Книга II

Книга II

1. (1) Умертвив Коммода, как это показано в первой книге Истории, и желая скрыть происшедшее, заговорщики, чтобы обмануть охранявших императорский дворец[1] телохранителей, завернули труп в дешевое покрывало и, связав его, положили на плечи двум слугам из числа верных им и отправляют будто какой-то лишний предмет из спальни. (2) Носильщики проносят его мимо стражей, из которых одни после пьянства находились в состоянии похмелья, другие, бодрствовавшие, также склонялись ко сну и отдыхали, обнимая руками копья, третьи не очень интересовались тем, что выносилось из спальни, так как и для них не было важно знать это. Итак, тело государя, таким образом похищенное и вынесенное за ворота дворца, они ночью положили на повозку и отослали в предместье. (3) Лет и Эклект вместе с Марцией советовались о том, что следует делать. Они решили распространить слух о смерти Коммода, будто он внезапно скончался от случившейся с ним апоплексии; они полагали, что слух вызовет к себе доверие, так как уже и до того предметом злословия было его ненасытное и чрезмерное обжорство. Прежде всего, они решили выбрать какого-нибудь мужа, воздержанного старца, который принял бы на себя власть, чтобы и им самим спастись и всем отдохнуть от необузданной тирании. Рассуждая между собой, они нашли, что нет никого более подходящего, нежели Пертинакс[2]. (4) Пертинакс был родом италиец, прославившийся во многих воинских и гражданских делах, воздвигнувший много трофеев против германцев и восточных варваров[3], единственный оставшийся в живых у Коммода из почтенных друзей отца[4]. Тот не убил его, наиболее заслуженного из товарищей и полководцев Марка, либо из уважения к его почтенности, либо пощадив его как человека бедного. Ведь среди его заслуживших похвалы качеств было и то, что, получив в свое ведение больше, чем все другие, он владел меньшим, чем все другие, имуществом[5]. (5) К этому Пертинаксу глубокой ночью, когда все были погружены в сон, приходят Лет и Эклект, ведя за собой немногих из заговорщиков. Явившись к дверям его запертого дома, они будят привратника. Тот, открыв и увидя представших воинов и Лета, бывшего, как он знал, префектом, в страхе и смятении докладывает о них. (6) Пертинакс {27} предлагает им войти, говоря, что ему не страшно то, что он всегда ожидает. Говорят, что он сохранил такое душевное спокойствие, что даже не вскочил с кровати, но остался в прежнем положении и со спокойным лицом, не побледнев, обратился к Лету, вошедшему вместе с Эклектом, хотя и казалось, что тот пришел убить его. (7) «Давно уже, — сказал он, — и каждую ночь я ждал такого конца и, оставшись в живых единственный из друзей отца, удивлялся, что Коммод медлит со мной. Что вас задерживает? Ведь вы исполните приказание, а я освобожусь от дурного ожидания и непрерывного страха». (8) На это Лет сказал: «Перестань говорить то, что недостойно тебя и твоей прошлой жизни! Этот наш приход — не на твою погибель, но на спасение и нас самих и Римской державы. Повергнут тиран, получивший должное возмездие, и то, что он хотел сделать с нами, он претерпел от нас. (9) Мы приходим, чтобы вручить тебе императорскую власть, зная, что ты в сенате выделяешься воздержанностью жизни, великим достоинством и почтенностью возраста, что народ тоскует по тебе и уважает тебя; поэтому мы и ожидаем, что совершаемое будет и для них желанным и для нас спасительным». (10) На это Пертинакс сказал: «Перестаньте издеваться над стариком и не считайте меня столь малодушным, чтобы сначала желать обмануть меня, а затем и убить!». «Но, — сказал Эклект, — раз ты не веришь нашим словам, возьми эту записку (ведь ты знаешь руку Коммода, так как чтение ее тебе привычно) и прочти; так ты узнаешь, какой опасности мы избежали, и убедишься, что в наших словах нет притворства, а есть истина». Прочитав написанное, Пертинакс, поверив людям, и прежде бывшими его друзьями, и узнав обо всем, что было совершено, сдается[6].

