На юг, к теплой земле

На юг, к теплой земле

Около первых торосов произошла первая поломка — полоза одной из нарт. Провожать уходящих вышли все, даже Георгий Львович встал позади каяка Альбанова, готовясь толкать его. Прощание, казалось, примирило их.

Первая поломка не на шутку встревожила Георгия Львовича и, как пишет В. И. Альбанов, «он послал двух человек на судно, снять с бизань-мачты две раксы, которые мы должны были взять с собой специально для поломки полозьев». Может быть, он чувствовал какую-то вину перед Альбановым?

К вечеру началась пурга, которая задержала их рядом со «Св. Анной» на несколько дней. Но «иногда после ужина можно было слышать самые залихватские песни, в которых певцы старались перекричать завывание метели. Один старик Анисимов, который и на судне всегда жаловался на поясницу и на ноги, теперь совершенно раскис. Решено было отправить его на судно. Двигаться, а тем более тянуть тяжелые нарты, он не мог».

Все были полны оптимизма, и уходящие, и оставшиеся на судне: «13 апреля вечером, когда метель начала немного утихать, мы были внезапно разбужены от своей спячки криками, песнями и стуками в дверь. Это пришли с судна Денисов, Мельбарт и Регальд. Оказывается, они еще вчера делали попытку навестить нас на «новоселье», но едва вернулись на судно, сбившись в метели с пути. Они принесли нам в жестяных банках горячей пищи, которую мы сейчас же принялись уплетать с аппетитом. Пришедшие рассказывали, что за эту метель «Св. Анну» совершенно занесло снегом, так что на ют и полубак можно заходить без сходни. Около судна они видели свежие медвежьи следы… Анисимов был отправлен на судно с Денисовым, и четыре человека моих спутников пошли их провожать, решив на судне переночевать, так как пойдем дальше только завтра.

На другой день после полудня явились с судна Денисов, Мельбарт и Регальд. Регальд пришел со своими вещами, так как вместо старика Анисимова решил идти с нами он».

Вокруг идущих — белая пустыня, незримо плывущая под ногами, и уже на одиннадцатый день трое решают возвратиться на судно: Пономарев, Шахнин и Шабатура. 3 мая — первая смерть: ушел на разведку ровного пути, который он якобы увидел с ледяного холма, Баев — и не вернулся. Двое суток его искали, потом ждали еще трое…

17 июня, когда наконец увидели землю, двое (Альбанов специально не называет их фамилий) тайком уходят, забрав лучшее из продовольствия, одежды и… документы, уверенные в том, что теперь-то уж, конечно, точно до земли дойдут они, а не те, от кого они, обобрав, ушли. Оставшиеся с Альбановым жаждут мести и порываются организовать погоню. Валериан Иванович останавливает их: нечего терять попусту драгоценные силы. Его мутит от бессмысленности этого побега. Беглецов во льдах ждет неминуемая смерть, ведь они не знают, куда идти, и у них нет каяков, а впереди неминуемо встретится чистая вода. И он еще больше торопит своих спутников.

На что он надеялся? Отличный штурман, знающий Север, он уверенно, несмотря на почти встречный дрейф льдов и отсутствие каких-либо карт, не считая схематичного наброска в книге великого норвежца Нансена (на котором, кстати, красовались, сбивая с толку, несуществующие архипелаги: Земля Петермана и Земля короля Оскара), вел свой маленький отряд к Земле Франца-Иосифа. Перед отправкой в экспедицию Г. Л. Брусилов приобрел небольшую библиотеку, но в ней из специальной полярной литературы, кроме книги Нансена и книги А. В. Колчака «Льды Карского и Сибирского морей», ничего не оказалось.

Что бы они делали, если бы у них не оказалось книги Нансена? Что это — Божье провидение? Альбанов снова и снова вспоминал великого норвежца, выписки с зарисовками карты из книги которого нес с собой. В своем дневнике Альбанов записывал:

«Прожить зиму в хижине, сложенной из камней, без отопления, завешенной шкурами медведя вместо двери и шкурой моржа вместо крыши, могли такие здоровые и сильные духом люди, как Нансен и Иогансен, но не мои несчастные и больные спутники». На спасение судьбой был отпущен единственный шанс, Альбанов не знал, из скольких: из тысячи или из миллиона. В конце концов, это неважно, важно только то, что единственный. И он не собирается так просто выпускать его из рук. Этот шанс — добраться до острова Нортбрук, где на мысе Флора двадцать лет назад была заложена база английского полярного исследователя Фредерика Джексона и где в свое время с Джексоном счастливо встретились Нансен с Иогансеном.

