Битва при Требии.

Битва при Требии.

Места между Требией и Падом в ту пору были сплошь заселены галлами, которые пока соблюдали спокойствие и не поддерживали ни одну из борющихся сторон, но готовились искать милостей у будущего победителя. Римляне смотрели на это равнодушно, зато Ганнибал был вне себя от негодования: ведь он столько раз говорил, что явился в Италию по просьбе галлов – вернуть им свободу! И вот, чтобы покарать «неблагодарных» (а вместе с тем – и дать поживиться своим солдатам), он высылает две тысячи пехотинцев и тысячу всадников с наказом опустошить все поля вплоть до берегов Пада. Набег карфагенян мигом положил конец колебаниям галлов: они бросаются к консулам и требуют защиты, ссылаясь на то, что гнев Ганнибала вызван чрезмерною их верностью Риму.

Корнелий считал, что не время римлянам заниматься чужими делами, а в особенности делами такого вероломного народа, как галлы, но Семпроний утверждал, что нет лучшего средства привязать к себе союзников и сохранить их верность, как подать помощь тем из них, кто первым о ней попросит. Не дожидаясь согласия товарища по должности, Семпроний отряжает свою конницу за реку Требию. Карфагенян, беззаботно рассеявшихся по полям и тяжело нагрузившихся всевозможной добычей, это внезапное нападение привело в ужас. Лишь немногие спаслись от гибели и добрались до своего лагеря. Римляне гнали их до караульных постов, потом были отбиты высыпавшим из лагеря неприятелем, но тут подоспело подкрепление от Семпрония, и бой возобновился. Он не принес решительного успеха ни тем, ни другим, но карфагеняне потеряли больше убитыми и тяжелоранеными, а потому слава победы досталась римлянам.

Всего больше Семпрония радовало, что эта слава завоевана в конном сражении – таком же точно, какое принесло позор поражения его товарищу, Корнелию. Значит, рассуждал Семпроний, нечего откладывать решающую битву. Сидя у постели больного Корнелия, он говорил:

– Наши отцы, привыкшие бить врага под стенами Карфагена, застонали бы от горя, если бы увидели, как мы, два римских консула во главе двух консульских армий, дрожим от страха за лагерным частоколом посреди Италии, а пуниец хозяйничает между Альпами и Апеннинами!

Те же речи заводил он и на главной площади лагеря, перед солдатами. Кроме самонадеянности, его торопили и подстегивали скорые выборы в Риме: он боялся, что вести войну поручат новым консулам, которым и достанется весь почет, все похвалы и награды. А тут, пока товарищ по должности болен, нет нужды делиться славою даже с ним. И, не слушая протестов Корнелия, Семпроний приказывает воинам готовиться к сражению.

Именно на это и рассчитывал Ганнибал. Правда, он знал заранее, что такое решение опрометчиво и даже опасно для римлян, зато успел узнать – сперва по слухам, а потом и в деле – характер одного из консулов, а потому был уверен, что удобный случай рано или поздно представится. Но хорошо бы ему представиться пораньше, пока воины врага не набрались опыта в боях, пока лучший из двух вражеских полководцев прикован, к постели, пока не устали от службы, не затосковали по дому галлы в его собственном войске. И как только лазутчики донесли о приказе Семпрония, Ганнибал принялся разыскивать место для засады.

Между карфагенским лагерем и рекою протекал ручей с высокими берегами, поросшими болотной травой и диким кустарником. Ганнибал убедился, что там можно укрыть даже всадников, и, подозвав к себе брата, Магона, сказал:

– Здесь ты и засядешь. Изо всей пехоты и конницы выберешь по сту человек и в первую стражу придешь с ними ко мне. А теперь надо отдохнуть.

Когда Магон со своими людьми пришел к его палатке, Ганнибал обратился к ним с такими словами:

– Я вижу, крепче вас нет никого в целом войске, а чтобы вы были сильны не только мужеством, но и числом, выберите каждый из своей турмы или своего манипула еще по девять человек, похожих на вас. Вы устроите засаду врагу, который ничего не смыслит в военных хитростях.

Таким образом, под началом у Магона оказалась тысяча всадников и тысяча пехотинцев.

На рассвете Ганнибал отдал приказ нумидийской коннице перейти через Требию и засыпать дротиками караульные посты у лагерных ворот, чтобы вовлечь неприятеля в схватку, а затем, постепенно отступая, заманить его на другой берег реки., Все остальные отряды – и пешие, и конные – получили распоряжение готовить завтрак, а потом вооружаться, седлать лошадей и ждать сигнала.

Едва только появились нумидийцы, Семпроний, действуя по заранее намеченному плану, вывел за ворота сперва конницу, затем шесть тысяч пехоты и, наконец, все остальные силы. Было время солнцеворота, и повсюду между Альпами и Апеннинами шел снег, а близость рек и болот делала стужу особенно жестокой. Между тем люди выбегали впопыхах, не успев ни поесть, ни толком одеться; они зябли с первой минуты, и чем ближе к реке, тем сильнее. Наконец, продолжая преследовать нумидийцев, они вошли в воду и погрузились чуть не по горло – ночью лил дождь, река поднялась, – и когда выбрались на берег, то уже до того закоченели, что оружие выпадало из рук.

