31 октября 1993 года, воскресенье, день Москва. Окрестности Дома Советов

31 октября 1993 года, воскресенье, день

Москва. Окрестности Дома Советов

С Набережной Тараса Шевченко Белый дом выглядел зловеще. Громадное белое здание наполовину было покрыто черной копотью. Пять полностью выгоревших верхних этажей производили удручающее впечатление. И только маленькая башенка наверху, с ободом и стрелками остановившихся часов, была не тронута пожаром и смотрелась очень странно на фоне закопченных стен фасада.

— Какой ужас! — Оля была поражена открывшейся картиной.

По телевизору все казалось не таким страшным. Репертуар телевизионных программ был насыщен американскими боевиками и триллерами, поэтому картины горящего здания казались продолжением вымышленных сюжетов. Здесь же воочию перед глазами предстала картина развернувшейся чуть более трех недель назад трагедии. Покрытый копотью Белый дом казался инородным телом в центре большого города. Тягостное ощущение усиливало отражение фасада в зеркальной глади Москвы-реки, повторяющей все детали опустошения в перевернутом виде.

— Я не представляла себе, что здесь такой… зловещий вид. — На Олю пейзаж на той стороне реки произвел удручающее впечатление. — И ты там сейчас работаешь? — повернулась она к Андрею.

Тот только кивнул.

— Папа, а почему он только вверху сгорел? Его тушили, да? — продемонстрировал свой интерес Сережа. — Его пожарники тушили?

— Конечно, Сережа! Но пожар был слишком сильный, и полностью потушить дом не удалось.

Здесь Орлов, конечно, кривил душой. Сначала Белый дом никто и не думал тушить, так как время от времени возобновлялась перестрелка, даже после того, как осажденные сдались на милость победителя. По-настоящему пожарные машины начали свою работу только под утро, когда верхние этажи «стакана» выгорели почти полностью. Спасать надо было только нижнюю часть здания, в нескольких местах которой разгорался пожар. Свою работу пожарники продолжили до середины 5 октября, когда в целом удалось победить огонь по всему зданию бывшего Дома Советов. Но рассказывать все это сыну почему-то не хотелось.

ВОСПОМИНАНИЯ: «Нас держали там еще около часа. Но почему-то трудно дышать было. Да что же воздуха-то не хватает! Не в шахте же я! Мы же не знали, что здание горит. Я, горный инженер, понимаю, что продукты горения тяжелее воздуха. Угарный газ уже начал осадок давать. А, учитывая, что вентиляция Дома Советов была так сделана, что она шла кверху, а пожар не давал этому… И все шло вниз… А потом когда я вышел и посмотрел… Боже ты мой! Он весь полыхает! Летят осколки, стекла лопаются, с грохотом падают обломки…» (Из воспоминаний народного депутата, члена Верховного Совета НА. Шашвиашвили.)

На другой стороне реки у подножия Белого дома стояли бэтээры, грузовые автомашины, группы солдат в касках, сотрудники милиции и бойцы ОМОНа. Было видно, что по периметру сооружается бетонный забор — несколько мощных кранов устанавливали плиты, которые туг же закрепляли рабочие.

— Ну что, пошли через мост? — Андрей указал в сторону ступеней боковой лестницы Новоарбатского моста. Совсем недавно он проделал такой же путь, но тогда — под треск пулеметных очередей и лязг гусениц.

Когда они поднялись на мост, первым делом в глаза бросилась надпись на гранитном парапете, нанесенная не то мелом, не то куском штукатурки: «Ельцин — предатель».

— Пап, смотри! — Сережа первым среагировал на надпись. — А почему тут так написано? Он же президент!

Что мог ответить Андрей на вопрос сына. Начинать объяснять девятилетнему мальчику причины возникшего противостояния? Рассказывать о том, как политическое противоборство превратилось в вооруженную схватку, как взрослые люди, будто обезумев, стали кромсать друг друга как заклятые враги? Невозможно это объяснить, особенно, если сам до конца не понимаешь, почему все это произошло.