(Но великий Нансен спас не только выдающегося русского полярного землепроходца Валериана Ивановича Альбанова, а вместе с ним научные результаты экспедиции на «Св. Анне», другое дело, что в то время России, мечущейся в самоубийственном, занесенном с Запада, горячечном вирусном бреду, было не до Альбанова и не до научных результатов канувшей в неизвестность брусиловской экспедиции. Велик подвиг, велики заслуги Фритьофа Нансена в освоении Арктики, но не менее, а может, даже более велики его подвиги и заслуги перед всем человечеством, перед Россией, прежде всего в деле сбережения русского народа — в то самое время, когда обе противоборствующие стороны в ней, красные и белые, словно тайно сговорившись между собой, всеми силами и средствами уничтожали его. В страшные годы испытаний русского народа, в отличие от многих, Фритьоф Нансен не делил русских на белых и красных, вызывая неудовольствие первых. После окончания Первой мировой войны он вернул на родину сотни тысяч русских пленных солдат, как, впрочем, сотни тысяч пленных, томившихся в русском плену, вернул в Западную Европу. Благодаря его неутомимому труду, благодаря так называемому нансеновскому паспорту Лиги Наций, признанному, благодаря его величайшему авторитету, 52 странами, сотни тысяч русских изгнанников, оказавшихся за границей без каких-либо документов и средств на существование, нашли спасение. Это был необыкновенный паспорт, не виданный ни до тех пор, ни после, — в сущности, маленькая марка с портретом Фритьофа Нансена, на которой стояла надпись: «Societe des Nations». Но эта скромная маленькая марка предоставляла несчастным русским изгнанникам, вчерашним солдатам Белой армии и гражданским беженцам, право на существование: они получали в 52 странах мира вид на жительство, жилье, работу, а многие не только среднее, но и высшее образование, так как по инициативе Фритьофа Нансена во многих странах были созданы русские школы и даже университеты. Чувство сотен тысяч русских изгнанников выразил спасенный нансеновским паспортом шофер такси в Осло — бывший полковник врангелевской армии, племянник великого русского композитора Н. А. Римского-Корсакова, при встрече с Нансеном поклонившийся ему в пояс: «Все мы, русские, благодарны Вам за то, что остались живы». Ради справедливости нужно сказать, что деятельности Нансена по спасению русского народа препятствовали некоторые белые вожди, надеясь продолжить вооруженную борьбу с большевиками, в том числе и генерал Врангель. Но Нансен, в отличие от них, понимал, что в настоящий момент вооруженная борьба бессмысленна и даже преступна, что главное сейчас — спасение, сбережение русского народа по ту и другую сторону границы. Если несколько миллионов его, оказавшиеся за рубежом, лишенные Родины, были бесправными изгоями, то в России, обескровленной Гражданской войной и правлением большевиков, на которую в 1921 году к тому же, особенно на Поволжье и Приуралье, обрушилась (неужели бичом Божиим?) страшная засуха, ежедневно тысячи людей умирали от голода. Великий Нансен не мог остаться равнодушным и к этой беде единого, но искусственно разделенного русского народа. Он снова обратился к мировому сообществу. Вряд ли кто другой был бы в то время услышан, но к призыву великого Нансена прислушались правительства и общественные организации многих стран. Нансен не раз сам ездил в Россию, не говоря уже о том, что вкладывал в спасение умирающих от голода русских крестьян собственные средства. В результате этой его деятельности были спасены миллионы русских в самой России.

В сентябре 1924 года Лига Наций опубликовала заключение о работе, проделанной Нансеном: «Ассамблея констатирует далее, что д-р Нансен при очень скромных средствах, предоставлявшихся в его распоряжение, спас сотни тысяч людей от нужды, бедствий и даже от смерти, и приносит ему выражение признательности как благодетелю человечества»

Да, именно так: благодетелю человечества! Потому что кроме миллионов русских он спас сотни тысяч армян, греков, десятки тысяч болгар, сирийцев, евреев…

Двадцать лет назад! Что осталось от базы за это время? Но это единственный шанс, и верить в него надо.

— Соберем развалины, — успокаивал он спутников, — починим каяки и нарты. А через год можно подумать о Шпицбергене или Новой Земле.

