Глава III. Император Николай Второй

Глава III. Император Николай Второй

Ныне имеется много описаний характера Государя, но не многие из них могут почитаться верными и объективными — слишком уж много сгустилось вокруг его личности жгучих и разнообразных страстей.

Большинство этих описаний принадлежит перу крайне оппозиционно и даже революционно настроенных авторов и часто дышат не только излишней резкостью суждений, но даже злобой и ненавистью; другие же, менее многочисленные описания, принадлежа перу ретроградно и религиозно-мистически настроенных авторов, грешат чрезмерной идеализацией и сентиментальностью.

Автор настоящих воспоминаний не принадлежит по своим убеждениям и по своей житейской философии, выработанной долгим жизненным опытом ни к тем ни к другим из вышеуказанных авторов; прослужив полтора года в Ставке при Государе, он составил себе, из личных наблюдений и разговоров с ним, определенное суждение о его личности, позже проверив их с достаточно отдаленной исторической перспективы, поэтому надеется достигнуть в изложении своего суждения должную объективность.

* * *

Государь был по своему нравственному облику таким, кого в общежитии называют хорошим и скромным человеком.

По природе своей деликатный, он был приветлив и благосклонен в обращении с людьми, особенно со своими приближенными и со всеми, в ком не чувствовал резко оппозиционного настроения или стремления насиловать его слабую волю. Никто никогда не слыхал от него грубого или обидного слова.

Его приветливость и благосклонность мне довелось испытать лично на себе: однажды в Ставке, вследствие сильного расстройства нервной системы, я надолго потерял сон, что крайне меня тяготило; узнав об этом, Государь через своих приближенных дал мне несколько советов, как избавиться от бессонницы, и лично мне их заботливо повторил во время «серкля» после одного из ближайших приглашений к его столу; между тем я не был ничем иным, как рядовым офицером его Штаба.

Некоторые авторы приписывают ему равнодушие и даже двуличность в обращении с людьми, ссылаясь на то, что нередко министры и государственные сановники, с которыми он только что на аудиенции был приветлив и любезен, находили у себя, по возвращении домой, указ об отставке. Такие случаи были и в Ставке, но они были следствием именно деликатного свойства характера Государя, не решавшегося лично причинить обиду человеку, который ему служил, а отнюдь не следствием двуличности, как то полагали злобно настроенные по отношению к нему люди.

Государь не был подвержен никаким страстям и излишествам; стол у него был совсем простой, и мы в Ставке никогда не видели, чтобы он у закуски выпивал больше одной рюмки водки и иногда за едой — одной рюмки вина; из игр любил он лишь домино и трик-трак, а в карты не играл.

Он был истинно верующим — как верили в старые времена, — и глубоко религиозным человеком, склонным к мистицизму и фатализму под влиянием несчастий, преследовавших его с самого начала царствования, что и отразилось в его затаенном печалью взоре.

Вера была единственной его твердой опорой в несении непосильного бремени правления, свалившегося на его слабые плечи.

Подобно своему отцу императору Александру III, ему были совершенно чужды какие-либо стремления к роскоши и «театральности», и, подобно ему, он вел в кругу своей семьи совсем простой образ жизни, не ища, при безупречной своей нравственности, вне ее каких-либо для себя развлечений и удовольствий.

Государь был исключительно любвеобильный муж и семьянин; но это любвеобилие, могущее составить счастье обыкновенного человека, было для него — слабовольного правителя огромного государства и для самого этого государства — фатальным несчастьем, ибо подчинило его воле царицы и интересам семьи.

О пагубном влиянии на Государя нервно и душевно нездоровой царицы, бывшей во власти проходимца Распутина и его омерзительной клики, которая через посредство царицы вынуждала Государя принимать пагубные для России решения, было в свое время много говорено и написано; а после опубликования ее интимной переписки с Государем в этом не осталось уже ни малейшего сомнения.

Государыню я близко видел в Ставке всего один лишь раз и потому не могу высказать о ней какое бы то ни было личное суждение; но вынес я от ее внешности и взгляда душу леденящее впечатление.

Однако я лично был свидетелем в Ставке одного из случаев пагубного ее влияния на Государя, о чем речь будет впереди.

