подвод, в связи с чем часть сопровождавших царя людей вынуждена была идти пешком. Да и сам стольный город, как свидетельствует соответствующая переписка, не был готов к приему царя, ибо «хором, что государь приказал приготовить, скоро отстроить нельзя, да и нечем: денег в казне нет и плотников мало; палаты и хоромы все без кровли. Мостов, лавок, дверей и окошек нет, надобно делать все новое, а лесу пригодного скоро не добыть».
Тем не менее царский поезд медленно, но верно приближался к Москве. С 21 марта по 16 апреля царь находился в Ярославле, 17 апреля он прибыл в Ростов, 23 апреля — в село Сватково, а 25 апреля — в село Любимово. На следующий день, 26 апреля, он торжественно вступил в Троице-Сергиеву лавру, а в воскресенье, 2 мая, уже «всяких чинов московские люди» вышли за город для встречи своего государя. В тот же день состоялся его торжественный въезд в столицу, а затем и благодарственный молебен в Успенском соборе Кремля.
11 июля 1613 года считается днем рождения новой династии. В этот день Михаил Федорович Романов был венчан на царство. Перед венчанием два стольника — Иван Борисович Черкасский, родственник царя, и вождь-освободитель князь Дмитрий Иванович Пожарский — были возведены в боярское достоинство. После этого в Успенском соборе казанский митрополит Ефрем провел волнующую церемонию помазания и венчания на царство. Ему помогали князь Мстиславский, осыпавший царя золотыми монетами, Иван Никитич Романов, державший шапку Мономаха, боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой со скипетром и новый боярин князь Пожарский с яблоком (державой). На следующий день по случаю царских именин чествовался новый думский дворянин Кузьма Минин. Каких-либо других пожалований, льгот, милостей, подарков простому народу и знатным людям новый царь, в отличие от своих предшественников, дать не мог: казна была пуста.
Трудность положения нового царя усугублялась еще и тем, что в его ближайшем окружении, как утверждают исследователи, не оказалось людей если не равных, то хотя бы отдаленно напоминающих митрополита Алексия, Сильвестра, Алексея Адашева или Бориса Годунова. В его команде не было людей, способных сформулировать и последовательно реализовывать государственную программу, отвечающую национальным требованиям русского народа, измученного полувековыми «испытаниями на прочность» опричниной Ивана Грозного, стихийными бедствиями Борисова царствования, иностранным нашествием и внутренними смутами. Как отмечали иностранные наблюдатели, «все приближенные царя — несведущие юноши; ловкие и деловые приказные — алчные волки; все без различия грабят и разоряют народ. Никто не доводит правды до царя; к царю нет доступа без больших издержек; прошения нельзя подать без огромных денег, и тогда еще неизвестно, чем кончится дело…». Первую скрипку в этом «оркестре» играли родственники матери Михаила — Борис и Михаил Салтыковы, заботившиеся исключительно о своем должностном положении и своем обогащении, в то время как герои Первого и Второго народного ополчения были отодвинуты на второй план или вовсе сошли с исторической сцены. Более того, при любой возможности новые фавориты под разными предлогами старались их унизить, ущемить. Так, князь Пожарский, из местнических соображений отказавшийся объявлять боярство новопожалованному боярину Борису Салтыкову, был подвергнут унизительной процедуре — «выдаче головой»{1} своему оппоненту.
Единственное, что спасало Московское царство от возобновления смуты, так это активная позиция и активная роль Земского собора и Боярской думы, которые делали все от них зависящее, чтобы вывести отечество из кризиса. Ведь, по существу, Михаил Федорович, принимая царский венец, как бы делал одолжение земству. Собор, умолявший его принять на себя ответственность за судьбу государства, со своей стороны взял на себя обязательства навести в стране порядок: прекратить междоусобия, грабежи и разбои, создать приемлемые условия для отправления державных функций, наполнить царскую казну всем необходимым для достойного «обихода» царского двора и содержания войска. Именно деятельная позиция земства компенсировала недостатки правительства Михаила Федоровича, укомплектованного за счет его родственников и приятелей, малопригодных для управления государством в условиях разрухи и всеобщей анархии.
Нужно сказать, что всенародно избранный Земский собор начал выполнять свои обязательства сразу же, о чем свидетельствует его переписка с Михаилом. Вот выписка из его доклада царю, еще находившемуся в пути: «Для сбора запасов послано и к сборщикам писано, чтоб они наскоро ехали в Москву с запасами… О грабежах и воровствах заказ учинен крепкий, воров и разбойников сыскиваем и велим их наказывать. Дворян и детей боярских без государева указа с Москвы мы никого не отпускали, а которые разъехались по домам, тем всем велено быть к государеву приезду в Москву». К польскому королю Собор направил посольство с предложением перемирия и размена пленными, а к «заворовавшимся» казакам и многочисленным шайкам «гулящих людей» посланы грамоты с предложением прекратить «братоубийства» и идти служить новоизбранному царю против шведского короля, захватившего Великий Новгород и его окрестности.