Вдумайтесь как следует в эти слова: «Через год можно подумать о Шпицбергене или Новой Земле». Через год! А Шпицберген и Новая Земля — тоже еще не спасение, в те времена это столь же пустынные полярные острова…

Помимо Нансена его вел еще явившийся во сне старичок-предсказатель. В. И. Альбанов не сомневался, что это был сам Николай Чудотворец, иконка которого у него всегда была в боковом кармане: «Утром я проснулся радостный и возбужденный под впечатлением только что виденного сна… Вижу я, будто идем мы все по льду, по большому полю, как шли вчера, и, конечно, тянем за собой, по обыкновению, свои нарты. Впереди, видим, стоит большая толпа людей, о чем-то оживленно между собой разговаривают, которые, по-видимому, кого-то ждут и смотрят в сторону, куда и мы держим путь. Ни толпа эта нас, ни мы со своими каяками толпу не удивили. Как будто это дело обычное и встреча самая заурядная.

Подходим ближе к этим людям и спрашиваем, о чем они так оживленно рассуждают и кого ждут. Мне указывают на худенького, седенького старичка, который выходил в это время из-за торосов, и говорят, что это предсказатель или ясновидящий, который очень верно всегда предсказывает будущее.

Вот, думаю я, и подходящий случай, которого не следует упускать. Попрошу я старичка, пусть погадает мне и предскажет, что ждет нас и доберемся ли мы до земли… Седенький старичок только мельком посмотрел на мои руки, успокоительно или напутственно махнул рукой на юг и сказал: «Ничего, дойдешь, недалеко уж и полынья, а там…» Я не успел дослушать предсказания старичка и проснулся… Этот сон со всеми его мельчайшими подробностями не выходил у меня из головы всю дорогу, вплоть до мыса Флора. В трудные минуты, помимо своей воли, вспоминал успокоительное предсказание старичка…»

Кстати, в тот же вечер после вещего сна оказались они около большой полыньи, где убили несколько тюленей…

И они снова шли. А льды плыли им навстречу и относили в сторону. «Если я благополучно вернусь «домой», — всматриваясь в бескрайнюю ледяную пустыню, думал Альбанов, — поступлю на службу куда-нибудь на Черное или Каспийское море. Тепло там… В одной рубашке можно ходить и даже босиком… Неужели правда можно? Странно, сейчас здесь так трудно себе представить это, что даже не верится этой возможности.

Буду много-много есть апельсинов, яблок, винограду… Но и шоколад тоже ведь хорошая вещь с ржаными сухарями, как мы едим в полуденный привал… Только теперь мы очень мало его получаем, этого шоколаду, всего по одной дольке, на которые разделена плитка. А хорошо бы поставить перед собой тарелку с хорошо просушенными ржаными сухарями, а в руку взять сразу целую плитку шоколада и есть сколько хочется. Ах, зачем я пошел в это плавание, в холодное, ледяное море, когда так хорошо плавать на теплом юге! Как это глупо было! Теперь вот и казнись, и иди, иди, иди… подгоняемый призраком голодной смерти. Не искушай судьбу: так тебе и надо, и ты даже права не имеешь жаловаться на несправедливость ее. Сегодня вот предстоит у тебя «холодный» вечер, так как топлива нет нисколько, не на чем даже будет натаять воды для питья. Все это только справедливое возмездие тебе, не суйся туда, где природа не желает допустить присутствия человека. Мечтаешь ехать на теплый юг, когда ты еще находишься в области вечного движущегося льда, далеко за пределами земли. Ты еще доберись сначала до оконечности самой северной земли… Доберешься ли?»

Наконец под ногами была «оконечность самой северной земли», но для большинства из них как раз она стала могилой.

28 июня случайно наткнулись на беглецов. Те с плачем бросились в ноги. Альбанов простил их, хотя до этого, сразу же после побега, обещал своим спутникам собственноручно пристрелить их.

Путь от острова к острову оказался еще более трудным, чем путь по плавучим льдам. В проливах на каяки нападали моржи, отряд все больше смертельными тисками сдавливало отчаяние, с каждым днем Альбанову все труднее становилось заставлять своих спутников идти. Четверо налегке шли берегом (из-за беглецов в свое время пришлось бросить один из каяков, и это поставило отряд перед новыми проблемами), четверо с грузом в каяках — морем. Но однажды на условленное для встречи место береговой отряд не пришел. А через день хоронили матроса Нильсена.

В один из межостровных переходов внезапно налетевшим ветром унесло каяк с Луняевым и Шпаковским, и они остались только двое: Альбанов и матрос Конрад. На пропавшем каяке была последняя винтовка. Но даже тут Альбанов не пал духом. «Доберемся до мыса Флора — сделаем лук», — успокаивал он Конрада.

