Черно-белое и цветное кино

Черно-белое и цветное кино

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое

кино!

Кем написан был сценарий?

Что за странный фантазер,

Этот равно гениальный и безумный

режиссер?

Как свободно он монтирует различные

куски

ликованья и отчаянья, веселья и тоски!..

Юрий Левитанский

Итак, черно-белое и цветное кино — искусство миллионов, любовь всех — от малого до старого. Живое и понятное. И априори: кино не может быть замкнутым, сугубо национальным, оно интернационально по составу создателей и своему духу. Кино — это общепланетарное явление. Правда, и на него наши отечественные патриоты имеют виды, и его они хотят очистить от иноземной «скверны». Но возможно ли это?

Пройдемся по списку актеров. У истоков русского кинематографа сияют две звезды: Вера Холодная и Иван Мозжухин. У Веры Холодной родители носили фамилию Левченко, и отец актрисы Василий Андреевич был родом из Полтавы. Украинец?.. У Ивана Мозжухина наводит на сомнение происхождение матери, она — Рахиль Ласточкина. Спрашивается: из какого гнезда?.. Так что у самых первых звезд не все чисто с русской кровью. Но, естественно, это отнюдь не мешает их яркому сиянию.

Конечно, в советском кино выступало много артистов из различных республик Советского Союза: Банионис, Кикабидзе, Мкртчян и многие другие. Тут вопросов нет. Вопросы возникают с русскими артистами — до конца ли русские они? На выборку: Копелян (Ефим Закадрович, как звали его после «Семнадцати мгновений»), Владислав Стржельчик, Вацлав и Владислав Дворжецкие, Бруно и Алиса Фрейндлих, Евгений Урбанский, Лев Наумович Свердлин, Владимир Этуш, Андрей Миронов, Вениамин Смехов… Длинный список. По каждой фамилии можно проводить генеалогические изыскания. Иногда актеры это делают сами.

Знаменитая Журавушка — Людмила Чурсина. Как-то призналась: «Знаете сколько во мне кровей намешано? Кроме русской — греческая, турецкая, польская, латышская… Жила в Грузии, и характер взрывной…» («Комсомольская правда», 1998, 14 января).

Елена Соловей, несравненная «Раба любви». Актриса Милостью Божьей. Успешно снималась в России и вдруг уехала в Америку. Но вдруг ли? В одном из интервью Елена Соловей признавалась: «Дело не в экономическом уровне существования. Честно говоря, я никогда не думала о том, что не будет хлеба. Не этого я боялась, и не это меня пугало. Было ощущение незащищенности и страха, что всегда тебя могут ударить, обидеть… Я даже не могу это объяснить, но ты становишься в определенном смысле изгоем…»

Сразу последовал вопрос:

«— В силу того, что вы себя не ощущали русской?

— У меня никогда не было такой проблемы, — отвечала Соловей. — Я никогда не ощущала себя нерусским человеком. То есть я никогда об этом даже не думала, и, может быть в этом моя беда. Мой муж — еврей, я наполовину еврейка, но я всегда считала себя русским, советским человеком. Я всегда была еврейкой, и я всегда была русской. Но у меня не было ощущения, что я изгой, что мне это может мешать жить, что это может мешать жить моим детям…

— И когда это ощущение появилось?

— Когда? Мне кажется, что каждый человек, имеющий отношение к еврейству, где бы он ни жил — в России, в Германии, даже в Америке, — всегда это несет в себе, всегда чувствует себя изгоем. Независимо ни от чего. Может быть, я не имею право обобщать, но я знаю, что это тебя преследует и это тебя как бы противопоставляет всем. Подсознательно, не на осознанном уровне…. Когда началась вся эта нестабильность в России, невольно возникли какие-то исторические параллели… Естественно, я боюсь, что меня постигнет участь моих предков…

— Вам когда-нибудь приходилось сталкиваться с открытыми проявлениями антисемитизма?

