Виртуозный обманщик?

Виртуозный обманщик?

Семью Богрова хорошо знали в Киеве. Отец его – Григорий Григорьевич Богров – был присяжным поверенным, завсегдатаем привилегированных клубов, где встречался за карточным столом с высоким начальством. В детстве Дмитрий Богров, если верить воспоминаниям близких, был тихим и застенчивым мальчиком, красневшим от любого пустяка. В 1905 г. он окончил 1-ю городскую гимназию (лучшую в Киеве, в ней учились, например, Михаил Булгаков и Константин Паустовский). Идя по стопам отца, поступил на юридический факультет Киевского университета. Вскоре родители предпочли отправить его и старшего брата Владимира за границу, в Мюнхен, где продолжили учебу, подальше от бурных событий в стране. С занятиями в немецком университете трудностей не было, так как Богров хорошо владел четырьмя языками. Через год он вернулся на родину. В феврале 1910 г. Богров окончил Киевский университет, но до самого покушения в сентябре 1911 г. не имел определенных занятий. Отец устроил его помощником секретаря в комитет по борьбе с фальсификацией пищевых продуктов в Петербурге. Наряду со службой Богров пытался вести уголовные дела, но сам иронически писал родным: «Имею в день только 2 – 3 часа, когда мне никто не дурит голову и я совершенно одинок, это часы моего адвокатского приема»[348]. Через восемь месяцев он вернулся в Киев и работал, вернее, изредка посещал адвокатскую контору своего родственника.

В семейном кругу Богровых господствовало сугубо критическое отношение к российской действительности. Старшее поколение придерживалось либеральных взглядов. Отец симпатизировал кадетам и выступал за эволюционное развитие. Младшее поколение было более радикальным. Двоюродный брат Богрова – Сергей Богров – являлся членом РСДРП и поддерживал контакты с Лениным. Сам Дмитрий Богров говорил, что на гимназической скамье прошел всю гамму воззрений от либерализма до анархизма. Когда он был либералом, неизвестно, но уже в старших классах находился под полным влиянием двоюродного брата. К окончанию гимназии он считался эсером, причем отдавал предпочтение эсерам-максималистам. Приобщение к революционной деятельности проходило играючи. Одна из его знакомых Бэлла Барская вспоминала, как Богров помог ей перевезти на новое место чемодан с нелегальной литературой: «Хохоча и дурачась, совершенно забыв об опасности, которой мы подвергались, мы играли в путешественников, усаживаясь на дребезжащие киевские дрожки. Особенно весело было проезжать мимо стоящего на углу усатого, наивного городового, не подозревавшего, какой багаж мы везем»[349].

В Мюнхене настольными книгами Богрова были труды вождей анархизма Михаила Бакунина и Петра Кропоткина. В анархизме его привлекал дух индивидуализма. Позже Барская вспоминала: «Мы иногда катались вдвоем по Днепру, иногда гуляли вместе, и разговор всегда заходил о революционной работе, о партиях и программах. Митя резко критиковал все существовавшие тогда программы, он страстно мечтал о революции, но все пути, известные нам, считал неправильными. Он говорил, что не может представить себя членом какой бы то ни было партии, что не перенес бы той узды, которую она накладывает на личность, что революцию можно делать самому, без чужой указки и чужой помощи. «Я сам себе партия», – сказал он однажды фразу, которая, помню, взволновала меня и ярко запомнилась»[350].

В конце 1906 г. Богров примкнул к группе анархистов-коммунистов. Подпольные организации Киева переживали тогда трудные времена. Осенью 1907 г. из Парижа приехали два представителя группы «Буревестник» Наум Тыш и Герман Сандомирский. Им удалось наладить прерванные связи и вдохнуть новые силы в анархистское подполье. Сандомирский вспоминал, как вместе с Богровым они обсуждали планы революционной пропаганды: «Дмитрий произвел на меня впечатление энергичного, преданного делу работника. Разговор почти не выходил за рамки тех вопросов, которые в то время волновали всех русских анархистов. Дмитрий говорил живо, увлекательно, временами пересыпал свою речь блестками юмора, но не покидая делового тона, и меньше всего производил впечатление фразера. «С таким не пропадешь», – радостно думал я»[351].

