Молодой придворный при царе Борисе и Лжедмитрии I

Молодой придворный при царе Борисе и Лжедмитрии I

Возможно, спустя какое-то время после смерти мужа княгиня начала искать место при дворе для себя и своих подрастающих сыновей. «Вакансии» открываются со сменой династии. Борис Годунов, воцарившись, стал привлекать ко двору молодых представителей знатных, но не обласканных прежней династией родов. Численность стольников за время его правления возросла с 47 до 70 [83, 109, 110, 132]. В 1598 г. 20-летний князь оказывается в числе чинов Государева двора, подписавших так называемое «Соборное определение об избрании на престол Бориса Годунова». У Пожарского в это время невысокий чин стряпчего с платьем [4, 44], да и среди своих коллег он записан последним. Но в то время никто из Пожарских вообще не имел придворных чинов. Четвероюродный брат князя Дмитрия И. П. Пожарский известен как стольник с 16 мая 1604 г. [98, 72]

Чин стряпчего с платьем ниже стольника, это придворные, которые участвовали в подготовке разных дворцовых церемоний, подавали во время них царю разные элементы его облачения. Возглавлял их стряпчий с ключом, отвечавший за гардероб царя.[29] Вероятно, добилась этого назначения княгиня Е. Ф. Пожарская, действуя, возможно, через связи своей родни – Беклемишевых, а может быть, и какими-то нам неведомыми путями. В недавнее время обнаружилась связь Пожарских с известным семейством влиятельных в конце XVI в. дьяков Щелкаловых. Об этом свидетельствуют более поздние документы. Уже после Смуты Дмитрий Пожарский, используя право родственного выкупа у монастыря отданных за долги или вложенных вотчин, выкупал у Троице-Сергиева монастыря вотчины Щелкаловых. В духовной Ивана, сына думного дьяка Василия Щелкалова, в 1620 г. Д. М. Пожарский упомянут как родственник и сосед по городским усадьбам в Москве, на Сретенке, которому Дмитрий Михайлович даже помогал в военной экипировке [149, 108–111]. Энергичная вдова-княгиня, видимо, понравилась царю Борису, который назначил ее верховой боярыней при царевне Ксении. Может быть, сыграли роль воспоминания о ее казненном деде, защищавшем представительницу его рода, Сабуровых-Годуновых. Похоже, правда, княгиня первоначально при дворе совершила какие-то неловкие шаги, потому что известны глухие упоминания ее сына о кратковременной опале на них около 1600 г. Возможно, с этими событиями связан документ 1600/01 г., сохранявшийся уже в ветхом состоянии в 1626 г. в архиве Посольского приказа. Когда по делу Романовых в 1600 г. был арестован, насильственно пострижен и сослан князь И. В. Сицкий, зять Никиты Романовича, его вотчины и имущество «отписывали» (конфисковывали) и, видимо, распределяли, выплачивая долги по искам, причем ведавшие этим делом князья И. Деев и Н. Р. Трубецкой, дьяк И. Евский чуть позднее обвинены были в крупном взяточничестве и наказаны: выяснилось, в частности, что они «доправили без государева указу» у «человека» князя Сицкого И. Алексеева (видимо, его приказчика-управляющего) огромную сумму в 930 рублей по иску Д. М. Пожарского – «и те деньги у князь Дмитрея взяты назад» [80, 261–262]. Действительно, трудно представить, что Пожарские когда-либо давали столь огромную сумму в долг, к тому же одному из первейших вельмож; скорее, это могла быть компенсация, потребованная за какую-нибудь их вотчину, перешедшую в руки князей Сицких, которая в результате была признана незаконной. Возможна и другая версия. Попавший в опалу, опасаясь конфискации имущества семьи, бывало, писал на себя фальшивые долговые обязательства, чтобы его собственность перешла временно в руки лиц, которым он доверял, и тем сохранилась; роль одного из таких подставных «заимодавцев» должен был сыграть Д. М. Пожарский, однако правительство, наверное, раскусило эту нехитрую комбинацию – уж больно неправдоподобна была сумма долга. В таком случае его отношения с романовской группировкой были не так уж плохи. Случившееся могло в то же время вызвать неудовольствие царя Бориса. Вскоре, наоборот, Пожарским даже вернули вотчину деда, Ф. И. Берсенева-Беклемишева, умершего около 1573 г., и перешедшую в дворцовые владения еще в 1577 г., село Марчуки Коломенского уезда; переданы ему были поместья в Московском, Мещовском, Рязанском и Серпейском уездах (или подтверждены на них отцовские права), а также подмосковное село Медведево, пожалованное в 1599/1600 г. [83, 166].

