Культура

Культура

1. Общие тенденции развития

Революция, по замыслу ее творцов, была призвана ликвидировать культурную отсталость государства. Но ее первые культурные итоги были малоутешительны. Миллионы людей, принадлежавших к наиболее высокообразованным слоям общества, покинули страну. Учителя бедствовали, школы разрушались, порвались культурные и научные связи России с зарубежным миром. «Новая» культура не вырастала органично из «старой» — она создавалась на ее обломках. Потому так много в ней было необычного и непривычного, столь отличного от прошлых традиций.

Культурная революция являлась одной из целей октябрьских революционеров, хотя само ее понятие было сформулировано позднее. В этой идее имелся глубокий этический смысл: предлагалось приобщить к культурным сокровищам миллионы людей, культурой обделенных и зачастую неграмотных. Но, оказавшись у власти, большевистские лидеры сразу же примешали к идее политический расчет. Не культура вообще должна быть привита людям, ее лишенным, но культура, пропитанная большевизмом, — такова была их программа. Иногда она высказывалась обнаженно и выпукло, как в сочинениях и письмах Ленина, иногда в обрамлении либеральных фраз, как у Луначарского, но ее суть этого не менялась. Уже преодоление азбучной неграмотности являлось одним из средств «политического воспитания» масс. В школах, университетах, рабочих факультетах — везде преподавание постепенно насыщалось политическим языком революции, не миновавшим своим влиянием даже технические дисциплины.

Результаты культурной революции противоречивы. Страна в кратчайшие сроки стала грамотной. Сделано это было едва ли не насильственным, «петровским» путем, посредством принуждения через множество контролируемых государством учреждений. С другой стороны, стирание граней между высшей и низовой культурами, овладение только «первичным», неглубоким языком культуры предрешало ее вульгаризацию, понижение среднего культурного уровня, разрушение высших, элитных форм культуры.

Одной из целей культурной революции являлось «формирование нового человека», обладающего набором образцовых политических и нравственных качеств. Этот утопический идеал уже изначально был невозможен хотя бы потому, что декларируемые им политические и нравственные достоинства плохо сочетались друг с другом. Нравственное в абсолютном виде (а иначе его и трудно назвать нравственным) независимо от политического. Любовь к ближнему забота о семье, почитание родителей, воздержание от дурных поступков — к этому неустанно призывали власти. И они же принуждали детей доносить на родителей, поощряли дележ, или, проще говоря, грабеж имущества раскулаченных, требовали от всех людей безусловного обличения инакомыслящих и одобрения их расстрелов. Все это считалось уже не грехом, а политической добродетелью. Нравственные нормы разрушались политическими требованиями, но и политическое поведение многих людей было далеко от образцового, с точки зрения властей. Оно часто поправлялось нравственными традициями, уничтожить полностью которые власти были бессильны.

Отчасти нравственный канон поддерживался литературой и искусством — как это ни парадоксально, даже в те времена, когда их пытались использовать как идеологическое подспорье гильотины. Культурный расцвет СССР в 1920–1930-е гг. прежде всего связывают с НЭПом. И для этого есть веские основания. Культурная жизнь НЭПа была позднее оценена как «неполитический плюрализм», но именно НЭП спровоцировал усиление идеологической нетерпимости в стране. НЭП сделал возможным выпуск множества разнообразных по жанру и художественному уровню произведений, не всегда идеологически приемлемых для властей. Но он же и вызвал консервативную реакцию большевистских идеологов, увидевших в литературном изобилии пролог к политическим потрясениям. Все это неминуемо сделало НЭП временем ожесточенной групповой литературной борьбы, в которой были выработаны формы будущего тотального контроля над культурой. Именно здесь были опробованы лексика, стиль и механизм литературного обличения, ставшие обязательной принадлежностью официальных постановлений второй половины 1930–1950-х гг.

