Глава 20

Глава 20

В 1952 году мое привычное путешествие в США непредвиденно превратилось в целое приключение. Незадолго до этого я встретила в Париже Франциско Бандейру де Мело, более известного под именем Ассиса де Шатобриана (или Шато). Сеньор Шатобриан – владелец более двадцати пяти газет и журналов в Бразилии, а также нескольких каналов радио и телевидения. Он занимался также основанием больниц, этот человек умел не только зарабатывать деньги, но и тратить их на благо других. Сильная личность, ему был свойственен юношеский пыл, и кровь быстро бежала у него в жилах.

Русская манекенщица Варвара Раппонет в прогулочном платье от Скиапарелли, Париж, 1950. Публикуется впервые. (Из личной коллекции Александра Васильева)

– Что вам известно о Бразилии? – внезапно спросил он меня.

– Почти ничего… у меня есть одна знакомая бразильянка, поселившаяся в Париже, – она часто бывает более парижанкой, чем сами парижанки.

– Приезжайте в Бразилию! – пригласил Ассис де Шатобриан. – Вы будете моей гостьей. Мое парижское жилье всегда служило местом встреч симпатичных бразильских и португальских друзей. Некоторые из них образовали так называемую семью, такие веселые, забавные и талантливые, они всегда мне помогали и сейчас помогают многое забыть, особенно растущие заботы, неизбежные при управлении большим делом.

Я устраивала в баре воскресный ужин, пригласила исключительно «избранных». Перед уходом мои слуги расставляли еду на кухонном столе, чтобы я смогла в одиночку готовить ужин для десяти – двадцати гостей. Обычно я ограничивалась спагетти по одному из своих рецептов и салатом или более сложным блюдом с карри, или языком в вине.

Писатели, журналисты, художники, музыканты принимали участие в этих вечеринках и веселились вовсю. Часто после представления новой оперы или пьесы «семья», которая принимала на себя управление домом и знала все его секреты, переодевалась в мои одежды и устраивала веселые шутовские представления. Ничто не ускользало от ее внимания, когда отыскивалась одежда и предметы для переодеваний: меха, белье, украшения, кухонная утварь и любые другие предметы. А потом все появлялись, корчась от смеха. Актеры, певцы, приходя после спектаклей, внезапно видели перед собой неожиданные пародии на себя самих, исполненные «семьей». Не карикатуры, а дружеские шаржи были ужасно смешными. «Как вы можете разрешать всем этим прекрасным, совершенно сумасшедшим людям хватать что попало в вашем доме?!» – удивлялись более уравновешенные гости, вроде Греты Гарбо. На самом деле, что бы ни вытворяли члены «семьи», все в доме после себя оставляли в полном порядке – шкафы, ванные, кухню, кладовые, – как будто тут поработала прилежная служанка. Таковы были мои связи с Бразилией. Несколько дней после того, как я встретила Шато, мне никак не удавалось выбрать дату презентации своей зимней коллекции. Чтобы ее назначить, надо было заранее послать представителя, чтобы занять очередь в Синдикате высокой моды – так обычно стоят в очереди на автобус или за билетом в кино. Мой представитель опоздал, и я могла устроить презентацию только в моем доме в полночь. В течение трех дней кинокомпания превратила мой двор в волшебную сцену: над ним устроили навес – металлическая штора покрыта тарталаном розового цвета «шокинг», – а на темно-синем фоне окон выделялись китайские звери в натуральную величину. Когда Шато узнал об этом, он предложил мне целый оркестр «Скола де самба», самый знаменитый в Рио, который прибыл из Бразилии специальным рейсом играть на празднике одного парижского кутюрье по случаю того, что подписано соглашение с бразильским хлопковым королем.

Эльза Скиапарелли с Джинджер Роджерс и Эрлом Блэквеллом на презентации зимней коллекции в ее доме, 1952

Именно тогда в моду вошло изображение кузнечика, потому что вся моя коллекция была сделана под знаком этого верткого насекомого, а у манекенщиц, казалось, появились крылья. Один несчастный покупатель из Чикаго, бывший в этот период в Париже, приехал с опозданием на улицу Берри и поразился, увидев, что мой двор напоминает салон со странными животными в бальных платьях, заглядывающими в окна, что при входе его встречают господин Сатана и мадам Сатана, указывая красными огоньками место, где загорелые бразильцы в клетчатых рубашках бегают во всех направлениях, держа в руках зонтики в шотландскую клетку и делая вид, что здесь джунгли. В этой атмосфере непринужденно чувствовала себя мадам Варгас, жена президента республики, а также Джинджер Роджерс[204], первый раз приехавшая в Париж. Неудивительно, что этот покупатель пробормотал: «Ведь я нахожусь у мадам Скиапарелли?»

