Глава 7 АНАРХИСТЫ И РЕЖИМ БОЛЬШЕВИКОВ

Глава 7

АНАРХИСТЫ И РЕЖИМ БОЛЬШЕВИКОВ

Смотрят ли люди на Небо полными счастья глазами, опасаются ли ада после смерти, в любом случае они смущены, поскольку им кажется, что видят они совсем не то, что им обещано при рождении.

Жерар Уинстенли

С самого своего рождения, имевшего место на сломе веков, русское анархистское движение – если столь беспорядочное и неорганизованное явление в самом деле могло называться движением – было поражено резкими и злобными внутренними спорами о доктринах и тактике. Все старания добиться единства были тщетны. Может, это было неизбежно, ибо анархисты по своей натуре являлись неисправимыми нонконформистами, упорно сопротивлявшимися организационной дисциплине. Похоже, они были обречены оставаться в таком раздробленном состоянии – сборище отдельных личностей и группок: синдикалистов и террористов, пацифистов и активистов, идеалистов и авантюристов.

Фракционные раздоры были обязаны главным образом спаду русского анархизма, последовавшему вслед за революцией 1905 года, а во время Первой мировой войны едва не приведшему к окончательному краху движения. Тем не менее в 1917 году многие лидеры анархизма высказали решительное намерение покончить с прошлыми ссорами. Хотя им пришлось иметь дело с серьезными препятствиями, коренившимися в анархистском символе веры, они все же решили отбросить все, что их разделяло, и сплотиться под знаменем коммунизма, не знающего, что такое государство. Такие их амбиции подкреплялись стремительным появлением и бурным ростом анархистских федераций едва ли не в каждом большом российском городе, от Одессы до Владивостока. И если сотрудничество достижимо на местном уровне, почему не установить его и в национальном масштабе?

Первый шаг к объединению был предпринят в июле 1917 года, когда для созыва Всероссийской конференции было организовано анархистское информационное бюро. Ближе к концу месяца в Харькове собрались представители дюжины городов и в течение пяти дней обсуждали такие жизненно важные темы, как роль анархизма в деятельности фабричных комитетов и профсоюзов и способы плавного превращения империалистической войны во всемирную социалистическую революцию. Перед тем как разъехаться, делегаты возложили на информационное бюро задачу созыва Всероссийского съезда.

Чтобы выяснить размах и силу движения, а также определить уровень интереса к столь представительному собранию, информационное бюро разослало вопросники по анархистским организациям всей страны. Множество ответов, вскоре пришедших в Харьков, давали представление об ошеломляющей поддержке такого съезда и о том, что подобный форум должен состояться как можно скорее. Каждый ответ включал краткое описание анархистских кружков конкретного региона, размах их деятельности и в некоторых случаях – список их публикаций. Таким образом была получена ценная характеристика всего движения. Во многих местах существовали три разновидности анархистских организаций: анархо-коммунисты, анархо-синдикалисты и индивидуальные анархисты. В маленьких городках анархисты часто не проводили явного различия между анархо-коммунизмом и анархо-синдикализмом – и тот и другой существовали в рамках единой Федерации анархистов или анархистов-коммунистов-синдикалистов. Тут и там группы толстовцев призывали к непротивлению злу насилием и, хотя у них была очень слабая связь с революционными анархистами, чувствовалось их моральное воздействие на движение. Что же до индивидуалистов, некоторые были настроены весьма мирно, а другие призывали к насилию, но все как один они отрицали и территориальные коммуны анархо-коммунистов, и рабочие организации анархо-синдикалистов. Они считали, что только неорганизованные анархисты-индивидуалисты свободны от всяческого принуждения и давления, что и позволяет им хранить верность идеалам анархизма. Черпая указания у Ницше и Штирнера, они превозносили «эго» и его волю, а в некоторых случаях демонстрировали чисто аристократический стиль мышления и действий[29].

Анархо-индивидуалистов привлекало богемное окружение художников и артистов, где случались и бандиты, что вели жизнь одиноких волков. Их одержимое стремление к чисто индивидуальной свободе обретало форму то философского солипсизма, то очертания более активного революционного героизма или же откровенного бандитизма, в котором последнюю точку ставила смерть, поскольку позволяла окончательно ускользнуть от жестких уз организованного общества.

В конце 1917 – начале 1918 года анархистские публикации сообщали, что Всероссийский конгресс неминуем, но пагубные разногласия в движении снова дали о себе знать, и ожидаемая встреча так и не состоялась. Самым многолюдным из всех возможных съездом стала конференция анархистов Донецкого бассейна, которые встретились 25 декабря 1917 года в Харькове и продолжили свои заседания 14 февраля 1918 года в Екатеринославе. Конференция основала еженедельное издание «Голос анархиста» и избрала Бюро анархистов Донецкого бассейна, которое финансировало в Южной России лекции таких известных личностей, как Иуда Рощин, Николай Рогдаев и Петр Аршинов, Позже, в 1918 году, анархо-синдикалисты все же провели две всероссийские конференции в Москве. Всероссийский конгресс анархо-коммунистов собрался позднее там же, но общенациональный конгресс, которому предстояло объединить два основных крыла движения, не говоря уж о более мелких группах, так никогда и не состоялся.

