Появление «Важной персоны»

Появление «Важной персоны»

Следующая встреча с Москвой произойдет в 1835 году. В дороге из Петербурга в старую столицу Гоголь с двумя приятелями разыгрывает ситуацию «Ревизора». Один из них едет впереди, оповещая по секрету на станциях о прибытии важной особы. «Важная особа», в роли которой выступает сам Гоголь, никак не представляясь, просто любопытствует, каковы у смотрителей почтовые лошади, и выражает желание их осмотреть. В результате путь оказывается сокращенным почти вдвое: перепуганные «проклятым инкогнито» станционные смотрители спешат избавиться от опасного проезжего, предоставляя ему лучших ямщиков и лошадей.

Эпизод в московской гостинице не зависел от Гоголя, и все же… Приятели занимают общий номер, и к ним неожиданно заявляется очень важный, по определению гостиничного коридорного, господин. Полуодетые приятели пытаются спрятаться за ширмой, выталкивал друг друга, пока оказавшийся перед ширмой Гоголь не узнает в посетителе столь уважаемого им И. И. Дмитриева. Поэт приехал лично пригласить Гоголя к себе на литературный вечер.

В московских домах Гоголя ждали с особенным нетерпением, потому что в его руках комедия «Женихи» – первый вариант будущей «Женитьбы», – которую он соглашается читать. Чтение проходит в доме М. П. Погодина (Мясницкая, 12). Авторское исполнение приводит всех в восторг. По словам Погодина, «как ни отлично разыгрывались его комедии, или, вернее сказать, как ни передавались превосходно иногда некоторые их роли, но впечатления они никогда не производили на меня такого, как его чтение». Его поддерживает Аксаков: «Комедия не так полна, цельна и далеко не так смешна, как в чтении самого автора». Кстати, Гоголь приезжает в Большой театр, в ложу Аксаковых, и здесь имеет возможность убедиться, как любит его Москва. Все зрители обращаются в его сторону, все хотят его видеть, так что смутившийся писатель буквально спасается бегством из зала.

В.Г. Белинский. Рисунок К.А. Горбунова. 1838 г.

На чтении «Женихов» в доме И. И. Дмитриева присутствует М. С. Щепкин с дочерьми, готовившимися к поступлению на сцену. По его отзыву, Гоголь – гениальнейший комик и несравненный актер. Писатель же и в юные годы не переоценивал своих театральных способностей.

Но никакие восторги и уговоры не убеждают Гоголя отдать пьесу для постановки. Автор считает ее незавершенной, требующей серьезной доработки. Он даже не решается на чтение ее в присутствии так горячо поддерживавшего его в печати В. Г. Белинского. Тем не менее их встреча состоялась в доме Штюрмера у Красных ворот (Красноворотский переулок, 3). Иначе его адрес определялся – «у Сенного рынка». С 1890 года рыночную площадь занял сквер. Особняк несколько раз перестраивался, сохраняя тем не менее свои общие параметры и высоту в два этажа. Аксаковы переселились в него из Афанасьевского переулка.

В эти месяцы положение Гоголя было не из легких. С июля 1834 года он был зачислен адъюнктом Петербургского университета по кафедре истории, но выход в начале 1835 года из печати «Арабесок» и «Миргорода» определенно не понравился администрации. Обе книги подверглись резкой критике. Петербургские знакомые не поддерживают писателя, и тогда на помощь ему приходит В. Г. Белинский с двумя великолепными статьями. В «Молве» он печатает «Гоголь, Арабески и Миргород» в «Телескопе» – «О русской повести и повестях г. Гоголя».

Вердикт «Неистового Виссариона» был категорическим: «После „Горя от ума“ я не знаю ничего на русском языке, что бы отличалось такой чистейшею нравственностью и что бы могло иметь сильнейшее и благодетельнейшее влияние на нравы, как повести г. -Гоголя». И прав Анненков, утверждавший, что «настоящим восприемником Гоголя в русской литературе, давшим ему имя, был Белинский»: «Я близко знал Гоголя в это время и мог хорошо видеть, как озадаченный и сконфуженный не столько яростными выходками Сенковского и Булгарина, сколько общим осуждением петербургской публики, ученой братии и даже приятелей, он стоял совершенно одинокий, не зная, как выйти из своего положения и на что опереться… Руку помощи в смысле возбуждения его унылого духа протянул ему тогда, никем не прошенный, никем не ожиданный и совершенно ему неизвестный Белинский, явившийся с упомянутой статьей в „Телескопе“ 1835-го года. И с какой статьей! Он не давал в ней советов автору, не разбирал, что в нем похвально, и что подлежит нареканию… – а, основываясь на сущности авторского таланта и на достоинстве его миросозерцания, просто объявил, что в Гоголе русское общество имеет будущего великого писателя».