Сразу же после этой презентации я отправилась в Нью-Йорк, а оттуда – в Даллас, в Техасе. Один раз я уже там побывала, и мне знакомо пышное гостеприимство этого города. Ньюмен Маркус[205], чьи журналы я посещала во время войны, превратил мои три дня в Далласе в незабываемое событие. Для так называемого маленького коктейля весь сад украсили розами цвета «шокинг» и пригласили две тысячи гостей. Один владелец ранчо писал мне, что хотел бы отметить меня каленым железом, чтобы я осталась в стране. Когда я имела несчастье сломать зуб, дантист поставил мне его с помощью волшебного техасского цемента и согласился принять в качестве оплаты… два доллара. Никогда с тех пор этот зуб не ломался, и ни один дантист не желал его трогать – так хорошо он укрепился; без сомнения, этот зуб останется у меня навсегда.

Вот с такими воспоминаниями о Далласе я села в самолет по приглашению молодой конкурирующей компании, что мне казалось не очень корректным, но, увы, такое происходит, когда занимаешься бизнесом. Путешествие получилось забавным, я встретила старых друзей из Цирка Барнума и Бейли, навестила их, и мы с удовольствием вспоминали, как хорошо вместе проводили время несколько лет назад.

Русская манекенщица Варвара Раппонет в меховом жакете с бантом от Скиапарелли у Дома моды на Вандомской площади, 21, Париж, 1950-е годы. Публикуется впервые. (Из личной коллекции Александра Васильева)

Когда мы пролетали над Далласом, самолету, который прилетел раньше, чем следовало по расписанию, пришлось специально задержать приземление, что заставило пассажиров поволноваться. Напряжение достигло апогея, когда самолет стал медленно снижаться. И тут перед нами на высоте самолета возникло точное воспроизведение Эйфелевой башни, полностью выкрашенной в розовый цвет «шокинг». Затем с кружившегося в воздухе вертолета посыпался дождь из тысячи роз, и лепестки превратили сухое, горячее цементное покрытие аэродрома в ароматный ковер. На аэродроме ожидали прибытия мэра, который намеревался устроить мне официальную встречу. Наконец он прибыл, обнял меня и присвоил мне звание почетного гражданина Далласа. Через несколько часов меня облачили в костюм ковбоя, вышитый белыми бабочками по черному фону.

В руках я держала лассо, предназначенное для ловли невидимой коровы, у которой, по-видимому, должны были вырасти крылья как у Пегаса, потому что фотографы забрались на небоскреб.

Через неделю я была уже в Бразилии. Первыми у трапа самолета меня встречали мои старые друзья – посол Карло Мартенс и его жена. Они отвезли меня к себе, и с тех пор нить моего существования вплелась в сотворенный ими приветливый, веселый рисунок. Шато со своей фантастической манерой бросился в самые неимоверные предприятия, причем со скоростью, превышающей, мне казалось, двести километров в час! Меня он назвал крестной матерью «народного художественного праздника», который проходил на Морро-дель-Пинто, в самом грязном квартале Рио. Там меня окружили сотни молодых людей и детей, которые, без сомнения, ничего обо мне не слышали, но проявляли свою любовь и восхищение по отношению к тому, что я приехала из Франции. Мне поручили совершить торжественное дарение трех картин Модильяни Музею в Сан-Паоло. Искусство этого несчастного художника, которого оценили только после того, как он умер от голода, нашло путь к сердцам этих бедных людей, и они его сразу поняли и оценили.

Русская манекенщица Людмила Федосеева в вечернем платье от Скиапарелли, коллекция зима 1951/1952 г. Фото Франсуа Коллара

Артисты из «Радио Тупи», которые танцевали на улице Берри во время презентации «Кузнечика», организовали в мою честь спектакль, где были представлены все бразильские танцы.

Сама я оказалась с бразильским флагом в руках – неудобно, ведь он очень тяжелый, – одновременно танцуя самбу в окружении улыбающихся темноликих красавцев.

