Новгород и Венеция (об изображении на Новгородских монетах)[428]

Новгород и Венеция (об изображении на Новгородских монетах)[428]

С 1420 г., когда в Новгороде началась чеканка собственных серебряных монет, и вплоть до конца новгородской независимости тип новгородских денег («новгородок») оставался неизменным. На одной стороне они содержали надпись ВЕЛИКОГО НОВАГОРОДА, а на другой изображение двух фигур: левая, снабженная атрибутами власти или достоинства, стоит или сидит на престоле; правая, лишенная каких-либо атрибутов и даже, по-видимому, одежды, противостоит ей в коленопреклоненной позе. Между этими фигурами иногда помещен крест, звездочка или геральдическая лилия, но чаще всего – небольшая миндалевидная фигура или ряд точек, расположенных вертикально. Наиболее основательная публикация таких монет была предпринята в 1884 г. знаменитым нумизматом графом И. И. Толстым, который оба преимущественных изображения (миндалевидную фигуру и ряд точек) положил в одну из основ классификации более чем изобильного материала[429]. Следует особо отметить неизменность такого типа новгородских денег. Тогда как монетный чекан любого другого русского центра XV в. демонстрирует бесконечное разнообразие сюжетов, стабильность описанной композиции на новгородских монетах позволяет догадываться о ее символическом характере, превращая ее в некую эмблему Новгорода заключительной эпохи его государственной самостоятельности.

Литература, посвященная попыткам истолкования изображения на новгородских монетах, обширна и разноречива. Несомненным для всех исследователей являлось только неравенство участников композиции, подчеркнутое коленопреклонением правой фигуры, о которой принято писать, что она «стоит в просительной позе». Она к тому же простирает руки к левой фигуре, снабженной инсигниями власти. Подробный разбор исследовательских мнений толкователей монетной композиции был предпринят А. В. Арциховским, опубликовавшим в 1948 г. статью «Изображение на новгородских монетах»[430].

Главное внимание, естественно, всегда привлекала левая фигура. Ее атрибуты (трон, корона), разумеется, более красноречивы, чем обнаженная правая фигура. Не останавливаясь на ранних (до появления капитального труда И. И. Толстого) случайных толкованиях, отмечу сразу версию этого выдающегося исследователя, который был убежден, что на новгородских монетах «было вычеканено изображение московского великого князя со стоящим перед ним в просительной позе человеком. Человек этот неизменно представлен без всяких признаков одежды, очевидно голым; это сделано, без сомнения, с умыслом – чтобы указать на несравненно низшее положение этого лица по отношению к другому; на некоторых штемпелях голый проситель держит какой-то предмет в руках <…>, на других он протягивает руки по направлению к великому князю снизу вверх – жест, означающий, по-видимому, просьбу. В этом изображении бросается в глаза его аллегоричность, так как без натяжки можно предположить, что нагой фигурой олицетворяется сам вольный Новгород с волостью, признающий свою зависимость от великого князя»[431]. Предмет, помещенный между фигурами, И. И. Толстой трактовал как некий «дар» великому князю.

Рис. 1. Деньги Великого Новгорола (увелич. 2: 1)

Рис. 2. Монета Венеции (увелич. 2: 1)

Версия И. И. Толстого вызвала справедливое возражение самого первого рецензента его труда – П. Петрова: «Мы <...> можем признавать, что сами новгородки явились в смысле местных денег, которые должны были приниматься <...> для взноса всякого рода податей, а при таком значении самого монетного знака, что же всего естественнее было изображать на них, как не правителя и вносителя подати, вручающего ее в виде монеты?» Под правителем, однако, П. Петров никак не подразумевал великого князя, видя в рассматриваемой композиции «намерение изобразить простого человека плательщика в противоположность сидящему на престоле князю, облаченному в плащ, с короною на голове. Эта коронованная глава в XV веке никак не может быть принимаема за Русского князя уже по самой форме головного убора, который тогда князьями нашими не был употребляем в этом виде»[432]. Вопреки неясности общего вывода П. Петрова, очевидно, что под левой фигурой он понимал некоего правителя Новгорода, но не князя (посадника?).

Его наблюдение было подхвачено Д. Н. Чудовским, который, не придавая значения форме головного убора, трактовал левую фигуру как изображение новгородского (не великого) князя: «.находящаяся на лицевой стороне новгородок фигура в короне, с мечом и в длинном платье не может быть великий князь Московский <...> Мы твердо убеждены, что на новгородках изображен князь Новгородский и что голая перед ним фигура действительно изображает аллегорическую фигуру Великого Новгорода, но не в позе униженной, а в позе вежливо-наклонившейся, приглашающей князя на Новгородское княжение и вручающей ему для сего что-то.»[433]. В этом сюжете Д. Н. Чудовский, вслед за Н. И. Костомаровым, усмотрел символическое изображение Новгорода, подающего князю договорную грамоту, и считал, что на своих монетах «новгородцы изобразили дорогое по памяти для них право свободного выбора себе князя»[434]. Эта красивая гипотеза никак не может быть поддержана, так как в условиях XV в. новгородский князь был принципиально тождествен московскому великому князю, несмотря на периодически возникавшие размирья между ним и Новгородом.