* * *

О, Москва, Москва! жить и умереть в тебе, белокаменная, – есть верх моих желаний.

В. Белинский

В 1829 году буд ущий великий критик впервые приехал в Москву, чтобы поступить в университет. Его студенческая жизнь оказалась недолгой. Спустя три года Белинский, как автор антикрепостнической пьесы «Дмитрий Калинин», был отчислен из университета.

Дом В.Г. Белинского в Рахмановском переулке

Без средств к существованию, не оправившийся от долго продержавшей его в больнице простудной болезни, он нашел приют у своего знакомого в Рахмановском переулке. Собственно, здесь и началась творческая деятельность Белинского – Рахмановский переулок, дом Лобанова-Ростовского (был – № 4).

Это время, когда завязывается его дружба с профессором Н. И. Надеждиным – Белинский становится постоянным сотрудником журналов «Молва» и «Телескоп» – и кружком Н. В. Станкевича, члены которого К. С. Аксаков, И. П. Клюшников, Я. М. Неверов – постоянные гости дома в Рахмановском. Из этого кружка вышли, по словам Н. Г. Чернышевского, «или впоследствии примкнули к нему почти все те замечательные люди, имена которых составляют честь нашей новой словесности от Кольцова до г. Тургенева».

Неудобства жилья полностью искупались в глазах Белинского той увлекательной жизнью, которая кипела в его стенах. Они не помешали «неистовому Виссариону» писать брату: «О, Москва, Москва! жить и умереть в тебе, белокаменная, – есть верх моих желаний. Признаться, брат, расстаться с Москвой для меня все равно, что расстаться с раем…»

Улучшившиеся материальные обстоятельства позволяют Белинскому весной 1834 года найти квартиру, независимую от друзей, но уже в середине следующего года он предпочитает снять самую скромную комнатку в том же привычном доме в Рахмановском. Белинский руководит изданием «Телескопа» и «Молвы», пишет свою знаменитую статью «О русской повести и повестях г. Гоголя», по-прежнему принимает самое деятельное участие в кружке Н. В. Станкевича, описанном, кстати сказать, в романе И. С. Тургенева «Рудин» как кружок Покорского.

Последний раз Белинский возвращается на Рахмановский после закрытия журнала «Телескоп», которое последовало как правительственная мера пресечения за публикацию «Философического письма» П. Я. Чаадаева. Снова испытывавший острую нужду критик начинает здесь работу над учебником «Основания русской грамматики». О быте Белинского в этот период подробно рассказывает навещавший его писатель И. И. Лажечников:

«Внизу жили и работали кузнецы. Пробираться к нему надо было по грязной лестнице; рядом с его каморкой была прачечная, из которой постоянно неслись к нему испарения мокрого белья… Не говорю о беднейшей обстановке его комнаты, не запертой (хотя я не застал хозяина дома), потому что в ней нечего было украсть… я спешил бежать от смраду испарений, охвативших меня… скорей, скорей на чистый воздух, чтобы хоть несколько облегчить грудь от всего, что я видел, что я почувствовал в этом убогом жилище литератора, заявившего России свое имя».

Летом 1837 года болезнь вынудила Белинского ехать лечиться на Кавказ. По возвращении оттуда он переменил квартиру.