2. (1) И сначала принимается решение пройти к лагерю и испытать настроение воинов; уговорить их обещал Лет, так как они питали к нему, как к префекту, надлежащее уважение. (2) И вот, взяв с собой и других, сколько их оказалось, они поспешили к лагерю. Уже миновала большая часть ночи, и ввиду предстоявшего праздника все это совершилось до наступления дня[7]. Они рассылают некоторых верных людей, чтобы громко объявлять о том, что Коммод умер, а Пертинакс отправляется в лагерь, чтобы принять императорскую власть. (3) Когда этот слух распространился, весь народ, подобно впавшему в неистовство, предался ликованию; каждый с радостью рассказывал новость своим близким и особенно высокопоставленным и богатым; ведь знали, что Коммод больше всего злоумышлял против них. Спешили к храмам и алтарям, {28} воздавая благодарность богам. (4) Выкрикивали разное: одни говорили, что повергнут тиран, другие — гладиатор, иные ругались более непристойно; и те слова, от которых прежде удерживал страх, с наступлением безнаказанности и свободы стали легко произноситься. Большая часть народа направлялась бегом к лагерю. Они торопились, больше всего боясь, что воины не очень охотно подчинятся власти Пертинакса. (5) Они ждали, что эту власть, которая будет благоразумной, воины, привыкшие рабски повиноваться тирании и приученные к грабежам и насилиям, примут без особой готовности. Для того, чтобы заставить их покориться, они и сошлись всем народом. Когда они оказались в лагере[8], Лет и Эклект вошли, ведя с собой Пертинакса. Собрав воинов, Лет сказал следующее: (6) «Император наш Коммод умер от апоплексии, а виноват в такой смерти не кто-нибудь другой, но сам он перед собой; не соглашаясь с нами, дававшими ему всегда наилучшие и спасительные советы, прожив так, как вы хорошо знаете, он погиб, задушенный чрезмерной едой. И вот его постиг предопределенный конец; ведь не одна и не одинаковая у всех людей причина смерти, они различны, но приводят к единому окончанию жизни. (7) Но вместо него мы и римский народ ведем вам мужа возрастом почтенного, по образу жизни воздержанного, человека испытанной в делах доблести; старшие из вас испытали его воинские деяния, а остальные столько лет уважали его и восхищались им как городским префектом[9]. (8) Судьба дает вам не только государя, но и превосходного отца. Его власть будет радовать не только вас, являющихся здесь его телохранителями, но и тех, кто размещен по берегам рек и на границах Римской державы, они хранят в памяти его испытанные деяния. Варваров же мы не будем больше подкупать деньгами; они покорятся из страха, вследствие того, что испытали от него, когда он командовал войском». (9) Во время речи Лета народ, не сдерживая себя, хотя воины еще медлили и колебались, провозглашает Пертинакса Августом, именует его отцом и прославляет всяческими славословиями. Тогда и воины, хотя и не с такой же готовностью, под давлением присутствовавшего множества народа (ведь они были со всех сторон окружены народом, сами притом в небольшом числе и без оружия ввиду праздника) все же присоединились к крику и назвали Пертинакса Августом[10]. (10) Принеся ему обычную присягу и совершив жертвоприношения, весь народ и воинство с лавровыми ветвями проводили на рассвете Пертинакса в императорский дворец[11]. {29}

3. (1) Он же, водворенный в императорском жилище[12], — туда его, как сказано выше, ночью проводили воины и народ — испытывал в мыслях тревогу, обуреваемый величайшими заботами. Пертинакса, хотя он и слыл человеком крепкой души и во всех отношениях мужественным, сильно страшило создавшееся положение, но не в силу соображений о собственном спасении (ведь он часто проявлял презрение к еще большим опасностям); он размышлял о внезапном прекращении тирании и о благородном происхождении некоторых лиц в сенате, которые, как он подозревал, не примирятся с переходом власти от знатнейшего государя к человеку, пробившемуся к ней из простого и незначительного рода[13]. (2) Хотя образ его жизни благодаря воздержанности вызывал похвалы и он был славен своими воинскими деяниями, однако благородством происхождения он сильно уступал патрициям. С наступлением дня он отправился на заседание сената, не позволив ни нести перед собой факел, ни поднять вверх какой-нибудь другой символ, прежде чем не станет известным мнение сената. (3) Когда же при его появлении все единодушно восславили его и назвали Августом и государем[14], он сначала отказывался от власти, способной вызвать зависть, и, ссылаясь на старость, просил о снисхождении, говоря, что есть много патрициев, которым больше подходит императорская власть. Взяв за руку Глабриона[15], он начал тянуть его, предлагая сесть на императорский трон. (4) Тот был знатнейшим из патрициев (свой род он возводил по прямой линии к Энею, сыну Афродиты и Анхиса [16]) и уже два раза был консулом. Он сказал: «Но сам я, которого ты считаешь достойнейшим из всех, уступаю тебе власть и своим голосованием я и все прочие отдаем тебе всю полноту власти». Тогда под давлением и по настоянию всех Пертинакс с колебаниями и неуверенно взошел на императорский трон[17] и сказал следующее: (5) «Ваше очень благоприятное отношение к оказываемой мне чести и исключительное рвение, а также ваш выбор, в котором вы отдаете мне предпочтение перед вашей столь великой знатностью, — все это, не вызывающее подозрения в лести, но доказывающее и удостоверяющее ваше доброе расположение, кому-нибудь другому, возможно, внушило бы смелость и готовность немедленно принять то, что вручено, и подало бы ему надежду на беззаботное правление, так как он будто бы легко справится с властью над столь расположенными подданными; (6) меня же, чувствующего значение оказанной мне чести, величие и исключительность всего этого приводят в смущение и внушают мне немалый страх и беспокойство. Ведь когда прежде оказы-{30}ваются великие благодеяния, равноценное воздаяние в качестве признательности становится трудным; и если получившие малое воздают большим, то это кажется не столько легким, сколько подобающим выражением благодарности; когда же тот, кто первым сделает какое-либо благодеяние, заслужит безмерную благодарность, то несоответствующее воздаяние именуется не столько безвыходностью, сколько бесчувственностью и вместе с тем неблагодарностью. (7) Вижу, что мне навязано необычное соревнование — выказать себя достойным столь великой чести, вами мне оказанной. Ведь председательство заключается не в кресле, но в деяниях, когда человек не позорит это кресло. Насколько настоящее вызывает ненависть как дурное, настолько предстоящее пробуждает великие надежды как благое. И неблаговидные деяния всегда запоминаются (ведь то, что огорчило, смывается с трудом), а память о благотворных деяниях приходит к концу вместе с получаемой от них пользой, (8) так как свобода радует не в той степени, в какой печалит рабство, и всякий, спокойно владея своим достоянием, не испытывает признательности, думая, что он пользуется своей собственностью, а лишенный своего имущества вечно хранит память о том, кто его опечалил. Так же, если происходит какая-нибудь благоприятная перемена в государственных делах, он не думает, что получает от этого какую-нибудь выгоду, потому что у каждого в отдельности мало заботы о том, что полезно народу и имеет общее значение, а если в частных делах нет желанной удачи, каждый думает, что он не извлекает никакой выгоды. (9) Приученные роскошно жить благодаря безрассудным и расточительным щедротам тирании не называют перемену, вызванную благоразумием и расчетливостью из-за недостатка денег, разумной бережливостью и обдуманным и рассудительным правлением, а бранят мелочность и нищенский образ жизни, не зная того, что великие и неразборчивые раздачи не могли бы быть продолжительными без грабежей и насилий, а стремление распределять все разумно и по заслугам каждого, не делая ничего ужасного, не доставляет несправедливого изобилия денег, но приучает к благоразумному и бережному отношению к тому, что добыто честным путем[18]. (10) Уяснив себе это, вы должны содействовать мне и, считая управление державой нашим общим делом, готовясь подчиниться аристократии, а не тирании, сами иметь добрые надежды и всем подданным обещать это». (11) Пертинакс такой речью[19] чрезвычайно обрадовал сенат и вызвал со стороны всех славословия, получив от них всяческий почет и знаки уважения[20]; провожаемый в храм {31} Юпитера[21] и другие святилища и совершив жертвоприношения за императорскую власть, он возвратился в императорский дворец.