На мосту то и дело попадались люди с фотоаппаратами, поскольку открывающийся с него вид был настолько необычным, что каждый хотел запечатлеть образ растерзанного Белого дома. Это смахивало на то, как вокруг автомобиля, попавшего в аварию с человеческими жертвами, сосредотачивается масса людей, желающих поближе рассмотреть картину трагедии. Им жутко и страшно, но любопытство и подленькое чувство «Хорошо, что не со мной!» заставляет их подолгу смотреть на чужое горе. Белый дом, как жертва страшной государственной аварии, представлял такое же бездыханное тело, разбитое параличом в самом центре большого города.

Непосредственно перед самым Белым домом проезжую часть пересекала колонна бойцов в шинелях, поверх которых были одеты бронежилеты, и касках. Они с интересом смотрели на прогуливающихся москвичей, совершенно не казались грозными защитниками власти, может быть, потому, что были без оружия и шли вразнобой, неровным строем.

Чуть поодаль переговаривались между собой два мальчишки-милиционера в черной форме, поразительно напоминающей форму полицаев, будто это не центр Москвы в начале девяностых, а белорусская деревня на оккупированной территории в 1942 году. Милиционеры были одеты добротно — куртки с меховым воротником, аккуратные фуражки с плоским верхом, яловые блестящие сапоги. У каждого по автомату с коротким прикладом, резиновая палка, пристегнутая к ремню. Они покуривали, посмеиваясь, переговаривались о чем-то своем.

На броне бэтээров, стоящих на газонах перед Белым домом, ребята в танковых шлемах и касках шутили, смеялись, что-то рассказывали друг другу. Ограждение из металлических заградительных барьеров должно было отсекать праздношатающихся от территории вокруг Белого дома, но милиционеры смотрели сквозь пальцы на то, что пешеходы совершенно свободно проходят мимо, стараясь рассмотреть все поближе. Ведь еще немного, и все будет огорожено высоким бетонным забором, а само здание отремонтируют, и оно приобретет первозданный вид. И тогда уже мало кто вспомнит, как все тут выглядело в октябрьские дни 1993 года.

— Папа, а почему там привязана черная ленточка? — Все посмотрели, куда указала Нина. Действительно, на бетонном фонарном столбе, чуть ниже того места, где был укреплен светофор, была привязана лента из черной шелковой ткани, похоже оторванной от большого куска материи.

— Может, знак или сигнал какой? — предположила Оля.

Андрей, разумеется, тоже не знал, что означает эта ленточка. Но предположить было нетрудно. От этого у него даже холодок пробежал по спине, а в горле как-то неприятно засвербело.

— Может быть и знак, я не знаю.

Наверное, это прозвучало так двусмысленно, что Оля, странно взглянув на мужа, сказала детям:

— Пойдемте отсюда.

На газонах перед эстакадой, полукругом поднимающейся к зданию мэрии, шла интенсивная уборка: женщина в длиннополом пальто сметала метелкой мелкий мусор, другая, в куртке, собирала его в большой совок. Трава была грязно-серой, вытоптанной, местами покрытая желтыми листьями.

Между раздвоенным стволом небольшого деревца застряла грязная, вся в бурых пятнах, шинель. Казалось, что это истощенный человек, пытаясь пролезть в узкую щель, попал в смертельный капкан.

Они прошли в сторону широкой многоярусной лестницы, спускающейся от главного входа. Здесь еще не успели установить бетонный забор. Работали автокраны с длинными и мощными стрелами, рабочие сгружали и укладывали блоки и плиты, которые через некоторое время должны скрыть все происходящее от любопытных глаз. По краю газона были выставлены металлические барьеры, чтобы не дать возможности публике приблизиться к фасаду здания. За соблюдением порядка безразлично наблюдали несколько милиционеров.

У ограждения практически никого не было — москвичи, проживающие в близлежащих домах и натерпевшиеся в период событий, уже не проявляли особого интереса к тому, что происходило вокруг Белого дома, а большая часть горожан из других районов Москвы, а также приезжие, в основном безразлично скользили взглядом по потерявшим прежний облик достопримечательностям столицы.