Двенадцать лет боролась общественность Москвы за сохранение дома Лобанова-Ростовского. В защиту дома выступала «Литературная Россия», получившая успокаивающие заверения со стороны тогдашнего первого секретаря РК КПСС Свердловского района Москвы т. Глинского. Тем не менее, перейдя в аппарат МГК КПСС, тот же т. Глинский, теперь уже в должности заведующего Отделом культуры горкома, способствовал давно намеченному сносу «строения, недостойного имени великого человека». На месте, где должен был появиться памятный знак, появился уродующий перспективу старинного переулка провал, плотно забитый автомашинами. И снова никаких нарушений закона: разрешение, на снос, снятие с государственной охраны – все было проведено единолично тогдашним зампредом ЦС ВООПИК В. Н. Ивановым, игнорируя мнения членов Общества и Московского городского его отделения. Объяснение, данное задним числом, гласило: не установлено, в какой части дома – левой или правой – находилась квартира Белинского, а какую-то часть все равно надо снести, идя навстречу нуждам города.

* * *

Итак, Гоголь в преддверии «Ревизора». Москва подарила ему не только великое множество «дружеских знакомств», по его собственному выражению, но и то, о чем о втайне мечтал, – безусловное признание его собственного выдающегося актерского дарования. Ведь в лицейские годы он считал себя одинаково «годным» к четырем профессиям, среди которых сцена (после служения справедливости на государственной службе в качестве чиновника!) занимала второе место. Чего стоили слова самого «папаши Щепкина»: «Подобного комика не видел и не увижу! Вот высокий образец художника, вот у кого учиться!» Или отзыв М. П. Погодина: «Какая истина, остроумие! Какие чиновники на сцене, какие канцелярские служащие, помещики, барыни! Талант первоклассный».

Ф.Ф. Кокошкин

Гоголю удается познакомиться с Федором Федоровичем Кокошкиным, создателем московской казенной сцены и талантливым режиссером. Его «Соловьиный дом» на Арбатской площади (Никитский бульвар, 6) был настоящим театральным центром Москвы. Кокошкин предоставлял здесь квартиры ведущим актерам Московской конторы императорских театров и, по своему усмотрению, тем из начинающих, которые заявляли о недюжинных своих способностях, так он, исходя из московских разговоров, разыскал на клиросе соборной церкви Новоспасского монастыря певчего с удивительно красивым и сильным голосом. Помощник приказчика на торговле лесом Николай Лавров никогда не бывал в театре, но Федор Федорович сходу предложил юноше поселиться у него и немедленно начать учиться. Лавров сначала отказался, но потом пришел к Кокошкину, был поселен в «Соловьином доме», откуда через год с небольшим вышел великолепным оперным певцом с большими актерскими возможностями. На открытии Большого театра он дебютировал в роли Аполлона и, по словам С. Т. Аксакова, «очаровал зрителей… прежде чем они могли очнуться от забвения и приветствовать в нем актера».

Николай Владимирович Чиркин (по сцене – Лавров) превосходно играл Шекспира, в жанровых ролях не уступал самому «папаше Щепкину» и был первым исполнителем роли Мельника в драматической постановке пушкинской «Русалки». Итальянские знаменитости с восторгом писали о необычайно широком лавровском диапазоне голоса: он пел партии от теноровых до басовых. А среди москвичей долго держалось убеждение, что Аполлон, управляющий квадригой на фронтоне Большого театра, вылеплен именно с Лаврова.

В 1835 году в «Кокошкинской академии» жил и композитор Варламов, написавший в этих стенах свыше семидесяти своих и поныне остающихся в репертуаре вокалистов романсов. Гоголь по-своему способствовал популярности и без того широко известного композитора: Хлестаков в «Ревизоре» напевает варламовский «Красный сарафан»: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан. Не входи, родимая, попусту в изъян…» И как тут не упомянуть, что Варламов был одним из гостей пушкинского «мальчишника» накануне свадьбы поэта, а у самого него целую неделю гостил гастролировавший в Москве Ференц Лист.

С «Соловьиным домом» связаны имена десятков деятелей культуры, но ни абсолютная историческая ценность бывшей усадьбы князей Шаховских, ни бурные протесты москвичей не спасли старого дома. Он был снесен за два часа до приезда на Арбатскую площадь для закладки часовни Борисом Ельциным. Старая, начала XVIII века, кладка упорно не сдавалась, и целый фронт могучих бульдозеров раз за разом повторял атаку на историю под ливневым потоком воды пожарных брандспойтов. И странная символика: дом, заявленный на охрану, уничтожался именно в то время, когда в Мелехове проходил юбилейный съезд театральных деятелей, посвященный памяти Михаила Чехова. Именно в «Соловьином доме» долгие годы жил сам Чехов, работала его знаменитая студия и была написана чеховская книга о сцене. На образовавшемся пустыре долго размещалась платная автостоянка, затем по выходным дням ютился рынок. Сегодня пустырь ждет многоэтажной застройки некоего гостиничного и торгового комплекса, само собой разумеется, не на московский – на «интернациональный» манер.

