Глава 3. Монофелитская ересь. «Эктесис» императора Ираклия

Глава 3. Монофелитская ересь. «Эктесис» императора Ираклия

После церковной политики Фоки, нетерпимого в угоду Риму к монофизитам, в начале царствования Ираклия и экзархата Никиты раскол несколько утих и принял относительно мирные формы. Никита не только смягчил отношение Кафолической Церкви к антихалкидонитам, но и активно содействовал в деле восстановления общения между монофизитами Египта и Сирии с государственной Церковью. Поставленный велением императора на Александрийскую кафедру, патриарх св. Иоанн Милостивый (609/610—619/620) совместно с Никитой вёл примирительную политику в отношении монофизитов, что создавало основу для последующего их воссоединения с Православием[606].

Отвоевание римских земель, где преобладали монофизиты и несториане, от Персии требовало от императора Ираклия Великого очень чуткой политики. В противном случае христиане этих провинций могли легко отойти под власть другого правителя, либо, как минимум, высказать открытое неподчинение императору-схизматику. Достаточно привести два многозначительных факта: последним православным патриархом Антиохии был Анастасий (599–610), погибший ещё в 610 г., и то, что жена Хосрова Ширин являлась монофизиткой, и потому её царственный муж многое сделал для укрепления монофизитской церкви. Кроме этого, нельзя не вспомнить, что во время остановки в Эдессе император желал причаститься, но Эдесский митрополит Исаия отказал ему в принятии Святых Даров до тех пор, пока Ираклий не осудит Халкидонский Собор и «Томос» папы св. Льва Великого[607].

Эти обстоятельства требовали найти некий богословский выход из уже почти двухсотлетнего спора между сторонниками Халкидона и монофизитами — проблема, которую на этот раз попытался решить Константинопольский патриарх Сергий. Твёрдый государственник по призванию, способный ради мира и единства Церкви и Империи отступиться в известной степени от догматов, он не считал невозможным поступиться какими-то «частностями», чтобы получить искомое. Ещё задолго до победы Ираклия он начал осторожно выяснять вопрос, незадолго до того поднятый некоторыми египетскими монахами, о единстве энергии в Иисусе Христе (монофелитство) и увлёк своей идеей императора.

Ещё находясь в Закавказье, император ознакомился с письмом, ложно приписываемым Константинопольскому патриарху Мине (подлог был вскрыт на Шестом Вселенском Соборе), и поделился своими соображениями с патриархом Сергием, который на самом деле и был инициатором нового религиозного учения. Как говорят, увлечение Константинопольским патриархом этой идеей сложилось ещё и потому, что, воспитанный в монофизитской семье сирийцев, он не мог не знать о трудностях обеспечения единоверия в Римской империи на основе Халкидона. Как легко предположить, Ираклий Великий очень надеялся, что коммуникабельный Сергий, сохранивший устойчивые связи в Сирии, способен за счёт монофелитства решить те задачи, которые оказались не по плечу другим императорам и патриархам. Сергий тут же вступил в переписку с епископом Фаранским Феодором, проживавшим в Аравии, который пользовался большим авторитетом и слыл признанным богословом. Получив одобрение со стороны аравийского архиерея, патриарх начал активно проводить в жизнь новую церковную политику, в которой, пожалуй, он за отсутствием и занятостью царя играл первую роль[608].

Сущность нового учения — монофелитства — легко объяснить словами уже упоминавшегося епископа Феодора: «В воплощении нашего Спасителя есть только одно действование, образователь и виновник которого есть Бог Слово, а человечество есть Его орудие, так что, чтобы мы ни говорили о Нём, как о Боге ли, или как о человеке, всё это есть действование Божества Слова»[609].

Рассуждая обще, нельзя не признать, что новая ересь, подкупающая собой на первый взгляд, являлась естественным следствием того противостояния, которое сложилось в Церкви. Не желая отвергать единство двух природ Спасителя, установленных Халкидонским оросом, патриарх Сергий решил примирить халкидонитов и монофизитов догматом об одной воле во Христе. Тем самым, он не выступал против Халкидона и не отрицал две неслиянные природы, но смягчал этот непонятный монофизитам дуализм указанием на единство воли или энергии[610].