Но перепиской и увещеваниями дело не ограничивалось. Уже в марте Собор снаряжает войска против литовских людей, подступивших большими силами к Белёву, Калуге и Козельску, а в апреле — в Северную землю, где бесчинствовали многочисленные шайки разбойников. Против мелких шаек, орудовавших на дорогах, действовали летучие отряды дворян и лояльно настроенных казаков. Однако наибольшую угрозу спокойствию государства и самому трону в то время представлял Иван Заруцкий, унаследовавший от предшествующих самозванцев Марину Мнишек и ее сына — «царевича» Ивана, прозванного Воренком. Так вот, против Заруцкого, засевшего в Михайлове, Собор послал сначала Никанора Шульгина, а когда тот сам «заворовал», — князя Ивана Одоевского.
Первые годы царствования Михаила Федоровича Собор был постоянно действующим органом власти. Он заседал практически беспрерывно: в 1613–1615, 1616–1619, 1620–1622 годах. Кроме военных проблем, ему приходилось решать и такой непростой вопрос, как пополнение государственной казны, нужной не столько для царского обихода, сколько для решения все тех же проблем внутренней и внешней безопасности. Однако попытка собрать недоимки с населения за предшествовавшие годы не увенчалась успехом по той причине, что налогоплательщики, в прежние годы обираемые всеми, кому не лень, были не в состоянии платить повторно хоть и самому царю. Кроме того, сам контингент налогоплательщиков изменился. На одного более или менее дееспособного налогоплательщика приходилось по нескольку умерших, убитых, сбежавших. Причитавшуюся с них долю раскладывали на оставшихся податных людей, которые и за себя-то заплатить толком не могли. Приходилось прибегать к принудительному взиманию недоимок, но это, в свою очередь, приводило к увеличению не только недовольных, беглых, но и бунтующих людей, что явно не входило в планы нового правительства. Поэтому Собору пришлось прибегнуть к другому способу пополнения государственной казны. Не оставляя все же надежд на получение недоимок, земством и правительством было принято решение обратиться за помощью к тем, кто действительно располагал хоть какими-то возможностями: к монастырям, боярам, промышленникам. Сначала предполагалось, что помощь будет взаимообразной, что как только царская казна пополнится, то долги тотчас будут погашены. Причем просьба была не «Христа ради», а угрожающей. «Если же вы, — говорилось в грамотах, — нам взаймы денег, хлеба и товаров не дадите и ратные люди, не терпя голоду и нужды, из Москвы разойдутся, то вам от Бога не пройдет так даром, что православная христианская вера разорится». Однако сборщики, посланные от правительства по русским землям, привыкшие за годы безвластия к мздоимству, больше заботились о своем прибытке, чем о государственной пользе, поэтому львиная доля собранного в казну не попадала, а оседала в их карманах. В этой связи земство, уже отвечающее за организацию местной самообороны — оборонительные сооружения и содержание вооруженных отрядов, вынуждено было взять на себя дополнительно еще и сбор налогов и пожертвований в казну, устраняя тем самым условия для казнокрадства и злоупотреблений.
В следующем, 1614 году царское правительство, не получившее, несмотря на свои ожидания, необходимых средств от добровольных пожертвований и займов, проводит через Собор обязательное обложение всех торговых людей «пятой деньгой», что означало передачу в казну 20 процентов всего имеющегося капитала. Условия были разные: одним плательщикам было обещано по возможности вернуть взятое, другим — зачесть в недоимку, а третьим — отнести в счет будущих платежей.
По мере укрепления новой династии отношения земства и двора менялись. Власть постепенно становилась все «самодержавнее» и «самодержавнее», а Собор по своему социальному составу все больше и больше наполнялся представителями местной и центральной администрации. Упрощалась и процедура принятия важных для государства решений. Так, назначение в 1615 году «пятинных денег» при условии возврата или зачета было проведено только от имени царя. В следующем году этот сбор был превращен в чрезвычайный налог уже без каких-либо признаков займа. Правда, в этом случае Михаил Федорович вновь обратился к авторитету Собора, проведя попутно решение о сборе посошной подати с крестьян и подворной — с мелких посадских людей.
Так, методом проб и ошибок, используя механизм добровольного самообложения через «приговор всей земли», новый царь и его ближайшее окружение отрабатывали механизмы государственного управления, формировали налоговую политику, определяли ставки налогов и способы, обеспечивающие их поступление в казну. Но как только они почувствовали, что все это они могут проводить без участия представителей земель и сословий, они начали выстраивать свою вертикаль власти: царь — карманная Боярская дума — приказы и назначенные воеводы на местах.