ВОСПОМИНАНИЯ: «Меня тогда поразило, как быстро москвичи забыли все, что произошло, как быстро привыкли к обугленному колоссу на месте белоснежного здания, уже не замечая его и не удивляясь ничему. Более того, общаясь с друзьями и родственниками, я вдруг понял, что никто из них не только не понял сути происходивших событий, но и толком не знает, что произошло. Обычно говорили: «Столкнулись два барана, и никто не хотел уступить!» или «С жиру бесятся! Не поделили деньги!». Правда, справедливости ради надо сказать, что большинство все-таки одобряли наведение порядка и усмирение «этих болтунов-депутатов». Кто-то ругал Ельцина за стрельбу в Москве, но их было меньшинство. Большинство все-таки поддерживало его решительность в подавлении «фашистов и хулиганов». (Из воспоминаний А.П. Орлова.)

Мимо по набережной буднично проезжали машины и автобусы, несмотря на выходной, спешили по своим делам пешеходы, которым не было никакого дела до того, что происходило здесь всего несколько дней назад и какие драматические сюжеты разворачивались внутри обезображенного здания. И лишь, наверное, один Андрей реально ощущал на себе трагизм происходящего, поскольку все еще не мог избавиться от наваждения. Ему продолжали мерещиться горящие машины, треск выстрелов, улюлюкающая толпа и обугленные коридоры высотного здания в центре Москвы.

— Смотрите, цветы! — Сережа указал на пожухлую траву за ограждением. Действительно, вдоль металлических барьеров на мятой, но уже очищенной от мусора траве в беспорядке лежали букетики цветов, а то и просто отдельные гвоздики. Было понятно, что, не имея возможности положить, цветы просто перебросили через барьер.

На этот раз Андрею никто не задал вопроса — ни Оля, ни дети. Но он все равно ответил, только очень тихо, как будто разговаривая сам с собой:

— Здесь погибли люди.

Между тем на площадке нижней части здания было видно какое-то движение. Вдоль выбитых окон ходили люди, время от времени останавливаясь и осматривая повреждения фасада. От сильного пожара в одном из кабинетов нижнего этажа «стакана» метров на десять вверх тянулись пятна копоти, дополняя картину разорения.

День был теплый, солнечный, такой же, как тогда, 4 октября. Странно, но деревья лишь слегка тронула осень, многие стояли еще зеленые, чуть подернутые грязно-рыжей пеленой. А вечнозеленые ели, обрамляющие лестницу перед Белым домом, вообще диссонировали с черно-белыми красками, доминирующими вокруг.

Орлов, вытащивший семью на эту странную прогулку, решил обогнуть квартал жилых домов на набережной, повернуть направо на улицу Николаева и по Рочдельской выйти с другой стороны Белого дома к зданию мэрии.

Весь тротуар и газоны вдоль дома сталинской постройки были усыпаны осколками стекол, обломками штукатурки, неизвестно откуда взявшимися здесь камнями и кирпичами. Кое-где хаотически стояли металлические барьеры, по существу, уже не отвечающие своему предназначению. Время от времени попадались скучающие милиционеры, неизвестно зачем несущие здесь свою вахту.

— Папа, а почему они стали стрелять? — вдруг спросил отца Сережа, которому надоело молча смотреть по сторонам. — Они что, бандиты?

— Кто, Сережа?

— Ну, эти, которые засели в Белом доме.

Это был для Орлова довольно трудный вопрос. Объяснить девятилетнему сыну, почему в центре Москвы одни люда стали убивать других, а правительственное здание, которое они не раз видели из окна вагона метро, проезжая через метромост Филевской линии, было превращено в гигантскую руину, было сложно, если не сказать невозможно. Тем более что Андрей сам еще никак не мог для себя разобраться, что же это было? Бесцеремонное попрание Конституции или разгром мятежников, пытавшихся узурпировать власть, гнусная и продуманная провокация или героическая защита интересов страны от преступных посягательств.