4. (1) Когда распространилась молва о том, что было сказано им в сенате, и о его послании народу, все чрезвычайно радовались, надеясь иметь в нем почтенного и ласкового начальника и отца, а не государя. Ведь он приказал воинам прекратить своеволие по отношению к простым людям, не носить в руках дубинок и не бить никого из прохожих[22], он пытался во все внести благоустройство и порядок и во время своих выходов и в судах[23] выказывал мягкий и кроткий нрав. (2) Старших он радовал, напоминая им о правлении Марка, которое он ставил себе в образец и которому подражал, а расположение всех прочих, испытавших переход от жестокой и наглой тирании к разумной и беззаботной жизни, он очень легко привлек к себе. Разнесшаяся молва о кроткой власти побуждала все племена, подвластные и дружественные Риму[24], а также все лагеря считать его власть божественной. (3) Но и те из варваров, которые раньше проявляли непослушание или сопротивлялись, боясь его и помня его доблесть в прежних его походах и глубоко веря, что он, всякому воздавая по заслугам, далекий от неуместной милости и жестокого насилия, никогда никого сознательно не обидит, добровольно подчинялись ему. Со всех сторон прибывали посольства, так как все радовались римской власти под началом Пертинакса. (4) Все другие люди радовались и сообща и каждый в отдельности кроткой и соблюдающей порядок императорской власти. Но то, что восхищало всех, это и огорчало одних только находившихся в Риме воинов, которые обычно были телохранителями государей. Так как им запрещалось грабить и своевольничать и их призывали к порядку и благопристойности, они, считая мягкость и кротость власти глумлением над собой, бесчестием и упразднением ничем не сдерживаемого произвола, не выносили вводимой властью дисциплины[25]. (5) Сначала они стали понемногу проявлять медлительность и неповиновение по отношению к приказам[26], наконец, по прошествии неполных двух месяцев царствования Пертинакса[27], после того, как он за короткое время принял много разумных и благотворных мер и у подвластных стали возникать добрые надежды, злая судьба, позавидовав и опрокинув все, помешала довести до конца достойные удивления и полезные для подданных меры. (6) Прежде всего, он позволил занимать всякому в Италии и прочих странах сколько кто хочет и может невозделанной и вообще совсем не обработанной земли, хотя бы она была собствен-{32}ностью императора, а проявив заботу и возделав ее, — стать ее хозяином; возделывающим землю он даровал освобождение от всех податей на десять лет и навеки беспрепятственное владение[28]. (7) Он запретил обозначать его именем императорские владения, сказав, что они являются не частной собственностью царствующего, а общей и народной собственностью Римской державы[29]. Отменив все пошлины, придуманные раньше при тирании с целью получать обильные средства — на берегах рек, в портах городов и на проездных дорогах, — он установил прежние свободные порядки[30]. (8) Он намеревался еще больше облагодетельствовать подвластных, как это обнаруживали его планы; ведь он подверг гонению доносчиков в Риме и приказал карать тех, кто находился в разных местах, заботясь о том, чтобы никто не терпел от них вреда и не подвергался неосновательным обвинениям[31]. Сенат особенно, но и все остальные ожидали, что будут проводить жизнь в безопасности и счастье[32]. (9) Он был таким скромным и так любил равенство, что даже своего сына, бывшего уже в юношеском возрасте, не ввел в императорский дворец; тот оставался в отеческом доме[33] и посещал обыкновенные школы и гимнасии для частных лиц, воспитывался и делал все наравне с остальными, никогда не выставляя напоказ императорского тщеславия или пышности.