— Были какие-то случаи… Я не могу это даже назвать антисемитизмом… Когда-то, еще когда я училась, я никогда не афишировала, что я еврейка или я русская. Это не важно было. Не то что важно, но это то, что никого не касается. Это факт моей биографии, моя личная жизнь, и больше ничья. Но когда, предположим, вдруг кто-то там мне говорит: «Соловей, а ты не еврейка?» — Я отвечала: «А это что, плохо?» Я никогда не думала о том, что моя еврейская фамилия может мне мешать. Однажды в первом отделе КГБ меня кто-то спросил, что значит отчество моего отца.

— А какое у него отчество?

— Абрамович. Яков Абрамович. Что это значит? Вроде бы там-то должны были знать — как же так? Понимаете? Но я действительно не считаю, что это было проявлением антисемитизма. Но когда появилось пресловутое общество «Память», оно было очень активно в Ленинграде. Составлялись какие-то списки — евреев, скрытых евреев, полуевреев, которые работали на «Ленфильме». Я не знаю, была ли я в этом списке. Но однажды я шла по Конюшенной площади, и какой-то молодой человек вдруг подошел ко мне и сказал: «Жидовка». Почему? Откуда? Каким образом? Конечно, не это толкнуло меня на этот поступок, который я совершила… Это только капля… Но это все было не случайно. И самое главное — это осознание того, что ты беззащитен. Не я, Лена Соловей. Все беззащитны. И не только евреи, русские люди — они так же беззащитны… («Вечерний клуб», 1998, 27 августа).

Вот такая вот горячая исповедь. И самое ужасное, что под ней могут подписаться десятки, сотни тысяч людей, с разной степенью русской крови. Они тоже чувствуют себя в нынешней России неспокойно и тревожно. Они также ощущают гнетущее состояние страха. Это касается всех — знаменитых и незаметных, популярных и безвестных.

Вспомним Зиновия Гердта, о котором Михаил Мишин написал: «Абсолютный голос. Абсолютный слух. Абсолютный вкус. Гений интонации. Которая и есть суть личности. Он был защищен самоиронией, и поэтому он был знаменит красиво».

Усмешки горестной просвет.

Бессмертной страстью был согрет

 в гетеросексуальный век

 сердечно-гениальный Гердт,

— написал о нем Андрей Вознесенский. А Давид Самойлов по-домашнему, по-простому:

Не люблю я «Старый замок» —

Кисловатое винцо.

А люблю я старых Зямок,

Их походку и лицо…

Сам Гердт рассказывал, что, когда он с театром был на зарубежных гастролях, за ним «ходили и наблюдали». И далее: «… Однажды один со мной подружился, хороший парень был. В Мадриде мы сидели на парапете у фонтана, и он мне сказал: «Старик, ты знаешь, я как-то взял твое досье. Это как двухтомник из Советской энциклопедии. Я пошел к генералу. Сказал, что Гердг — нормальный человек, хороший артист. Он наш, он советский человек, он патриот». Генерал и говорит: «Ну ладно, сожги и напиши объективку». Два кирпича он сжег…»

Офицер-наблюдатель из КГБ оказался нормальным парнем. Но не все нормальные. Есть ненормальные. С патологическим вывихом. Бешеные, к примеру, такие, как Виктор Анпилов. Гердт вспоминал: «Анпилов сказал, что «мне, русскому человеку, неприятно, противно, когда в эфире Зиновий Гердт» («Комсомольская правда», 1996, 28 декабря).

Анпилов и Гердг! Какие разные величины! Зиновий Гердт всю жизнь служил красоте и добру, а Анпилов — певец ненависти и разжигания межнациональных страстей. Гердт очень много сделал для русского кино и театра. А что конкретно сделал «товарищ Анпилов» и его боевые подруги по «Трудовой России»? Что?! Они даже не владеют нормальным русским языком (чуть открывают рот — несутся шипящие звуки и течет слюна злобы).