Нечего и говорить, что монофелитство не могло не увлечь Римского царя. В течение многих лет пребывая на Востоке, он имел возможность воочию убедиться в непродуктивности политики установления единоверия силой административной власти и очень жалел, видя, как несториане помогают персам, а не византийцам. Получив первые известия от патриарха Сергия, он аккуратно вступил в сношения с монофизитами Армении и Антиохии и, заметив, что монофизиты всё менее и менее категорично настроены против Халкидона, убедил себя в том, что монофелитство окончательно изгладит все негативные нюансы. Будучи в Лазике, он в 626 г. справлялся у патриарха Сергия и епископа Фазийского Кира, насколько учение об одной воле согласуется со Святоотеческим учением. На это оба архиерея написали ему, что Церковь ещё не вынесла приговора на этот счёт (истинная правда), и что известные им послания Отцов позволяют согласиться с тем, что в Спасителе было два естества и одна воля — а это уже ложь, искренне выдаваемая за правду[611].

Но первое время, находясь на войне, император не решил предать публичной огласке новое учение. Только в 631 г., когда победоносная война завершилась, он назначил на Александрийскую кафедру Колхидского митрополита Кира (630–640), который являлся главным учителем монофелитства. Участь православного патриарха в столице Египта в те годы была такова, что ему подчинялось не более 5 % паствы, поэтому назначение Кира с идеей церковной унии нельзя не признать политически верным.

Удивительно, но унию принял и Римский папа Гонорий (625–638), вполне разделявший вместе с патриархом Сергием догматические основы монофелитства. Как справедливо отмечают, в силу своих способностей папа оказался явно неготовым отвечать на вопросы, сформулированные Сергием. В ответном письме Константинопольскому архипастырю он приветствует всех тех, кто осуществляет политику объединения христиан, основанную на моноэнергетизме, и критикует тех, кто поднимает сложные проблемы терминологии — намёк на св. Софрония, который вскоре станет главным защитником Православия. Между прочим, тональность обращения Гонория к св. Софронию не может не поразить: «Мы узнали, — писал он, — что каким-то Софронием, бывшим монахом, а ныне, как слышим, поставленным в епископы города Иерусалима, подняты какие-то любопрения и новые изыскания относительно выражений против брата, предстоятеля города Александрии Кира, проповедовавшего обратившимся из ересей одно действие Господа нашего Иисуса Христа»[612]. Удивительное пренебрежение патриаршим саном Иерусалимского архиерея!

В последующем тексте папа решается ещё далее развить идеи патриарха Сергия, резко подчёркивая наличие во Христе одного лишь божественного Действующего, что исключает две воли. «Божество не может быть ни распято, ни испытывать человеческие страдания, — писал Гонорий. — Но (по ипостасному соединению) говорят, что Божество страдало и что человечество низошло с неба с Божеством. Поэтому мы исповедуем одну волю Господа нашего Иисуса Христа»[613].

На первых порах казалось, что униональная формула патриарха Сергия и папы Гонория имеет все шансы на успех. В 630–632 гг. произошло воссоединение Армянской церкви с Кафолической Церковью. Первоначально Армянский католикос Эзра отказывался вступать в общение с греческими епископами, но на прямой вопрос императора: «Почему он отвергает Халкидон?», католикос не смог найти ответа, сославшись на безнравственность греков. Конечно, этот довод не был принят царём, и когда византийский полководец, этнический армянин Мжеж сказал ему, что у католикоса два пути: либо принять унию императора, либо уйти в Персидскую Армению, Эзра сдался. В это же время приняли монофелитство и сирийские яковиты, не посмевшие противиться императору-освободителю[614].

Значительной победой церковной политики Ираклия стало воссоединение монофизитов Александрии с «мелкитами» — так называли православных христиан (буквальный перевод — «царские»). Здесь ведущая роль принадлежала патриарху Киру, которому даже была дарована награда — с этого дня и в последующем являющаяся отличительной деталью туалета Александрийских патриархов. Им предоставили право украшать одну ногу патриарха красным царским сапогом — красная обувь издавна являлась прерогативой царя, и носить пурпурную обувь считалось узурпаторством и преступлением. Воссоединение совершилось в 632 г., и 3 июня 633 г. патриарх Кир издал акт, в который внёс 9 анафематизмов. «Феодосияне» — сторонники монофизитского патриарха Феодосия вступили в соединение с Церковью, стали причащаться вместе с православными и служить единые службы.