Скандальную известность на поприще литературной полемики в 1920-е гг. приобрел журнал «На посту». Объявив себя едва ли не единственным выразителем интересов пролетариата в литературе, он резко нападал на тех, кто, по его мнению, являлись «буржуазными» писателями или в лучшем случае «попутчиками». Жанр его публицистики можно определить как причудливую смесь литературной критики и политического доноса, причем доноса безудержного, не знающего меры, что уже само по себе рождало сомнения в его истинности даже среди партийных чиновников. Слишком вызывающая «левизна» напостовцев, которая оправданно или беспричинно, но уже в те годы связывалась с Троцким, была фактически осуждена в резолюции ЦК РКП(б) 18 июня 1925 г. «О политике партии в области художественной литературы». Это первое прямое и открытое вмешательство партии в чисто литературные дела. Взгляды напостовцев вызвали отпор со стороны журналов «Красная новь» и «Новый мир», редактировавшихся А. Воронским и В. Полонским. Борьба против схематизма и упрощения в литературном творчестве характерна и для группы «Перевал».

Размежевание коснулось не только литераторов-критиков, но и собственно художественных творцов. Из знаменитых литературных групп 1920-х гг. следует прежде всего отметить ЛЕФ (Левый фронт искусств), к которому вместе с В. Маяковским, О. Бриком принадлежали Б. Арватов, Н. Асеев, С. Третьяков. ЛЕФ со временем существенно смягчил свое отрицание литературных традиций. Но он не смог устранить изначально присущее ему тяготение к «литературе факта», пренебрегавшей требованиями художественности и предпочитавшей описывать единичное, а не общее. Получила известность группа «Серапионовы братья». Объединенные ею писатели К. Федин, Н. Никитин, Л. Лунц, В. Каверин и другие в известной степени могут быть причислены к неоромантикам. Они стремились расширить диапазон художественных средств через описание фантастического и необычного. Образцом для них являлись немецкий романтизм XIX в. и прежде всего Э. Гофман, по названию книги которого группа и получила свое название.

Крупнейшим литературным союзом 1920-х — начала 1930-х гг. была Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП). Хотя ее лидеры (в частности, Л. Авербах, Д. Фурманов, А. Фадеев) и не разделяли крайностей позиции напостовцев, но они унаследовали от них ту же тенденцию обличения и окрика. Завязавшаяся ожесточенная борьба РАППа с другими литературными группировками все более тревожила кремлевских политиков, давно уже смотревших на литературу как на государственное, а не частное дело. Любые группы — правые или левые, ортодоксальные или политически сомнительные — уже одним своим существованием противоречили процессам централизации государства и усиления его контроля над всеми сторонами общественной жизни. Постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» (1932) ликвидировало все «пролетарские» писательские союзы (в том числе и РАПП), хотя и сказало о них несколько сочувственных слов. В постановлении было указано «объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый Союз советских писателей», а также «провести аналогичные изменения по линии других видов искусства». Унификация писательских союзов была окончательно оформлена I съездом писателей СССР, состоявшимся в 1934 г. и создавшим Союз писателей.

Ликвидация «групповщины» (она затронула не только писательские, но и другие художественные объединения) привела к окончательному искоренению «левого» стиля в литературе и искусстве. Уже со второй половины 1930-х гг. образцом и каноном искусства стал «социалистический реализм». Для него были присущи общие сюжетные приоритеты (в первую очередь, описание «социалистического строительства», победы передового над отжившим, оптимистического утверждения новой жизни) и использование «реалистического» языка, неприятие абстракционизма и прочих модернистских художественных течений. В кино, помимо прочего, «реалистическая» реакция определилась и переходом на рубеже 1920–1930-х гг. от фильмов «немых», где огромное значение приобрело умелое использование монтажа, ракурсов, ритма и движения, к фильмам звуковым, более статичным и размеренным, в которых использование звука неизбежно принижало значимость выразительного жеста или мимики. Это различие заметно, когда сравниваешь новаторские ленты С. Эйзенштейна 1920-х гг. — «Броненосец „Потемкин“» и «Стачку» — с его же фильмом «Александр Невский», снятым в конце 1930-х гг.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.