Новый «наезд» правых

Новый «наезд» правых

В 1910 году зыбкий союз Столыпина и правых рухнул. Последние перешли в новое массированное наступление.

О. М. Меньшиков писал:

«…Слишком очевидна неуспешность нашей государственной работы… Новый режим – прекрасная вещь, но дайте же его! Ведь его нет… Может быть, это отчасти вина неопытного возницы в лице молодого нашего премьер-министра?.. Правительство наше, несомненно, видит расстройство государственных дел, видит его и Г. дума. Но и кабинет, и парламент одинаково слабы, чтобы как-нибудь выбраться из прискорбного положения.

Когда дождевая туча нависла над полем, нечего служить молебны о дожде: он сам хлынет. Именно то, что полный парламентаризм не дан, доказывает, что для него нет условий».

Более умеренные правые тоже не отставали.

Главная газета октябристов, «Голос Москвы»:

«И в Думе и вне Думы представители Союза 17 октября, отдавая должное личным качествам П. А. Столыпина, неуклонно указывали на многие ошибки правительственного курса, страдающего раньше всего недостаточной определенностью».

«Золотое перо» октябристов, А. В. Бобрищев – Пушкин, выступавший под псевдоним Громобой, высказывался в статье «Мертвый штиль»:

«Правительственная “полнота власти” сильно страдает от их (реакционеров) интриг, и, имея дело с ответственным, хотя и не в парламентском смысле, правительством, Дума не может все же твердо знать даже завтрашнего правительственного курса».

Он же в другой статье:

«Сама по себе думская работа, какова бы она ни была, не дает и не может дать никаких практических результатов, и, защищая работоспособность и деловую энергию большинства третьей Думы, мы должны, конечно, признать, что общий итог законодательной работы за истекшие 2,5 года крайне ничтожен. Но в этом виновата уже не Дума. Ее работа встречает систематическое противодействие в Г. совете, на деятельность которого реакционная группа оказывает почти решающее влияние. Система организации нашей верхней палаты дает широкий простор для реакционной интриги».

Напомню, что Столыпин был назначен премьером во многом для того, чтобы взаимодействовать с Думой.

«В этой связи главным вопросом для тех, кто принимал решения, а это были “верхи” и правые, стал вопрос: что делать с Думой? Здесь могло быть только два выхода: либо полная ликвидация, либо превращение ее (частичное или полное) в законосовещательную, осуществление нового 3 июня. Первый вариант отбрасывался сразу: мысль о невозможности жить без Думы после революции 1905–1907 гг. прочно укоренилась в сознании правящего лагеря. Оставался, следовательно, только второй путь. Но идея превращения Думы в законосовещательную также практически не имела сторонников, за исключением жалкой кучки черносотенцев, группировавшихся вокруг “Союза русского народа”, возглавляемого А. И. Дубровиным, и его газеты “Русское знамя”. Все остальные черносотенцы, включая Пуришкевича, Маркова 2–го и др., не говоря уже о националистах, были за законодательную Думу. В такой Думе они прежде всего видели орудие контроля над правящей бюрократией, доверие к дееспособности которой было сильно подорвано во время революции 1905–1907 гг. Законосовещательная Дума такую роль играть не могла.

Следовательно, оставался только один путь – дальнейшее изменение избирательного закона. По этой линии и шли многочисленные проекты, излагавшиеся не только в конфиденциальных записках, но и на страницах таких правых газет и журналов, как “Новое время”, “Московские ведомости”, “Гражданин”. Все проекты были очень похожи друг на друга, так что достаточно сослаться на один, который предлагал Меньшиков. Поскольку Россия является господством одного народа, то осуществлять его волю должны царь и единодушный “совет” при нем. Как только он раскололся на партии, надо как можно скорее убрать “смутьянов”, чтобы устранить враждебную мысль и враждебную критику».

(А. Аврех)

И тут правые нанесли решительный удар. Он заключался в уже упоминаемом провале законопроекта Столыпина о выборах в Государственный совет от западных земств. Для «премьера» дело было даже не в данном законе, а в принципе. Причем Столыпин совершенно не ожидал такого исхода. Коковцов свидетельствовал:

«Он был настолько уверен в успехе, что еще за несколько дней до слушания дела… не поднимал вопроса о необходимости присутствия в Государственном совете тех из министров, которые носили звание членов Совета, для усиления своими голосами общего подсчета голосов».

Тем не менее, законопроект был провален.

Газета «Новое время»:

«Удар, нанесенный ими (правыми. – А. Щ.) законопроекту рассчитан на неожиданность его для противника… Провал законопроекта – это удар тем более тяжелый, что он является вместе с тем и неожиданным».