У ряда авторов можно увидеть такую характеристику молодого царя: «умный, мягкий, но бесхарактерный»; «молод, разумом еще не дошел и нам будет поваден»; «хотели выбрать не способнейшего, а удобнейшего». Одни говорят об изначальном договоре, ущемляющем права самодержца в пользу боярства; другие ругают его ближайшее окружение, видя в нем лишь алчных и корыстных честолюбцев. Но давайте попробуем ответить себе на вопрос: как ему, «удобнейшему», ограниченно дееспособному, окруженному недостойными царедворцами, в условиях практически полной разрухи, непрекращающейся внутренней смуты и в состоянии войны с двумя европейскими державами удалось мобилизовать силы Московского царства и выйти победителем? Что здесь сыграло основную роль: мудрость матери, всенародный подъем исстрадавшегося населения, а, может быть, действительно промысел Божий? Как бы там ни было, но проводимые в первые годы правления Михаила Романова мероприятия все-таки были адекватными и оптимальными. Конечно, важно кто за ними стоял, чтобы воздать им должное, но, я думаю, важнее то, что им удалось вывести Россию из того ужаса, в котором она находилась 13 лет.
Однако вернемся к 1613 году и чуть подробнее рассмотрим, как Московское царство справлялось с внутренней смутой и внешней угрозой.
Итак, мы знаем, что наибольшую опасность для спокойствия Московского царства в тот период времени представлял атаман Иван Заруцкий. В начале апреля 1613 года Боярской думе стало известно, что атаман вместе с Мариной Мнишек и ее сыном в сопровождении 2,5–3 тысяч казаков, разграбив Михайлов, направился в сторону Епифани. Изначально он хотел двинуться на юг, к Астрахани, но Марина настояла на своем и их отряд пошел на соединение с литовскими людьми, поэтому этапами этого пути стали Епифань, Дедилов, Крапивна, Тула. И только известие, что против него из Москвы 19 апреля выступил князь Иван Одоевский, заставило Заруцкого повернуть на юг.
Где-то в районе Воронежа они встретились. По одним сведениям, Одоевский одержал победу, по другим — Заруцкий без боя ушел в Астрахань. При этом часть казаков отказалась следовать за ним и перешла на сторону правительственных сил, что и дало основание князю рапортовать в Москву об одержанной победе. В Астрахани Заруцкий, казнив местного воеводу князя Ивана Хворостинина и еще какое-то число верных ему соратников, отправил в Персию послов с просьбой к шаху Аббасу принять его в качестве вассала и оказать ему помощь в овладении московским престолом. Одновременно с этим он обратился к волжским и терским казакам с призывом идти вместе с ним в поход на Москву. Однако Москва тоже не сидела сложа руки. Донским казакам от имени Земского собора была послана грамота с извещением об избрании на царство Михаила Федоровича с одновременным призывом идти на защиту отечества против литовских людей. В подтверждение своего благорасположения царь направил им государственное воинское знамя, царское жалованье, сукно, порох, свинец, продовольствие. Те, в свою очередь, известили о царских милостях другие казачьи области. Все это стало причиной того, что большинство казаков, уставших от войны, отказалось поддержать Заруцкого и только небольшая часть молодых казаков, жаждавших «чужого зипуна», отозвалась на его призыв и примкнула к нему. Обращался Собор и к самому атаману, призывая его отстать от Марины и обещая забвение всех его прежних грехов. Но тот уже не мог остановиться. Поддерживаемый казаками, привыкшими к грабежам, Заруцкий, временами именовавший себя царевичем Дмитрием, вел себя в Астрахани как главарь самой настоящей разбойничьей шайки. Видя нерасположение к себе местных жителей, он стал их притеснять, отбирать имущество, сажать в тюрьму, подвергать пыткам и издевательствам. Не лучше вели себя в городе его казаки и союзники, ногайские татары. В конце концов, астраханцы подняли восстание против Заруцкого и тот вынужден был спасаться за высокими стенами кремля. А к тому времени дозрели и разногласия атамана с гарнизоном Терского городка. Какое-то время, сомневаясь в законности избрания Михаила Федоровича, гарнизон поддерживал союзнические отношения с новым астраханским диктатором, но, разобравшись в ситуации, решил занять сторону центральной власти, стремящейся к установлению мира и согласия на Русской земле. Присягнув царю Михаилу, терские люди снарядили против Заруцкого стрелецкого голову Василия Хохлова с семьюстами ратниками. Подступив к Астрахани, Хохлов убедился, что жители города и атаман находятся в состоянии войны. Заруцкий, ощетинившись пушками, сидел в кремле, а жители, боясь расправы, копили силы для решительного сражения. Приход Хохлова был как раз вовремя. Жители тут же примкнули к терским людям, и атаману ничего другого не оставалось делать, как бежать из города. 