Новелла пятая ЛЕГЕНДЫ О ЗОЛОТИСТОМ ТОПАЗЕ, ГОРНОМ ХРУСТАЛЕ И ИЗУМРУДЕ

Новелла пятая

ЛЕГЕНДЫ О ЗОЛОТИСТОМ ТОПАЗЕ, ГОРНОМ ХРУСТАЛЕ И ИЗУМРУДЕ

Мы сидели на берегу реки после удачного улова. Пламя костра лизало чуть поблескивающий котелок, в котором варилась уха, и освещало широченный оранжево — коричневый ствол старой сосны. Крупные звезды свисали над лесом и отражались в зеленоватой, как ализариновые чернила, медленно текущей Нейве. Отсюда было хорошо видно, как на той стороне, в Мурзинке, плошками загорались окна столицы исконных горщиков и каменотесов. Мой компаньон по рыбной ловле и хозяин дома, где я проездом остановился, когда-то тоже лазил по горам и бродил по топям в поисках самоцветов. Теперь он состарился и променял кирку на удочку. Расположившись поудобнее, прислонясь к стволу сосны, старик начал свой рассказ.

— Коротка жизнь человеческая, ох как коротка! Щука и та живет триста лет и долее, а человек и века не дотягивает. Бывало, выстроит мещанин или купец какой дом на каменном фундаменте или церквушку деревянную, проживет в доме том с полвека — и отпоют его, раба божьего, за упокой в той церквушке… И уже его сыновья за дом меж собой сутяжничают и спорят из-за каменьев самоцветных да побрякушек разных. А жизнь у побрякушек тех, ох, долгая! С человеческой и в сравнение идти не может. Рюмка какая-нибудь серебряная с выгравированной надписью "Пей, да дело разумей" переходит от дедов к сынам и от сыновей к внукам. А золотая с эмалью табакерка елизаветинских времен доживает до наших дней и попадает на витрину антиквара. И когда нас не станет, вещички эти из рук в руки переходить будут по-прежнему, из поколения в поколение. Ну кто бы, к примеру, мог подумать, что праправнук тульского купца и оружейника, зачинателя горного дела в России Никиты Демидова камешек купит, тот самый камешек "Санси", что Карл Смелый в шлеме как талисман носил, а Екатерина Медичи на лебяжьей груди своей обогревала?

Праправнук этот демидовский унаследовал от дяди своего Прокопия веселый нрав и дикие чудачества и, бывало, в Париже деньгами сорил так, как девки сибирские шелухой кедровых орешков.

Чем старше, тем солидней и степенней были поколения Демидовых: Никита Демидов, к примеру, был сподвижник Петра I по организации горной промышленности и обладатель невьянского и нижнетагильского заводов. Сын его, Акинфий Демидов, хотя и не сбавил выпуск чугуна, железа и меди на своих железоделательных и медеплавильных заводах, но прибавить к тому ничего не смог.

Умирая, Акинфий завещал все свои заводы младшему сыну Никите, а среднего и непутевого Прокопия обошел завещанием. Но тот хоть и был ухарь-купец, а соображение имел с фантазией. И придумал Прокопий ехать в Петербург с челобитной, да не к царю, а к царице. Ну, раз такое дело вышло, нужно не с пустыми руками к ее величеству заявиться. Съездил этот Прокопий в Екатеринбург, призвал к себе трех почтенных горщиков и двух городских ювелиров из евреев. (К тому времени Екатеринбург в знатный город вырос). Небось, сами знаете, как в те годы города росли. Поставят, к примеру, на ровном месте железоделательный или медеплавильный завод, он деревушкой вокруг обрастет, а Екатеринбург — еще и крепостью. При крепости, значит, острог строился в обязательном порядке, потому как людей для тюрем в России всегда хватало с избытком.