Петр Аркадьевич воспринял это как «наезд». И был прав. Мало кто сомневался, что дело было не только в законопроекте, но и в стремлении поставить на место Столыпина. Честно говоря, как отмечают многие современники, его характер к этому времени изменился не в лучшую сторону. Столыпин стал слишком самоуверенным и никого уже не слушал. Вот и доигрался.

«’’Речь” писала, что, когда Столыпину, находившемуся в здании Государственного совета, сообщили о результатах голосования по вопросу о куриях, он от полной неожиданности густо покраснел и растерялся. В той же статье она сообщала ставшие известными подробности того, как был подготовлен удар по Столыпину. За полторы недели до начала обсуждения председатель Государственного совета М. Г. Акимов сообщил лидеру правых в Совете П. Н. Дурново, что высшие сферы высказались за принятие законопроекта. В ответ Дурново собрал свою фракцию, чтобы обсудить полученное известие. Было принято письмо на имя Акимова, в котором перечислялись сомнения относительно законопроекта, с просьбой передать это письмо царю. Акимов письма не передал. Тогда это сделал В. Ф. Трепов. По свидетельству Витте, “Трепов был очень близок к государю и пользовался особой милостью его величества, поэтому и имел право просить у его величества аудиенции для передачи различных своих государственных впечатлений и мнений”. Миссия Трепова увенчалась полным успехом: он привез своим товарищам по фракции радостное известие, что царь разрешил голосовать им “по совести”, т. е. против законопроекта, причем Столыпин об этом ровным счетом ничего не знал вплоть до голосования статьи о куриях».

(А. Аврех)

В общем, получилась классическая политическая «подстава». Впрочем, правые этого и не особенно скрывали. «Акела промахнулся!» И по Столыпину стали топтаться все кому не лень.

О. М. Меньшиков:

«Было бы неправдой утверждать, что П. А. Столыпин непопулярен. Напротив, он пользуется общим уважением, но в этом уважении чувствуются как бы ноты некоторого разочарования… Мы все ждем появления больших людей, очень больших, великих. Если данная знаменитость получила величие в аванс и вовремя не погасила его, общество этого не прощает… Годы идут, но большого дела что-то не видно».

Про карьеру Столыпина Меньшиков пишет, что это «первый случай после эпохи временщиков… Удача преследовала г. Столыпина и дальше. Трагедия нашей революции прошла над самой его головой, но он вышел благополучно из катастрофы. Он унаследовал, правда, уже разгромленный бунт, но имел счастье дождаться заметного “успокоения”. Но увы, маятник остановился лишь на одну секунду, и, кажется, мы снова… начинаем катиться влево. Вот тут-то удача как будто и оставляет своего любимца…

Кризис не в том, что Гос. совет разошелся с П. А. Столыпиным, а в том, что последний не в состоянии стать хозяином положения… В составе правительства невольно ищешь появления действительно большого человека, того главного артиста власти, на котором обыкновенно держится вся труппа. П. А. Столыпин при всех достоинствах – не премьер в этом сценическом смысле».

Смысл понятен – Столыпин не оправдал возложенных на него надежд. Понятен и вывод – раз не оправдал, он должен уйти.

А ведь Меньшиков был не из тех журналистов, кто «лезет с гранатой под танк». Он очень хорошо понимал, когда и что писать. И если уж он завел подобные песни – значит, тому была причина.

А кто стоял за всем этим? Да как раз те, кто рвался во временщики, те, кто, говоря об интересах России, имели в виду исключительно собственное благополучие. Именно такие персонажи были готовы подлизываться к Распутину и вообще к кому угодно, дабы занять теплые места.

5 марта 1911 года Петр Аркадьевич подал императору прошение об отставке. Причем чуть ли не все были убеждены, что отставка будет принята.

Газета «Речь»:

«По полученным 7 марта ночью сведениям, отставка Столыпина принята. Его преемником на посту председателя Совета министров считают В. Н. Коковцова, а на посту министра внутренних дел – государственного секретаря А. А. Макарова».

И в другой статье:

«Отставка П. А. Столыпина и назначение В. Н. Коковцова временным председателем Совета министров суть совершившиеся факты».

Кстати, Макаров являлся приятелем Распутина, который его очень хвалил императрице.

Однако дело повернулось совсем не так. В ход событий вмешалась старая покровительница Столыпина – императрица Мария Федоровна.

Прибыв в Царское Село из Аничкова дворца, она долго и очень эмоционально убеждала сына, что Столыпин на своем посту необходим России, что он является «последней опорой трона». В чем, как увидим дальше, была полностью права. Кроме того, Столыпина горячо отстаивали великие князья Александр и Николай Михайловичи. Они опасались, что после отставки премьера все пойдет вразнос. И ведь тоже как в воду глядели…

В результате император отставку не принял. Он сказал Столыпину:

«Я не могу согласиться на Ваше увольнение, и я надеюсь, что Вы не станете на этом настаивать, отдавая себе отчет, каким образом могу я не только лишиться Вас, но допустить подобный исход под влиянием частичного несогласия Совета. Во что обратится правительство, зависящее от меня, если из-за конфликта с Советом, а завтра с Думою, будут сменяться министры».