— Понимаешь, Сережа, — начал было Андрей, но тут же осекся, почувствовав фальшь, очень напоминающую ответ главного героя фильма «Адъютант его превосходительства» на вопрос мальчика: «Павел Андреевич, а вы шпион?».

— Нет, Сережа, эти люди не были бандитами.

— Тогда бандиты — это те, кто стрелял по Белому дому? — прямодушно продолжал допытываться сын.

— Нет, Сергей, они тоже не бандиты. Просто произошло то, что бывает, когда люди не хотят понять друг друга. Одни говорят: хорошо — это, а другие — нет, говорят, хорошо — то. И не могут договориться между собой.

— А зачем же тогда убивать? И дом сжигать?

— «В логике ему не откажешь!» — подумал Андрей, и продолжил пока малоуспешную попытку объяснить сыну суть произошедшего в начале октября: — Эти люди обвиняли друг друга в том, что нарушили закон. И стали требовать прекратить это. У тех и других было много оружия…

— А какое оружие? — заинтересованно спросил мальчик. Это ему казалось гораздо более интересным, чем рассказ отца о том, кто там был прав и кто виноват.

— В Белом доме была милиция, а у нее автоматы. Кроме того, туда на помощь депутатам пришли разные люди, которые поддерживали их. Они были тоже вооружены. А у милиции и военных, которые окружили Белый дом…

— Как это: милиция против милиции? — прервал отца Сергей: — Не понимаю!

— Сережа, я же говорю тебе, что и с той, и с другой стороны люди выступали за соблюдение закона, но каждый понимал это по-своему. На стороне Верховного Совета, который находился в Белом доме, были милицейские части, которые и до этого его охраняли, а на стороне президента были воинские части и милицейские подразделения…

— И они убивали друг друга? — В округлившихся глазах дочери Андрей прочитал удивление, недоумение и даже страх: — Почему? Зачем?

Что мог ответить на это Андрей? Как объяснить, почему политическое противостояние привело к кровопролитию? Почему взрослые дяди, облеченные властью, сцепились в смертельной схватке, стали применять самые «убедительные» аргументы в споре — автоматы, пулеметы и танки? Как после этого учить детей уважению к взрослым, воспитывать у них веру в торжество справедливости и уверенность в том, что родное государство защитит их от произвола?!

— Почему вы спрашиваете папу? Он что, участвовал в этом? — попыталась остановить недоуменные вопросы детей Оля.

— Но ведь папа там работает! — возразил Сергей и, обращаясь к отцу, спросил: — А ты на чьей стороне был?

— «Час от часу не легче! — горько усмехнулся про себя Орлов. — Хуже всего вопросы в лоб! Действительно, на чьей же стороне я? По роду работы и службы, естественно, на стороне президента, который решил навести конституционный порядок! Как офицер органов безопасности и сотрудник Администрации Президента я не мог быть на стороне парламента. Но почему же меня так коробили слова и поступки тех, кто не хотел слышать никаких возражений относительно курса «реформ», кто не допускал иного, чем свое, мнения по дальнейшим путям развития страны? Почему я никак не мог в душе согласиться с разгоном Верховного Совета? Почему у меня вызвали ужас события 3–4 октября, когда с той и другой стороны слетел налет респектабельности и перед всем миром предстали страшные инструменты взаимного уничтожения — озверевшие толпы хулиганов и опьяненные безнаказанностью люди в униформе, подлые провокаторы, стреляющие из-за угла, и тяжелые танковые орудия, палящие прямой наводкой по зданию парламента, как будто это было сражение на Курской дуге?!»

— Ты за кого, папа? — повторил вопрос Сережа.

— Ни за кого, Сережа! — серьезно ответил Андрей. — Я думаю, что никто из них не может назвать себя правым. Потому что они, люди, представлявшие власть, не должны были допустить того, что произошло. А я… — Андрей сделал паузу, будто собираясь с духом, после чего продолжил: — Я делал все, что мог… Кое-что получилось, но…

— Мама, смотри! — Сережа прервал тираду Андрея, указывая в сторону дома. — Видишь, витрина! И телефон…

Большая витрина продуктового магазина была вся испещрена пулевыми отверстиями, чудом не разлетевшись на мельчайшие осколки. Она казалась причудливым кружевом, образованным мелкими трещинками, расходящимися от круглых дырочек. Да и сама неоновая вывеска «Продукты» лишилась нескольких букв, расколовшихся на отдельные элементы и обнаживших свои электрические внутренности.