* * *

Император Николай II при своих высоких нравственных качествах не обладал, к сожалению, свойствами, необходимыми, чтобы править государством.

Ему прежде всего недоставало твердости воли и решительности, этих основных свойств настоящего правителя и вождя.

Обладая средними умственными способностями, затемненными большим религиозным мистицизмом и устарелыми политическими взглядами, он просто не в состоянии был разумом «объять» грандиозную задачу управления Российской Империей, которая легла на него тяжелым бременем и к которой он не готовился.

А готовился он лишь к военной карьере, которую очень любил, и уровень его знаний соответствовал образованию гвардейского офицера, что, само собой разумеется, было недостаточно не только для управления государством, но и для оперативного руководства всей вооруженной силой на войне.

Сознавая это, Государь всецело вверил сие руководство генералу Алексееву и никогда не оспаривал его решений и не настаивал на своих идеях, даже тогда, когда эти идеи — как, например, в Босфорском вопросе, — были правильнее идей генерала Алексеева.

При всём этом, однако, Государь неустанно заботился и беспокоился о всём том, что могло способствовать успеху нашего оружия: часто посещал войска на фронте, обсуждал разные оперативные идеи и лично знакомился с новыми средствами вооруженной борьбы.

Доказательством этому служат следующие случаи.

* * *

Однажды, вскоре после того как Государь принял верховное командование, а морское управление не было еще преобразовано в Морской Штаб, ко мне пришел придворный камер-фурьер и, передав приглашение на обед к царскому столу, доложил, что Государь приказал мне явиться к нему в кабинет за полчаса до обеда.

Придя к назначенному часу в губернаторский дом, я был введен камер-лакеем в кабинет, где Государь сидел один за письменным столом. Государь приветливо меня встретил и, дав мне письмо, только что им полученное от английского короля, спросил мое мнение о новом средстве борьбы с подводными лодками, о котором ему король в этом письме сообщал.

Средство это, оказавшееся впоследствии неприменимым, состояло в сетях, подвешенных к полым стеклянным шарам, которых подводные лодки, вследствие прозрачности шаров, не замечали в перископ и потому не могли своевременно нырнуть под сеть или вообще ее избежать. Я доложил Государю, что по кратким сведениям письма нельзя составить себе окончательного суждения об этом изобретении и что я запрошу через Морской Генеральный Штаб нашего морского агента в Англии. Государь с этим согласился и перевел разговор на болгарский порт Бургас.

Болгарский порт этот имел значение огромной важности для Босфорской операции, горячим сторонником которой был Государь. Дело в том, что Бургас был единственным портом вблизи Босфора, где можно было бы высадить крупный десантный отряд, без коего наш Генеральный штаб и, в частности, генерал Алексеев, категорически не считал возможным предпринять операцию для завладения Босфором.

Об этом порте давно уже велись секретные дипломатические переговоры с Болгарией, которые, однако, были безуспешными, ибо Болгария требовала себе за выступление на нашей стороне и предоставление нам таким образом Бургаса Македонию, на что Сербия своего согласия ни за что дать не хотела, закрывая глаза на то, что мы именно во имя ее спасения вступили в эту тяжелую для нас войну.

Эта черная неблагодарность, угрожавшая лишить нас не только возможности решить нашу национальную проблему, но даже и выиграть войну, глубоко опечалила и поразила Государя, заступничеству коего Сербия была всем обязана, и Государь теперь искал возможности обойтись без Бургаса для решения Босфорского вопроса.

Разработка в Ставке планов и оперативных предположений для Босфорской операции входила в непосредственный круг моих обязанностей, и Государь пожелал ознакомиться с моим мнением по этому вопросу, обсуждение которого так затянулось, что Государь — а это редко с ним случалось — настолько пропустил час обеда, что, наконец, министр двора граф Фредерикс решил войти в кабинет и напомнить Государю, что в гостиной ожидает приглашенная к обеду специальная военная миссия, приехавшая в Ставку из Франции.