Замечание П. Петрова, касающееся головного убора левой фигуры, остается руководящим для ее понимания. А. В. Арциховский на основании совокупного анализа разнообразных изобразительных материалов (и прежде всего многих тысяч средневековых русских книжных миниатюр) убедительно доказал, что корона на Руси была атрибутом царского убора и была усвоена как инсигния главы Русского государства только после венчания на царство Ивана Грозного в 1547 г., а до этого времени, в соответствии с иконографической традицией, венчала головы библейских царей, византийских императоров и ордынских ханов. Коль скоро подобные изображения не имели отношения к сюжету новгородских монет, А. В. Арциховский с заслуженным энтузиазмом присоединился к мнению П. Л. Гусева, предположившего, что левая фигура интересующей нас композиции соответствует небесной патронессе Новгорода – св. Софии Премудрости Божией[435]. И не просто присоединился, но и окончательно обосновал эту трактовку. Если П. Л. Гусевым было произведено лишь беглое сопоставление зубчатого венца, жезла и одеяния левой фигуры с иконными атрибутами Новгородской Софии, то А. В. Арциховский последовательно сопоставил все детали сравниваемых изображений и с помощью Н. Д. Мец, систематизировавшей в Государственном Историческом музее обширную коллекцию серебряных новгородок, обнаружил на ряде штемпелей контуры крыльев над троном сидящей фигуры, что окончательно разрешило проблему: в короне и с крыльями, жезлом и в далматике (длинном, широком, обрамленном широкими полосами облачении, расширенном внизу) изображалась именно св. София[436].

Кого же изображала правая фигура? Сначала познакомимся с мнением А. В. Арциховского: «Кто склоняется перед Софией? Видеть здесь олицетворение Новгорода трудно, такая отвлеченность для древней Руси маловероятна. Ни посадником, ни тысяцким, ни владыкой, ни князем эта фигурка не может быть – все эти лица изображались с теми или иными атрибутами власти. Остается предположить денежного мастера, и это подтверждается обликом подносимого Софии дара. Дар, состоящий из нескольких точек, естественнее всего считать изображением монет. Овал тоже можно признать монетой (масштаб в таком схематическом рисунке нарушался почти неизбежно), ведь форма новгородок обычно овальна»[437].

Согласиться с изложенным предположением весьма трудно. Вереница точек между фигурами никак не вызывает зрительного образа какого-то количества монет. Точки расположены вертикально, напоминая некую условно переданную ленту. Овальная (вернее – подчеркнуто миндалевидная) фигура не только во много раз превосходит желаемое изображение монеты, но очень часто снабжена точкой в центре, не находящей объяснения при трактовке этой фигуры как монеты. Существует еще один важный вопрос, который практически не был поставлен в наличной литературе: действительно ли коленопреклоненная фигура вручает св. Софии «дар»? Может быть, она, наоборот, принимает нечто от св. Софии?

Постановка этого вопроса подсказана тем же А. В. Арциховским. «Композиция новгородок, – писал он, – напоминает композицию венецианских монет, где перед святым Марком склоняется дож. Никакого подражания, конечно, не было, оба рисунка порождены общеевропейской средневековой религиозно-политической идеологией»[438]. Мне представляется, что Артемий Владимирович был готов развить предложенное им сопоставление, и не исключено, что оно подсказало бы ему иное решение проблемы и иное истолкование изучаемой композиции, если бы не эпоха, в которой была опубликована его замечательная статья. 1948 год – мрачная година борьбы с космополитизмом и «чуждыми иноземными влияниями», памятная мне, тогдашнему студенту, проработочными «дискуссиями» и реальными расправами с «инакомыслящими».