Патриарх Сергий ликовал, император откровенно радовался, но, как говорили православные, это соединение было «вилами на воде писано». Власть публично заявляла, что «ликует и Александрия, и весь Египет», но в действительности кроме Александрии соединение в массе верующих Египта шло очень трудно. Многие упорные монофизиты требовали открытого и категоричного отвержения Халкидона. Особенно трудно прививалось монофелитство в Сирии, где проживали многие богословы, сумевшие найти слабые пункты в новом учении. Несториане и яковиты отвергли монофелитство как новую ересь, и их отношение к Ираклию, как к новому ересиарху, резко изменилось в отрицательную сторону. Сохранились свидетельства того, что монофизиты Сирии называли императора «маронитом», то есть «монофелитом» и «врагом веры». Обращаясь к арабам, они говорили: «Ваша власть и правосудие приятнее нам, чем та тирания и те оскорбления, которым мы подвергались»[615].

Православные, возможно, больше интуитивно, чем сознательно, чувствовали в монофелитстве фальшь и также были недовольны церковной политикой императора[616].

Со стороны православных против унии горячо выступил Иерусалимский патриарх старец св. Софроний (634–641), нашедший в нём умаление Божества[617]. Сергий попытался смирить св. Софрония ещё в его бытность монахом, указывая на важность примирения с монофизитами в Египте, и получил, в конце концов, обещание не выступать открыто против монофелитства. Но, когда св. Софроний стал Иерусалимским патриархом, старое обещание прекратило для него своё действие, и он открыто выступил против Сергия и Кира. Впрочем, для оправдания патриарха заметим, что, очевидно, данное им обещание пришлось на время, когда обсуждение вопроса об одной воле Христа происходило в узком круге заинтересованных лиц. Но после того, как монофелитство стало претендовать на статус государственного вероисповедания, святой старец не смог остаться в стороне. Даже согласительная позиция папы Гонория не остановила св. Софрония, единственно смерть в 641 г. помешала ему с неизменным пылом и умением опровергать учение моноэнергизма[618].

Наблюдая печальную участь своей религиозной политики в Сирии, слабые успехи в Египте и на Западе, император охладел к идее придать монофелитству государственную санкцию общеобязательного учения. Но патриарх Сергий, упорный в своём заблуждении, написал новый императорский эдикт, «Эктесис» («изложение веры»), согласовав его с Римским папой Гонорием. Правда, его надежды: на утверждение «Эктесиса» Ираклием Великим долго не могли сбыться. Лишь в конце 638 г. патриарх Сергий всё же сумел получить подпись Римского царя, утомлённого старостью, болезнями и внешними проблемами, и выставил указ на стене храма Св. Софии[619].

Справедливости ради, нужно сказать, что «Эктесис» был составлен в очень осторожных выражениях. Главная цель заключалась даже не в том, чтобы убедить всех в истинности моноэнергизма, сколько в запрещении оспаривать данное учение, рассуждая о том, сколько в действительности воль в Иисусе Христе. После изложения учения о Пресвятой Троице и тайне Боговоплощения, вполне солидарные с Халкидонским оросом, в тексте «Эктесиса» содержится изложение и моноэнергизма. «Всякое действование, — говорится в нём, — соответствующее или Богу, или человеку, исходит из одного и того же воплощённого Слова. Учение об одном действовании, хотя бы выражение это и употреблялось некоторыми Отцами, причиняло смущение некоторым. Учение о двух действованиях было выражением, не находившем в себе опоры в авторитете признанных Отцов и Учителей Церкви, и причиняло смущение многим, так как внушало мысль о двух противоположных волях. Сам нечестивый Несторий, хотя и разделявший лицо Спасителя, не говорил о двух волях; нужно исповедовать одну волю, согласно с учением Святых Отцов, насколько человечество Спасителя никогда не совершало никакого движения, противного наклонности Его Божества»[620].