5. (1) В то время как в жизни водворялось такое добронравие и благораспорядок, одни только телохранители, досадуя по поводу настоящего положения, тоскуя по грабежам и насилиям, происходившим при прежней тирании, и по возможности проводить время в распутстве и попойках, замыслили устранить Пертинакса, так как он был для них несносным и ненавистным, и поискать кого-нибудь, кто вернет им прежний неограниченный и разнузданный произвол. (2) И вот внезапно, когда никто этого не ожидал, но все пребывали в спокойствии, они, направляясь бегом из лагеря под влиянием гнева и безрассудного порыва, среди белого дня ворвались во дворец с поднятыми копьями и обнаженными мечами[34]. (3) Перепуганная необычностью и неожиданностью происходившего дворцовая прислуга, находясь в небольшом числе и без оружия против многочисленных вооруженных, не выдержала; все, покинув порученный им пост, бежали или через вход во двор или через другие входы[35]. Немногие из преданных[36], сообщив Пертинаксу о нападении, советовали ему бежать и отдаться под защиту народа. (4) Он же, не послушавшись тех, кто давал ему полезный при данных обстоятельствах совет, считая это недостойным, неблагородным и не соответствую-{33}щим императорской власти и прежней его жизни и деяниям, не пожелал бежать или скрыться и, идя навстречу опасности, выступил, чтобы поговорить с ними, понадеявшись убедить их и на данный момент положить конец неразумному порыву[37]. (5) Выйдя из своего покоя, он, встретившись с ними, пытался расспросить их о причинах их порыва и пробовал убеждать их не поддаваться неистовству, сам при этом сохраняя сдержанный и почтенный вид и соблюдая императорское достоинство и отнюдь не являя собой вид оробевшего, струсившего или умоляющего человека.

(6) «Быть мне убитым вами, — сказал он, — в этом нет ничего значительного или тяжкого для старца, достигшего — со славою — глубокой старости — ведь всякой человеческой жизни неизбежно положен предел; вам же, слывущим стражами и охранителями государя, самим стать убийцами и запятнать свои правые руки кровью не только единоплеменной, но и императорской — смотрите, как бы это не оказалось в данный момент нечестивым, а впоследствии — опасным. Ведь я не сознаю за собой ничего, чем бы я вас огорчил. (7) Если вы испытываете неудовольствие по поводу смерти Коммода, то ведь нет ничего удивительного в том, что его, человека, постигла смерть. Если же вы думаете, что это случилось по злому умыслу, то в этом нет моей вины; вы знаете, что я вне всякого подозрения и в такой же степени, как и вы, не ведаю, что тогда произошло, так что если вы что-то подозреваете, предъявляйте обвинение другим. (8) Но все же, хотя он и скончался, у вас не будет недостатка ни в чем, что может быть дано пристойным образом и по заслугам, без насилия надо мной и без грабежа». Пытаясь говорить им такие речи, он был близок к тому, чтобы убедить некоторых из них, и немалое их число повернулось и начало уходить, испытывая уважение к старости почтенного государя, но более дерзкие[38], бросившись на старца, пока он еще говорил, убивают его[39]. (9) Совершив такое жестокое дело, они, устрашившись своей отваги, желая удалиться до прихода народа и зная, что народная масса будет негодовать по поводу совершившегося, возвратились бегом в лагерь и, заперев все ворота и входы, оставались в стенах, поставив на башнях стражу, чтобы защищаться, если народ атакует стену. Такой конец постиг Пертинакса[40], жизнь и стремления которого изложены выше.

6. (1) Когда в народе распространилась весть об убийстве государя, всех охватило смятение и горе; они бегали как безумные, и несказанное волнение охватило народ — они искали совершивших убийство и не могли ни найти их, ни ото-{34}мстить. (2) Особенно тяжело переживали совершившееся и смотрели на это как на общее несчастье члены сената, потерявшие кроткого отца и превосходного председателя. Снова был страх перед тиранией, так как по их ожиданиям именно этому радовались воины. (3) По прошествии одного или двух дней простолюдины начали расходиться, опасаясь каждый за себя, а высокопоставленные лица стали уезжать в расположенные как можно дальше от города имения, чтобы, находясь в Риме, не потерпеть чего-либо ужасного от власти, которая установится. (4) Воины же, узнав, что народ успокоился и никто не осмеливается мстить за кровь государя, продолжали, запершись, оставаться в стенах, но, выведя самых громкоголосых из своей среды, объявляли о продаже императорской власти, обещая вручить власть тому, кто даст больше денег, и с помощью оружия беспрепятственно привести его в императорский дворец. (5) Когда это объявление стало известным, то более почтенные и рассудительные члены сената, а также сколько было патрициев и богатых людей, в небольшом числе уцелевших от тирании Коммода, не подошли к стене и не пожелали за деньги приобрести непристойную и позорную власть. (6) Некоему же Юлиану[41], уже бывшему консулом, слывшему обладателем огромных денежных средств, было сообщено об объявлении воинов, когда он под вечер пировал, пьянствуя и опохмеляясь, — его невоздержанная жизнь вызывала нарекания.(7) И вот жена, дочь и толпа сотрапезников[42]уговаривают его соскочить с ложа, поспешить к стене и узнать о том, что делается; по дороге они все время советуют ему схватить лежащую под ногами власть и, если бы кто-нибудь оспаривал ее, превзойти всех щедростью, так как он владеет несметными деньгами. (8) Подойдя к стене, он начал кричать, обещая дать все, сколько они желают, и говорил, что у него имеется очень много денег и сокровищницы, наполненные золотом и серебром. В то же самое время и Сульпициан, также из бывших консулов, ставший префектом Рима (он был отцом жены Пертинакса)[43] явился, стремясь купить власть. (9) Его, однако, воины не допустили к себе из страха перед его родственными отношениями с Пертинаксом — как бы не оказалось какого-либо обмана с целью покарать за его убийство. Спустив лестницу, они подняли на стену Юлиана: отворить ворота они не хотели ранее, чем узнают о количестве денег, которое будет им дано. (10) Поднявшись, он пообещал им восстановить память о Коммоде, почести и изображения, которые уничтожил сенат, а также дать им свободу делать все, которую они при нем имели, а каждому воину столько серебра, {35} сколько они не надеялись ни потребовать, ни получить[44], с деньгами не будет задержки — он сейчас же затребует их из дома. (11) Убежденные этим и окрыленные такими надеждами, воины провозглашают Юлиана императором и требуют, чтобы он вдобавок к своему собственному и унаследованному имени стал называться Коммодом [45]. Подняв военные значки и вновь прикрепив на них изображения последнего[46], они стали готовиться сопровождать Юлиана. (12) Юлиан, принеся в лагере установленные императорские жертвы, вышел в сопровождении воинов, охраняемый большим их числом, чем это принято; ведь купив власть путем насилия и вопреки воле народа, с позорной и непристойной дурной славой, он, естественно, боялся, что народ будет ему противиться. (13) Итак, воины во всеоружии и сомкнутым строем в виде фаланги, чтобы в случае надобности сразиться, имея в середине своего государя, потрясая над головой щитами и копьями из опасения, как бы на их шествие не бросали с домов камни, отвели его во дворец[47], причем никто из народа не осмеливался противостать, но и не славословил, как это принято при сопровождении государей; наоборот, стоя вдали, они проклинали его и злословили о нем, потому что он приобрел власть за деньги. (14) Тогда впервые начали портиться нравы воинов[48], и они начали ненасытно и постыдно стремиться к деньгам и пренебрегать подобающим уважением к правителям[49]. То обстоятельство, что никто не выступил против дерзко осуществленного столь жестокого убийства государя и не воспрепятствовал столь непристойному объявлению и продаже власти за деньги, было начальным толчком и причиной их непристойного и непокорного настроения и на будущее время, так как их корыстолюбие и презрение к правителям возросло и привело к пролитию крови.