Манекенщица перед бутиком Эльзы Скиапарелли, Париж, 1954

Определенно моя поездка в Бразилию была наполнена движением, цветом и сюрпризами. Я ходила на выставки архитектуры и посещала множество новых домов, которые произвели на меня впечатление. Встречала много учеников Ле Корбюзье[206], молодые последователи сумели применить и трансформировать его строительные теории. Еще нигде я не видела, чтобы современная архитектура так органично вписывалась в окружение. Нередко в нашей традиционной Европе подобные здания оказываются неуместными и выглядят слишком агрессивно. В Бразилии они, напротив, составляют часть декора, выражают новые каноны красоты и завоевывают право на существование. Интерьеры подчиняются тем же правилам в общественных местах, фазендах и в частных домах. Цвета и материалы подчиняются «музыке» роскошной растительности. По-прежнему ведомая беспощадным Шато, я завтракала в сенате с вице-президентом, который попросил меня разделить с ним скромную трапезу, потому что я появилась неожиданно. Мы быстро пересекли Сан-Паулу[207], затем приехали в Байю, очень старый город, где я посвятила чарующую неделю осмотру бесчисленных церквей, инкрустированных листьями из чистого золота; шумный рынок напоминал базар Марракеша[208], за исключением того, что местный климат более прохладный и повсюду, напоминая о черной магии, прикреплены фетиши, приносящие удачу. Почитание и умиротворение таинственных сил – неотъемлемая часть бразильской жизни. Вызывают, освобождают эти силы, и не следует подчиняться их влиянию, иначе станете их добычей. Впервые я отправилась к макамбе, и это был удачный визит, ведь духи не всегда отвечают. Мы пришли рано, что было ошибкой, потому что, если смотреть эту мазохистскую, исступленную церемонию с самого начала, трудно не поддаться целиком ее влиянию. Музыка в самом начале очень тихая, но постепенно становится громче и под конец превращается в звучание африканских тамтамов. В набитом до отказа помещении удары барабана становятся непереносимыми. Мало-помалу лениво двигающиеся танцоры превращаются в одержимых. Их шаги ускоряются, дыхание учащается, глаза вылезают из орбит, изо рта течет слюна. Они бичуют себя, разрывают свои белые одежды и падают на пол, извиваясь, как черви.

Я сидела на стуле с прямой спинкой, и мои части тела, казалось, меня покинули, сначала они стали безжизненными, потом начали сокращаться. Мне понадобилась вся воля, чтобы выйти из этого состояния и заставить себя удалиться. Помедли я еще мгновение – оказалась бы покоренной могуществом ритма.

В Байе пришлось пережить еще одну встречу с потусторонними силами. Владелец отеля сообщил мне об одном колдуне, который «закрывал» тела: имелось в виду, что он отвлекал их от внешнего влияния и держал их изолированными, как в термосе. Посмотреть на этого человека я отправилась с двумя друзьями: художником, которому нечем было заняться, кроме самого себя, и женой сказочно богатого промышленника, по всей видимости, она не могла придумать, чего бы ей еще пожелать. Тот колдун ничего не знал о нас, но обоих моих спутников попросил уйти, а меня – вернуться через два дня и присутствовать на церемонии очищения.

Я пришла с твердой верой в то неизвестное существо, которое занимает большое место внутри меня, и никогда не упускаю возможности проникнуть в тайну, окружающую нас, даже если это рискованно.

Церемония происходила в квадратной изолированной комнате, расположенной посреди обычного двора, где бегали и кудахтали куры. В комнате было много пустых глиняных кувшинов – больших, маленьких, вытянутых, пузатых. В углу – своеобразный алтарь, украшенный двумя горящими свечами; в стороне сидит молодая девушка – девственница. Жрец сидел в позе, напоминающей йоговскую. Маленькое окошко выходило в сад, и в его проеме в саду был виден большой, мрачный мужчина. Жрец нараспев читал молитву, ее повторяла женщина, а потом уверенным, громким голосом им стал вторить мужчина в саду. Принесли в жертву голубку, ее кровь собрали в чашу. Теперь злые духи побеждены и спрятались в кувшинах – завтра их сбросят в реку, чтобы уничтожить зло. Чему верить? Чему не верить?

На следующий день меня повели на озеро, у которого нет дна, так сказали, и доходит оно прямо до центра земли. На просторном пляже городка Байя я стала свидетелем странного балета рыбаков. Тонкие и загорелые, они бросали в воду сети с маленькой лодки, плоской как доска, с огромным парусом, поднимающимся, казалось, прямо из волны; потом ложились, свесив ноги в воду. Забросив сети, они возвращались на пляж, чтобы их вытянуть. Вся операция была прекрасно поставлена и отрепетирована. Передвигались ритмично, как бы подчиняясь внутренней музыке, под ярким светом они образовывали неожиданные группы, таинственные, странные, когда вынимали добычу. Казалось, рыбы тоже находятся в состоянии гипноза.