Гоголь в полном смысле теряется от множества именитых московских знакомств. Среди них оказывается Денис Давыдов, только что приобретший свой знаменитый «Пречистенский дворец» (Пречистенка, 17-а) и Е. А. Баратынский, первые годы своей семейной жизни проведший в доме родителей жены, в переулке, который так и не может обрести своего настоящего названия. Еще недавно он был улицей Станкевича (№ 6), сегодня стал Вознесенским, хотя с конца XVIII века и до 1922 года оставался Большим Чернышевым по имени генерал-губернатора Москвы графа Захара Григорьевича Чернышева. Герой Семилетней войны, приведший свои полки в 1760 году в Берлин, генерал-фельдмаршал З. Г. Чернышев стал и строителем «Дома Моссовета», выкупленного затем у его вдовы для официальной резиденции правителей города.

* * *

«Всякий раз, как еду мимо него, любуюсь им; это отель или дворец, а не дом».

Д. В. Давыдов – П. А. Вяземскому. 1835

Может быть, мечтал об этом доме Денис Давыдов еще в детстве, которое прошло на той же Пречистенской улице. Здесь он родился, и юные годы поэта делились между московской улицей и отцовским поместьем – селом Бородино, у которого разыгралось легендарное сражение. Дом значился под № 201 пречистенской части и составлял тогда собственность генерал-майора Гаврилы Бибикова, брата печальной славы «усмирителя» Пугачева, отца двух декабристов. Двухэтажный, каменный, в глубине окруженного флигелями двора, он рисовался одной из тех городских усадеб, которыми была так богата до-пожарная Москва… Этому дому немалую известность принес и крепостной музыкант Бибиковых Данила Кашин, композитор и дирижер капеллы. Он первый введет в Москве практику авторских концертов, а его хоры, вроде «Защитники Петрова града», будут исполняться по всей России. В 1831 году здесь побывает на балу Пушкин, а еще через четыре года дом перейдет к Денису Давыдову. Переменив после выхода в отставку несколько московских квартир, поэт решится на покупку бибиковских владений. Дом будет им приобретен на имя жены – «генерал-лейтенантши Софьи Николаевны».

Дом поэта Дениса Давыдова

«Пречистенский дворец» назовет его Д. Давыдов. Здесь будет написана знаменитая «Современная песня», стихотворения «Листок», «Я помню». Здесь побывают Е. А. Баратынский, П. А. Вяземский, Н. М. Языков, М. П. Погодин, герой Кульма и Бородина, кузен хозяина А. Е. Ермолов. Д. Давыдов мечтает видеть, своим гостем Пушкина, Но этой встрече не суждено было состояться. Всего через несколько месяцев после новоселья Д. Давыдов посылает Пушкину в Петербург стихотворную «Челобитную», незамедлительно опубликованную в № 3 «Современника» за 1836 год. В шутливой форме поэт просит своего старого знакомца сенатора А. А. Башилова ведавшего Московской комиссией по строениям, помочь продать «Пречистенский дворец» в казну. Сам Д. Давыдов объясняет свое неожиданное желание привычкой к походной жизни… Он досадует на близость располагавшегося через улицу пожарного депо, о существовании которого, впрочем, хорошо знал и до покупки. По всей вероятности, немалую роль в разочаровании поэта сыграли возникающие между супругами разногласия. С. Н. Давыдова с первых же дней деятельно занимается переделкой дома, в которой поэт не принимает участия. Строительные работы скорее раздражают его. В последнем письме из «Пречистенского дворца» П. А. Вяземскому от 23 мая 1837 года Д. Давыдов напишет: «Что мне про Москву тебе сказать? Она все та же, я не тот…»

Состояние меланхолии было усилено гибелью Пушкина, глубоко пережитой Д. Давыдовым. В письмах с Пречистенки рождается своеобразная эпитафия поэта: «Пройдя сквозь весь пыл наполеоновских и других войн, многим подобного рода смертям я был и виновником и свидетелем, но ни одна не потрясла душу мою, подобно смерти Пушкина… Какая потеря для всей России!»