7. (1) И вот Юлиан, придя к власти, сразу же стал заниматься удовольствиями и попойками, легкомысленно относясь к государственным делам[50] и предавшись наслаждениям и недостойному времяпрепровождению. Как оказалось, он солгал воинам и обманул их, так как не мог выполнить то, что обещал; (2) ведь и собственных денег было у него не так много, как он хвастался, не было их и в государственных сокровищницах[51] — все уже ранее было опустошено из-за разнузданности Коммода и его нерасчетливых и беспорядочных расходов. Вследствие такой его дерзости и по такой причине воины, обманутые в своих надеждах, роптали, а народ, узнав о настроении воинов, стал относиться к нему с презрением, так что при его выходах злословили и насмехались над его постыд-{36}ными и сомнительными развлечениями. (3) На пути в ипподром[52], где народные массы, сходясь вместе, особенно тесно общаются между собой, они проклинали Юлиана и призывали на защиту Римской державы и на охрану императорской власти Нигера и высказывали пожелание, чтобы он как можно скорее пришел на помощь к ним, подвергающимся поруганию. (4) Нигер принадлежал к числу тех, кто давно уже был консулом, а в то время, когда в Риме происходило вышеописанное, он управлял всей Сирией[53]. Это было тогда обширное и очень важное наместничество[54], так как все финикийское племя и земли до Евфрата находились над началом Нигера. (5) Сам он был уже в достаточно пожилом возрасте и успел прославиться во многих значительных делах. Была распространена молва, что он человек порядочный и дельный и подражает образу жизни Пертинакса[55], все это и склонило римлян на его сторону. Они постоянно призывали его там, где собирался народ, и, проклиная присутствовавшего в Риме Юлиана, славословили того, отсутствовавшего, наделяя его императорскими званиями. (6) Когда Нигеру сообщили о настроении римского народа и о непрерывных возгласах в местах собраний, он, естественно, дав себя убедить[56] и ожидая, что обстоятельства легко ему покорятся, особенно благодаря тому, что окружавшие Юлиана воины не дорожили им, так как он не выполнял своих обещаний насчет денег, предается надежде на захват императорской власти. (7) Сначала вызывая к себе на дом в небольшом числе начальников, трибунов[57] и видных воинов, он беседовал с ними и убеждал их[58], открывая то, о чем извещали из Рима, — чтобы благодаря распространившемуся слуху все это стало известным и знакомым как воинам, так и прочим людям на Востоке; (8) он надеялся, что таким образом все очень легко присоединятся к нему, когда узнают, что он не по злому умыслу стремится к власти, но, будучи призван, пойдет, желая помочь просящим его об этом римлянам. Все они воспламенились и без промедления присоединились к нему, настаивая, чтобы он взял в свои руки государственные дела. (9) Сирийское племя по природе легко возбудимо и склонно к изменению существующего положения. Была у них и какая-то приязнь к Нигеру, который мягко правил во всем и большую часть времени проводил в празднествах вместе с ними. Сирийцы по природе — любители празднеств; из них в особенности жители Антиохии, крупного и богатого города, справляют празднества почти круглый год — в самом городе и в предместьях[59]. (10) Итак, Нигер, непрерывно доставлявший им зрелища, к {37} которым они питают особенное пристрастие, и предоставлявший им свободу справлять праздники и предаваться веселью, естественно, почитался ими, так как делал то, что им нравилось.