Петроградская федерация анархистских групп, объединяющая множество кружков и клубов анархо-коммунистов, действовавших в столице и вокруг нее, была самой заметной организацией городского масштаба из тех, которые появились в России в течение 1917 года. К ноябрю, через семь месяцев после создания федерации, у ежедневной газеты («Буревестник») было более 25 000 читателей, проживавших в основном на Выборгской стороне, в Кронштадте и в рабочих пригородах Обухове и Колпино[30]. Продолжая политику, начатую «Коммуной» и «Свободной коммуной», «Буревестник» призывал бездомных и нищих захватывать резиденции и настойчиво требовал экспроприации частной собственности. (Блейхман, который писал под псевдонимом Н. Солнцев, неустанно защищал конфискацию домов и заводов.)

Издатели решительно отказались от призывов к «социальной революции», когда большевики захватили власть; фактически Парижская коммуна, когда-то признанная идеальной формой общества, чтобы заменить собой Временное правительство, сейчас стала ответом «Буревестника» диктатуре Ленина. Рабочим Петрограда говорилось, чтобы они отвергали «слова, приказы и декреты комиссаров» и создавали свои собственные коммуны по образцу 1871 года. В то же время газета с неменьшим презрением относилась к «парламентскому фетишизму» кадетов (конституционных демократов), эсеров и меньшевиков и радостно приветствовала разгон Учредительного собрания в январе 1918 года, посчитав его большим шагов к тысячелетию анархизма.

В рамках Петроградской федерации анархистских групп бок о бок свободно существовали две группы, возглавляемые людьми совершенно разного темперамента, которые оказывали сильное влияние на остальных и почти монополизировали страницы «Буревестника». Во главе первой был Аполлон Андреевич Карелин (который часто писал под псевдонимом Кочегаров), интеллектуал, известный своей гуманностью и эрудицией, «блистательный старик», как описал его Виктор Серж. Его бородатая физиономия в очках напоминала доброго и умного князя Кропоткина. Один из его соратников Иван Хархардин удачно сравнил его с «библейским патриархом».

Карелин родился в Петрограде в 1863 году, он был сыном художника аристократического происхождения и школьной учительницы, которая находилась в родстве с Лермонтовым. Ребенком он оказался в Нижнем Новгороде, где и получил гимназическое образование. В 1881 году, когда Александр II пал жертвой «Народной воли», Карелин, которому к тому времени минуло восемнадцать, был арестован как участник радикального студенческого движения и отправлен в Петропавловскую крепость в Петербурге. Он был освобожден, когда его родители обратились с прошением о помиловании, и получил разрешение изучать право в Казанском университете. Тем не менее он снова вступил в кружок народников и занялся нелегальной пропагандистской деятельностью, которая обрекла его на долгий период «тюрем и ссылок, ссылок и тюрем», говоря словами одного из его будущих учеников А. Солоновича.

В 1905 году Карелин совершил побег из Сибири, и двенадцать лет между двумя русскими революциями провел в Париже. Здесь он создал кружок анархистов из русских эмигрантов, известный как «Братство свободных коммунистов», который издавал анархистскую литературу, организовывал лекции и семинары и привлекал новых сторонников (среди них был и Волин, будущий лидер анархо-синдикалистов). Вернувшись в Петроград в августе 1917 года, Карелин скоро обзавелся широким кругом сторонников среди анархо-коммунистов столицы.

Большую часть энергии он отдавал если не оригинальному, то трезвому анализу политических и экономических вопросов. В сжатом и сдержанном стиле выражал точку зрения анархо-коммунистов на рабочий контроль и писал многочисленные статьи и памфлеты, в которых нападал на парламент и правительство России. На встречах в залах и рабочих клубах Петрограда Карелин читал лекции на такие темы – «Как труженикам организовать жизнь без властей или парламентов». Его брошюра по аграрному вопросу, опубликованная в Лондоне в 1912 году, очень близкая по духу взглядам Кропоткина на территориальные коммуны, продолжала пользоваться широкой известностью, как краткое, но исчерпывающее изложение позиции анархо-коммунистов по вопросу земельного права. По Карелину, первым шагом должно стать распределение земли между всеми, кто в состоянии обрабатывать ее. Это была часть из земельной программы эсеров, которую позаимствовал и Ленин, когда в ноябре 1917 года осуществил передачу земли от помещиков, церкви и короны в ведение крестьянских комитетов. Тем не менее декрет большевиков от февраля 1918 года, которым объявлялась национализация всей земли, вступил в фундаментальное противоречие с конечной целью, как видел ее Карелин, а именно: федерация автономных коммун, в которой вообще не существовало понятия владения – частного или государственного, – а члены коммуны получали все необходимое в соответствии со своими потребностями. Если Карелин являлся наследником умеренной анархо-коммунистической традиции кропоткинской группы «Хлеб и воля», то лидеры второй влиятельной фракции в Петроградской федерации, братья А.Л. и В.Л. Гордины, были последователями ультрарадикальной группы «Безначалие». Выбор этого определения для названия их периодического издания, которое они краткое время выпускали в свет в 1917 году, был весьма удачен; и по стилю, и по темпераменту публикаций Гордины прямо наследовали Бидбею и Ростовцеву, представляли ту страстную и сумбурную разновидность русского анархизма, отцом которой считался Бакунин. Их поверхностные, но яркие работы, которые они публиковали в большом количестве, были отмечены антиинтеллектуализмом, несравнимым даже с обличениями их предшественников. Взять, например, прокламацию, напечатанную в начале 1918 года большими буквами на первой странице «Буревестника»: «НЕГРАМОТНЫЕ! УНИЧТОЖАЙТЕ ЭТУ ГНУСНУЮ КУЛЬТУРУ, КОТОРАЯ РАЗДЕЛЯЕТ ЛЮДЕЙ НА «НЕВЕЖЕСТВЕННЫХ» И «УЧЕНЫХ». ВАС ДЕРЖАТ В ТЕМНОТЕ. ВАМ ВЫКАЛЫВАЮТ ГЛАЗА. И В ЭТОЙ ТЕМНОТЕ, В НОЧНОЙ ТЕМНОТЕ КУЛЬТУРЫ ОНИ ГРАБЯТ ВАС.