Что же изображено на венецианских монетах и печатях XIII–XVIII вв.? Им свойствен столь же традиционный, как и в Новгороде, но еще более долговечный сюжет: св. Марк, небесный патрон Венеции, вручает коленопреклоненному дожу символы власти со словами, чеканенными вокруг этой композиции: SIT TIBI DATUS ISTE DUCATUS, т. е. «Да будет тебе дано это правление». Исключительное композиционное сходство изображений на венецианских и новгородских монетах заставляет заново подойти к проблематике сюжета, помещенного на новгородских деньгах. Если раньше исследователи видели в правой фигуре изображение человека, вручающего «дар», то венецианская аналогия заставляет предположить, что он, наоборот, принимает «дар». Что же это за «дар»? На подавляющем большинстве новгородских монет предмет, переходящий из рук св. Софии в руки коленопреклоненного человека, имеет, как уже говорилось, миндалевидную форму, а во многих случаях в центре его помещена еще выпуклая точка. Эти особенности предмета заставляют видеть в нем схематическое изображение щита, показанного во многих случаях с умбоном. Св. София вручает стоящему перед ней человеку щит, т. е. символ защиты, символ оберегания, символ власти. Следует заметить, что изображение щита угадывали в этой композиции многие исследователи, в том числе И. И. Толстой и его первые оппоненты.

Становится понятной и изображенная между св. Софией и коленопреклоненным человеком вертикальная линия точек. Думаю, что так изображен еще один символ власти – пояс, который был не только частью доспеха, но и почитался как знак воинского достоинства[439].

Если приведенные наблюдения справедливы, композицию новгородских серебряных монет возможно понимать как изображение св. Софии, вручающей главе боярского Новгорода, посаднику, символы власти. Само это изображение оказывается сознательно использованной репликой традиционного сюжета венецианских монет, где св. Марк вручает символы власти главе патрицианской Венеции дожу.

Существует ли историческая основа такого заимствования? Ведь мы привыкли наблюдать разницу в экономическом и политическом строе этих территориально неблизких государств, хотя оба эти государства были средневековыми республиками. В прежнее время, когда, вслед за В. О. Ключевским, исследователи видели экономическую основу Новгорода в торговле, а новгородское боярство почитали некой корпорацией богатейших купцов, близость экономических основ Новгорода и Венеции казалась в какой-то степени наглядной: ведь и венецианских патрициев было принято считать сословием крупных купцов, разбогатевших левантийской торговлей. Затем было выяснено (в том числе и трудами А. В. Арциховского), что в основе процветания новгородского боярства лежит не торговля, а крупнейшее землевладение. А уже в послевоенное время в итальянской историографии утвердилось хорошо обоснованное представление о том, что главной основой процветания венецианского патрициата была не только и не столько торговля, сколько владение крупнейшими латифундиями на левантийском востоке. Хорошо помню реферативный доклад на эту тему, сделанный на Историческом факультете МГУ В. В. Самаркиным. Историография сначала сделала неверный шаг, противопоставив эти две государственные структуры, а затем, снова шагнув, сблизила их.

Такого сближения явно недостаточно для заимствования символов и эмблем. Существует однако более важная основа близости – политическая. Известно, что демократическая государственность обретает сходные формы вне зависимости от местонахождения государства. Но здесь очень важны хронологические совпадения.

После восстания Степанки 1418 г. в Новгороде была предпринята реформа власти, в результате которой нормы кончанского представительства в главном органе государственного управления – посадничестве – были резко расширены. Вместо шести с этого момента стали избирать 24 посадников. Начался необратимый процесс дальнейшего расширения посадничества, в результате которого представители практически всех боярских семей Новгорода получили возможность быть носителями государственной власти. Из их числа глава боярской республики – степенный посадник – стал избираться не один раз в год, а один раз в полгода. Разросшийся корпус посадников и тысяцких (в число которых избирались только бояре) образовал некое подобие Большого совета, противостоящего общегородскому вечу. На место вечевого строя пришла боярская олигархия[440].

Возникновение олигархического органа максимально сблизило структуру новгородской государственности со структурой государственности венецианской, в которой «высшим органом власти был Большой совет, в который входили представители всех знатных семейств республики, внесенных в особую книгу»[441]. Надо полагать, что именно осознание этой близости и привело к заимствованию в Новгороде старинной венецианской эмблемы. Это был не первый пример ее заимствования: венецианская монета уже послужила образцом для ряда монетных типов в других регионах Италии, а также в Византии и Сербии. Могли ли в Новгороде 1420 г. быть знакомыми с государственными порядками Венеции? Само заимствование эмблемы в обстановке кардинальной реформы говорит о том, что эти порядки в Новгороде были известны. Имя Венеции в Новгороде не было пустым звуком: о «Маркове острове Венедик» упоминается под 1204 г. уже в Синодальном списке Новгородской Первой летописи. Материальным подтверждением знакомства новгородцев с Венецией являются и некоторые находки из раскопок в Новгороде. Одним из значительных предметов прикладного искусства является камея XIII в. итальянской работы с изображением Мадонны[442]. Кроме того, на богатых боярских усадьбах неоднократно встречаются фрагменты сосудов венецианского стекла[443].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.