* * *

На этот раз Гоголь разыскивает своего приятеля по Нежинской гимназии А. П. Редкина, с которым вместе занимался в гимназическом литературном кружке. Редкин завершил свое образование в Берлинском университете, где слушал лекции Гегеля по логике и истории философии, и стал профессором энциклопедии права Московского университета. Близкий приятель Герцена, он отличался редкими ораторскими способностями, по словам современников, буквально «завораживая толпы стремившихся на его лекции студентов». Гоголь бывал в его замоскворецком доме (Большая Полянка, 30).

Квартира П.В. Нащокина

Неожиданной кажется завязавшаяся дружба Гоголя с Александром Осиповичем Армфельдом, ординарным профессором Московского университета. Он изучал медицину в Московском и Дерптском университетах, в 1833 году получил степень доктора медицины. С 1837 года Армфельд вступил в должность профессора судебной медицины, медицинской полиции, энциклопедии, методологии, истории и литературы медицины. Эти добрые отношения тянулись долгие годы. Гоголь навещал знакомца на его казенной квартире при Сиротском институте Московского Воспитательного дома (Солянка, 12).

В кругу знакомых Гоголя появляется и Алексей Дмитриевич Галахов, чье имя в истории русского образования связано с выдержавшей 42 издания знаменитой «Русской хрестоматией», которая ввела в обиход учащихся творчество Лермонтова, Гоголя, Тургенева (первое издание вышло в 1842 году). Почти ровесник Гоголя, Галахов окончил Московский университет по математическому факультету и начал работать помощником инспектора студентов при том же Московском университете. Как литератор, Галахов выступает в печати с 1820-х годов, сотрудничая в «Московском телеграфе» и «Сыне Отечества» Н. Полевого, «Телескопе», «Московском вестнике» М. Погодина, впоследствии в «Отечественных записках», но едва ли не самым дорогим становится для Гоголя знакомство с другом Пушкина Павлом Воиновичем Нащокиным.

Один из ближайших и любимейших друзей Пушкина, Нащокин был товарищем его младшего брата Льва, с которым вместе учился в Благородном пансионе при Царскосельском лицее. Широкий по натуре, до крайности безалаберный, превосходный рассказчик, Павел Воинович подарил Пушкину целый ряд сюжетов, среди них рассказ о помещике Островском, который лег в основу пушкинского «Дубровского». Влюбившись в знаменитую актрису Асенкову, Нащокин умудрился, переодевшись в женское платье, поступить к ней в горничные, что подсказало поэту сюжет «Домика в Коломне». Нащокин увлекался спиритизмом, алхимией, в 1829 году выкупил из цыганского хора Ильи Соколова певицу Ольгу Солдатову, от которой приобрел двоих детей. Крестным отцом одной из дочерей Ольги стал Пушкин, находившийся с певицей в очень добрых отношениях. Тем более Солдатова была сердечной подругой нежно любимой Пушкиным Танюши Демьяновой. Это к Танюше в хор постоянно приезжал Пушкин перед своей свадьбой и по его просьбе Таня спела ему – «сама не пойму почему!» – песню «Что, матушка, во поле пыльно», которую поэт счел дурным предзнаменованием для своей будущей семейной жизни. В поздних письмах жене из Москвы Пушкин жаловался, какой Содом и Гоморра стоят в доме Нащокина, какой нескончаемый поток посетителей, гостей званых и незваных, а особенно кредиторов слоняется по его дому.

«Здесь мне скучно, – писал Пушкин из Москвы жене в декабре 1831 года. – Нащокин занят делами, в доме его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход, всем до него нужда, всякий кричит, курит трубку, обедает, пьет, пляшет, угла нет свободного – что делать? Между тем денег у него нет, кредита нет… Вчера нам Нащокин дал цыганский вечер, я так от этого отвык, что от крику гостей и пенья цыганок до сих пор голова болит».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.