Да, по происхождению Гердт не русский. О себе он говорил так: «Я из местечковых евреев. Это то, что называется «необразован совсем»». (МК, 1994, 10 марта). Но он много достиг благодаря самообразованию. «Если спросить меня: «Гердт, а у тебя хобби есть?» — Я скажу: «Конечно, у меня есть хобби. Мое хобби — русский язык, родная речь». Моя библиотека в основном состоит из стихов и русских словарей. Словари — мое любимейшее чтение. Это замечательное занятие. Хватило мне на целую жизнь» («Общая газета», 1996, 19 сентября).

«— Что вам больше всего ненавистно? — спросили Гердта.

— Хамство, — ответил он. — Рассказать вам случай про волшебную силу искусства? У нас в прошлом году кто-то ежедневно мочился в лифте. Ежедневно! А что можно сделать? Как поймать? И я сочинил маленькую поэму и приклеил ее в лифте. Поэма в двух строчках с прекрасной рифмой:

Дорогие! Осчастливьте!

Перестаньте писать в лифте!

Это висело примерно три недели, но все это безобразие прекратилось. Вот я считаю, что я что-то сделал для своего народа» («Вечерний клуб», 1997, 13 марта).

Зиновий Гердт — остроумец и острослов. Однажды в Иерусалиме он стоял у гробницы царя Давида вместе с женой Татьяной и Игорем Губерманом. Губерман, знавший Израиль как свои пять пальцев, рассказывал о местных достопримечательностях. Вдруг из густой тени от стены отделяется мальчик и на чистейшем русском языке говорит:

«Зиновий Ефимович, можно взять у вас автограф?» — «Нельзя, — отвечает Гердт, — а то дядя Додик обидится». — «Кто-кто?» — переспрашивают его. — «Царь Давид».

О Зиновии Гердте можно рассказывать бесконечно. Но есть определенные рамки книги, а посему перейдем к другому не менее любимому народом артисту — к Савелию Крамарову. У него была своеобразная внешность с косинкою в глазе, и он гениально играл простофиль, дурачков и недоумков. Зрителю это очень нравилось: всегда приятно, что есть на свете кто-то глупее и невезучее тебя, — это греет!.. Крамаров смешил, а самому ему подчас было горько. Как по песне: «А мне опять чего-то не хватает, зимою — лета, осенью — весны». Как пишет Варлен Стронгин, «ему не хватало многого — разнообразных ролей, а в детстве — маминой теплоты, обида жгла его сердце за невинно погибшего отца. Даже его реабилитация мало смягчила сердце Савелия…»

Отец Крамарова, известный московский адвокат, был арестован в 1937 году и погиб в лагере. Он был евреем, как и мать Савелия, так что любимый русский актер был абсолютно еврейских кровей. Его дядя одним из первых уехал в Израиль. Когда захотел уехать Савелий, его мытарили несколько лет в ОВИРе. Оставшись без работы, он создал домашний театр, где играл с друзьями-отказниками пьесу «Кто последний? Я — за вами!». Показывал ее иностранным журналистам и, видимо, настолько надоел властям, что они в конце концов отпустили его на все четыре стороны. Савелий Крамаров осел в Америке, и там произошел его окончательный поворот к иудаизму. Исправно посещал синагогу и ел лишь кошерную пищу. Он умер 13 октября 1995 года. На мраморном надгробии на иврите выбиты слова: «Последний дар — вечный покой душе твоей». В центре мемориала стоит столик, на нем раскрытая книга с названиями фильмов, наиболее любимых Крамаровым: «Друг мой Колька», «Приключения Неуловимых», «Двенадцать стульев», «Большая перемена»… Перемена кончилась. Наступил вечный сон.

Грустно? Конечно, грустно. Но кто сказал, что жизнь — это веселая штука? Грустной жизнь получилась у Анатолия Солоницына, любимого артиста Андрея Тарковского. Настоящее имя Солоницына — Отто. Из немцев? По крайней мере лицо у него было далеко не славянское. В автобиографии Анатолий Солоницын написал: «Природа наделила меня чертами аристократизма — я был нервен, вспыльчив, замкнут, впечатлителен».

