КТО ЖЕ ОН?

КТО ЖЕ ОН?

Содержавшиеся в важнейших приписках сведения давно находились в научном обиходе и были в основном известны Альшицу еще в бытность его студентом. Однако, приступив к исследованию подлинных текстов, он сумел узнать много нового.

Написанные скорописью XVI века на полях летописи приписки заполняли их почти целиком и, не укладываясь на одной странице, переходили на следующие листы; некоторые же были совсем короткими — исправляли только одну строку или имя, третьи — только букву или стоявшую над ней точку.

Во втором варианте, то есть в Царственной книге, приписок и исправлений было раз в десять больше, чем в первом.

«Вот как невнимательно, должно быть, читал редактор этот текст в первый раз!» — казалось, говорили испещренные помарками страницы книги. Но мы уже знаем, что исследователь сделал другой вывод: вот как много произошло событий и как резко переменил свои взгляды неведомый редактор этих страниц после того, как в первый раз отдал их переписчику.

Самые пространные приписки, растянувшиеся на несколько листов, были вставлены в тех местах, где рассказывалось о наиболее важных периодах царствования Ивана Грозного. Разумеется, они были сделаны не простым очевидцем событий, а влиятельным государственным деятелем, привыкшим к беспрекословному исполнению своих распоряжений. Это выражалось прежде всего в том, что поправки, вносимые обычно в черновики, он делал на страницах уже готовой роскошной рукописи, предназначенной для царя и составлявшейся в одном экземпляре. Его, видимо, мало беспокоило, что этим он портил готовую книгу. Не говоря уже о стараниях писцов, пропадал труд и художников, украсивших текст большим количеством искусно исполненных рисунков. Его обширные вставки порой обрамляли и основной текст и рисунок, а иногда целый лист был безжалостно испорчен одной незначительной поправкой.

После автора приписок никто уже не прикасался к книге. На полях обоих вариантов хозяйничала одна рука. И это бесспорно была рука человека, облеченного неограниченной властью, присвоившего право по своему усмотрению исправлять и перекраивать официальную московскую летопись, «творить» историю.

Этот же требовательный редактор заставлял художников переделывать рисунки. Под некоторыми из них можно было прочесть сердитые замечания, вроде: «Здесь государь написан не к делу». На этом листе был как раз нарисован сам Иван Грозный. Иногда редактор в повелительном тоне указывал, как именно должен быть исправлен рисунок: «Тут написать у государя стол без доспехов (то есть не накрытый), да стол велик» или «царя писат тут надобет стара». По мнению редактора, художник слишком омолодил Грозного. Не понравившееся редактору изображение свадьбы Ивана Грозного он потребовал «розписат на двое — венчание да брак», то есть дать на эту тему две новые миниатюры.

Д. Н. Альшиц проследил, как выполнялись эти распоряжения. Там, где в первом варианте рисунок был забракован, во втором был нарисован другой, точно соответствовавший сделанным указаниям. Приказывая на некоторых рисунках убрать царя, редактор в то же время всячески старался в тексте своих приписок представить Ивана Грозного находчивым, мудрым и великодушным. Это было особенно заметно в приписках к рассказу о взятии Казани.

Кто же мог быть автором подобных приписок?

Как известно, многие из приближенных Ивана Грозного в разное время подвергались опале. Кто из них удержался до того момента, когда могли быть сделаны вторые приписки? Кто мог быть так подробно осведомлен о тревожных событиях детства Ивана Грозного или дней его тяжелой болезни? Кто отважился бы, наконец, при Иване Грозном самостоятельно решать: к делу или не к делу нарисован государь, да еще требовать: нет, отсюда надо его убрать, «царя писат тут надобет стара»!

В поисках ответа на эти вопросы ученый составил перечень несомненных признаков, которыми обладал, судя по характеру приписок, их автор.

Он должен был быть в живых и находиться при дворе после 1564 года.

Он был лицом весьма полномочным, и в редактировании свода ему принадлежало последнее слово.