— Осторожно, Сережа! Не подходи туда! Можно поскользнуться и порезаться! — Оля указала на тротуар перед витриной, который был усеян осколками стекла. Но куда там! Сергей уже шел по опасному месту. Из-под ног его раздавался противный скрежет, что, наверное, очень нравилось мальчику, поскольку он старался посильнее наступить на следующий осколок. — Я кому сказала, Сережа! — крикнула Оля.

— Ладно, пусть посмотрит! — успокаивая жену, сказал Андрей. — Да не порежется он! Не волнуйся!

Сергей тем временем приблизился к таксофону, висевшему на стене в своего рода алюминиевом футляре, стекла которого были полностью выбиты. Телефонная трубка болталась на проводе, сам аппарат был разбит каким-то тяжелым предметом. Даже металлические рейки, обрамлявшие окошки, были с силой вывернуты наружу, а посередине зияло пулевое отверстие с рваными краями.

— Как будто, немцы прошли! — тяжело вздохнула Оля.

Действительно, все вокруг было растерзано, опустошено, разгромлено — и торговая палатка, простреленная во многих местах, и детская площадка с опрокинутой полусферой из металлических труб, и парковая скамейка с выломанными деревянными рейками. Газоны были замусорены, кое-где виднелись черные следы — то ли костров, то ли пожаров. Деревья были изуродованы следами от пуль. Особенно плачевно выглядела молодая липа, ствол который на высоте полутора метров от земли был буквально подрезан пулеметной очередью, оставившей глубокий шрам на коре.

Они прошли совсем немного в сторону от Нового Арбата, а здесь было уже не просто пусто, — пустынно. Странно, но им навстречу перестали попадаться прохожие, не было даже милиционеров или солдат внутренних войск. Даже автомашин, казалось, стало гораздо меньше. Запустение и следы разгрома действовали на всех угнетающе. Даже Сережа, постоянно задающий каверзные вопросы и стремящийся все потрогать и пощупать, как-то приумолк. Или ему стало уже неинтересно бродить среди пустынных стен и разбитых окон.

— Сережа, ты что делаешь! — раздался резкий окрик Оли. Андрей, погрузившийся на минутку в свои мысли, очнулся и посмотрел на сына. Тот, насобирав незаметно для всех мелкие камешки и осколки, стал исподтишка бросать их в разбитые окна и витрины.

— Сергей, прекрати! — строго прикрикнул на сына Андрей, присоединившись к Оле. — Сейчас же прекрати! Ты соображаешь, что делаешь?

— А что? — лукаво ответил тот. — Они же все равно разбиты!

Глядя на сына, Орлов подумал о том, что в глубине человеческой натуры, возможно, скрыты какие-то низменные порывы, которые взрослым чаще всего удается не проявлять до поры до времени, а детям, не обремененным условностями, сделать это не получается. Вот и Сергей, видя следы недавнего погрома, готов был внести свою лепту. Как ведь, наверное, здорово безнаказанно крошить то, что еще вчера было недоступным! Не исключено, что инстинкт разрушения скрыт в каждом человеке, и только в экстремальных условиях он проявляется в полной мере.

ВОСПОМИНАНИЯ: «Был момент, когда я даже пожалел, что повел семью на эту странную прогулку. Еще не выветрилась гарь от пожаров, еще были разбиты стекла в окружающих Дом Советов зданиях, а на тротуарах еще заметны были следы от баррикад и ночных костров. Я видел, что на детей все это производит странное впечатление, а по их вопросам можно было понять, что они, по существу, не могут еще осмыслить, что же за события произошли на этом месте всего около месяца назад. Да что, дети! Многие взрослые еще не понимали этого, считая произошедшее, наверное, столкновением милиции с хулиганствующими молодчиками, которое потребовалось прекращать с помощью танков и бронетранспортеров…» (Из воспоминаний А.П. Орлова.)