В позднейших писцовых книгах о некоторых из этих владений указано, что они переданы «по ввозной грамоте царя Бориса 108 году» [137]. Не княгиня ли Пожарская, сменившая при дворе свое имя Ефросинья на соименное царице Марии Григорьевне имя Мария, выхлопотала эту вотчину?

Можно только догадываться о причинах и последствиях этой странной опалы, однако есть все основания предположить, что имела место попытка воспользоваться громким процессом против Романовых, проходившим в это время. Немало придворных жаждали занять места опальных, их родни и друзей, проходивших по делу. То, что это как-то связано, доказывает известное, но несколько странное местническое дело, доселе сохранившееся. В 1602 г. Д. М. Пожарский бил челом на князя Б. М. Лыкова. Мать последнего получила пост верховой боярыни при царице Марии Григорьевне, а мать Пожарского – пост верховой боярыни при царевне Ксении Борисовне. Верховые боярыни – главные статс-дамы – обычно выбирались из знатных почтенных вдов. Пожарский, явно по наущению матери, требовал назначения ее к царице, что считалось «выше». Он заявлял, что ряд его предков занимал более высокие места, чем предки Б. М. Лыкова-Оболенского, однако это было большим «допущением» – Оболенские давно сидели в Думе, а знатные и чиновные однородцы Пожарских – Ромодановские, Ряполовские, Палецкие, Татевы, Тулуповы и др. – действительно «по лествице»[30] формально были младше Пожарских, но являлись им слишком отдаленной родней. Дело это сохранилось в записи 1609 г., когда возобновилось при царе Василии Шуйском. Похоже, конфликт в 1602 г. был «срежиссирован» царем Борисом. Опала на Романовых, начавшаяся в октябре 1600 г., шла в это время на убыль; после первых жестокостей, обвинений в колдовстве и «умысле на государево здоровье», большой, популярный и могущественный клан Никитичей разослали по далеким ссылкам и монастырям. В результате многие из них погибли и царь пошел на попятный, начал возвращать их в вотчины поближе к Москве. Лыковы-Оболенские были близки к Романовым и находились в свойстве с ними через Курлятевых-Оболенских. Б. М. Лыков в 1609 г. рассказывал, что в юности «жил[31] у Никиты Романовича, а сей государь был ему свой по Иване Курлятеве» [66, 17– 18]. Чуть позднее Борис Лыков женился на сестре Филарета Никитича, вероятно, уже в Москве – в сентябре 1602 г. «Федорова сестра Романова девка Настасья» еще была с семьей в ссылке, но вскоре им начали возвращать вотчины и разрешать жить в столице [36, 431–433].

Годунову, видимо, не хотелось иметь подле своей семьи людей, близких к Романовым и, возможно, не вполне лояльных. По крайней мере, Лыков в 1609 г. рассказывал любившему всякие доносы, сплетни и прочие «ушничества» царю Василию, что якобы за 7 лет до того князь Дмитрий Пожарский «доводил» на него, Лыкова, царю Борису «многие затейные доводы» о том, что он, «сходясь с князьями В. В. Голицыным и Б. П. Татевым, про нево Бориса разсуждает и умышляет всякое зло».[32] В. В. Голицын, сам впоследствии претендовавший на трон, как известно, изменил под Кромами Борису Годунову, перейдя к Лжедмитрию [83, 77]. Однако донос – это акция, которая как-то плохо сочетается со всем, что мы знаем о Д. М. Пожарском. Лыков в своей «информации» не учел, что его соперник поостерегся бы, например, замешивать в число «заговорщиков» своего однородца, князя Татева. Лыков поведал также, что и мать Пожарского «доводила» царице Марии (к слову, дочери Малюты Скуратова) о том, что его мать, княгиня Лыкова, в гостях у княгини Алены Скопиной-Шуйской (матери будущего героя Смуты и жертвы собственной семьи князя Михаила Васильевича Скопина) «…буттося рассуждала про нее и про царевну злыми словесы» [141, 268; 46, 163–164]. Лыков и Пожарский не дождались конца процесса. Дело не было «вершено». Лыков тоже заявлял, что попал тогда с матерью в (кратковременную, судя по всему) опалу.