Богров увлеченно занимался подпольной работой. Кое-кто считал его одним из вожаков анархизма на Юге. В университете на Богрова смотрели как на крупную революционную величину. На университетских сходках он солидно молчал, считая агитацию в студенческой среде несерьезным занятием для опытного конспиратора. За Богровым числились мужественные поступки. Однажды во время разгона публики в литературно-артистическом обществе он отбивался палкой от городовых. В другой раз, когда полиция накрыла незаконное собрание, Богров внезапно выскочил из толпы с браунингом в руке и закричал: «Сюда… Тут лучше их накрыть»[352]. В суматохе полицейские не разобрались и кинулись в указанном им направлении, упустив участников собрания. Правда, рассказы об удалых проделках сохранились только со слов самого Богрова.

Надо признать, что отношение анархистов к Богрову было неоднозначным. Многие недолюбливали его за высокомерие и пристрастие к черному юмору. Ему даже прилепили обидную кличку «Митька-буржуй». Как человек с почти законченным университетским образованием, Богров претендовал на роль теоретика. Он написал несколько статей для нелегального «Анархиста». В статьях прослеживалось явное несогласие с укоренившимися традициями в анархизме. Речь шла об экспроприациях. Часть боевиков считала вполне возможным тратить деньги на личные нужды, а Богров выступил с осуждением этой практики. «Анархисты-коммунисты Киева, – писал он, – категорически отвергают всякое содействие к улучшению материального положения товарищей путем денежных экспроприаций на том основании, что такая экспроприация есть не что иное, как переход денег от одного собственника к другому, и что она не имеет никакого революционного значения»[353].

В противовес экспроприациям Богров предлагал индивидуальный террор. Герман Сандомирский отмечал, что своим выступлением на подпольной анархистской конференции Богров «возбудил недовольство той части конференции, состоящей из боевиков, которой было поручено в конспиративном порядке обсудить ряд замышлявшихся террористических актов, именно тем, что предложил организовать ряд покушений против высших и полицейских чинов Киева. Среди нас было много горячих апологетов антибуржуазного террора, которые возмущались речами Богрова и заявляли, что с такой программой террористической деятельности ему следовало бы обратиться не к анархистам, а к боевой организации социалистов-революционеров»[354].

Но вряд ли самые горячие оппоненты Богрова могли предположить, что они вели полемику не с товарищем по борьбе, имевшим собственное представление о тактике, а с секретным агентом охранного отделения. Богров был завербован в конце 1906 или в начале 1907 г., т.е. сразу же или спустя два-три месяца после вступления в группу анархистов-коммунистов. Точнее, Богров добровольно пришел в охранное отделение[355]. К этому времени Спиридовича уже перевели в Петербург, и политическим розыском ведал Кулябко. Впоследствии он показывал: «Как-то однажды ко мне в охранное отделение явился неизвестный человек и, отрекомендовавшись студентом киевского университета Богровым, предложил мне свои услуги по части сотрудничества в охранном отделении»[356].

Услуги Богрова были приняты. Ему назначили жалованье и присвоили агентурную кличку Аленский. Он «освещал» анархистов и поставлял кое-какие сведения об эсерах Киевскому охранному отделению до отъезда в Петербург. Сменив место жительства, он продолжал вести тайную жизнь агента. Предварительно заручившись рекомендациями Кулябко, Богров встречается с тогдашним начальником Петербургского охранного отделения полковником М.Ф. фон Коттеном. Жандармский офицер предложил ему уточнить, какую партию он будет «освещать». Через несколько дней они снова встретились. По словам фон Коттена, «на этом свидании выяснилось, что Богров, которому мною был дан псевдоним «Надеждин», работать по анархистам в Петербурге не может, так как определилось, что таковых в Петербурге не имеется, что вполне совпадало с имеющимися в отделении сведениями. Что же касается социалистов-революционеров, то Богров с уверенностью заявил, что ему удастся завязать с ними сношения, как через Кальмановича, так равно через присяжного поверенного Мандельштама»[357].