А вдруг на мысе Флора ничего нет? Чем ближе двое были к заветной цели, тем больше эта мысль точила мозг.

Но база Джексона сохранилась, и они нашли в ней продовольствие и оружие.

Это была победа!

Но после последнего ледяного купания и нервного перенапряжения Альбанов тяжело заболел, и Конрад, боясь остаться один, пошел на каяке к мысу Гранта в надежде отыскать потерявшийся береговой отряд. Эти дни одиночества были, наверно, самыми тяжелыми для Альбанова за все время похода. Его посещали кошмары, он то и дело слышал за дверью голоса. А когда вернулся Конрад, у него не хватило сил сказать ему и слова, а Конрад… Конрад не выдержал, заплакал.

Стали готовиться к зимовке — и эта неожиданная встреча с седовцами. И горечь: «Пришлось мне узнать при этом такую новость, которую не мешало бы мне знать несколько ранее, когда я был на острове Белль.

Оказывается, что на северо-западном берегу острова, очень недалеко от того места, куда ходили мы искать гнезда гаг и смотреть, что такое представляет собой «гавань Эйра», стоит и сейчас дом, построенный лет сорок тому назад Ли Смитом. Дом этот хорошо сохранился, годен для жилья, и там даже имеется небольшой склад провизии. Недалеко от дома лежит хороший бот, в полном порядке.

Когда мы ходили на северный берег острова, то не дошли до этого домика, может быть, каких-нибудь 200 или 300 шагов.

Тяжело осознать, что сделай мы тогда эти лишние 200 или 300 шагов и, возможно, что сейчас сидели бы на «Фоке» не двое с Конрадом, а все четверо. Не спас бы, конечно, этот домик Нильсена, который в то время слишком уже был плох, но Луняев и Шпаковский, пожалуй, были еще живы. Уже одна находка домика с провизией и ботом сильно подняла бы дух у ослабевших людей».

В этой — земной — жизни В. И. Альбанов так и не узнал, что его переживания до самых последних дней своих по поводу этого домика были напрасны: домик был холодный, дощатый и никакого запаса продовольствия в нем давно не было…

Но Николай Чудотворец, видимо, все-таки вел и спасал Альбанова. Он на мысе Флора «до прихода судна не вскрыл банок с почтой, которые были привязаны проволокой над большим домом… Я уверен, что всякий на моем месте первым делом открыл бы эти банки. Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне самому кажется странной моя уверенность в ожидаемом приходе судна. Мне странно и самому теперь, почему я не открыл эти банки с почтой, которые для того и повешены, чтобы их открыли и прочли письма? Но тогда я спокойно проходил мимо них десятки раз в день и даже не обращал на них внимания. И очень, может быть, хорошо сделал, что не прочел содержимого банок. Многое узнал бы я из этих писем неожиданною для себя, что дало бы совершенно другое направление нашим планам и деятельности, и кто знает, может быть, мы сделали бы такой шаг, который мог быть для нас опасным… Из писем я узнал бы, что «Фока» зимует у острова Гукера в 45 милях от мыса Флора. Что бы я сделал тогда? Конечно, мы отправились бы с Конрадом туда, так как побоялись бы, что «Фока «оттуда пойдет прямо в море, без захода на мыс Флора. Пошли бы мы на каяке, так как бот, который мы нашли на мысе Флора, был слишком тяжел для двух человек в особенности там, где можно было ожидать встречи со льдом; пошли бы мы не ранее 18 или 19 июля, то есть тогда, когда я оправился от своей болезни настолько, что мог плыть на каяке. Путь мы выбрали бы, конечно, по западную сторону острова Нортбрук, то есть проливом Мирса (на современных картах пишется: «пролив Майерса». — М.Ч.), так как здесь мы видели свободную воду, а восточный проход был для нас незнаком и, кроме того, он казался слишком открытым для плавания на каяке.

«Фока «же пришел именно этим восточным проходом 20 июля, так что мы с ним разошлись бы дорогой…»

Взяв на борт в качестве топлива разобранный домик Джексона, «Св. Фока» по просьбе Альбанова вернулся на мыс Гранта, но на корабельные гудки никто не ответил, а подойти к берегу не смогли из-за тесно сплоченных льдов. Тогда «Св. Фока» развернулся и, слабо коптя, тронулся на юг. Снова зажали льды, сгорел в топке и домик Джексона, уже стали поговаривать о пешем походе к Новой Земле, но пришедший неожиданно ветер растолкал льды — может, это был Николай Чудотворец? — в топку полетели последние переборки и верхние части мачт, и к концу августа 1914 года с «Фоки» наконец увидели берег. Появился первый пароход. Стали ему сигналить, но пароход, погасив огни, торопливо развернулся и скрылся в тумане. Что такое? На другой день встретились рыбаки. Сначала осторожно маячили вдали, потом подошли; в обтрепанном, с укороченными мачтами судне они с трудом узнали «Фоку».