Похоже, царь Борис благоволил молодому неглупому придворному. 15 апреля 1604 г. Дмитрий Михайлович получает жалованье из кормовой книги Галицкой четверти (части членов Государева двора царским указом назначалось персональное жалованье из кассы одного из ведомств, собиравших налоги, – четвертей или четей). Годунову, возможно, импонировала и образованность сына верховой боярыни (известно, что Борис, не получивший хорошего образования, очень уважал ученость, стремился учить не только сына, но и дочь, и первым из царей послал русских студентов в иностранные университеты). А грамотеев при его дворе явно не хватало. В упомянутой книге Пожарский расписался в получении оклада за 8 своих неграмотных товарищей – И. А. Давыдова, князей С. Ю. Вяземского, Ю. Г. Мещерского, Г. М. и М. М. Шаховских, Н. А. Хованского, В.Г.Щербатова [162, XVII]. Заметим, что почти все они – члены родов, давших спустя двести с небольшим лет видных литераторов.[33]

Тогда же из причитавшихся Пожарскому 20 рублей 12 было вычтено за купленного в Конюшенном приказе (где разводились породистые лошади) боевого коня [162, 14, 41 ]. Далее имя Пожарского на два года исчезает из источников. Возможно, тянулась рутинная придворная служба, заключавшаяся в подготовке царских церемониальных одежд и регалий, отдельных посылках с поручениями к полковым и городовым воеводам. Вновь его имя, уже с чином стольника, промелькнуло только в мае 1606 г., когда на торжественном обеде в честь прибытия на свадьбу Лжедмитрия I и Марины Мнишек ее отца, Юрия Мнишка, воеводы Сандомирского, Пожарский выполнял довольно важное поручение – «за ествою сидел» [15, 77, 137], т. е. потчевал царского тестя, а на свадебном пиру потчевал королевских послов.[34]

Ничего не известно об отношении Дмитрия Михайловича к событиям 1604–1606 гг. Никогда позднее он о них не высказывался. В боевых действиях против самозванца в должности воеводы или хотя бы головы он, видимо, не участвовал, возможно, оставаясь при дворе, в противном случае его имя попало бы в разрядные записи. На основании такой записи о посылке против Лжедмитрия I 1 января 1605 г. князя В. И. Шуйского, а с ним «стольников и дворян московских» иногда делается вывод, что Пожарский участвовал в бою при Добрыничах [15, 197; 148], но нигде не указано, что туда были мобилизованы все чины двора. Не повредила ему, судя по всему, и его определенная близость к Годуновым, ведь мы не знаем, занимала ли его мать еще пост верховой боярыни при царице или царевне во время кровавых событий июня 1605 г. Впрочем, его прежний соперник князь Б. М. Лыков возвысился несравнимо. Как свойственник Романовых, «родственников», обласканных новым царем, он сначала был назначен кравчим,[35] а затем, вынужденный уступить этот пост интимному фавориту Лжедмитрия, князю А. И. Хворостинину, утешен был боярским чином [15, 78]. Лыков пытался сопротивляться, на что «юный наглец», как описывали Хворостинина современники, тут же (в сентябре 1605 г.) указал ему, что его дело 1602 г. с князем Дмитрием не было «вершено», т. е. Лыков его не выиграл [15, 30–31]. Косвенно это указывает на присутствие Пожарского при дворе.

Индивидуальность Пожарского в эти первые годы службы никак еще не прослеживается; он не выделяется из толпы придворных, а если и действует, то лишь как член своего клана, по указке старших, исключительно с целью наверстать упущенное предками положение в верхах служилой элиты. Но Пожарский, заметим, не был за последующие 9 лет повышен, оставаясь стольником, ни одним из «монархов», что можно рассматривать как одно из доказательств его моральных качеств.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.