Юрист С.Е. Кальманович являлся видной фигурой среди столичных эсеров. Богров был вхож к нему в дом как сын почтенного присяжного поверенного. Не меньше Кальмановича жандармов заинтересовал Е.Е. Лазарев, о котором также упомянул Богров. Оба деятеля, легально проживавшие в столице, имели прямой выход на руководство партии эсеров за границей. Но новый агент не оправдал клички Надеждин. Его сообщения не отличались содержательностью. Из-за этого он, если так можно выразиться, испытывал угрызения совести. По воспоминаниям фон Коттена, «в одно из наших свиданий Богров сам поднял вопрос о том, что он даром получает от меня деньги, так как не дает никаких сведений. Тогда я, имея в виду трудность приобретения интеллигентной агентуры и принимая во внимание предстоящий вскоре его отъезд за границу, где он мог бы приобрести новые связи, предложил ему остаться у меня на жалованье до отъезда его за границу, что составляло ровно 6 месяцев с моих с ним сношений»[358].

Таким образом, известно, что Богров сотрудничал с Петербургским отделением с мая по ноябрь 1910 г. Вернувшись из-за границы в родной Киев, он в течение девяти месяцев не предпринимал никаких попыток возобновить отношения с органами политического розыска. Сделал это только в самый разгар подготовки к приезду в город высоких гостей.

26 августа 1911 г. в охранном отделении произошел странный случай. Утром в помещение отделения был доставлен подозрительный субъект. Не успели служащие отделения приступить к обыску, как он выхватил из кармана револьвер и застрелился. Днем начальник отделения принимал у себя на квартире столичных коллег. По словам одного из приглашенных, «этот обед у Кулябки был неудачен, все были под тяжелым впечатлением факта самоубийства, происшедшего в тот день в отделении». Таинственное самоубийство встревожило не только жандармов. Вице-директор Департамента полиции Веригин вспоминал, что «в конце обеда подполковник Кулябко сказал, что к нему пришел один очень интересный господин, почему полковнику Спиридовичу и мне он предложил послушать, что он будет рассказывать»[359].

«Интересным господином» оказался Богров. Он рассказал, что год назад в Петербурге познакомился через Кальмановича и Лазарева с неким «Николаем Яковлевичем». Столичное знакомство имело продолжение. В Киев от Лазарева явился посланец, назвавший пароль и осведомившийся, у кого из подпольщиков он может навести справки о революционной деятельности Богрова. Потом от Николая Яковлевича пришло письмо с вопросом, не изменились ли его политические убеждения. Богрову стало ясно, что его проверяют, прежде чем допустить к участию в важном деле. Наконец, на дачу Богровых под Кременчугом приехал сам Николай Яковлевич. Он попросил подыскать в Киеве надежную квартиру для трех человек и моторную лодку для передвижения по Днепру. Из его намеков Богров понял, что готовится покушение на одного из сановников. После визита Николая Яковлевича прошел месяц. Богрова больше не тревожили. Но узнав о происшествии в охранном отделении, он заподозрил, что оно находится в какой-то связи с готовящимся террористическим актом.

Жандармы слушали агента, затаив дыхание. Полковник Спиридович показывал: «У нас всех троих сложилось впечатление в серьезности сообщенных им сведений, а также в том, что разоблачаемый им террористический акт должен коснуться личности Государя Императора»[360]. О сообщении Богрова доложили генералу Курлову, который распорядился запросить Петербургское охранное отделение о Кальмановиче и Лазареве, не раскрывая источник информации, и послать жандармов в Кременчуг. Фон Коттен прислал довольно туманную телеграмму, а поиски в окрестностях дачи Богрова ничего не дали. Тогда жандармы разработали план на случай появления террористов в Киеве. За домом Богрова установили наружное наблюдение.

31 августа Богров сообщил, что ночью приехал Николай Яковлевич и остановился у него на квартире. Наружное наблюдение ничего не заметило. Богров узнал, что объектом покушения будет Столыпин или министр народного просвещения Кассо. Кроме того, Николай Яковлевич просил достать билет в Купеческий сад на народное гулянье и назвать точные приметы двух министров. Билет вечером Кулябко прислал, Богров был на гулянье, но объяснил террористам, что ему не удалось увидеть министров из-за большого наплыва публики.

Поздно ночью Богров пришел на квартиру Кулябко с сообщением о Николае Яковлевиче: «У него в багаже два браунинга. Говорит, что приехал не один, а с девицей Ниной Александровной… Думаю, что у девицы Нины Александровны имеется бомба. Вместе с тем Николай Яковлевич заявил, что благополучный исход их дела несомненен, намекая на таинственных высокопоставленных покровителей»[361]. Начальника охранного отделения особенно встревожило предположение, что террористы имеют сообщников в Департаменте полиции.