Его политические взгляды суть политические взгляды Грозного.

Царю он исключительно предан.

Он — человек с большим политическим кругозором.

Он в курсе всех важных событий, происходящих и в Кремле при участии царя и на самых отдаленных окраинах страны.

Он — очевидец взятия Казани (об этом бесспорно свидетельствуют живые подробности, добавленные им к рассказу об осаде и взятии этого города).

Он подробно знаком с хранившимся в царском архиве секретным делом об измене князя Лобанова-Ростовского, намереавшегося бежать в Литву, и с историей боярского брожения в 1553 году, не говоря уже о ряде других более мелких дел.

Всем этим признакам безусловно отвечало, по мнению Д. Н. Альшица, только одно лицо: сам царь Иван Васильевич Грозный.

Но это предположение, разумеется, нуждалось в веских доказательствах.

Приступая к самой ответственной части исследования, молодой ученый с огорчением вспомнил слова своего учителя, что после Ивана Грозного не осталось ни одной собственноручно написанной им буквы. Сохранилось много царских грамот XVI века, но подписаны они были не Иваном Грозным, а обычно кем-нибудь из его дьяков. На некоторых вместо подписи царя стояла его перстневая печать.

Итак, сличение почерков исключалось. Ну, а если предположить, что автором приписок является Иван Грозный, и, исходя из этого, сопоставить приписки с другими сочинениями царя и определить таким образом сходство или разницу между ними по мыслям, слогу и манере изложения?

По этому пути и пошел исследователь.

Сравнивая одну за другой ряд приписок с содержанием известного послания Ивана Грозного к Курбскому, в котором царь высказывал все обиды, накопившиеся у него против бояр, и излагал свои сокровенные думы об укреплении самодержавия, Д. Н. Альшиц установил до сих пор никем не замеченное совпадение. Все наиболее яркие мысли и факты, изложенные в приписках, встречались в этом послании в более сжатом виде, но порой почти в тех же выражениях.

«Изложение часто совпадает дословно, а там, где нет дословного сходства, ясно видны одни и те же краски, одни и те же мысли, одни и те же образы, одни и те же выводы», — подытожил свои наблюдения ученый.

В самом деле, в первых же двух приписках на полях Синодального списка, подчеркивавших жестокость, проявленную боярами Шуйскими в борьбе со своими соперниками, упоминались те же примеры, которые Иван Грозный, перечисляя преступления бояр, приводил впоследствии в известном послании к Курбскому. В третьей приписке встречались крамольные слова заговорщика князя Семена Лобанова-Ростовского, выписанные, по-видимому, из хранившегося в царском архиве секретного следственного дела. Эти же слова повторялись царем и в письме к Курбскому.

Совпадение имен и фактов бросалось в глаза и при сличении с посланием к Курбскому приписок, сделанных на полях Царственной книги. Так, в одной из приписок рассказывалось об очередной дерзкой выходке Шуйских и их приспешников, едва не убивших царского любимца боярина Федора Воронцова и оскорбивших митрополита Даниила. Один из них нарочно наступал убеленному сединами старцу на мантию, пока не разодрал ее. В тех же словах рассказывал об этом царь в письме к Курбскому.

Содержавшийся в приписке к Царственной книге рассказ о происходившем в 1547 году в одной из московских церквей самосуде над дядей царя боярином Юрием Глинским тоже нашел отражение в этом послании. Автор приписки добавлял, что самосуд был организован по наущению изменников-бояр. О том же говорит Иван Грозный в послании к Курбскому, бросившему царю обвинение, что он сам проливал в церквах кровь невинных людей.

Многое совпадало в пространной приписке о начавшемся во время болезни Ивана Грозного брожении среди бояр и в негодующем рассказе царя об их коварстве в том же послании. Некоторые выражения совпадали полностью. Веским доказательством единого происхождения обоих рассказов о боярской смуте 1553 года мог служить и еще один довод: рассказ этот, кроме приписки к Царственной книге, встречался только в письме Ивана Грозного к Курбскому.