Практически не было ни одного дня без таких тирад братьев Гординых. Они неутомимо продолжали отрицать современную европейскую культуру. Неологизмы, украшавшие их статьи и памфлеты, были образцами нового языка, который предполагалось создать для нужд нового постбуржуазного мира будущего. Бурный характер их писаний вынуждал поверить ехидному наблюдению современного марксистского исследователя, что Гордины страдали острой формой графомании. Их поэмы и манифесты требовали углубленного прочтения, но порой в этом потоке слов встречались отдельные вспышки озарения.

В 1917 году братья Гордины основали общество анархо-коммунистов, которое они назвали Союз пяти угнетенных, с отделениями в Москве и Петрограде. «Пять угнетенных» – это были те категории рода людского, больше всего страдавшие под игом западной цивилизации: «скитальцы-рабочие», национальные меньшинства, женщины, молодежь и личности-индивидуальности. Ответственность за их страдания возлагалась на пять базовых институтов – государство, капитализм, колониализм, школу и семью. Гордины разработали философскую систему, которую назвали пананархизм. Она предписывала пять лекарств для пяти гибельных институций, которые мучили пять угнетенных элементов современного общества. Лекарства для государства и капитализма были достаточно просты – коммунизм и ликвидация государства; а вот для оставшихся трех угнетателей противоядия были куда более новыми: космизм (полное устранение преследования по национальным мотивам), гинеантропизм (обучение и гуманизация отношения к женщинам) и педизм (освобождение молодежи от пороков рабского обучения).

В основе пананархистского символа веры лежал антиинтеллектуализм. Позаимствовав такой подход у Бакунина, братья Гордины направили свой критицизм на чтение книг, на это «дьявольское оружие», с помощью которого образованное меньшинство господствует над неграмотными массами. С помощью принципа бритвы Оккама они априори отбрасывали все теории и абстракции, особенно в религии и науке. Религия была «плодом фантазии», наука – «плодом интеллекта», – обе являлись мифическими изобретениями человеческого мозга: «Правила неба и правила природы – ангелы, души, дьяволы, молекулы, атомы, эфир, законы Господа Небесного и законы природы, силы, влияние одного тела на другое – все это выдумано, сформировано, создано обществом».

Гордины хотели освободить творческий дух человека от оков догмы. Для них наука, под которой ими подразумевались все рациональные системы, естественные, а также социальные науки, представляла собой новую религию среднего класса. Величайшей ошибкой из всех была марксистская теория диалектического материализма. «Марксизм, – утверждали они, – это новое научное христианство, предназначенное для завоевания мира буржуазии путем обмана народа, пролетариата точно так же, как христианство обманывало мир феодализма». Маркс и Энгельс были «магами научной социалистической черной магии».

Несмотря на близкую угрозу марксизма, братья Гордины с горячим оптимизмом смотрели в будущее. «Боги Европы погибли», – писали они, имея в виду, что те стали жертвами «борьбы между двух культур». Религия и наука, слабые и вышедшие из моды, отступают перед новыми энергичными силами труда и техники. «Культура Европы гибнет, религия и наука исчезают с лица земли, и править землей будут только Анархия и Техника»[31].

Убежденные, что чтение традиционных книг, используемое правящими классами для угнетения трудящихся масс, совершенно ни к чему, Гордины советовали матерям перестать отправлять своих детей в церковь или в университеты. Скоро появится новый тип образования, отвращающий детей всего мира от «жалкого интеллекта белоручек и от преступной дегуманизации». Мальчикам и девочкам больше не придется изучать законы природы и общества по книгам. Они будут получать «пантехническое» образование с упором на изобретательность, практические навыки, техническую сметку и мускульную силу, а не на мощь абстрактного мышления. Впереди великая цель, заявляли Гордины, – не теоретизировать, а создавать, не просто мечтать об утопии, а строить ее своими руками. В этом и состоит задача пяти угнетенных – «Освобождение угнетенных – дело рук самих угнетенных».

В марте 1918 года, когда большевики перенесли место пребывания правительства подальше от уязвимого «окна в Европу», прорубленного Петром I, обратно в леса старой Московии, ведущие анархисты Петрограда, не теряя времени, переправили свои штаб-квартиры в новую столицу. Москва, где теперь сфокусировались все свершения революции, быстро стала центром анархистского движения. Анархо-синдикалисты немедленно начали печатать в Москве «Голос труда», а орган анархо-коммунистов «Буревестник», который еще несколько месяцев продолжал появляться в Петрограде (он был окончательно закрыт в мае), вскоре обрел место в «Анархии», ежедневной газете Московской федерации анархистских групп. Прошло не так много времени, и Московская федерация заняла место своих конкурентов из Петрограда, как ведущая организация анархо-коммунистов страны.