12 мая он вместе с Мариной и Воренком бежал вверх по Волге. Хохлов нагнал беглецов, побил сопровождавших их казаков и ногайцев, но «венценосной семье» удалось скрыться от преследователей. Они спустились вниз по Волге, вдоль берега моря прошли до устья реки Яик и поднялись вверх по течению. В Яицком городке их приютил атаман Ус. А тут, считай, что к шапочному разбору, к Астрахани подошло и войско князя Одоевского. Узнав о местонахождении атамана, князь отрядил на его преследование две стрелецкие команды, которые, осадив Яицкий городок, принудили казаков целовать крест государю Михаилу Федоровичу и выдать беглецов. Это произошло 25 июня 1614 года, а в сентябре того же года в Москве при большом стечении народа был повешен невинный четырехлетний мальчик, вся вина которого состояла в том, что был произведен на свет плохими родителями. Истинный виновник многих бед земли Русской, возмутитель спокойствия — атаман Иван Мартынович Заруцкий — за все свои злодеяния был посажен на кол. Марина Мнишек, по одним сведениям, умерла своей смертью в коломенской тюрьме, по другим — была «посажена в воду».{2}
Однако проблемы с казачеством на этом не закончились. Потеряв идейного вождя и разменяв на водку и деньги ореол борцов за правду, казаки превратились в обыкновенных разбойников. Сбиваясь в большие отряды, они заполонили и затерроризировали практически все северные области Московского царства. По свидетельству летописцев, таких мук, такого насилия жители сел и городов не испытывали и в древние времена. Казаки, беглые холопы, «гулящие люди» не просто грабили, а вели себя хуже варваров и иноверных захватчиков. Они жгли села, забивали скот, разоряли и оскверняли церкви, пытали и убивали людей, не разбираясь кто перед ними: мужчина или женщина, ребенок или старик. История зафиксировала случаи массового убийства людей, в том числе и в районе реки Онеги, где царские воеводы, гонявшиеся за этими шайками, насчитали 2325 трупов мирных жителей со следами пыток и издевательств.
По русским селам и городам промышляли не только доморощенные разбойники, но и поляки, запорожцы, татары. Хотя с этими было проще. Иноземный и иноверный враг — он и есть враг, с которым можно и нужно воевать всеми доступными средствами. С донскими же казаками, совсем недавно сражавшимися с польско-литовскими захватчиками, правительство пока не решалось вести открытых боевых действий: оно надеялось, что, «поворовав», казаки все-таки вернутся к своей службе и еще будут полезны в деле защиты государства от внешней угрозы. Поэтому сразу же после казни Заруцкого в Ярославль от имени царя и Собора была направлена большая группа духовных и светских людей во главе с суздальским архиепископом Герасимом и боярином князем Борисом Лыковым. Им предстояло вести трудные переговоры с казаками и их атаманами, с тем чтобы те прекращали бесчинства и поступали на государеву службу. Однако грамоты, рассылаемые князем Лыковым, дали только обратный результат. Казаки стали буйствовать пуще прежнего. В этой связи Лыкову было разрешено применять против казаков военную силу. Только после нескольких удачных предприятий лед, как говорится, тронулся.
Одна часть казачьих атаманов объявила, что они отправляются на государеву службу к Тихвину против шведов, оккупировавших русское побережье Финского залива и захвативших Новгород, и просила прислать им воевод, боевого припаса, кормов и жалованья. Однако на поверку оказалось, что это была всего лишь воровская уловка. Поменяв район своей дислокации, большинство казачьей вольницы на новом месте принялось грабить не только мирных жителей, но и казаков, перешедших на сторону правительственных сил. Не поздоровилось и прибывшим туда царским воеводам, которым они не только отказались подчиняться, но и напали на них и пограбили правительственные обозы.
Другая, меньшая, часть казаков двинулась вниз по Волге в сторону Нижнего Новгорода, однако в районе Балахны их настиг боярин Лыков, нанес им сокрушительное поражение и рассеял на мелкие группы.
Максимальную же опасность представляла третья, самая многочисленная, казачья группировка во главе с кровожадным изувером атаманом Яном Баловнем, одно время промышлявшим в районе Архангельска и Холмогор. Эти бандиты направлялись в сердце России — к самой Москве. Они делали вид, что готовы служить царю, но их отказ от переписи, вызывающее поведение, высокомерная манера ведения переговоров выдавали их истинные намерения: взять жалованье у царя и уйти к Лисовскому. Благо что ко времени их прибытия под Москву — сначала в село Ростокино, а потом в район Донского монастыря — у Михаила Федоровича и у Собора скопилось множество челобитных грамот от бояр, дворян и детей боярских о бесчинствах этих самых казачьих отрядов.