«Эктесис» был одобрен на Константинопольском Поместном Соборе 639 г. и Александрийском Поместном Соборе в этом же году. Иерусалим и Антиохия, находясь уже под властью арабов, благоразумно промолчали. Но преемники папы Гонория оказались более сведущими богословами, чем несчастный понтифик. Когда после смерти Гонория в 638 г. папские апокрисиарии отправились в Константинополь, дабы император утвердил вновь избранного апостолика Северина (640), их обязывали подписать «Эктесис». Правда, они сразу же отговорились, сославшись на отсутствие необходимых полномочий, но пообещали представить документ на папский суд. На этом условии Ираклий Великий и подтвердил права Северина на Римскую кафедру. Но умерший 9 августа 640 г. папа Северин отказался подписывать документ, а ставший понтификом после него Иоанн IV (640–642), избранный вопреки мнению Константинополя, высказался за необходимость немедленного соборного осуждения «Эктесиса»[621]. Созванный им Собор латинских епископов, а также Соборы в Африке, Нумидии, Мавритании предали анафеме монофелитов[622].

Но если абстрагироваться от богословских нюансов и попытаться оценить отношения между Константинополем и Римом в целом, то становится очевидным, что принятие «Эктесиса» на Западе было делом, заранее обречённым на неудачу. Запрет узурпатора Фоки использовать Константинопольским архиереем титулатуры «Вселенский патриарх» и забвение столичного архипастыря в угоду Риму, горячо приветствовавшему его воцарение, не забылось, конечно, на Востоке. Лишив Фоку царства, Ираклий Великий тут же восстановил Константинопольского патриарха в его «старых» правах, всячески подчёркивая его статус и роль первого на Востоке архиерея. Тем более, что все трудные годы войны с Персией, когда царь лишь урывками позволял себе бывать в столице, патриарх Сергий фактически управлял и Церковью, и государством. Конечно, это ещё более возвысило столичного патриарха и способствовало увеличению его авторитета среди собратьев по служению.

Напротив, Рим, всегда ревниво относившийся к растущему влиянию Константинополя, старался пресекать попытки расширения сферы его влияния. Тем более, если это каким-то образом, хотя бы косвенно затрагивало статус самого Апостолика. «Эктесис», вольно или невольно бросавший тень на определения Вселенских Соборов и те вероисповедальные формулы, которые отстаивались Западом, стал удачной мишенью для очередного выпада. Достаточно было доказать, что Константинополь в очередной раз замыслил ересь и смущает Церковь, было очень выгодно для пап, и они воспользовались этим шансом, чтобы наглядно всем доказать своё превосходство. С учётом того, что монофелитство действительно являлось ересью, эта задача не казалась особенно трудной. Как нередко бывает, «политическое» смешалось с «церковным», что привело к большим проблемам.

Осложнение отношений с Римом обязано ещё одному неприятному инциденту, случившемуся вскоре после смерти папы Гонория. Пребывавший в Италии хартулларий Маврикий польстился на папские сокровища и, вступив в тайное соглашение с некоторыми знатными римлянами, подговорил своих солдат напасть на Латеранский дворец и забрать хранящиеся в нём сокровища. Он объяснял это тем, что будто бы папа присвоил себе те деньги, которые император присылает воинам в качестве жалованья, — очевидная ложь. Но легионеры не собирались проводить дознание, где их деньги, а потому окружили Латеран и после некоторой осады взяли его. Часть денег Маврикий отдал войскам (как и обещал), другую часть присвоил себе, а остальное отослал в Константинополь в государственную казну. Он прекрасно понимал, что старый император, страдающий от болезни и обременённый многими заботами, не станет строго наказывать его; так и случилось[623].

Будучи скромным по натуре, Ираклий Великий никогда не претендовал на то, чтобы его признавали богословом. Во всей истории с моноэнергизмом его, как государя, в первую очередь интересовал практический вопрос внутренней политики — обеспечение единства Кафолической Церкви и умиротворение провинций, недавно отвоёванных у персов. Придя к выводу, что это учение способно породить лишь новый раскол, он совершенно охладел к нему. Когда возникла необходимость объясниться на этот счёт с Римским епископом Иоанном, император напрямую ответил: «Эктесис» — не мой: я не диктовал его, не приказывал составлять. Но патриарх Сергий составил его ещё за 5 лет до моего возвращения с Востока, и в Константинополе уже просил обнародовать его от моего имени и с моей подписью — я уступил его просьбам. Но, видя, что от него возникли споры, объявляю всему миру, что я не автор «Эктесиса»[624].

Как представляется, это признание Ираклия Великого позволяет со всей очевидностью отвергнуть нередко приписываемую ему «честь» слыть автором монофелитства и ересиархом новой ереси, начавшей терзать тело Церкви.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.