Созданная в марте 1917 года, Московская федерация устроила свою штаб-квартиру в старом Купеческом клубе, который на волне Февральской революции был конфискован отрядом анархистов и получил новое название – Дом анархии. Большинство членов федерации составляли анархо-коммунисты, среди которых изредка встречались синдикалисты и индивидуалисты. Весной 1918 года самыми заметными членами федерации кроме Аполлона Карелина и братьев Гординых (они перебрались в Москву из Петрограда) были Герман Аскаров (в годы после революции 1905 года он был самым острым полемистом из числа анархо-синдикалистов и под именем Оскара Буррита издавал эмигрантский журнал «Анархист»), Алексей Боровой, профессор философии Московского университета, одаренный оратор и автор множества книг, брошюр и статей, которые пытались примирить анархизм индивидуалистов с доктриной синдикализма, Владимир Бармаш, опытный агроном и ведущий участник анархистского движения во время революции 1905 года, который приобрел большую известность тем, что в 1906 году ранил окружного прокурора, а два года спустя совершил побег из московской Таганской тюрьмы. Среди них был и Лев Черный (П.Д. Турчанинов), известный поэт, сын армейского полковника и сторонник варианта анархо-индивидуализма, известного как «ассоциативный анархизм» – доктрина, почерпнутая главным образом у Штирнера и Ницше, призывавших к свободной ассоциации независимых индивидуальностей. Черный служил секретарем федерации, а Аскаров был главным редактором ее органа «Анархия». Федерация посвящала свою энергию главным образом распространению анархистской пропаганды среди беднейших классов Москвы. В клубах, возникших в промышленных районах Пресни, Лефортове, Сокольниках и Замоскворечье, Аполлон Карелин и Абба Гордин вели оживленные дискуссии среди рабочих. В общем и целом федерация теперь избегала «эксов», если не считать захватов частных домов, самым громогласным защитником которых был Лев Черный.

В течение первых месяцев 1918 года анархисты Москвы и других городов вели критический обстрел главным образом правительства Советов. Даже после Октябрьской революции они быстро определили объекты для недовольства: создание Совета народных комиссаров (Совнаркома), «националистическая» Декларация прав народов России, появление Чека, национализация банков и земли, подчинение фабричных комитетов – короче, возвышение «комиссарократии, рака нашего времени», как ехидно выразилась Ассоциация анархо-коммунистов Харькова.

По словам анонимной анархистской брошюры того периода, концентрация власти в руках Совнаркома, Чека и ВСНХ (Высший совет народного хозяйства) положила конец всем надеждам на свободную Россию: «Большевизм день за днем и шаг за шагом доказывал, что государственная власть обладает неизменными характеристиками; она может менять свое название, свои «теории», своих прислужников, но суть ее остается – власть и деспотизм в новых формах».

Анархо-коммунисты из Екатеринослава вспомнили слова «Интернационала» о том, что народу не даст освобождения «ни Бог, ни царь и ни герой»; они призывали массы к самоосвобождению, заменив диктатуру большевиков новым обществом «на основе равенства и свободного труда».

Точно так же в сибирском городе Томске анархисты призывали к устранению в России новой «иерархии» тиранов и организации бесклассового общества на основе «инициативы снизу». «Рабочий народ! – восклицал журнал анархо-коммунистов во Владивостоке. – Верь только в себя и в свои организованные силы!»

Реакция анархо-синдикалистов на новый режим была столь же резкой. В группе «Голос труда» Волин осудил большевиков за то, что они поставили промышленность под контроль государства. Максимов пошел еще дальше, объявив, что теперь невозможно поддерживать Советы с чистой совестью. Лозунг «Вся власть Советам!», объяснил он, хотя анархисты никогда полностью его не принимали, все же был «прогрессивным» призывом к действию перед Октябрьским восстанием; в то время большевики, не в пример «оборонцам» и «оппортунистам», разлагавшим лагерь социалистов, представляли собой революционную силу. Но после Октябрьского переворота, продолжал Максимов, Ленин и его партия отказались от своей революционной роли ради того, чтобы стать политическими боссами, и превратили Советы в хранилища государственной власти. Пока Советы служат властям, приходил он к выводу, каждый анархист несет обязанность бороться с ними.

Поток поношений со страниц анархистской прессы достиг апогея в феврале 1918 года, когда большевики возобновили мирные переговоры с немцами в Брест-Литовске. Анархисты объединились с другими левыми «интернационалистами» – левыми эсерами, меньшевиками-интернационалистами, левыми коммунистами, – чтобы протестовать против любых соглашений с германским «империализмом». На возражения Ленина, что русская армия слишком слаба и измотана, чтобы продолжать воевать, анархисты отвечали, что профессиональные армии в любом случае никуда не годятся и что теперь защита революции – задача народных масс, организованных в партизанские отряды. 23 февраля на совещании в ЦИК Советов Александр Ге, лидер фракции анархо-коммунистов, яростно выступил против заключения мирного договора: «Анархо-коммунисты объявляют террор и войну на два фронта. Лучше умереть за всемирную социалистическую революцию, чем жить в результате соглашения с германским империализмом»[32]. И анархо-коммунисты и анархо-синдикалисты доказывали, что партизанские отряды, которые сразу же возникнут на местах, выведут из строя и деморализуют захватчиков и в конечном итоге уничтожат их, как в 1812 году была уничтожена армия Наполеона. В конце февраля Волин в «Голосе труда» живо описал эту стратегию: «Основная цель – продержаться. Оказать сопротивление. Не сдаваться. Бороться. Вести неустанную партизанскую войну – здесь, там и повсюду. Идти вперед. Или отступать и гибнуть. Мучить, терзать врага, нападать на него». Но призывы Волина и Ге были обращены к глухим: 3 марта делегация большевиков подписала Брест-Литовский мирный договор.