Другой раз, это было поздней осенью 1916 г. Государь пригласил всех нас, бывших у него на завтраке, поехать с ним испытывать новое изобретение, состоявшее в том, что, политая жидкостью, составлявшею секрет изобретателя, любая поверхность воспламенялась в любую погоду от попадания в нее ружейной пули.

Мы поехали в автомобилях за город на поле, где были сооружены различные предметы, покрытые этой жидкостью. Государь лично взял поданную ему винтовку и начал стрелять в эти предметы. Дул холодный ветер, шел дождь, смешанный со снегом, и на поле была большая грязь, так что Государь скоро промок. Мы все жались под защиту наших автомобилей, а Государь всё стрелял и стрелял, пока не убедился в неприменимости для военных целей этого изобретения.

Здесь я впервые познакомился со сделавшимся во время Гражданской войны знаменитым, а тогда еще скромным казачьим есаулом Шкуро, ставшим известным своими смелыми набегами в тыл немцев. На этом испытании Шкуро был представлен Государю.

Всё это ясно показывает, как действительно было Государю близко к сердцу благо России и как он неустанно о том радел.

* * *

Да, Государь всей душой любил Россию и доказал это, приняв за нее мученический венец.

Но он любил ее такой, какой хотел ее видеть по своим взглядам, любил в ней «святую Русь» и не хотел отдать ее отрывавшим ее от него революционерам, пророчески предчувствуя, что она погибнет в их кровавых руках.

Естественно поэтому он предпочитал окружить себя сотрудниками, соответствовавшими его взглядам, и колебался доверять бразды правления государственным деятелям либеральных взглядов, опасаясь, как бы они не толкнули Россию в объятия революции.

Но он смутно сознавал, что страна не может не идти вперед, но как и по какому пути, он, не обладая врожденными способностями правителя и, не будучи уверенным в себе, не мог того своим умом объять, как некогда сие объял своим гением великий Петр, решительно и без оглядки двинув Россию, так же им любимую, по пути прогресса.

Однако всё же он искал таких людей — может быть, их и не любя, — которые сумели бы вести Россию, охраняя ее вместе с тем от революционеров, по тому пути, необходимость коего он смутно сознавал.

Ведь это он вручил бразды правления в руки мудрому и сильному волей П.А. Столыпину, который — не убей его революционер, — несомненно вывел бы Россию на этот путь; ведь это он призвал к верховному командованию вооруженных сил великого князя Николая Николаевича; ведь это он вверял отдельные отрасли правления таким просвещенным и честным государственным деятелям, какими были Сазонов, Коковцев, Кривошеий, Щербатов, Самарин и Григорович.

Но, к сожалению, в окружении Государя всегда были беспринципные люди с ретроградными взглядами, которые, демонстрируя «беззаветную преданность» и «показной» патриотизм, сумели втереться в доверие Государя, не имевшего ясного критерия для их оценки, и эти люди, составлявшие фалангу «темных сил», вступали, из опасения за собственную шкуру, в ожесточенную подпольную борьбу с просвещенными государственными деятелями, призванными Государем к правлению, и разными интригами — нередко при посредстве Государыни, «не ведавшей что творит», — добивались их смены.

Свидетелем такого случая, где дело уже шло о спасении государства, автор настоящих воспоминаний был в Ставке осенью 1916 г.

* * *

Осенью этого года деятельность Штюрмера на посту председателя Совета Министров привела к такому обострению отношения между правительством и страной, а особенно Думой, что Государь принял решение его сменить, и он в начале ноября был вызван в Ставку, где получил от Государя повеление вернуться в Петроград и ожидать там своего заместителя.

Мы в Ставке об этом знали и с душевным трепетом следили за развитием этого правительственного кризиса, ибо оппозиционное настроение в стране достигло такого напряжения, что от выбора лица, имевшего заменить Штюрмера, могла зависеть сама судьба России.

И вот в Морском Штабе Верховного Главнокомандующего родилась мысль, с радостью поддержанная всеми благомыслящими людьми в Ставке, о кандидатуре морского министра адмирала И.К. Григоровича на пост председателя Совета Министров.

Нет сомнения, что в то тяжелое время не было более подходящего и соответствующего, чем он, государственного деятеля для успешного занятия столь ответственного поста.