И еще одно автопризнание: «Наверное, осень наступила мгновенно после моего рождения, потому-то я такой грустный и вечно увядающий».

Анатолий Солоницын ушел из жизни, немного не дотянув до 48 лет.

Еще меньше отпустила судьба Олегу Далю: 39 лет и 9 месяцев с несколькими копейками дней. Когда на встрече со зрителями ведущая представила Олега Даля как народного артиста, он очень удивился и тут же поправил:

— Я артист не «народный», а «инородный»…

В этой шутке — большая доля истины, ибо Олег Даль не был похож ни на кого. Принц и рыцарь. А еще Иванушка-дурачок. Обладал бешеным темпераментом. Но при этом был интеллигентен и аристократичен. «В него влюблялись женщины, а он как бы только позволял любить себя» (Людмила Гурченко). О себе в дневнике Даль записал: «Я — суть абстрактный мечтатель. Таким родился, таким был всегда и, видимо, таким останусь».

Ему пришлось жить в системе, и он ненавидел ее. Из дневника Даля: «Соцреализм — и что из этого… Самое ненавистное для меня определение. Соцреализм — гибель искусства. Соцреализм — сжирание искусства хамами, бездарями, мещанами, мерзавцами, дельцами, тупицами на высоких должностях. Соцреализм — определение, не имеющее никакого определения. Соцреализм — ничего, нуль, пустота…»

Олег Даль ссорился с режиссерами, конфликтовал с партнерами по театру, был неуживчив, вечно метался, пил, отчаивался. Слова критика Александра Свободина: «В генах нашего актера живет вирус вечного неблагополучия» — это «десятка» для Олега Даля. Ну, а если перевести все на национальный состав? Кто он, Олег Даль? Какая-нибудь дальняя ветвь великого датчанина Владимира Даля? Или что-то другое? Увы, никаких ссылок не нашел. Жаль. Но ясно, что в этом изящном и хрупком артисте бродили какие-то явно нерусские гены. Что-то байроническое прорвалось в нем, минуя несколько поколений. Так бывает. Природа отдыхала — и вдруг взрыв давно минувших волнений и страстей.

Отважная Любка из «Молодой гвардии» — Инна Макарова — уж наверняка чистокровная русачка. Ан нет, тоже промах: дед подкачал, Йоган Арман, поляк, сосланный в Сибирь и переименованный в более понятного Ивана Германа. В итоге польские гены у народной артистки СССР.

От актеров перейдем к режиссерам (оставим в покое операторов во главе со знаменитейшим Эдуардом Тиссэ). Все-таки именно режиссеры — главные колдуны кинематографа, именно они готовят все эти киноснадобья, от которых исходит сладкий дурман.

Первый игровой русский фильм, как известно, вышел на экраны в октябре 1908 года, и назывался он «Стенька Разин». А далее за ним пошли коммерческие, кассовые ленты: «Скальпированный труп», «Хвала безумию», «Женщина с кинжалом», «Сатана ликующий» и т. д. Среди первых российских режиссеров — Яков Протазанов, Евгений Бауэр, Владислав Старевич…

Ну, а потом — советское кино. Длинный ряд режиссеров с не очень русскими фамилиями: Сергей Эйзенштейн («Броненосец «Потемкин», «Александр Невский», «Иван Грозный» и другие классические фильмы), Фридрих Эрмлер («Великий гражданин», «Она защищает родину» и т. д.), Борис Барнет (первый звуковой фильм «Окраина», «Подвиг разведчика») Михаил Ромм («Пышка», «Ленин в Октябре», «Мечта», «Девять дней одного года», «Обыкновенный фашизм»), Леонид и Илья Трауберги («Юность Максима», «Возвращение Максима», «Выборгская сторона»), Григорий Львович Рошаль, про которого Эйзенштейн однажды пошутил: «Рошаль был весь открыт, и струны в нем дрожали» («Петербургская ночь», «Зори Парижа», «Хождение по мукам»), Абрам Роом («Третья Мещанская», «Нашествие», «Гранатовый браслет»). Но этим перечень не исчерпывается. Великий документалист Дзига Вертов, зачинатель географического кино Владимир Шнейдеров, классик юношеского кино — Илья Абрамович Фрэз со своей «Первоклассницей», Васьком Трубачевым, «Слоном и веревочкой»…

Более поздняя волна — Марлен Хуциев, Сергей Параджанов, Михаил Калатозов, Леонид Гайдай, Григорий Чухрай.