Его условия оказались еще жестче, чем опасались анархисты. Россия уступила Германии более четверти своих пахотных земель со всем их населением и три четверти металлургической и сталеплавильной промышленности. Ленин настаивал на том, что соглашение, несмотря на его жесткие условия, обеспечивало насущную необходимость перевести дыхание и позволяло его партии консолидировать силы революции и вести их вперед. Тем не менее для возмущенных анархистов договор был унизительной капитуляцией перед силами реакции, предательством всемирной революции. Это был в самом деле «похабный мир>, говорили они, повторяя слова самого Ленина. Уплатить такую цену территорией, населением и ресурсами, утверждал Волин, было «позорным действием». На IV съезде Советов, который собрался 14 марта, чтобы ратифицировать договор, Александр Ге и его товарищи (всего их было 14 человек) голосовали против.

Спор из-за Брест-Литовского договора внес ясность в процесс растущего охлаждения отношений между анархистами и партией большевиков. После свержения Временного правительства в октябре 1917 года их брак по расчету достиг своей цели. К весне 1918 года подавляющее большинство анархистов потеряли все иллюзии по поводу Ленина и искали возможности окончательного разрыва с ним, в то время как большевики со своей стороны обдумывали, как подавить своих недавних союзников, в которых уже не было никакой необходимости и чей непрестанный критицизм раздражал новый режим так, что он не мог его больше терпеть.

И больше того – анархисты, продолжая свои оскорбительные выпады, начали представлять более серьезную опасность. Частично в порядке подготовки к неизбежной партизанской войне против немцев, а частично в виде ответа на враждебные действия советского правительства местные клубы Московской федерации анархистов занялись организацией отрядов Черной гвардии (черное знамя было эмблемой анархистов) и вооружением их – ружьями, пистолетами и гранатами. Из своей штаб-квартиры в Доме анархии лидеры федерации старались внушить черногвардейцам хоть какое-то представление о дисциплине, ограничить активность местных клубов в их пропагандистской деятельности и в «реквизиции» частных резиденций.

Выяснилось, что задача эта не выполнима. Получив в руки оружие, и сами группы, и отдельные личности не смогли противостоять искушению проводить «экспроприации» и порой, не думая о последствиях, выступали от имени федерации. 16 марта федерация была вынуждена выпустить публичное опровержение «экса», совершенного под ее знаменем. «Московская федерация анархистских групп, – гласил текст на первой странице «Анархии», – заявляет, что никогда не разрешала никаких захватов с личными целями и тем более с целями личной наживы и что она предпримет любые необходимые шаги для пресечения таких проявлений буржуазного духа». На следующий день, в сдержанном признании, что члены Черной гвардии в самом деле были виновны в незаконных действиях, «Анархия» запретила всем черногвардейцам решать какие-либо задачи без письменного приказа, подписанного тремя членами штаба Черной гвардии и без сопровождения члена штаба.

После упорной кампании анархистов против договора в Брест-Литовске последней соломинкой для них осталось создание вооруженных отрядов и уход в подполье. Руководство большевиков решило действовать. Необходимый предлог был найден 9 апреля, когда группа московских анархистов угнала автомобиль, принадлежащий полковнику Реймонду Роббинсу, представителю американского Красного Креста, который с полной ответственностью осуществлял контакты с правительством Соединенных Штатов[33].

Троцкий признавал, что некоторые большевики испытывали большое нежелание подавлять анархистов, которые помогали, «когда пришел час нашей революции». Тем не менее в ночь с 11 на 12 апреля вооруженные отряды Чека совершили налеты на 26 анархистских центров столицы. Большинство анархистов сдались без боя, но в Донском монастыре и в самом Доме анархии черногвардейцы оказали яростное сопротивление. Более 10 агентов Чека погибли в этих схватках, примерно 40 анархистов были убиты или ранены и более 500 взяты в плен.

Во время этих налетов выпуск «Анархии» был временно прекращен правительством. Тем не менее в Петрограде «Буревестник» резко осудил большевиков за переход в лагерь «главарей «черной сотни» и контрреволюционной буржуазии»: «Вы Каины. Вы убивали ваших братьев. Вы и Иуды, предатели. Ленин возводит свой октябрьский трон на наших костях. Теперь он отдыхает и «переводит дыхание» на наших мертвых телах, на трупах анархистов. Вы скажете, что анархисты разгромлены. Но это всего лишь наши июльские дни, с 3-го по 6-е. Наш Октябрь еще впереди».

Когда Александр Те высказал протест на заседании Центрального исполнительного комитета, большевистские коллеги заверили его, что шли аресты только уголовных элементов, а не «идейных» анархистов. Вскоре Чека провела аналогичные аресты в Петрограде – одним из задержанных оказался Блейхман, несмотря на его членство в Петроградском Совете, – и провела такие же налеты в провинциях[34].

В мае «Буревестник», «Анархия», «Голос труда» и другие ведущие анархистские издания, были закрыты, в большинстве случаев навсегда.