Адмирал И.К. Григорович, будучи во всех отношениях рыцарски честным и высоко просвещенным человеком с широкими политическими взглядами, обладал исключительно выдающимися государственно-административными способностями; Государь относился к нему с большим доверием и благосклонностью, а вместе с тем он пользовался симпатиями и уважением Государственной Думы, и из всех, пользовавшихся тогда расположением Государя государственных деятелей, один лишь он был для Думы приемлем; а это было самое главное, ибо только этим можно было водворить спокойствие в стране и обеспечить ее доверие к правительству.

Мысль о кандидатуре адмирала И.К. Григоровича была передана флигель-адъютанту Саблину и начальнику походной канцелярии Нарышкину, которые, вполне с ней согласившись, взялись довести ее до сведения Государя.

Уже на следующий день утром мы узнали, что Государь отнесся к кандидатуре И.К. Григоровича весьма благоприятно и что он наверное получит назначение.

Как раз в этот день — то была пятница — я был на царском завтраке; во время «серкля» Государь подошел ко мне и спросил: «кажется, морской министр собирается ко мне с докладом в понедельник?» Сердце у меня замерло. Так как нам было известно, что министр приедет в Ставку именно в понедельник, я ответил Государю утвердительно и тут же прибавил, что если Государь пожелает его сейчас вызвать, то он может быть в Ставке и завтра утром. Государь на минуту задумался, а потом сказал: «нет, не надо его беспокоить, всё равно через два дня он будет здесь».

Но, на несчастье всех нас, этих двух дней оказалось достаточно, чтобы Государь изменил свое доброе намерение.

Немедленно после завтрака я доложил об этом разговоре адмиралу А.И. Русину, который приказал мне выехать в понедельник навстречу адмиралу И.К. Григоровичу, чтобы предупредить его об ожидаемом его высоком назначении. Это необходимо было потому, что адмирал, как и все министры, прямо с вокзала в Могилеве ехал на доклад к Государю.

В понедельник утром я выехал в автомобиле навстречу адмиралу и на станции Орша вошел в его салон-вагон.

Когда я доложил адмиралу, что его ожидает, он сначала очень взволновался, а потом глубоко и надолго задумался. Но, подъезжая к Могилеву, он перекрестился на висевший у него в углу салон-вагона образ и сел в ожидавший его придворный автомобиль, с решением принять на себя, во имя блага родины, тяжкое бремя этого назначения.

Обыкновенно после доклада Государь шел с министром прямо к завтраку. Мы все с нетерпением ждем его окончания; вот выходят из губернаторского дома приглашенные в этот день к завтраку, а адмирала нет между ними, проходит довольно много времени — его всё нет; мы радуемся, думая что Государь обсуждает с ним важные государственные вопросы, касающиеся его новой высокой должности.

Наконец, адмирал выходит и молча, задумчивый, направляется в кабинет адмирала Русина; придя туда, он с усталым жестом садится, и от него мы узнаем, что Государь был с ним необыкновенно любезен, внимательно расспрашивал его о разных второстепенных делах, рассказывал и показывал ему, как в Ставке живет с ним наследник, но ни словом не обмолвился о назначения его на пост председателя Совета Министров!

Впоследствии мы узнали, что за эти два дня Государь по прямому телефону, связывавшему Ставку с Царскосельским дворцом, сообщил императрице о своем намерении назначить адмирала И.К. Григоровича на пост председателя Совета Министров, но Государыня категорически этому воспротивилась, ссылаясь на то, что его якобы слишком либеральные взгляды, при его популярности в Думе, могут быть опасны для престола… и Государь, как всегда перед царицей, сдался.

Был назначен А.Ф. Трепов, который, продержавшись на посту несколько недель, был сменен ставленником императрицы, совершенно никчемным и неспособным князем Голицыным… и через месяц вспыхнула революция.

Нередко первоначальные намерения Государя, как из этого случая видно, были правильны, и будь у него хоть частица той твердости характера, которым обладал Петр Великий, решительно устранивший с пути свою сестру и родного сына, препятствовавших с их приспешниками его намерениям и начинаниям, — царствование императора Николая II не закончилось бы для него самого и для России так трагически.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.