Началось следствие. А для того чтобы предупредить возможные враждебные действия со стороны многочисленного казачьего табора, правительство в качестве боевого охранения выдвинуло против него отряды уже известного нам боярина Лыкова и окольничего Артемия Измайлова. Казаков под угрозой применения силы предупредили, чтобы они оставались в местах своей дислокации и не смели приближаться к Москве. Но те, испугавшись возможных и вполне реальных в такой ситуации репрессий, бросились прочь от Москвы. Царские воеводы двинулись за ними, ликвидируя попутно неорганизованные шайки. На реке Луже под Малоярославцем они настигли основные силы беглецов и нанесли им окончательное поражение. Три тысячи казаков, оставшихся в живых, «били челом и крест целовали» царю Михаилу Федоровичу. Рядовых казаков простили и отправили на службу. Большую часть атаманов разослали по тюрьмам, а Баловня и еще нескольких его товарищей, особо отличившихся своими злодеяниями против русского народа, повесили.
Не успело правительство царя Михаила справиться с одними смутьянами, как по Руси в разбойничий набег отправился польский изгой, печально знаменитый полковник Лисовский с несколькими тысячами своих «лисовчиков». Против него Собор снарядил уже самого князя Дмитрия Пожарского. Первое их вооруженное столкновение произошло под Орлом. Лисовский уклонился от решительной схватки и ушел налегке в сторону Кром. Началось его безуспешное преследование: от Кром — к Болхову, от Болхова — к Белёву, от Белёва — к Лихвину и Перемышлю. Но Лисовский не просто уходил от погони — он был в набеге. Его неоправданная жестокость поражала даже видавших виды бойцов. За собой «лисовчики» оставляли выжженные деревни, горы трупов и реки слез. Утомившись от погони, Пожарский заболел. Воспользовавшись этим обстоятельством, Лисовский напал на Ржев и, не взявши города, спалил его посад, перебил посадских жителей и устремился к Кашину и Угличу. Местные воеводы по царскому указу пытались перекрыть разбойникам дорогу, но те каждый раз находили лазейку и уходили от преследования. Проскочив между Ярославлем и Костромой, Лисовский набросился на Суздальский уезд и опять безнаказанным ушел — теперь уже в Рязанскую землю. И там последствия его набега были ужаснее любого татарского. Правда, из-за отсутствия обоза пленных он не брал. Но это только усугубляло печальную участь населения: «лисовчики», как волки, не забирали добычу с собой, а резали и бросали ее на месте. Завершая многомесячный круговой рейд вокруг Москвы, Лисовский вновь нашел брешь в обороне царских воевод и напал на Алексинский уезд, где чуть ли не впервые встретил организованное сопротивление со стороны правительственных войск. На этот раз ему противостоял князь Куракин, но и этот воевода не сумел нанести ощутимого вреда разбойникам, ушедшим из-под удара в сопредельную Литву.
На следующий год Лисовский вновь появился в Северской земле. Но участь его была предрешена: что не сделали царские воеводы, сделал его величество случай. В безобидной ситуации опытный конник упал с лошади и разбился насмерть. Однако еще долго осколки его банды продолжали бесчинствовать не только на московской, но и на своей, польской земле.
Итак, мы видим, как день за днем, несмотря на кажущуюся бездеятельность молодого царя и приписываемую правительству неспособность, улучшалось экономическое и военное положение Московского царства. И пусть по лесам и большим дорогам еще бродили шайки «лихих людей», а царская казна не могла похвастаться не то что изобилием, а и достатком, тем не менее на повестке дня уже стоял вопрос об избавлении от иностранных интервентов и освобождении занятых ими земель. Речь пойдет о Речи Посполитой и Швеции.
Начнем со Швеции. Мы помним, что, после взятия в июле 1611 года Новгорода войсками Якова Делагарди, новгородский митрополит Исидор и воевода князь Федор Одоевский, с благословения вождей Первого ополчения и от имени всего Московского государства, отправили в Стокгольм представительную делегацию к шведскому королю Карлу IX с наказом просить его дать им в государи одного из своих сыновей. Просьба была воспринята благосклонно, но по ряду причин, в том числе и в связи со смертью Карла IX, приезд королевича откладывался более года. К тому времени образовалось Второе ополчение, вожди которого уже отрицательно относились к самой идее приглашения членов иностранных королевских семей на русский престол. Однако, чтобы не спровоцировать шведов на активные действия в разгар войны с поляками, захватившими Москву, Смоленскую и Северскую земли, их представителю, в лице все того же князя Одоевского, был дан уклончивый ответ, смысл которого сводился к тому, что Земский собор в принципе может пригласить на царство шведского принца, но при одном непременном условии: он должен принять православие. Уловка удалась: шведы, занятые своими делами, в русские события вмешиваться не стали. А тем временем ополчение и казаки освободили Москву и избрали на престол Михаила Федоровича Романова. Вот тут-то шведы и опомнились.