Период для того, чтобы перевести дыхание, который Ленин выиграл в Брест-Литовске, оказался слишком кратким. К лету правительство большевиков было ввергнуто в борьбу не на жизнь, а на смерть со своими врагами, как зарубежными, так и отечественными. И если еще были какие-то остатки закона и порядка, то после двух революций в 1917 году с ними было покончено. Во всех уголках страны поднял голову терроризм. Радикальные эсеры начали устрашающую кампанию против видных государственных деятелей, точно так же, как во времена Николая II. (Как бы по контрасту раньше анархисты избирали целями для своих бомб и револьверов цели меньшего масштаба – полицейских, окружных прокуроров, казачьих и армейских офицеров, владельцев заводов и т. д.) В июне 1918 года эсеровский террорист в Петрограде убил Володарского, высокопоставленного большевика. В следующем месяце два левых эсера совершили успешное покушение на немецкого посла графа Мирбаха в надежде, что после его гибели война возобновится. В конце августа Михаил Урицкий, глава Петроградской Чека стал жертвой пули эсера, а в Москве молодая женщина-эсер Фанни (Дора) Каплан стреляла, серьезно ранив самого Ленина. Покушение на жизнь Ленина вызвало у некоторых анархистов аналогии с убийством в 1904 году реакционного министра внутренних дел Вячеслава Плеве. Каплан, с сочувствием говорили они, хотела «покончить с Лениным прежде, чем он покончит с революцией».

Анархисты тоже вернулись на свой путь террора. Снова возникли группы «Безначалия» и чернознаменцев, а также небольшие группки махровых головорезов, которые действовали под такими названиями, как «Ураган» и «Смерть», очень напоминая банды «Черного ворона» и «Коршуна» предыдущего десятилетия. Как и в годы, последовавшие за восстанием 1905 года, особо плодородная почва для анархистского насилия оказалась на юге. Один кружок фанатиков в Харькове, называвших себя анархо-футуристами, восклицая «Смерть мировой цивилизации!», вызывали духи Вид бея и Ростовцева и призывали темные массы брать в руки топоры и уничтожать все, что попадается на глаза. Анархисты в Ростове, Екатеринославе и Брянске врывались в тюрьмы и освобождали заключенных. Страстные манифесты призывали народ восставать против новых хозяев. Нижеследующий призыв был выпущен в июле 1918 года Брянской федерацией анархистов:

«Вставай, народ!

Социал-вампиры пьют твою кровь!

Те, кто раньше призывал к свободе, равенству и братству, творят страшное насилие!

Заключенных расстреливают без суда и следствия и даже без их «революционных» трибуналов…

Большевики стали монархистами…

Народ! Жандармский сапог крушит твои лучшие надежды и ожидания…

Больше нет ни свободы речи, ни свободной прессы, ни свободы совести. Всюду только кровь, стоны, слезы и насилие…

Ваши враги в борьбе с вами призвали на помощь голод…

Пора подниматься, народ!

Уничтожим паразитов, которые мучают нас!

уничтожим всех, кто подавляет нас!

Сами создадим свое счастье… никому не доверяйте свою судьбу…

Вставай, народ! К анархии и коммунам!»

Юг был питательной почвой для анархистских боевых отрядов, создававшихся по образцам 1905 года. Их главной задачей, которую они провозглашали открыто, было уничтожение предполагаемых контрреволюционеров, будь то русские белые, большевики, украинские националисты или немецкие войска, находившиеся здесь по Брест-Литовскому договору. Отряд партизан Черного моря в Симферополе и партизанский отряд имени М.А. Бакунина пели о новой «эре динамита», которая встретит угнетателей всех мастей: «Мы бережем наследство Равашоля и последние слова Анри! За лозунг «Коммуна и свобода» мы готовы отдать наши жизни! Да смолкнут церковные колокола! Мы слышим другие сигналы тревоги! По всей земле раздаются взрывы и стоны – но мы построим нашу гармонию!»

И действительно, стараниями анархистских отрядов на юге воцарилась смутная эра взрывов и «экспроприации», хотя их отчаянные подвиги далеко не всегда мотивировались бескорыстными революционными идеалами.

В течение последующих двух лет от насилия анархистов страдала и Москва. Виктор Серж рассказывал, что летом 1918 года черногвардейцы, пережившие рейды Чека предшествующих месяцев, готовились к вооруженному захвату столицы, но Алексей Боровой и Даниил Новомирский отговорили их. Тем не менее многие из них, спасаясь от преследований большевиков, ушли в подполье. Лев Черный, секретарь Московской федерации анархистов, в 1918 году помогал создавать «подпольную группу», а в следующем году присоединился к организации, называвшей себя «Анархисты подполья». Создана она была Казимиром Ковалевичем, членом Московского союза железнодорожников, и украинским анархистом Петром Соболевым. Хотя базировалась она в столице, «Анархисты подполья» имели тесные связи с боевыми отрядами на юге.

Осенью 1919 года они опубликовали два номера подстрекательского издания «Анархия» (не путать с органом Московской федерации, который правительство закрыло за год до этого), первый из которых называл диктатуру большевиков худшей тиранией в истории человечества. «Никогда еще не было столь резкого различия между угнетателями и угнетенными», – утверждала «Анархия». А за несколько дней до того, как эти слова увидели свет, «Анархисты подполья» нанесли свой самый тяжелый удар «угнетателям».