А воины Ганнибала тем временем развели перед палатками костры, растерлись маслом, которое Ганнибал заранее велел раздать по манипулам, и не торопясь позавтракали; услыхав, что враг перешел реку, все разом поднялись и начали строиться. Первую линию составили балеарские пращники и легкая пехота – около восьми тысяч человек, вторую – тяжелая пехота, вся целиком; десятитысячную конницу Ганнибал рассыпал по флангам, а впереди конницы встали слоны.

Нумидийцы прекратили обманное отступление, повернулись и встретили римлян градом стрел. Увидев это, Семпроний отозвал своих всадников, и они заняли места по обоим краям пехотного строя. Всего на поле было восемнадцать тысяч римских граждан и двадцать тысяч латинских союзников да еще вспомогательные отряды ценоманов – единственного галльского племени, сохранившего верность Риму.

Первый натиск карфагенян, нацеленный в середину римской боевой линии, был отбит. Тогда балеарцы и легкая пехота, вооруженная дротиками, разделяются надвое и обрушиваются на фланги, где уже завязалось конное сражение. Римские конники и без того едва держались: во-первых, они уступали противнику числом больше чем вдвое, а во-вторых, лошади чуть не бесились, даже не видя слонов, а только чуя их запах. Камни и дротики пехотинцев быстро довершили дело – римская конница дружно ударилась в бегство.

Римская пехота дралась с величайшею отвагою и упорством, хотя и здесь все преимущества были на стороне врага. Пунийцы перед боем сытно позавтракали и хорошо отдохнули – римляне не ели ничего и отчаянно продрогли и устали. Как только конница бежала, и балеарцы и слоны обратились против пехотного строя, и одновременно вышел из засады Магон. Но даже теперь, оказавшись меж двух огней, легионеры продолжали держаться. Мало того – они сумели отразить слонов, на которых Ганнибал надеялся крепче всего, В голову животного летели бесчисленные дротики, слон останавливался и медленно поворачивался, но стоило ему повернуть, как люди с копьями, нарочно для этого назначенные, бросались вперед и кололи его под хвост, где кожа тоньше и пробить ее нетрудно. Слоны свирепели и начинали топтать всех подряд, кто бы ни очутился у них на пути.

Тогда Ганнибал распорядился снова развести слонов по флангам и бросить против ценоманов. Те мгновенно отступили, лишив римские легионы единственной поддержки, на которую они еще могли рассчитывать. Вражеское кольцо замкнулось – исход битвы решился. Уже не о победе думали римляне, но о спасении. Около десяти тысяч человек во главе с консулом Семпронием прорубили себе дорогу через самую середину неприятельской пехоты – там находились галльские союзные отряды, – но непрерывный и частый дождь застилал взор, не давая понять, что происходит на поле боя, и воины не смогли прийти на помощь своим. Вернуться за реку, в лагерь, они даже не пытались, но без промедления отправились в город Плацентию.

Пробовали пробиться и остальные, но робко и недружно, а потому большею частью безуспешно. Многие утонули, многие – из числа тех, кто топтался на берегу, боясь снова погрузиться в ледяную реку, – были настигнуты пунийцами. Но многим отчаяние придавало мужества, и они благополучно переправились и добрались до лагеря.

А у победителей почти не было сил радоваться своей победе. Да и самая победа стоила им слишком дорого; вражеское оружие и в особенности лютый холод этого дня погубили массу людей, вьючных животных и почти всех слонов. Разойдясь по своим палаткам и стараясь отогреться, карфагеняне словно забыли о противнике, и ночью, когда римляне – лагерная стража, не участвовавшая в битве, и уцелевшие беглецы – возвратились к Требии и переплывали ее на плотах, никто не попытался их остановить. Может быть, и правда за шумом дождя ничего не было слышно, но, скорее, карфагеняне, до крайности измученные стужей, усталостью и ранами, предпочли сделать вид, будто ничего не слышат.

Так или иначе, но консул Корнелий Сципион беспрепятственно увел остаток своих людей в Плацентию, а оттуда – в Кремону: он не хотел, чтобы два консульских войска стали на зимние квартиры вместе, обременив непосильными расходами один город.

Известие о разгроме при Требии повергло Рим в неописуемое смятение. Ганнибала ждали с минуты на минуту под стенами столицы, но вместо Ганнибала появился… консул Семпроний. Настала пора консульских выборов, и Семпро-ний, каждую минуту рискуя жизнью, пустился к югу по равнине, усеянной вражескими конниками[11]. Только слепая удача помогла ему прибыть в Рим живым и невредимым, потому что ни обмануть неприятеля, ни ускользнуть от него на случай погони, ни вырваться силою нечего было и думать. Народ избрал в консулы Гнея Сервйлия и Гая Фламйния, и, как только выборы закончились, Семпроний вернулся к своим – на зимние квартиры в Плацентою.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.