Первый вопрос, который задали с него:

— Что, войны-то никакой нет?

— Как нет. Большая война идет: немцы, австрийцы, французы, англичане, сербы, почитай, что все воюют. Из-за Сербии-то и началось.

— Ну а Россия-то воюет ли?

— А как же! Известно, и Россия воюет.

— Так это же Европейская война! — вырвалось у кого-то восклицание.

— Вот-вот. Так ее и называют: Европейская война.

Но седовцы, а вместе с ними Альбанов и Конрад, еще не знали, что самое горькое было впереди. Прошло еще немало времени, пока «Фока» медленно и устало подполз к дождливому и пустынному архангельскому причалу. На телеграмму, посланную в комитет по организации полярной экспедиции Седова, пришел удручающий ответ: «Денег нет, обходитесь своими средствами». И целый месяц, убитые равнодушием и даже неприязнью властей, седовцы жили на положении нищих на полузатопленном, без палубы и кают, «Св. Фоке».

«Самым богатым из нас был Кушаков, обладавший несколькими сотнями рублей. Вторым был Конрад, имевший один фунт стерлингов, который нашел на «Св. Анне» в прошлом году, ломая переборки и койки в кубрике на топливо. У остальных же, кажется, ни у кого не было ни копейки. По крайней мере, за мои телеграммы заплатил П. Г. Кушаков», — писал В. И. Альбанов.

Как сложилась дальнейшая его судьба? Ни на Черное, ни на Каспийское море он не поехал. Как писал Владимир Юльевич Визе в коротком сообщении в «Летописи Севера» за 1949 год, с 1914 по 1918 год он плавал старшим помощником на ледорезе «Канада» (позже «Литке»). Конрад был с ним. (Как потом выяснилось, как и в случае с со временем и местом рождения В. И. Альбанова, Владимир Юльевич был, мягко говоря, неточен.)

В 1918 году перебрался на реку своей юности — Енисей, плавал на пароходе «Север» в составе Обь-Енисейского гидрографического отряда. Снова не раз лицом к лицу встречался со смертью, но благодаря своему мужеству каждый раз выходил победителем. Существует две версии обстоятельств его смерти: по одной — после окончания навигации 1919 года Альбанов был вызван в Омск в Гидрографическое управление, на обратном пути заболел тифом и в дороге умер. Святитель Николай, покровитель плавающих и путешествующих, видимо, больше уже не оберегал его. По другим сведениям, на станции Ачинск рядом с поездом, в котором он ехал, взорвался эшелон с боеприпасами. По третьим — он погиб при взрыве и пуске под откос поезда красными партизанами где-то вблизи Ачинска.

Прошло много лет, прежде чем Валериан Иванович Альбанов вернулся к нам из забвения: в 1932 году его именем был назван мыс на острове Гукера Земли Франца-Иосифа, с 1962 года его имя стал носить остров в Карском море около острова Диксон, где в 1919 году он участвовал в гидрографической съемке и промере глубин, а в 1972 году вошло в строй гидрографическое судно «Валериан Альбанов». В 1974 году оно побывало на мысе Флора, где экипажем торжественно была установлена мемориальная доска в честь Валериана Ивановича Альбанова. Символично, что судно занимается обеспечением безопасности арктических морских трасс и приписано к Архангельску, порту, с которым у Валериана Ивановича было так много связано.

Вот что писал мне второй помощник капитана судна В. Егоров:

«Мы работаем в тех местах, где когда-то шел Альбанов с товарищами, и хорошо знаем суровый нрав Арктики, ее белое безмолвие, грозные льды, тишину скалистых берегов. Только человек с горячим сердцем может покорить ее. А именно таким и был Валериан Иванович Альбанов…

Наше судно в основном занимается лоцработами — мы зажигаем и ремонтируем навигационные знаки, устанавливаем буи, развозим различный груз, одним словом, обеспечиваем безопасность трассы Северного морского пути, и каждый день наш наполнен до предела простой, тяжелой работой. И при каждой высадке на пустынный берег мы ощущаем ту незримую связь, которая протянулась к нам из далекого прошлого, причастность к большому и нужному делу освоения Арктики».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.