25 сентября вместе с соратниками из левых эсеров они бросили бомбу в штаб-квартиру Московского комитета коммунистической партии в Леонтьевском переулке, когда там шло пленарное заседание. Взрыв убил 12 членов комитета, 55 человек получили ранения, включая Николая Бухарина, видного большевистского теоретика и редактора «Правды», Емельяна Ярославского, который позже взялся писать краткую историю русского анархизма, и Ю.М. Стеклова, редактора «Известий» и будущего биографа Бакунина. Полные восторга от своего успеха, «Анархисты подполья» торжественно оповестили, что этот взрыв был сигналом наступления «эры динамита», которая завершится лишь с полным уничтожением нового деспотизма.

Но их радости скоро пришел конец. Этот взрыв, хотя от него сразу же отмежевались видные лидеры анархизма, дал начало мощной волне новых арестов. Первым делом охота пошла за «Анархистами подполья». Группа их взорвала себя на «реквизированной» даче после того, как их лидеры Ковалевич и Соболев были застрелены милицией. Чека раскинула широкую сеть в поисках политических преступников, и сотни из них пред стали;; перед судом тройки;; Анархисты не упустили из виду параллель между этими судами и военными трибуналами, созданными после революции 1905 года; они сравнивали агентов Чека с «палачами» Столыпина.

Ораторы большевиков утверждали, что на кону поставлена судьба революции, и надо каленым железом выжигать любое сопротивление. Они настаивали, что ни одного анархиста не арестовали лишь за его убеждения, а всем им вменялись в вину уголовные деяния. «Мы не преследуем идейных анархистов, – через несколько месяцев после взрыва в Леонтьевском переулке заверял Ленин Александра Беркмана, – но мы не будем терпеть вооруженное сопротивление или агитацию такого рода». К сожалению для «идейных» анархистов, Чека не утруждалась изучением идейных взглядов своих пленников прежде, чем покарать их.

На взлете новой волны терроризма в 1918 году между террористами и синдикалистами возродились давние дебаты по поводу эффективности насильственных действий. Молодой синдикалист Максимов, речи которого были полны гнева и презрения, осудил анархо-коммунистов за возвращение к порочной тактике убийств и «экспроприации». Терроризм – это полное искажение анархистских принципов, доказывал он, который заставляет тратить впустую революционную энергию, в то же время ничего не делая для устранения социальной несправедливости. В то лее время Максимов осмеял ленивых Маниловых из лагеря анархо-коммунистов, романтических созерцателей, которые лишь любуются пасторальными утопиями, не подозревая о существовании сложных сил, которые правят миром. «Хватит мечтать о золотом веке, – заявил он. – Пришло время собраться и действовать!»

К тому времени, когда мнение Максимова появилось в печати, он и его коллеги уже начали претворять свои взгляды в жизнь. В конце августа 1918 года анархо-синдикалисты провели свой I Всероссийский съезд в Москве; цель съезда была консолидировать все силы и выработать общую платформу. Делегаты широким фронтом обрушились на диктатуру большевиков и одобрили ряд резолюций, осуждающих политическую и экономическую программы Ленина. Что касается политической стороны, то синдикалисты потребовали немедленного устранения Совнаркома и замены его федерацией «свободных советов», которые будут напрямую избираться на заводах и в деревнях, «без политических пустомель, которые попадают через партийные списки и превращают (советы) в говорильни». Кроме того, хотя съезд одобрил вооруженную борьбу с белыми, он призвал к вооружению рабочих и крестьян, которые и заменят устаревшую постоянную армию.

Резолюция по экономическим вопросам потребовала решительного отказа от большевистской программы «военного коммунизма». В сельскохозяйственном секторе, как предупредили анархо-синдикалисты, земельная политика нового режима приведет к новому «закабалению» крестьянства кулаками и государством. Чтобы избежать такой судьбы, они защищали идею выравнивания размеров земельных участков и постепенное формирование автономных сельских коммун. Кроме того, они требовали немедленного прекращения реквизиций зерна государством, предлагая, чтобы заботы о поставках продовольствия были возложены на рабоче-крестьянские организации.

Синдикалисты обвиняли государство, что оно предало рабочий класс в промышленности, подавив рабочий контроль в пользу таких капиталистических штучек, как единоличное управление, трудовая дисциплина и использование «буржуазных» инженеров и техников. За то, что пренебрегли заводскими комитетами – «любимым ребенком великой пролетарской революции» – ради таких «мертвых организаций», как профсоюзы, за то, что, заменив декретами и бюрократией промышленную демократию, руководство большевиков создало монстра «госкапитализма», бюрократического бегемота, которого словно в насмешку называют «социализмом». Этих злобных близнецов политической диктатуры и «государственного капитализма» можно устранить только «немедленной и радикальной революцией» – силами самих рабочих.

Обвинение в том, что партия большевиков создала «госкапитализм», а не пролетарский социализм, стало главной темой в анархистской критике советского режима. В апреле 1918 года Ленин признал, что экономический хаос в России вынудил его отказаться от «принципов Парижской коммуны», которые служили генеральной линией и в «Апрельских тезисах» и в книге «Государство и революция». Ради этих принципов, утверждали анархисты, Ленин принес в жертву на алтарь централизованной власти свободное волеизъявление рабочего класса; он просто облачил старую систему эксплуатации в новые одежды.