Еще до венчания Михаила на царство новый шведский король Густав-Адольф прислал в Новгород грамоту, в которой приглашал представителей всего Российского царства в Выборг для приведения их к присяге шведскому королевичу Карлу-Филиппу, который выехал туда в сопровождении своей свиты и соответствующей охраны. Однако в Выборг прибыла только новгородская делегация с предложением королевичу пожаловать в Новгород. Отказ других русских земель присягать Филиппу стало поводом к тому, что шведы, отказавшись от создания царства в рамках одной лишь Новгородской земли, потребовали от новгородцев присоединиться непосредственно к Швеции на правах автономии. Филипп отбыл в Стокгольм, а вопросы будущей аннексии новгородских земель и приведения новгородцев к присяге королю Густаву-Адольфу были поручены фельдмаршалу Эверту Горну, заменившему Якова Делагарди на посту новгородского наместника.
Но и новгородцы были не лыком шиты. Опасаясь давать прямой ответ об их нежелании переходить в шведское подданство, они то апеллировали к первоначальному договору с Делагарди, то затевали бесконечные согласования и референдумы. В конце концов новгородский воевода князь Никифор Мещерский не выдержал. Он пошел к Горну и напрямую заявил, что новгородцы от Московского царства отсоединяться не хотят и присягать шведскому королю не будут. Результат был заранее известен: князь и его единомышленники оказались в тюрьме, а напор на других, «лучших людей» со стороны шведских интервентов только усилился.
Тогда новгородцы попросили еще одну, и последнюю, отсрочку. Они взяли на себя миссию поехать в Москву якобы для того, чтобы напомнить боярам их прежние обещания, и если они и на этот раз откажутся принять на московское царство шведского королевича, то Новгород один поцелует крест королю. На самом же деле посольство ставило для себя задачу вымолить прощение у царя Михаила Федоровича за невольную измену и попросить помощи у Земского собора в освобождении Новгородской земли. В Москве понимали, что в условиях внутрироссийской смуты открытая конфронтация со Швецией может создать для молодой династии дополнительные трудности, поэтому посольству были вручены две грамоты: одна, официальная, от Думы, с упреками в измене, а другая — негласная, в которой царь прощал новгородцев и призывал их бороться за единство земли Русской. Однако в связи с предательством московского думного дьяка Петра Третьякова, уведомившего Горна об истинных целях посольства и о наличии секретного царского послания, тайное стало явным. В результате участники посольства были подвергнуты жестоким репрессиям со стороны шведов. Больше других пострадал архимандрит Киприан, терзаемый голодом и холодом и до полусмерти избиваемый на правеже.{3}
И все же, несмотря на недостаток сил и средств, новое правительство изыскало возможность выставить против шведов боярина Дмитрия Трубецкого, окольничего Данилу Мезецкого и стольника Василия Бутурлина, соединившихся осенью 1613 года у села Бронницы, что в 25 километрах к юго-востоку от Великого Новгорода. Однако недавняя «болезнь» подмосковного казачьего табора повторилась вновь. Казаки и другие военные люди, игнорируя тщетные попытки своих воевод организовать хоть какое-то наступление, бросились грабить местных жителей. Воспользовавшись этим «нестроением», шведы осадили русский лагерь и нанесли московскому войску жестокое поражение, так что даже воеводам пришлось спасаться бегством. Попытка же усилить давление на шведов за счет вроде бы раскаявшихся казаков и «лихих людей», посланных под Тихвин, как мы уже писали, также успеха не принесла. Хуже того, осенью 1614 года шведский король сам явился в русские пределы и после двух приступов овладел Гдовом.
Тем временем положение и в самой Швеции было далеким от идеального. Ее казна была пуста, а вокруг, по выражению шведского канцлера, — «большей частью открытые враги или неверные друзья», вследствие чего Густаву-Адольфу мир с Москвой был нужен не меньше, чем Михаилу Федоровичу мир со Швецией. Но если царь желал достигнуть его путем переговоров с помощью иностранных посредников, то король, для извлечения максимальной прибыли, действовал с позиции силы. Чтобы усилить свои позиции в переговорном процессе, он задумал овладеть Псковом. Однако конфуз, постигший польского короля Батория за 34 года до этого, повторился и с королем Швеции. Более того, он сам получил ранение, потерял фельдмаршала Эверта Горна и множество других своих солдат и офицеров. Единственное, чем он положительно отличался от своего предшественника, так это тем, что не стал испытывать судьбу долее трех месяцев, по истечении которых осада была снята.