8. (1) Зная об этом, созвав отовсюду воинов к назначенному дню, он, когда собралась и остальная масса и ему была приготовлена трибуна, поднявшись на нее, сказал так:

(2) «Кротость моего образа мыслей и осторожность перед великими дерзаниями, возможно, давно известны вам. Я и теперь не выступил бы перед вами, чтобы произнести такую речь, если бы меня к тому побуждал только личный замысел и неразумная надежда или стремление к надежде на нечто большее. Но меня зовут римляне и своим непрестанным криком торопят меня протянуть спасительную руку и не смотреть безучастно на позорно повергнутую столь славную и овеянную доблестью со времен предков власть. (3) Подобно тому как дерзание на такие дела при отсутствии разумного повода является опрометчивым и наглым, так медлительность по отношению к зовущим и просящим влечет за собой обвинение в малодушии и вместе с тем в предательстве. Поэтому я выступил, чтобы узнать, каково ваше мнение и что, по-вашему, следует делать, — взяв вас в советники и соучастники в данных обстоятельствах; ведь исход, если он будет удачным, даст мне и вам общую выгоду. (4) Нас зовут не слабые и пустые надежды, а римский народ, которому боги уделили господство над всем и империю, а также неустойчивость власти, ни за кем прочно не утвердившейся. Наше начинание будет безопасным благодаря настроению призывающих и потому, что никто не противостоит и не препятствует нам; (5) ведь и те, кто сообщает о тамошних делах, говорят, что даже воины, которые продали ему власть за деньги, не являются его верными слугами, так как он не выполнил того, что обещал[60]. Итак, дайте знать, каково ваше мнение».

(6) После такой его речи немедленно все войско и собравшаяся толпа провозгласили его императором и назвали Августом; набросив на него императорскую порфиру и наскоро собрав прочие знаки императорского отличия, они ведут Нигера с преднесением факела в храмы Антиохии и доставляют в его жилище, считая последнее уже не частным домом, а императорским дворцом[61] и украсив его извне всеми императорскими символами.

(7) Нигер очень радовался этому в душе, он полагал, что его шансы на получение власти упрочились благодаря настроению римлян и рвению людей вокруг него. Ведь когда разнес-{38}шийся слух дошел до всех народов, населяющих лежащий против Европы материк[62], не оказалось никого, кто бы неохотно стремился подчиниться ему, — от этих народов отправлялись в Антиохию посольства к нему как к признанному всеми государю. (8) Цари и сатрапы стран по ту сторону Тигра и Евфрата[63] слали ему письма с выражением радости и обещали свою помощь, если он в чем-нибудь нуждается. Он в ответ щедро наделял их дарами и, выражая благодарность, говорил, что не нуждается в союзниках, так как его власть твердо упрочена и он будет править без пролития крови. (9) Воодушевленный этими надеждами, он стал менее заботиться о делах и, склонясь к изнеженности, предавался развлечениям вместе с антиохийцами, отдаваясь празднествам и зрелищам. Об отправлении в Рим, с чем следовало бы особенно спешить, он не думал. (10) Хотя необходимо было как можно скорее появиться перед иллирийскими войсками и привлечь их к себе, опередив других, он даже не извещал их ни о чем, что делается, надеясь, что тамошние воины, если они когда-нибудь узнают об этом, согласятся с желанием римлян и мнением лагерей, расположенных на Востоке.

9. (1) В то время как он предавался таким мечтам и убаюкивал себя пустыми и неясными надеждами, о происшедшем начали приходить сообщения[64] к паннонцам и иллирийцам и ко всему тамошнему войску, которое размещено по берегам Истра и Рейна и, удерживая живущих по ту сторону варваров, охраняет Римскую державу. (2) Начальствовал над всеми паннонцами (они находились под единой властью)[65] Север, родом ливиец[66], проявлявший силу и энергию в управлении, привыкший к суровой и грубой жизни, очень легко переносивший труды, быстрый в своих замыслах и скорый в исполнении задуманного. (3) Узнавая от тех, кто приносил сообщения, что висящую в воздухе власть над римлянами похитили Юлиан и Нигер, осудив беспечность одного и малодушие другого… завладеть делами. Его побуждали сновидения, подававшие ему такую надежду, а также предсказания и знамения, предвещавшие будущее; все это признается неложным и истинным тогда, когда исполняется в благоприятном смысле. (4) Большую часть этого он сам рассказал, внеся в свое жизнеописание[67], и сделал посвящения в виде официальных изображений; последнее же и наиболее важное сновидение, осветившее всю его надежду, и нам не следует обойти молчанием. (5) В то время как было объявлено о принятии власти Пертинаксом, Север, возвратившись домой после своего выхода, жертвоприношения и принесения присяги Пертинаксу, с наступлением {39} вечера погрузился в сон; ему привиделся великолепный большой конь, украшенный императорскими бляхами, несущий на себе сидевшего верхом Пертинакса по Священной улице[68]в Риме. (6) Когда он оказался у выхода на площадь, где прежде, при республике, народ сходился на народное собрание[69], конь стряхнул с себя Пертинакса и сбросил его, а перед ним, Севером, стоявшим поблизости, склонился и, подняв его на свою спину, нес в безопасности и остановился на середине площади, высоко подняв Севера, так что все его видели и оказывали ему почет. И до нашего времени сохраняется в том месте огромное изображение этого сновидения, сделанное из бронзы[70]. (7) Так Север, вознесшись в мыслях, надеясь на то, что божественный промысел призывает его к власти, начал испытывать настроение воинов, сначала привлекая к себе небольшими группами начальников, трибунов и видных людей в лагерях, беседуя с ними о Римской державе и говоря, что она совсем повержена и нет никого, кто бы ею управлял благородным образом и по достоинству. (8) Он осуждал находившихся в Риме воинов за их неверность и за то, что они запятнали свою присягу императорской и родственной кровью, говорил о необходимости отомстить и покарать за убийство Пертинакса. Он знал, что все воины в Иллирике помнят о командовании Пертинакса; (9) ведь в царствование Марка Пертинакс, воздвигнув много трофеев против германцев, назначенный военачальником и правителем Иллирика, проявил всяческое мужество в битвах против врагов, а по отношению к подчиненным выказал благожелательность и доброту в соединении с разумной и пристойной нетребовательностью[71], поэтому они, чтя его память, негодовали по поводу столь жестокого и дерзкого поступка с ним. (10) Ухватившись за этот предлог, Север легко вовлек их в то, чего хотел, притворяясь, будто он не так желает захватить власть и приобрести для себя могущество, как отомстить за кровь такого государя. (11) Тамошние люди очень крепки телом, пригодны для битв и очень кровожадны, но в такой же степени тяжкодумны и неспособны легко понять то, что говорится или делается с хитростью или коварством. И вот, поверив Северу, притворявшемуся, будто он огорчен и хочет отомстить за смерть Пертинакса, они предоставили себя в его распоряжение, так что объявили его императором и вручили ему власть[72]. (12) Узнав настроение паннонцев, он начал рассылать своих людей в соседние провинции и ко всем правителям подчиненных римлянам северных племен и, склоняя их всех большими обещаниями и надеждами, легко привлек их к себе[73]. (13) Больше, чем кто-ли-{40}бо другой из людей, он обладал особой способностью притворяться и внушать доверие к своей благожелательности, не скупился на клятвы, чтобы затем, если нужно было, нарушить их, прибегал ко лжи ради выгоды, и с языка его сходило то, чего не было на уме.