Мало того – премьер выдвинул условия: Дурново и Трепова отправить в отпуск, а Думу и Государственный Совет распустить на три дня, дабы за это время Столыпин пропихнул бы тот самый проваленный законопроект на основании 87–й статьи Основных законов. Данная статья давала возможность провести закон в обход как Думы, так и Госсовета.

Николай требования Столыпина удовлетворил. Дума и Совет были распущены, Дурново и Трепову император приказал сказаться больными – и уволил их в отпуск до 1 января 1912 года.

Столыпин вроде бы победил. Однако большинство представителей политической и околополитической среды полагали, что это пиррова победа. Утвердилось мнение: Столыпина вскоре уберут.

«Старцы верхней палаты тонко расценивают удельный вес предержащих мира сего. И если вес этот убавился в их глазах, если всю тяжесть своего мнения они положили на противоположную чашу весов, то, значит, в воздухе запахло чем-то другим, чем прежде. Возрастающая непрочность кабинета П. А. Столыпина ни для кого не была секретом в последнее время. И вот вчера мы получили наглядное и объективное доказательство, что слухи и толки последнего времени были не напрасны… Несомненно… что вчерашний вотум не как причина, а как симптом заслуживает особенного внимания.

От возможного крушения наш премьер ускользал до сих пор, передвигаясь вправо и подхватывая тот лозунг, которым пробовали воспользоваться против него. Но эта игра, как ни была она искусна, не могла продолжаться бесконечно… Вправо поворачивать дальше некуда… “убежденных националистов” можно найти сколько угодно в их собственной среде. Для этой политики услуги П. А. Столыпина больше не нужны… И справа, и слева слишком хорошо понимают, что на одной отрицательной программе “успокоения” нельзя же оставаться навек. А ни на что другое присяжные “успокоители” не показали себя способными. Мало того, слишком ясно становится теперь, что и самый момент “успокоения”, хотя бы и достигнутого их трудами, они не сумели использовать, принявши средство за цель».

(Газета «Речь»)

Эта же газета перепечатывает выдержку из немецкого издания «Vossische Zeitung»:

«Столыпин подавил революцию, но сам же предвидит новую. Он сделал все для подавления минувшей революции, но очень мало для предотвращения революции будущей».

«Кризис кончен! Кризис продолжается! Вот отзывы о положении в данную минуту. Они раздаются повсюду, и как это ни странно, но создавшееся положение отражается в них совершенно правильно».

(«Новое время»)

Витте злорадствовал: «Столыпин и его прихвостни торжествовали, но для мало-мальски дальновидного человека было ясно, что это торжество накануне его политической гибели».

Столыпин это и сам понимал, потому что прекрасно знал – Николай II не простит того, что он диктовал ему условия.

Он говорил Коковцову:

«Вы правы в одном, что Государь не простит мне, если ему придется исполнить мою просьбу, но мне это безразлично, так как и без того я отлично знаю, что до меня добираются со всех сторон и я здесь ненадолго».

Коковцов также отмечал:

«Что-то в нем оборвалось, былая уверенность в себе куда-то ушла, и сам он, видимо, чувствовал, что все кругом него молчаливо или открыто, но настроено враждебно».

Ему вторит Гучков, беседовавший со Столыпиным незадолго до смерти:

«Он был в очень сумрачном настроении духа. У меня создалось впечатление, что он все больше и больше сознает свое бессилие в борьбе с безответственными придворными влияниями… По всему было видно, что в нем созрело решение уйти от власти».

А вот что писал А. Н. Хвостов, один из последующих министров МВД (они менялись часто):

«В 1911 г., дней за десять до убийства Столыпина, в Нижний Новгород, где я в то время был губернатором, неожиданно приехал бывший издатель “России”, знакомый еще моего отца, Георгий Петрович Сазонов и вместе с ним Распутин, которого я ранее никогда не видал. Во время беседы со мной стал говорить… что он прислан царем “посмотреть мою душу”, и, наконец, предложил мне место министра внутренних дел. На мое замечание, что это место занято, Распутин ответил, что это все равно, что Столыпин все равно уйдет».

Впрочем, далеко не все факты вписываются в эту теорию. Тот же Хостов разным людям об упомянутом визите рассказывал по-разному. Так Гучкову он говорил, что визитеры прибыли к нему раньше – весной. Что соответствует показаниям Вырубовой, которая утверждала, что привезла Распутина в Киев из Покровского. А может, никакого визита вообще не было? Хвостов был человеком очень сомнительной честности.

А более всего версии, что Столыпин стал никому не нужен, противоречит его убийство. Если человек уже стал политическим трупом – какой смысл его убивать?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.