Свернув за угол дома, они оказались на улице Николаева, которая связывала Краснопресненскую набережную с Рочдельской улицей, проходящей позади Белого дома. Здесь тоже было пусто. Даже машины не заезжали сюда, поскольку выезд с Рочдельской был закрыт.

Поравнявшись с высокой полукруглой аркой, Андрей бросил на нее взгляд и оторопел. Открывшаяся перед его глазами картина была достойна полотна художника, специализирующегося на живописных античных развалинах. В обрамлении арки, среди крон деревьев проглядывал обугленный остов Дома Советов с черными дырами окон, острыми зубьями верхней части «стакана» и маленькой башенкой наверху, совершенно нетронутой пожаром. Листва деревьев слегка колыхалась на ветру и казалась на фоне обожженной руины яркой и красочной. Увидев все это, Андрей даже замер на мгновение. Он хотел было обратить внимание жены на открывшийся пейзаж, но не стал этого делать, потому, что осознавал: она не поймет его чувств и вряд ли сможет разделить его переживания по этому поводу. В отличие от Андрея она была менее сентиментальна.

Уже на подходе к Рочдельской улице Андрей обратил внимание на невысокий покрытый коричневой плиткой кирпичный бортик, обрамляющий палисадник перед угловым домом. Дорога слегка поднималась вверх, поэтому бортик постепенно сходил на нет, превращаясь лишь в каменную окантовку. Но не это привлекло внимание Орлова, а опять зловещие следы прошедших событий. Вся внешняя сторона бортика была испещрена выбоинами, причем следующими одна за другой на равном расстоянии. Ясно, что здесь поработал крупнокалиберный пулемет. Было такое впечатление, что пулемет бил по кому-то, кто пытался спрятаться за каменным укрытием. Но видно безуспешно! От прямого попадания плитка разлеталась на куски, не оставляя шансов остаться в живых тому, кто использовал бортик как укрытие. То ли в подтверждение этого, то ли случайно, но на земле сохранились отвратительные бурые пятна. Может быть, это солярка, а может быть, и что-то другое.

— Вот здорово! — воскликнул Сергей, увидев следы от пулеметной очереди, — Как раздолбили, видишь, папа? Мама, Нина, видите? Как в Калининграде! — Сережу явно возбудило увиденное. Конечно, до сих пор со следами войны он встречался только в кино да в Калининградской области, куда семья в течение нескольких лет выезжала на отдых. Там были развалины замков и фортов, вражеские доты и разрушенные кирхи, немецкие каски и ржавые гильзы от патронов.

ВОСПОМИНАНИЯ: «Еще мальчишкой я ездил со своим школьным товарищем в Калининград, в прошлом немецкий город, который после войны со всей прилегающей территорией достался нам по решению Потсдамской конференции. В шестидесятые годы город представлял собой громадные пустыри, развалины и стандартные пятиэтажки. Но меня, конечно, интересовали руины древнего замка тевтонских рыцарей, подземные бетонные бункеры и катакомбы фортов. Уже тогда я облазил все эти «злачные» места. Потом, гораздо позже, я таскал по еще остающимся развалинам и укреплениям Олю и детей, которые безропотно спускались со мной в древние подземелья, взбирались на брустверы и капониры фортов… Может быть поэтому, увиденное в Белом доме и вокруг него вызывало у меня и Сергея ассоциации с Калининградской областью…» (Из воспоминаний А.П. Орлова.)

Однажды, когда они все вместе бродили в лесу поблизости от Бальги, бывшего замка тевтонских рыцарей, что в двадцати километрах от Калининграда, четырехлетний Сережа наткнулся в лесу на немецкую каску, которую непременно хотел взять с собой. Все подшучивали над ним и безуспешно отговаривали его тащить каску. Все бы еще ничего, но когда он протянул отцу зажатый в руке капсюль-детонатор, у Андрея похолодело внутри. Он с максимальной осторожностью взял у ребенка опасную игрушку, отнес ее подальше и выбросил в протекающий рядом ручей. Теперь вот уже повзрослевший Сережа с нескрываемым восторгом рассматривал следы эпизода гражданской войны, пронесшейся вихрем по московским улицам и переулкам.