Между посланием к Курбскому и приписками были, конечно, и различия в форме изложения и в количестве приводимых имен и подробностей. Но эти различия указывали только на то, что письмо и приписки были написаны в разное время и для разных целей. Авторы послания к Курбскому и приписок не могли быть разными лицами. Такое предположение было несовместимо с фактом, уже доказанным Альшицем: первые приписки появились до послания к Курбскому, а вторые — после него.

Если бы приписки к Синодальному списку делал не царь, а другое лицо, тогда, значит, царь, подобно школьнику, привыкшему списывать у соседа по парте, перенес из них свои примеры и даже отдельные выражения в послание к Курбскому. Зато потом автор приписок, в свою очередь, делая новые вставки на полях Царственной книги, должен был списывать свои примеры и выражения у Ивана Грозного из другой части его послания. Недопустимость такого предположения очевидна, и значит, автор приписок и автор послания к Курбскому — несомненно Грозный. Сходство и различия приписок с посланием к Курбскому снова убеждали в одном: автором их мог быть только царь.

Веские указания на то, что приписки были сделаны Иваном Грозным, Д. Н. Альшиц нашел и в описи царского архива.

На полях описи имелась пометка о том, что 20 июля 1563 года ящик № 174 с находившимся в нем сыскным делом князя Семена Лобанова Ростовского был снова «взят ко государю».

Самая большая приписка в Синодальном списке, сделанная Иваном Грозным, как раз и касалась измены князя Лобанова-Ростовского. В ней было приведено много новых подробностей, неизвестных из других источников, например обстоятельные объяснения причины побега князя, и были перечислены имена бояр и дьяков, участвовавших в расследовании, — сведения эти были явно взяты из подлинного сыскного дела.

Указанная в пометке на описи дата как раз совпадает с временем редактирования Синодального списка.

В описи царского архива имелась еще одна, очень важная пометка дьяка: «В 76 (то есть в 1568 году) летописец и тетради посланы ко государю в слободу». В свете известных теперь данных эти слова уже прямо указывали на Ивана Грозного, как на автора редакционных приписок к Лицевому своду. «Списки, что писати в летописец», посылались Ивану Грозному для просмотра и одобрения.

Сопоставляя эти пометки о посылке черновиков к царю в Александрову слободу с другими пометками дьяков на описи царского архива, Д. Н. Альшиц заметил, что в августе 1566 года таких пометок было особенно много. Именно в этом году царь не только забирал к себе архивные документы целыми ящиками, но и сам часто бывал в архиве. За десять дней августа 1566 года он пять раз посетил свой архив и выбрал из архивных ящиков главным образом документы об опальных боярах, как раз о тех, имена которых упоминаются в приписках.

Теперь, когда ученый знал, что все приписки были сделаны Иваном Грозным, встречавшиеся в них противоречия его уже не удивляли. События, о которых говорилось в приписках, слишком близко касались царя, чтобы он мог писать о них беспристрастно. Смещение и искажение фактов наблюдалось главным образом в приписках к Царственной книге, а они делались Иваном Грозным в разгар напряженной борьбы со своевольными боярами, мешавшими царю укреплять свою власть и вместе с ней — силу и сплоченность Московского государства. Отступая от точной передачи событий, Грозный стремился подчеркнуть главное — свою правоту в борьбе. Царь настойчиво доказывал, что виновниками вражды были зачинщики всех смут — бояре. Он же карал их не как своих личных врагов, а как смутьянов и изменников. При этом он, разумеется, умалчивал о бесчисленных невинных жертвах своей жестокости.

В глазах историка недостоверность некоторых приписок имеет своеобразную ценность. Они позволяют взглянуть на происшествия четырехсотлетней давности глазами очевидцев. Исследователь видел в этих противоречиях отражение бурных событий прошлого.

Написанную по его указаниям летопись царь исправлял в нужном ему духе, так, как он того хотел.