В «Устных рассказах» Михаила Ильича Ромма есть один на интересующую нас тему: «К вопросу о национальном вопросе, или Истинно русский актив». Устный рассказ записан и напечатан, поэтому воспользуемся возможностью прочитать его, освежить кое-что в памяти:

«До сорок третьего года, как известно, не было у нас, товарищи, антисемитизма. Как-то обходились без него.

Ну, то есть, вероятно, антисемиты были, но скрывали это, так как-то незаметно это было. А вот с сорок третьего года начались кое-какие явления. Сначала незаметные. Например, стали менять фамилии военным корреспондентам: Канторовича — на Кузнецова, Рабиновича — на Королева, а какого-нибудь Абрамовича — на Александрова. Вот, вроде этого.

Потом вообще стали менять фамилии.

И потом еще появились признаки. Появились ростки. Стал антисемитизм расти. Вот уже какие-то и официальные нотки стали проскальзывать…»

8 января 1943 года Михаил Ромм написал большое письмо Сталину о катастрофическом состоянии советской кинематографии и о появившихся национальных мотивах в ней.

«Проверяя себя, — писал Ромм, — я убедился, что за последние месяцы мне очень часто приходилось вспоминать о своем еврейском происхождении, хотя до сих пор я за 25 лет Советской власти никогда не думал об этом, ибо родился в Иркутске, вырос в Москве, говорю только по-русски и чувствовал себя всегда русским, полноценным советским человеком. Если даже у меня появляются такие мысли, то, значит, в кинематографии очень неблагополучно, особенно если вспомнить, что мы ведем войну с фашизмом, начертавшим антисемитизм на своем знамени…»

Ответа от вождя Михаил Ромм не дождался, зато через полгода грянуло большое совещание кинематографистов, оно проходило с 14 по 16 июля 1943 года (идет война, а у киношников происходят свои сражения). Председатель Комитета по делам кинематографии Иван Большаков сделал обширный доклад, в котором выдвинул на первый план тематику, связанную с русским народом, с его историей и культурой. Большаков подчеркнул, что «русский народ является первым из равноправных народов нашего многонационального Советского Союза».

Далее совещание вылилось в очередную идеологическую кампанию. Тон задал Иван Пырьев: «Мне кажется, что, как ни странно, но в нашей кинематографии очень мало русского, национального. Вот есть украинская кинематография… в лице Александра Довженко. Он является настоящим певцом, художником своего народа… Есть кинематография грузинская. Там имеется Чиаурели, был покойный Шенгелая… Есть армянская кинематография — Бек-Назаров. Есть, конечно, и русская кинематография, но ее очень мало… Я не говорю, что русская кинематография должна выражаться в показе села или избы, — вопрос гораздо глубже…»

Что было дальше? Дальше рассказывает Михаил Ромм:

«Центральным было выступление Астахова, имя-отчество не помню. Хромой он был, уродливый, злой и ужасающий черносотенец. Был он директором сценарной студии. Вышел он и произнес великое выступление:

— Нужно создавать русскую кинематографию. И в русской будут работать русские кинорежиссеры. Вот, например, Сергей Герасимов. Это чисто русский режиссер.

Не знал бедный Астахов, что у Герасимова-то мама еврейка. Шкловский у нас считался евреем, потому что отец у него был раввин, а мать поповна, а Герасимов русский, потому что Аполлинариевич. А что мама — еврейка, это как-то скрывалось.

— Вот Сергей Аполлинариевич Герасимов. Посмотрите, как актеры работают, как все это по-русски. Или, например, братья Васильевы, Пудовкин (и так далее). Это русские режиссеры, и от них Русью пахнет, — говорит Астахов. — Русью пахнет. И мы должны собрать эти русские силы и создать русскую кинематографию.