Ишь, притухать стал наш костер, вы приглядите за ведерком, чтобы рыбки оттуда не повыскакивали, а я за хворостом схожу, — сказал старик и, на секунду мелькнув в пламени догоравшего костра, исчез в темноте…

Действительно, Екатеринбург вырос в город за какие-нибудь несколько лет. Этому способствовало то, что он являлся узлом, связывающим горные заводы Урала. Екатеринбург был построен в 1723 году В. И. Генниным, но самое место для нового города в верховьях реки Исети выбрано предшественником Геннина — В. Н. Татищевым, писавшим еще в 1721 году к Берг — коллегии:

"Здешнее место стало посредине всех заводов, и места удобные, и как водою, так и трактами весьма путь купечеству способный". Город назван Екатеринбургом Петром 1 в честь его второй жены Екатерины I. По своему экономическому значению Екатеринбург быстро становится вровень с такими городами, как Кунгур, Верхотурье, Ирбит, Нижний Тагил и Невьянск — "столица" Демидовых — и даже Оренбург. В. И. Геннин писал:

"В Екатеринбургском ведомстве и в прочих здешних местах на восток и на полдень равных мест (где хлеб родитца довольной, без росчистки леса и протчего и без навоза — рожь, овес, ячмень и пшеница) имеется много. И продаетца того хлеба пуд ржи по 4 и 5 копеек, овса по 3, пшеничной муки по 10, ячмень по 4 копейки. Также скота у крестьян имеетца довольно, и пуд мяса продаетца по 20 и 30 копеек".

В этом новом, только что обозначенном на карте Российской империи городе появилось много добротных домов не только купеческих, дворянских, посадских, поповских, пушкарских, подьяческих и стрелецких, но и мещанских. Были отличные дома и у некоторых горщиков, занимавшихся поисками самоцветов, а также у старателей, особенно у тех, кому "пофартило", кто случайно находил не только золотой песок, но и крупные самородки в кварцевых жилах.

Придавая большое значение Уралу, где изготовлялись пушки и иное оружие, Петр I отправил на новые заводы большое количество мастеров и рабочих из подмосковного района, а еще раньше туда были посланы замечательные организаторы железоделательных и медеплавильных заводов и новых городов — Н. Д. Демидов, В. Н. Татищев и В. И. Геннин. Несмотря на старания Петра, присланной рабочей силы для новых заводов явно не хватало. Особенно остро ощущалась недостача квалифицированных мастеров и ремесленников. Но выход был найден, конечно, не без участия Демидова, Татищева и Геннина.

Из идущих по этапу в Сибирь на каторгу и вольное поселение уголовных преступников отбирались слесари, плотники, каретники, мастера иных профессий и направлялись в Оренбургский и другие уральские остроги, где были оборудованы специальные мастерские. Этот не новый в истории государств, но весьма удобный и рентабельный способ вербовки квалифицированной рабочей силы дал, несомненно, положительный результат. Многие из каторжников по отбытии срока оседали в уральских городах, обзаводились семьями и вливались в артели старателей или превращались в горщиков, без устали искавших золотые россыпи и драгоценные камни. Некоторые из этих изыскателей впоследствии стали крупными золотопромышленниками и обладателями уникальных самоцветов.

В те времена хищнически шла разработка и добыча золота и самоцветов. Богатство людей зависело от случая. Напоролся старатель на золотоносную жилу или нашел горщик друзу с крупными изумрудами и уже он не Васька, а Василий Терентьевич, и не он, а перед ним купчик шапку ломает. Некоторые из счастливцев, получив большую сумму за струганец (как тут называют отдельные драгоценные и полудрагоценные кристаллы самоцветов, годные для поделок брошек, серег и колец), прокучивал на Ирбитской ярмарке или в самом Екатеринбурге все деньги до последней полушки. Впрочем, кутежами и дебошами отличались не только счастливчики, но и степенные промышленники; особенно же славились этим их взрослые сыновья.

Известный своими чудачествами демидовский отпрыск Прокопий, тот самый, что впоследствии приобрел в Париже "Санси", появившись с медным и чугунолитейным товаром на Ирбитской ярмарке, зашел в трактир. Жалуясь на сырость, он потребовал у полового кварту вина и три фунта зернистой икры. Когда приказание было выполнено, Демидов заставил полового мазать икрою свои сапоги, "дабы оные не пропускали влагу и приобрели особый лоск". С тех пор лучшая икра в Ирбите стала называться Прокопьевской…

Пришел старик с хворостом. Набросав на покрывшиеся пеплом угли сосновых шишек и хвои, стал подкладывать в разгоравшийся костер сухие ветки.

— На чем это я остановился?

— На подготовке сюрприза царице.