Переговоры между Москвой и Стокгольмом проходили тяжело. Несмотря на активное посредничество представителя английской короны сэра Джона Мерика, даже такой незначительный вопрос, как место проведения переговоров, обсуждался почти год — с февраля по декабрь 1615 года. Наконец оно было определено — деревня Дедерино, что на полпути между Осташковом и Старой Руссой. 4 января 1616 года дедеринские переговоры начались с бесконечных препирательств о титулах, родовитости государей и прежних взаимных обидах. Кое-как разрешив эти вопросы, послы приступили к обсуждению условий договора, где взаимные территориальные претензии занимали ключевое положение. Аппетиты сторон оказались настолько неприемлемыми друг для друга, что послы разъехались по своим столицам за инструкциями, заключив трехмесячное перемирие — с 22 февраля по 31 мая. Возобновление переговоров откладывалось несколько раз по той же причине. И вот 31 декабря они встретились вновь, но теперь уже в селе Столбове, расположенном между Ладогой, где находился шведский штаб, и Тихвином — резиденцией русского посольства. Два месяца ожесточенных споров завершились подписанием 27 февраля 1617 года так называемого Столбовского договора о «вечном мире». Согласно этому договору Московскому царству возвращались Новгород, Порхов, Старая Русса, Ладога, Гдов и Сумерская волость, шведам же отходил весь приморский край: Ивангород, Ям, Копорье, Орешек, Ижора и Корела с уездами. Московский царь отказывался от своих притязаний на Ливонию и Карелию. Таким образом, Москва, как и при Иване Грозном, вновь лишалась выхода к Балтийскому морю. Условия крайне невыгодные, но с учетом неоконченной войны с Польшей и эти условия выглядели благом для России, ибо одним врагом становилось меньше.
14 марта русские послы, князь Даниил Мезецкий и дворянин Алексей Зюзин, вступили в покинутый шведами полувымерший и наполовину сожженный Новгород, находившийся под пятой завоевателей долгих пять с половиной лет. Митрополит Исидор и оставшиеся немногочисленные жители, истощенные голодом и обобранные правежом, встречали их громким плачем. В Софийском соборе собравшимся горожанам была объявлена царская милость. Царь обещал «пожаловать» всякого дворянина, дьяка, гостя или простолюдина по его достоинству и предоставить льготы всем посадским и уездным людям, смотря по степени их разорения и уровню бедности. Тем же, кто волею или неволею вынужден был служить «свейским людям»,{4} посылалось «прощение и забвение» их прежних грехов.
Перед правительством Михаила оставалась самая сложная проблема — закончить войну с Польшей с минимальными территориальными потерями, освободить из плена Великое посольство во главе с царским отцом митрополитом Филаретом, да так, чтобы и честь не потерять, и славу приобрести. А ситуация действительно была сложной. Дело в том, что поляки, захватившие в прежние годы Северскую и Смоленскую земли, так и не признали законность избрания на московское царство Михаила Федоровича. Считая царем королевича Владислава, они продолжали вынашивать захватнические планы и, где только могли, наносили ущерб новому московскому правительству. Правда, регулярную войну Польша к тому времени вести уже не могла, но действовавшие по ее наущению «лисовчики» и запорожские казаки были настоящим бичом для жителей центральных и северных районов Московии. О рейде Лисовского в 1615 году мы уже говорили, но мы поступимся исторической правдой, если застенчиво умолчим о не менее опасном рейде запорожцев, проникших до Сумского Острога на Белом море и разоривших окрестности Вологды, Тотьмы и Устюга, Важский и Олонецкие уезды.
Нужно сказать, что все эти годы, 1613–1616-й, между Москвой и Варшавой не прекращались переговоры с участием иностранных посредников о размене пленных и освобождении Филарета. Но «купленные поминками»{5} обещания Турции и Крыма так и остались обещаниями, а императорский посредник занял откровенно пропольскую позицию с ее неоправданно большими территориальными претензиями. В результате переговоры зашли в тупик. Это свидетельствовало о том, что более сильная в то время Польша готовилась к новой войне с Россией. И действительно, в июле 1616 года Польский сейм под обещание Владислава — в случае если ему удастся овладеть московским престолом, он уступит польской короне Северскую и Смоленскую земли и заключит «нерасторжимый» московско-польский договор — выделил ему средства на ведение войны. Воодушевленный Владислав окружной грамотой известил всех московитов о том, что он, избранный на московский престол всей землей, «пришедши в совершенный возраст», сам идет добывать данное ему от Бога Московское государство, и призывал их бить ему челом и покориться. Однако на первых порах военные действия ограничивались лишь рейдами тех же «лисовчиков» и запорожцев, сам же Владислав сосредоточивался, занимаясь организацией войска. Он хотел, чтобы его армию возглавил знаменитый Жолкевский, но тот, уверенный, что московиты не захотят принять королевича, отказался от этой сомнительной чести. Так во главе армии вторжения оказался гетман Ходкевич.