10. (1) Удовлетворив своими посланиями всех в Иллирике… и вместе с тем начальников, он привлек их к себе. Собрав отовсюду воинов[74] и назвав себя Севером Пертинаксом[75], что, как он надеялся, было приятно не только иллирийцам, но и римскому народу ради памяти о Пертинаксе, он созвал их на равнину и, когда для него была воздвигнута трибуна, поднявшись на нее, сказал следующее: (2) «Вашу верность и благочестие по отношению к богам, которыми вы клянетесь, ваше уважение к государям, которых вы почитаете, вы обнаружили тем, что негодуете на дерзостный поступок находящихся в Риме воинов, которые служат больше для торжественных шествий, нежели для проявления мужества. И мне, никогда раньше не имевшему в мыслях такой надежды (ведь вам известно мое повиновение по отношению к прежним государям), желательно теперь довести до конца и завершить то, что угодно вам, и не смотреть безучастно на повергнутую Римскую державу, (3) которая прежде, до Марка, управлялась с соблюдением достоинства и казалась священной; когда же она досталась Коммоду, то хотя кое в чем он по молодости допускал оплошности, однако последние прикрывались его благородным происхождением и памятью отца; и его проступки вызывали больше сожаление, чем ненависть, так как большую часть того, что происходило, мы относили не к нему, а к окружавшим его льстецам, одновременно советчикам и слугам неподобающих дел. (4) Когда же власть перешла к почтенному старцу, воспоминание о мужестве и порядочности которого еще прочно в наших душах, они этого не вынесли, но устранили такого мужа путем убийства. Некто, позорным образом купивший столь великую власть над землей и морем, ненавидим, как вы слышите, народом и уже больше не внушает доверия тамошним воинам, которых он обманул. (5) Их, если бы даже они, оставаясь преданными, стали ради него в строй, вы все вместе превосходите числом, а каждый в отдельности — храбростью; вы закалены упражнениями в военных делах и, всегда выстроенные против варваров, привыкли переносить всякие труды, презирать морозы и жару, ступать по замерзшим рекам и пить выкапываемую, а не черпаемую из колодца воду. Вы закалились на охотах, и во всех отношениях у вас имеются благородные данные для проявления мужества, так {41} что если бы даже кто-нибудь захотел противостать вам, он не мог бы сделать это. (6) Проверка воинов — напряжение, а не роскошная жизнь; взращенные в ней и предаваясь попойкам, они не будут в состоянии вынести ваш крик, а не то что битву. Если же кто-нибудь относится с подозрением к тому, что происходит в Сирии, то он мог бы заключить о плохом состоянии и безнадежности тамошних дел из того, что те не осмелились выступить из своей страны и не решились задумать поход на Рим, охотно оставаясь там, и считают достижением для своей еще не прочной власти один день роскошной жизни. (7) Сирийцы обладают способностью остроумно, с шуткой насмехаться и особенно жители Антиохии, которые, как говорят, привержены к Нигеру; остальные же провинции и остальные города за неимением теперь того, кто будет достоин власти, за отсутствием того, кто будет властвовать, управляя мужественно и разумно, явно притворяются, что подчиняются ему. (8) Если же они узнают, что иллирийские силы проголосовали единодушно, и услышат наше имя, которое для них не является безвестным и незначительным со времени нашего управления там в качестве наместника[76], будьте уверены, что они не будут обвинять меня в нерадивости и вялости и, значительно уступая вам в росте, выносливости в трудах и в рукопашном бою, предпочтут не испытать на себе вашу крепость и стойкость в бою. (9) Итак, поспешим раньше занять Рим, где находится императорское жилище; двигаясь оттуда, мы без труда будем управлять остальным, доверяясь божественным прорицаниям и мужеству вашего оружия и ваших тел».

После такой речи воины, славословя Севера и называя его Августом и Пертинаксом, выказывали всяческую готовность и рвение.