Вслед за ним выступил Анатолий Головня. Тот тоже оторвал речугу, так сказать… Вот есть, мол, режиссеры и операторы, которые делают русские картины, но они не русские. Вот ведь и березка может быть русская, а может быть не русской — скажем, немецкой. И человек должен обладать русской душой, чтобы отличить русскую березку от немецкой. И этой души у Ромма и Волчека нету. Правда, в «Ленине в Октябре» им удалось как-то подделаться под русский дух, а остальные картины у них, так сказать, французским духом пахнут.

Он «жидовским» не сказал, сказал «французским». А я сижу, и у меня прямо от злости зубы скрипят.

Правда, после Головни выступил Игорь Савченко — прекрасный парень, правда, заикается… и отбрил Головню так:

— К-о-о-гда я, — сказал он, — э… сде-е-лал пе-ер-вую картину «Гармонь», пришел один человек и ска-азал мне: «Зачем ты возишься со своим этим де-дерь-мом? С березками и прочей чепухой? Нужно подражать немецким экспрессионистам». Этот человек был Го-Го-Головня, — сказал Савченко под общий хохот.

Ну, конечно, ему сейчас же кто-то ответил, Савченке. Так все это шло, нарастая, вокруг режиссеров, которые русским духом пахнут.

Наконец дали слово мне. Я вышел и сказал:

— Ну что ж, раз организуется такая русская кинематография, в которой должны работать русские режиссеры, которые русским духом пахнут, мне, конечно, нужно искать где-нибудь место. Вот я и спрашиваю себя: а где же будут работать автор «Броненосца «Потемкин», режиссеры, которые поставили «Члена правительства» и «Депутата Балтики», — Зархи и Хейфиц, режиссер «Последней ночи» Райзман, люди, которые поставили «Великого гражданина», Козинцев и Трауберг, которые сделали трилогию о Максиме, Луков, который поставил «Большую жизнь»? Где же мы все будем работать? Очевидно, мы будем работать в советской кинематографии. Я с радостью буду работать с этими товарищами. Не знаю, каким духом от них пахнет, я их не нюхал. А вот товарищ Астахов нюхал и утверждает, что от Бабочкина, и от братьев Васильевых, и от Пырьева, и от Герасимова пахнет, а от нас не пахнет. Ну, что ж, мы, так сказать, непахнущие, будем продолжать делать советскую кинематографию. А вы, пахнущие, делайте русскую кинематографию.

Вы знаете, когда я говорил, в зале было молчание мертвое, а когда кончил, — раздался такой рев восторгов, такая овация, я уж и не упомню такого. Сошел я с трибуны — сидят все перепуганные…»

Судя по всему задуманный пожар не удалось разжечь. Или, скажем по-другому, пробный шар лопнул. Задуманная сверху киностудия «Русфильм» создана не была. Смельчаку Михаилу Ромму присвоили даже персональную ставку. При обсуждении «наград» в ЦК партии Георгий Маленков сказал: «Имейте в виду, товарищи, что Ромм не только хороший режиссер, но еще и очень умный человек».

Но тем не менее, как писал критик Ефим Левин, грязная волна не спадала. Кинематографисты-евреи продолжали работать, но отношение к ним руководства на всех уровнях резко изменилось, атмосфера становилась все более удушливой…

В 1946 году последовало зубодробительное постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», об опере Мурадели «Великая дружба», о второй серии фильма «Большая жизнь»… Началась борьба с «безродными космополитами» — врагами Отечества: тайными агентами мировой буржуазии, любыми ненавистниками всего подлинно русского. Была сделана еще одна попытка создать «Русфильм», но снова она окончилась провалом. Но идея продолжала тлеть… Кто-то грозился очистить кино от разных там Траубергов и прочих. С трибуны совещаний Леонида Трауберга называли «откровенным агентом Голливуда». Тогда, в те времена, слово «Голливуд» звучало как жуткая брань.