Они еще долго ходили по окрестностям Дома Советов, прошли мимо домов с опаленными боем стенами, сгоревшими квартирами и балконами, вдоль ограды скверика, в котором расположились солдаты, обогнули стадион, про который ходили страшные слухи, и вышли, наконец, к Конюшковской улице. Вся прилегающая к ней местность еще хранила следы недавних баталий — повсюду были вытоптаны газоны, лежали бесформенными кучами сломанные железные барьеры, разбиты дорожные знаки и светофоры. Следы от костров перемежались обгоревшими обломками частей автомашин, металлическими трубами, горами арматуры и листового железа, кабельными катушками, смятыми мусорными баками и другими остатками баррикад, кучами тряпья.

Здесь уже было достаточно оживленно — много прохожих, среди которых семейные пары с детьми, мальчишки на велосипедах, старушка с маленькой собачкой на поводке, обнимающаяся юная парочка. Поскольку проход к Белому дому и мэрии оказался перекрыт солдатами, стоящими позади металлических барьеров и спутанных колец армированной проволоки с угловатыми пластинами-шипами, именуемой «спиралью Бруно», вся публика концентрировалась на свободном пространстве.

Каски на головах у солдат, бронежилеты, одетые поверх шинелей, и автоматы за спиной создавали ощущение передышки перед боем. Позади оцепления виднелись бэтээры с расчехленными пулеметами, экипажи которых сидели на броне своих машин, курили, жевали, разговаривали о чем-то. Ну, прямо как солдаты перед боем!

С этой точки Белый дом выглядел как поверженная неприятельская крепость, только что взятая нашими солдатами. Выгоревшие верхние этажи нижней части здания у двадцатого подъезда, черные шлейфы сажи на стенах «стакана», забаррикадированный Горбатый мост — все это придавало картине трагический вид. Его эмоционально усиливала скульптура, посвященная участникам баррикадных боев на Красной Пресне в 1905 году. На высоком гранитном постаменте — три фигуры: девушка с развевающимся флагом, опустившийся на одно колено мужчина с оружием и упавший на землю парень с камнем в руке.

Орлов знал из истории, что именно в этом месте в начале XX века развернулись ожесточенные бои рабочих с полицией, в результате чего погибло немало людей. Скульптура на фоне сожженного здания выглядела символично.

«Спустя почти девяносто лет все повторилось снова, только еще в более диком, противоречащем здравому смыслу виде. Неужели Россия обречена на периодическое повторение трагедий общенационального масштаба?» — думал Орлов.

— Папа, а это что? — прервал размышления Андрея сын. — Смотри!

Сергей указывал на кучку мусора рядом с заградительным барьером. Андрей сначала даже не обратил внимания на то, куда смотрел Сережа, но приглядевшись, понял, о чем идет речь. На мостовой среди окурков и смятых пачек сигарет, кусков асфальта и мелких камней лежали расколотые бутылки, горлышки которых были заткнуты промасленными тряпками в виде фитиля. «Бутылки с зажигательной смесью!» — сразу понял Орлов. Разумеется, он знал о них из книг и кинофильмов, но никогда не видел воочию. Это казалось безумным, но теперь он видел их в самом центре Москвы, свободно лежащими на мостовой. Правда, бутылки были разбиты до того, как кто-то намеревался их использовать, или после того, как все закончилось и окрестности Дома Советов заняли армейские подразделения.

— Зачем эти бутылки? — сын с удивлением, по-видимому, тоже догадываясь, смотрел на Андрея. Теперь уже и жена с дочерью тоже уставились на то, лежало у них под ногами.

— Коктейль Молотова! — услышал Орлов чей-то голос с прибалтийским акцентом. — Эти бандиты хотели бросать его на танки!

Обернувшись, Орлов увидел седого господина в светлом плаще, который тоже рассматривал находку. Он подошел гак тихо, что Андрей даже не заметил этого.