11. (1) Север же, не давая времени для промедления, приказал им снарядиться как можно легче и объявил об отправлении к Риму; распределив средства[77] и припасы на дорогу, он двинулся в путь. Поход он совершал быстро, форсированным маршем и с сильным напряжением, нигде не задерживаясь и не давая времени для передышки, разве что настолько, чтобы воины, немного отдохнув, продолжали путь[78]. (2) Он разделял с ними их труды, пользовался простой палаткой, и ему подавали ту же пищу и то же питье, какие, как он знал, были у всех; нигде он не выставлял напоказ императорскую роскошь. Поэтому он обеспечил себе еще большую преданность воинов; уважая его за то, что он не только вместе с ними переносит трудности, но первый берет их на себя, воины ревностно выполняли все. {42}

(3) Быстро пройдя Паннонию, он появился у границ Италии и, опередив молву, предстал перед тамошними жителями как уже прибывший государь раньше, чем они услышали о предстоящем его прибытии. Великий страх охватывал италийские города, когда они узнавали о нашествии такого большого войска. Ведь люди в Италии, давно отвыкнув от оружия и войн, занимались земледелием и жили среди полного мира. (4) Пока Рим управлялся по-республикански и сенат посылал на войну полководцев, все италийцы были под оружием и покорили землю и море, воюя с эллинами и варварами, и не было такой части земли или склона неба, куда бы римляне не распространили свою власть. (5) С тех пор же как единовластие перешло к Августу, последний освободил италийцев от трудов, лишил их оружия и окружил державу укреплениями и лагерями, поставив нанятых за определенное жалование воинов в качестве ограды Римской державы; он обезопасил державу, отгородив ее великими реками, оплотом из рвов или гор, необитаемой и непроходимой землей. (6) Поэтому тогда, узнавая о том, что подходит Север с таким большим войском, они, естественно, приходили в смятение от необычности этого события; противостоять или препятствовать они не осмеливались, но выходили навстречу с лавровыми ветвями и принимали, раскрыв ворота[79]. Он же останавливался настолько, чтобы принести жертвы и обратиться с речью к народу, и спешил в Рим. (7) Когда об этом сообщали Юлиану, он впадал в крайнее отчаяние[80], слыша о мощи и многочисленности иллирийского войска, не доверяя народу, так как последний его ненавидел, не полагаясь на воинов, которых он обманул. Собирая всякие деньги — и свои собственные, и от друзей, и забирая из государственных казнохранилищ и храмов те, какие там находились, он пробовал распределять их между воинами, чтобы приобрести их расположение. (8) Они же, хотя и получали большие деньги, не испытывали благодарности: ведь они считали, что он выплачивает свой долг, а не раздает подарки. Юлиан же, хотя друзья советовали ему вывести войско[81] и заранее занять проходы в Альпах — эти высочайшие горы, каких больше нет на нашей земле, наподобие стены ограждают Италию и выдвинуты вперед — природа вдобавок к прочим благам наделила италийцев и этим: на подступах к ним имеется выдвинутое вперед несокрушимое и… прикрытие, доходящее от северного моря до моря, обращенного к югу[82], (9) однако Юлиан не осмеливался даже выйти из города; он рассылал людей, прося воинов вооружаться, упражняться и рыть окопы перед городом[83]. Его приготовления были таким, словно он {43} намерен был дать битву Северу в городе; всех слонов, которые служат римлянам для торжественных шествий, он приучал носить на спинах башни и людей, думая таким образом поразить иллирийцев и привести в смятение вражескую конницу — видом и величиной животных, ранее ими не виданных[84]. Тогда весь город изготовлял оружие и готовился к военным действиям.

12. (1) В то время как воины Юлиана все еще медлили и подготовляли то, что нужно для войны, приходит сообщение, что Север уже подходит. Последний, разъединив большую часть войска, приказывает прокрадываться в город[85]. Они, разделившись по всем дорогам, в большом числе… ночью тайно проникли в Рим, скрывая оружие в гражданской одежде. (2) И уже враги были внутри, а Юлиан все еще был спокоен и не знал, что творится. Когда это стало известно народу, все были в большом замешательстве и, страшась мощи Севера, притворились его сторонниками, осуждая Юлиана за малодушие, а Нигера за медлительность и беззаботность; Севером же, слыша о том, что он уже пришел, они восхищались. (3) Юлиан в полном недоумении — что говорить и что делать, не зная как поступить при таких обстоятельствах, приказав собраться сенату, посылает письмо, в котором предлагал Северу мир и, объявив его императором, сделал его соучастником власти. Сенат одобрил это [86], но все, видя, что Юлиан робеет и находится в отчаянии, стали уже переходить на сторону Севера[87]. (4) По прошествии двух или трех дней, слыша, что Север уже у самого города, они, презрев Юлиана, сходятся в здание сената по распоряжению консулов[88], которые обычно управляют римскими делами, когда императорская власть теряет устойчивость. (5) Собравшись, они рассуждали о том, что следует предпринять, в то время как Юлиан все еще находился в императорском дворце, жалуясь на постигшую его судьбу, умолял и готов был отречься от власти и уступить всю полноту ее Северу. (6) Узнав, что Юлиан в такой степени пал духом и стража из телохранителей из страха перед Севером покинула его, сенат постановляет — Юлиана убить и провозгласить Севера единственным императором; сенаторы отправляют к последнему посольство из должностных лиц и самых видных сенаторов[89], чтобы поднести ему все знаки достоинства Августов. (7) К Юлиану посылается один из трибунов, чтобы убить малодушного и жалкого старика, за собственные деньги купившего такой плохой конец. Его нашли покинутым и оставленным всеми; постыдно жалуясь, он был умерщвлен[90]. {44}