Я видела подобный балет, исполнявшийся среди ночи на площади перед виллой Ресифе, где участниками были горожане на улицах. Молча, как в состоянии галлюцинации, они танцевали, двигая перед собой в безупречном ритме огромными метлами. Два исхудалых обнаженных подростка плескали из ведер воду им под ноги, соблюдая тот же ритм движений непонятной самбы.

Из Байи меня как будто тянули за веревочку, и я отправилась с сеньором Шатобрианом в Фейру-ди-Сантану[209], где мне предстояло получить орден Вакейрос, до этого им награждались только президент Варгас[210] и Уинстон Черчилль.

В Бразилии с ее огромными расстояниями чаще всего путешествуют на частных самолетах. Очень маленькие, они летают на поразительной скорости над холмами и озерами, кружась и подпрыгивая пугающими рывками, как воздушные змеи.

В соответствии со своей привычкой Шато заснул: для него не существовало ни дня, ни ночи, он спал везде, по пять минут, по часу, затем просыпался в прекрасной форме и переворачивал весь мир вверх ногами. На аэродроме в Сантане нас встречал Альмакио Бонавентура, префект этой области, а также самый старый член национальной гвардии. После взаимных комплиментов и речей нас отвезли завтракать в открытую таверну. Посреди двора был разложен четырехметровый костер, на нем собирались жарить мясо. Я начинала смутно понимать, что меня ожидает.

Со всех окрестных холмов спустились на своих горячих конях вакейру – пастухи из Пернамбуку[211], они много пили и много ели, становясь все более веселыми; вскакивали в седло и проезжали мимо, чтобы показать себя собравшейся толпе. «А теперь, – голосом Шато перекрывался нараставший шум, – настало время приготовиться к смене декораций».

Потом я отправилась в дом префекта, где мне вручили полный костюм пастуха из кожи песочно-желтого цвета, он был очень красивый и мне шел, потому что мои мерки были присланы из Парижа. Но было ужасно жарко…

Я переоделась в ванной комнате с окнами под любопытными взглядами нескольких мальчуганов, будущих молодых петушков. Еще одно меня расстроило: я обнаружила, что по их обычаю в нижних швах брюк оставляют длинные отверстия. Чтобы соблюсти правила приличия, пришлось взять взаймы белые кальсоны префекта. Вслед за этим меня отвели в кораль (загон), где ожидало огромное животное. «Вот ваша лошадь!» – сказали мне.

Захваченная врасплох, я удивленно раскрыла глаза. Я в жизни не садилась на лошадь, и дебютировать в центре Вакведжада (Vaquejada), где мужчины привыкли даже за завтраком не лишать себя выпивки, мне показалось невозможным.

С другой стороны, меня захватило спортивное соперничество, и отказаться было просто неприлично. Я не могла проявить страха, поэтому, стараясь выглядеть совершенно уверенной, очень достойно забралась на лошадь и отправилась, окруженная сотнями смеющихся вакейру, совершить круг по городу и вернуться в кораль. Признаюсь, я попросила очень красивого юношу оставаться поблизости, иногда даже брала его за руку.

Церемония разворачивалась с величием примитивного ритуала. Префект наградил меня, коснувшись моего плеча обнаженной шпагой, и Фирмино, один из вакейру, надел ленту ордена мне на шею. Знаки отличия ордена были выполнены монахами-бенедиктинцами из восхитительно гравированной кожи, но, к сожалению, они были очень большими, чтобы их носить постоянно.

Это единственная награда, которую я когда-либо получала, и ею дорожу.

Прежде чем я спустилась с лошади, меня провели в корале между бешеными коровами, потому что я их боялась больше всего. Итальянский животновод подарил мне половину права владения жеребенком, потомством известной лошади по имени Бразилия.

В Париж я вернулась через Ресифи[212], но оставила за собой в Бразилии маленький холмик в Терезополисе[213]… Его предложил мне сеньор Карлос Гинли, и расположен он был в его владениях, напротив горного озера. Там нет никакого жилья, может быть, когда-нибудь будет стоять палатка. Но холмик есть, блестящего зеленого цвета, под знаменитой скалой, носящей название Палец Бога.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.