Не будем живописать все мучения и терзания отечественного кино, оно находилось в цепких объятиях вождей и их прислужников и не могло ни пошевельнуться, ни пикнуть. Когда Григорий Чухрай хотел поставить документальную ленту «Сталинград», начальник Главпура Епишев ответил ему: «Нам не нужна окопная правда, и мы лучше вас знаем, как воспитывать армию и народ. Необходимо сосредоточить внимание зрителей на победах!»

Ну, а цена побед не имеет никакого значения!..

В тяжелейших условиях приходилось работать всем, маститым и начинающим. Вот и Марку Донскому, который попал в каталог ЮНЕСКО, изданий в 1956 году, в число 28 великих кинематографистов вместе с Эйзенштейном, Пудовкиным и Довженко, приходилось несладко. В 1949 году он выпустил картину «Алитет уходит в горы», в которой рождение советской страны приписал Ленину, а не Сталину, чем вызвал гнев всесильного Лаврентия Берии: «На небе не может быть два солнца!» И после этого Донской был «сослан» работать на Киевскую студию.

Любимчику Кремля, Марку Семеновичу приходилось играть по правилам власти, и когда вспыхнула кампания против евреев и космополитов, он в ней активно участвовал. В 1956 году провел антиизраильскую акцию в ответ на войну, начавшуюся между Израилем и Египтом. Правда, Марк Донской был в этой акции не первой скрипкой. Первым скрипачом и дирижером был литературовед Александр Львович Дымшиц. Про эту группу поддержки говорили так: «Дымшиц с группой дрессированных евреев».

Что было, то было…

Кстати, о евреях. Режиссер Александр Митта (первый фильм «Друг мой Колька») говорит: «На Западе к евреям несколько иное отношение. Во всяком случае, я это почувствовал, когда работал в Голливуде. Там быть евреем почетно. Почетно! Это даже предмет зависти: если ты еврей, то перед тобой открываются огромные пути…» («Вечерний клуб» 1999, 11 июня).

По поводу своей редкой фамилии режиссер отвечал так: «Митта — это от древних евреев. Когда они кого-то хоронили, то заворачивали покойника в белые ткани и несли его на двух палках, между которыми были натянуты ремни. Это приспособление для похорон и называлось «митта»».

Возвращаясь к истории киностудии «Русфильм», процитируем статью безвременно скончавшегося Ефима Левина: «Но сама идея отбора по национальному признаку, легко переходящая в манию чистокровности и в погромные лозунги «Россия — для русских», «Украина — для украинцев», «Грузия — для грузин» и так далее, живет и кое-где едва ли не побеждает, чему мы являемся, к стыду и ужасу, свидетелями» («Искусство кино» 1994, № 9).

И вот четыре года спустя — на дворе стоял 1998 год — Николай Бурляев предложил возродить русское кино, на что перепуганный председатель Госкино Армен Медведев спросил: «Что у вас, одни русские будут работать?» Бурляев на чистом голубом глазу ответил:

«Естественно, нет! Не надо так узко понимать наши задачи! Понятие «русский» имеет многогранный смысл, в первую очередь духовный. Где сейчас отыщешь чисто русского по крови? У меня, например, в роду намешано много кровей, но я русский… Работа найдется всем: и русским, и татарам, и евреям, и калмыкам. Главное — мы сами будем выбирать свой путь развития, а не кланяться чиновникам из Госкино…» («Независимая газета», 1998, 16 октября).

Все смешалось в доме Облонских: борьба с евреями, с чиновниками, с Госкино, с Америкой и Голливудом!.. Прямо по Гоббсу: борьба всех против всех!

Так что идея «Русфильма» не умерла. Она бродит в воспаленных головах патриотов. Снова загнать всех в тоталитарный лагерь. Затоптать сто цветов и установить унылое, но привычное однообразие.

Начали с Левитанского и закончим им:

И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.

Ах, механик, ради Бога, что ты делаешь со мной!..

Данный текст является ознакомительным фрагментом.