Более или менее активные действия поляки предприняли только в сентябре 1617 года, и начали они с осады Дорогобужа. Местный воевода Ададуров, узнав, что среди осаждающих находится сам Владислав, сдал ему город, как царю московскому, и вместе с дворянами и детьми боярскими принес ему присягу. Вяземских воевод обуял страх, и они, испугавшись превосходящих сил противника, еще до его подхода покинули город. В конце октября Владислав торжественно вступил в Вязьму и распустил свои отряды по окрестным уездам для захвата новых городов и «прокормления». Однако только «лисовчикам» Чаплинского удалось захватить еще два города — Мещовск и Козельск, в то время как прочих ожидала неудача. Благодаря русским воеводам Дмитрию Пожарскому, Борису Лыкову, Федору Бутурлину, Дмитрию и Василию Черкасским гарнизоны Калуги, Твери, Можайска, Клина, Белой оборонялись успешно.
Недостаток сил и средств не давал возможности ни той, ни другой стороне вести крупномасштабные наступательные действия. Поэтому вся зима и весна 1618 года у русских прошли в полуосадном положении, а у поляков — в сидении по «зимним квартирам», мелких вылазках за провиантом и рассылке по русским землям грамот нового претендента на царскую корону.
К началу лета Владиславу в Вязьму пришло известие из Варшавы, что сейм выделил ему дополнительные средства на захват Москвы, но с условием, чтобы кампания до конца года закончилась. В первых числах июня польская армия численностью 10–12 тысяч человек выступила по направлению к Москве. Эти силы были настолько ничтожны, что в течение всего лета они безуспешно пытались овладеть Можайском и Борисовым Городищем и вошли в последний только тогда, когда русские войска покинули его для усиления обороны Москвы от приближающихся к столице казаков гетмана Сагайдачного. Время, отведенное Сеймом на завоевание Московского царства, подходило к концу, и тогда комиссары Варшавы, приставленные к королевичу в качестве контролеров и военного совета, приняли решение идти на Москву в надежде, что ее жители, как и при Василии Шуйском, с радостью примут Владислава, которому они когда-то уже целовали крест. Но их надежды не оправдались. Земский собор, созванный Михаилом, 9 сентября постановил, что «всяких чинов люди единодушно дают обет Богу за православную веру и за государя стоять, с ним в осаде сидеть и биться с врагами до смерти, не щадя голов своих». И в очередной раз по городам пошли грамоты, чтобы жители, памятуя свое крестное целование, помогли государству людьми, деньгами и продовольствием.
Враг тем временем приближался к Москве. К 17 сентября Сагайдачный с 20 тысячами казаков, разорив по пути Путивль, Ливны, Елец и Лебедянь, стоял в селе Бронницы Коломенского уезда, а Владислав — в Звенигороде. Через три дня королевич был в печально знаменитом Тушине, а гетман — у Донского монастыря. Начались переговоры с Боярской думой, грозившие затянуться надолго, и тогда поляки в ночь на 1 октября предприняли попытку прорваться в город, но дальше Арбатских ворот они продвинуться не смогли и, потеряв несколько сотен человек, возвратились на исходные позиции. Переговоры продолжились 20, 23, 25 и 27 октября, однако наступающие холода вынудили Владислава подыскивать зимние квартиры, в поисках которых он направился по Переяславской дороге в сторону Троицкого монастыря. Королевич попытался уговорить архимандрита к сдаче, но тот распорядился ответить на его предложение пушечной стрельбой по подступившим польским войскам. Чтобы в непрекращающихся переговорах Михаил был более сговорчивым, Владислав распустил своих людей для грабежа в галицкие, костромские, ярославские, пошехонские и белозерские места, а гетман Сагайдачный разорял окрестности Серпухова и Калуги. Ожидался подход и донских казаков.
Тяжелое положение московского правительства усугублялось еще и тем, что в Москве взбунтовались казаки, только недавно отставшие от «воровства». Все это, а также желание царя как можно быстрее освободить своего отца из плена понудило Михаила Федоровича пойти на крайне невыгодные условия. И вот наконец 24 декабря 1618 года (по другим сведениям — 1 декабря) в деревне Деулино, что в трех верстах от Троицкого монастыря, сторонами подписывается договор о перемирии на четырнадцать с половиной лет. Согласно договору Польше отходили не просто Смоленская и Северская земли, а города Смоленск, Белая, Дорогобуж, Рославль, Муромск, Чернигов, Стародуб, Перемышль, Новгород Северский, Почеп, Трубчевск, Серпейск, Невель, Себеж, Красный, Велиж. Более того, послам не удалось добиться, чтобы Владислав отказался от своих притязаний на московский престол, а Сигизмунд признал Михаила законным царем московским. По существу, это была мина замедленного действия. Утешало лишь одно — на многострадальную Русь, растерзанную тринадцатилетней войной, приходил долгожданный мир. Да к тому же решалась и чисто семейная проблема царского рода. Из плена после почти девятилетнего отсутствия возвращался мудрый и властолюбивый митрополит Филарет, отец царствующего Михаила.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.