Каждый шаг всех действующих лиц киевской трагедии, произошедшей 1 сентября, можно восстановить по минутам. В 6 часов утра Кулябко сделал доклад генерал-губернатору Трепову, а в 10 часов генералу Курлову. После этого товарищ министра встретился со Столыпиным и просил его соблюдать предельную осторожность. Министр не разделял тревогу подчиненных и, по словам Курлова, «в заключение разговора со мной высказал по поводу доложенных сведений о злоумышленниках, что все это несерьезно и что даже, если бы была найдена бомба, он не поверил бы этому»[362].

В 11 часов Богров сообщил вице-директору Веригину, что свидание террористов отложено до вечера. Местом встречи будет Бибиковский бульвар. В 3 часа дня состоялось совещание у Курлова. Потом генерал пояснил, что он был очень удивлен непонятными маневрами террористов: «У меня возникла мысль, что злоумышленники могут скрывать многое в своих планах от Аленского и в последнюю минуту на Бибиковском бульваре, близко стоящем от линии проезда в театр, поставить Аленского в необходимость пойти с ними на линию проезда и принять участие в совершении террористического акта, хотя бы в качестве свидетеля, дабы он в это время не мог им изменить»[363]. Было условлено, что в этом случае Богров подаст знак филерам, чтобы они арестовали всю группу.

Ближе к вечеру поступило сообщение о новых изменениях в планах террористов. Богров передал, что встреча на бульваре отменяется. Николай Яковлевич по-прежнему в его квартире и очень нервничает, потому что заметил наблюдение за домом. В 6 часов вечера Богров позвонил по телефону в охранное отделение и попросил прислать ему билет на парадный спектакль. Примерно за час до начала спектакля ему доставили билет № 406 в 18-м ряду партера.

Эпизод с театральным билетом представляется самым загадочным в этой истории. Выдав его, подполковник Кулябко нарушил циркуляр Департамента полиции, запрещавший использовать секретных агентов для наружного наблюдения. Грубо нарушалась и Инструкция об охране Высочайших Особ, согласно которой секретные осведомители не допускались в места присутствия императора. Позднее Кулябко так и не смог членораздельно объяснить, зачем же его осведомитель был послан сначала на гулянье в Купеческом саду, а затем в театр. Богров мотивировал свою просьбу поручением террористов выяснить приметы намеченных жертв. Ничего глупее этого нельзя было придумать при всем старании. Портреты Столыпина и Кассо публиковали все газеты и журналы. Задним числом Кулябко поведал о ходе своих рассуждений: «У меня мелькнула мысль, не есть ли поручения эти – простой отвод Богрова, что, услав его в театр под видом наблюдения, они могут совершить покушение помимо него»[364]. Поэтому Богрову дали инструкцию следить за залом и в случае обнаружения покушавшихся дать знать полиции. Поручение, надо сказать, нелепое. Ведь единственный террорист, которого Богров знал в лицо, был Николай Яковлевич, оставшийся дома в плотном кольце филеров.

Подполковник Кулябко очень странно командовал своим осведомителем в театре. В антракте он приказал ему возвратиться домой и проверить, на месте ли Николай Яковлевич. Богров ушел, затем вернулся с сообщением, что все в порядке. Охрана не хотела впускать его в театр, так как его билет уже был надорван. Но вмешался Кулябко и, обняв своего агента, увел его внутрь здания. В следующем антракте начальник охранного отделения вновь приказал ему ехать домой. Богров сделал вид, что уходит, незаметно вернулся в зрительный зал и направился к Столыпину, прикрывая браунинг театральной программкой.

Когда стрелявшего схватили, через толпу протиснулся Кулябко и, взглянув в его залитое кровью лицо, прохрипел: «Это Богров!» Ротмистру П.Т. Самохвалову было дано распоряжение, не теряя ни секунды, мчаться к дому Богрова и арестовать скрывавшихся там злоумышленников. Вместе с филерами, сторожившими подъезд, жандармы ворвались в квартиру. Все двенадцать комнат оказались пустыми. «Где же ваши террористы?» – спросил ротмистр. «Теперь ясно, что морочил он нас», – ответил старший филер.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.