— Эти бутылки русские солдаты бросали на танки. Еще в войну Советов с Финляндией!

Слух Орлова резануло не только безосновательное упоминание имени советского наркома иностранных дел, но и слово «Советы», которым его страну обозначали преимущественно недруги.

— Что вы говорите! При чем тут Молотов? Это — бутылки с зажигательной смесью! А термин «коктейль Молотова» придуман Геббельсом!

— Это не так! — ответил незнакомец. — Мы, финны, на себе испытали этот ваш «коктейль»! И название придумали мы. Теперь вы сами убиваете друг друга! Но, слава Богу, ваш Ельцин остановил этих бандитов. Он — смелый человек! Теперь коммунистам конец!

Орлову совершенно не хотелось полемизировать с этим финном, тем более чтобы слушали это дети. Но и оставить без ответа выпады иностранца он не желал. Выручила жена. Оля сразу почувствовала настроение мужа и тихо предложила:

— Пошли, Андрюша. Не связывайся.

«Действительно, что я буду метать бисер перед…

Злобный человек, которому нет дела до нашей трагедии. Наоборот, он радуется тому, что у нас произошло! Наверное, бывший финский фашист. Стрелял по нашим солдатам с линии Маннергейма!» — пронеслось в голове Орлова, прежде чем до него дошли слова жены.

— Пошли, ребята! — Андрей слегка подтолкнул Сережу, продолжающего с интересом рассматривать остатки подручных средств ближнего боя.

Через некоторое время они уже шли в сторону станции метро «Баррикадная». Справа за высоким забором из красно-коричневого кирпича возвышались здания американского посольства, в том числе громадный куб недостроенного корпуса. Это было именно то здание, в котором советская контрразведка умудрилась смонтировать мощнейшую систему прослушивания. Как известно, два года назад ее сдал американской разведке Бакатин, тогдашний руководитель КГБ, «калиф на час», демонстрируя открытость и миролюбие новой России. Совершив беспрецедентный в истории акт передачи противнику ценнейших сведений, он навлек на себя проклятия со стороны сотрудников органов безопасности, стал символом предательства в тазах чекистов. Впрочем, Орлов считал, что и их американские коллеги, хотя и с удовольствием воспользовались разглашаемой информацией, не могли с уважением относиться к такому поступку.

Выйдя на Садовое кольцо, семья направилась в сторону станции метро «Смоленская». Даже неспешным шагом дойти до нее было можно минут за двадцать.

* * *

Поезд Филевской линии метро с ревом вырвался из туннеля и через мгновение уже ехал по мосту через Москву-реку. Несмотря на воскресенье, в вагоне было немного народа. Оля с Ниной сели на свободное место, а Андрей с сыном встали у двери с предостерегающей надписью на стекле: «Не прислоняться». Отсюда было отлично видно весь Дом Советов. Называть его Белым домом можно было лишь с большой натяжкой — черный остов верхней части «стакана» придавал всему сооружению слишком зловещий вид.

Андрей окинул взглядом вагон, лица пассажиров, сидящих на мягких сиденьях. Кто-то читал под стук колес книгу или газету, кто-то держал на коленях сумку с покупками, кто-то просто, задумавшись о чем-то своем, смотрел в одну точку. И никто, никто не бросил даже взгляда в ту сторону, где стоял Дом Советов. Может быть, все уже потеряли интерес к событию трехнедельной давности или их захлестнули повседневные заботы и проблемы. А, может быть, они плюнули на все это, не доверяя никому: «Все вы одним миром мазаны!» Во всяком случае, в этом вагоне мчащегося к туннелю поезда никто, кроме Андрея, не обратил внимание на здание, остающееся на том берегу реки. Кроме Андрея, потому что у него еще свежи были воспоминания о недавних событиях, а завтра он должен был снова идти в темные лабиринты Дома Советов и выполнять поставленные перед его опергруппой задачи. Через несколько секунд поезд ворвался в тоннель и с грохотом помчался в сторону «Молодежной».