— Ах, да…

…Думали — гадали знатные ювелиры и почтенные горщики и решили изготовить из темно — лилового аметиста камею: семь сантиметров в длину и пять в ширину, а на камне том чтобы искусный гравер вырезал подлинный портрет самой царицы и чтобы под ним год был поставлен и от кого сия камея дарена. Для сего дела стали искать по всем копям и горам Урала струганец редкостной величины.

Наконец близ деревни Шайтанки горщики нашли большой аметистовый кристалл. Обработали его по всем правилам. Камея получилась знатная, с большим сходством. Так что царица даже обняла Прокопия за сувенир и наказ дала, чтобы все демидовские заводы разделить меж братьями поровну. А на прощанье велела напомнить директору Екатеринбургской гранильной мельницы Коковину, что нынче в Санкт-Петербурге мода на дымчатый топаз устарела и золотистый теперь в предпочтении. Ну, Прокопий, конечно, отдал государыне низкий поклон и голубем сизокрылым полетел на Урал.

Выслушал Коковин наказ царицы и пояснение дает:

— Дымчатого кварца у нас вдосталь, а винно-желтого да соломенно-медового топаза и в Мурзинке и в Ильменских горах мало осталось: Париж, Лондон и Берлин скушали. Теперь хоть сам поезжай за ними в Саксонию или Австралию.

— Ну, как хочешь, — говорит ему Прокопий, — а чтобы золотистые тумпазы в Питере были.

На другой день Коковин отправил в столицу весь запас этих замечательных уральских камней, превосходящих по своей красоте не токмо саксонские и австралийские, но и прославленные бразильские топазы.

А через месяц получил на такие же каменья новое требование. Ну что тут будешь делать?

Слух какой на Урале — как ветер в степи. Городишко Екатеринбург маленький, бабы сплетни вяжут, как платки пуховые. Словом, к вечеру и стар и млад знали, что директор гранильной фабрики господин Коковин ходит по горщикам как неприкаянный.

А рано утром к нему заявился дьякон Волоколамов.

— Скорблю, — говорит долгополый, — о горе твоем. Гложет душу твою грешную червь сомнения. А избавление от дум тревожных обрящешь через покаяние да молитвы господние.

— Не в ту сторону, отче, удочку забрасываешь. Говори толком: зачем пришел?

— Что ж, коли по-деловому — можем и по-деловому. Зная про ваши затруднения в отношении тумпазов винно-медовых, предлагаю чудо. Вы мне сдаете дымчатые, а на другой день получаете золотистые. Есть у нас в алтаре икона такая чудотворная, из Суздаля привезенная, великомученицы Варвары. Она все может, не то что камню какому цвет переменить, а из грешника праведника сделать. Но только уговор: по полтиннику за каждый тумпаз. Кесарево — кесарю, а богово — богу.

Хотел было господин Коковин прогнать дьякона из дома, да постеснялся — сан-то духовный. Дал ему, чтобы отделаться от непрошеного гостя, пяток дымчатых топазов и вежливо проводил до калитки.

На следующий день, как только отзвонили после заутрени, подходит Волоколамов к открытому окну спальни директора и кладет на подоконник пять золотистых топазов.

Глянул Коковин на камни, в руку взял: холодные — неподдельные, значит. Что за притча? Уплатил, как сговорились, и сразу целую сотню дымчатых отвалил, да на всякий случай, чтоб не подменили, па трех камнях зарубки алмазом сделал.

Через два дня обратно полностью получает, и три с пометками. Все топазы один в один винно-желтые, чистые, прозрачные. И куда это дым — туман девался из каменьев — непонятно. Может, и в самом деле чудо какое? Сдал Коковин дьякону еще сотню, потом другую, третью и деньги по уговору платит. А в какую статью расходов их записать — не знает. Не на Варвару же великомученицу!

Волоколамов тем временем богатеть стал, сад фруктовый с флигелем у соседа откупил, дом забором тесовым обнес, фасад охрой покрасил, чтобы про цвет желтый завсегда помнить.

Много денег — Коковин дьякону выплатил. Обидно. Стал он доискиваться, каким манером Волоколамов цветопревращение делает. С аптекарем познакомился. Спрашивает:

— От чего дьякон и дьяконица лечатся и какие лекарства у вас покупают?

— Они, — говорит аптекарь, — люди здоровые, и он бугай бугаем, и она розовая да пышная, как яблоко наливное. Только Аграфена Дмитриевна растяпа. Вы не слыхали, как она серьгу потеряла?