Под властью большевиков, сообщал журнал Брянской федерации анархистов, Российское государство стало «какой-то удивительной машиной, непроходимой паутиной кружев, которая действует как судья, занимается и школьными делами, и производством колбасы, строит дома и собирает налоги, руководит полицией и варит супы, копает уголь и бросает людей в тюрьмы, собирает войска и шьет одежду…».

Самая глубокая анархистская критика «государственного капитализма» появилась в новом журнале синдикалистов «Вольный голос труда», основанном в августе 1918 года (во время I съезда анархо-синдикалистов), который наследовал закрытому «Голосу труда». Редакторы журнала – Григорий Максимов, М. Чекерес (Николай Доленко) и Ефим Ярчук – представляли левое крыло анархо-синдикализма, людей воинственно настроенных, чья философия представляла собой едкую смесь бакунизма и революционного синдикализма, полного традиций Южно-русской группы анархо-синдикалистов Новомирского в 1905 году.

Атака на «госкапитализм» в «Вольном голосе труда» обрела форму большой статьи, озаглавленной «Пути революции». Подписана она была неким М. Сергвеном, но существовали предположения – судя по содержанию и стилю, – что автором был Максимов. Статья начиналась серьезным обвинением в адрес «диктатуры пролетариата», которую Ленин и его соратники взялись устанавливать после свержения Временного правительства. Революция большевиков, утверждал автор, представляла собой просто замещение частного капитализма капитализмом государственным; место многих мелких владельцев занял один крупный. С помощью «целой бюрократической системы и новой «государственной» морали» советское правительство снова закабалило трудящиеся массы.

Крестьяне и заводские рабочие оказались под пятой «нового класса администраторов, в массе своей вышедшего из утробы интеллигенции». То, что произошло в России, продолжала повествование статья, напоминает предыдущие революции в Западной Европе: угнетенные фермеры и ремесленники Англии и Франции отстранили земельную аристократию от власти не раньше, чем дали о себе знать амбиции среднего класса, который и создал новую классовую структуру с самим собой во главе. Сходным образом привилегии и власть, которые когда-то принадлежали дворянству и буржуазии России, перешли в руки нового правящего класса, состоящего из партийных чиновников, правительственных бюрократов и технических специалистов.

В этом месте автор «Путей революции» подчеркнуто отошел от обычных обвинений большевиков в предательстве интересов рабочего класса. Ленин и его сторонники, писал Сергвен, отнюдь не хладнокровные циники, что с хитростью Макиавелли продумали структуру нового класса, дабы удовлетворить свою персональную жажду власти. Вполне возможно, они руководствовались искренней заботой о человеческих страданиях. Тем не менее, скорбно добавляет он, даже самые возвышенные намерения гибнут, когда речь идет о централизации власти. Разделение общества на администраторов и работников неумолимо следует за централизацией власти. Иначе и быть не может: управление предполагает ответственность, которая, в свою очередь, влечет за собой особые права и преимущества. Как только функции управления и труда разделяются, как только первые начинают представлять собой меньшинство «экспертов», а последние – необразованную массу, все возможности сохранять достоинство и равенство сходят на нет.

Под централизованным правлением Ленина и его партии, делался вывод в статье, Россия вошла в период не столько социализма, сколько госкапитализма. Он представляет собой «новую дамбу перед волной нашей социальной революции». И те, кто считает, что рабочий класс настолько велик и могуч, что сокрушит эту дамбу, не в состоянии признать, что новый класс управленцев и чиновников – куда более мощный противник. В час революции, сетовал Сергвен, анархо-синдикалисты, которые – не в пример марксистам – искренне верили, что освобождение рабочего класса – дело самого рабочего класса, были слишком плохо организованы, дабы поднять восстание против попыток разделить их на направления – несоциалистическое и нелибертарианское. Русский народ начал революцию неожиданно, без приказов и указаний центральных властей. Они разодрали политическую власть в клочки и разбросали их по всей необъятной стране. Но эти разбросанные клочья власти отравили местные советы и комитеты. Богиня диктатуры снова предстала в обличье исполкомов и совнаркомов. И революция, которая не смогла определить, кто есть кто, тепло обняла ее. Так и получилось, что русская революция оказалась в жестких лапах центральной государственной власти, которая и придушила ее.

Выражение «государственный капитализм» употреблялось анархистами для обозначения пагубной концентрации политической и экономической власти в руках правительства большевиков. Это позволяло предполагать, что государство (то есть большевистская партия и тысячи примкнувших к ней чиновников) стало хозяином и эксплуататором вместо множества частных предпринимателей.

Тем не менее термин «капитализм» в нормальном смысле употребляется по отношению к экономической системе, для которой характерны частное владение, мотив доходности и свободный рынок, что весьма мало имело отношение к ситуации в России. Есть смысл отметить, что вторая статья в том же «Вольном голосе труда» описывала систему Советов как форму «государственного коммунизма» – то есть централизованный коммунизм, навязанный сверху, в то время как коммунизм анархистов свободно шел снизу на основе подлинного равенства. Автор, руководитель Московского союза пекарей Николай Павлов, потребовал немедленной передачи заводов и земли в широкую федерацию «свободных городов» и «свободных коммун». Анархисты, доказывал он, решительно противостоят центральным властям любого вида. Правительство Ленина должно было воспринимать оба определения – «государственный капитализм» и «государственный коммунизм» – без удовольствия и вряд ли с удивлением. Сразу же после появления этих двух статей «Вольный голос труда» был закрыт.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.