— Какую серьгу?

— С дымчатым топазом. Пекла она, значит, пасхальные куличи. Глянула случайно в зеркало, видит — одна серьга есть, а другой нет. Только что была — и нет. Перевернула Аграфена весь дом, всюду перешарила. Словно в преисподнюю подвеска провалилась. Не так дорога серьга, как подарок свекра. А на другой день, в Христово воскресенье, сели к столу… И моя племянница Настька там была. Разрезали кулич, а из него серьга выпала, да только от угольного жара дымчатый топаз, в тесте запеченный, в золотистый обратился. Одна серьга с дымчатым, другая — с золотистым! Чудеса!..

Глянул аптекарь на своего собеседника, а на том лица нет.

— Что с вами? — спрашивает.

— Ничего, ничего, — отвечает Коковин. — Я вспомнил, что кладовую с самоцветами не запер. — И, не простившись с аптекарем, домой ушел…

А все же погиб Коковин через один небольшой зеленый камешек. Через него он и чести, и жизни своей решился…

…Самоцвет-камень светлый, его трогать можно только чистыми руками, — так у нас на Урале старики сказывают.

Неподалеку от нас со звоном упала кедровая шишка и в туманной дымке костра промелькнула юркая фигурка белки. Иван Степанович подбросил в костер охапку хвороста и продолжал рассказ:

— Отзвенели в Петербурге подвески топазовые, а балы да танцы продолжаются. Только моды пошли иные — на костюмы да на опахала складные для наведения на себя прохлады. А чтобы руки у барышень не потели, ишь что модницы удумали — шары хрустальные!

Стали горщики по всему Уралу "погреба" с хрусталем отыскивать да струганцы, что покрупнее, честь по чести, сдавать директору гранильной фабрики Коковину. А тот после обточки, с фельдъегерями да курьерами разными, за тем присланными, шары эти хрустальные на тройках с бубенчиками отсылал в Санкт-Петербург. Он шары — ему благодарность; он шары — ему вознаграждения. Вот так и жил в почете да в холе господин Коковин.

Поднялся хрусталь в цене свыше всякой меры! Сказывали, что на ассамблее еще при Петре I не то англичанин, не то немец какой за подаренный ему шар хрустальный снял свой перстень с бриллиантом в три карата и князю Трубецкому поднес с почтением.

Горный хрусталь не только для бус и подвесок хорош, но и для поделок разных великолепен. У нас уральский Левша для курьезу самовар из хрусталя выделал. А Наполеон подарил музыканту Друэ замечательную по отделке великолепного тона флейту из горного хрусталя…

Он самый прозрачный и самый холодный камень, какой ни на есть в мире. Древние народы думали, что хрусталь — это окаменевший лед. Оттого в пещерах, где он находится, места эти самые погребками прозываются. Он чист, как совесть девичья, и есть символ верности. В одном таком погребе, сказывали, будто захоронение древнее нашли князя неизвестного нам народа и жены, должно быть, его. Так в склепе том не то что погребенные, а вся одежда и утварь в целости сохранились. У нее в косе заместо бус зубы зверей неведомых, а у него кольцо с изумрудом в костяной оправе. Видно, и тогда, в незапамятные времена, изумруды тут находили. Известно, что шлифовальщик из Венеции по имени Франциск Асцентин в 1600 году выгранил Борису Годунову для перстня большой десятикаратный изумруд, найденный на Урале каким-то иноком Мефодием. Известно также и то, что за оную работу Годунов вознаградил венецианца сотней червонцев и шубой собольей, о чем историк Карамзин, как мне сказывали, в записках своих подтверждает.

Должно, это был самый первый изумруд, что нашли на Урале. Через много лет Дмитрий Тумашев, охотясь у реки Нейвы, обнаружил в зобах убитых им гусей два изумруда отличного качества, о чем было доложено верхнетурскому воеводе. Сколько потом ни старался охотник отыскать места, где изумруды могли гуси заглотать, так ему это не удалось. И никто после того случая камня сего драгоценного ни в горах, ни в копях не находил. Будто заколдовал кто. Стали бывалые люди подумывать: может, годуновский изумруд не уральского происхождения, а из Египта или какой другой страны завезен? А те, что у гусей нашли, — в Колумбии или Южной Африке птица глупая перед перелетом заглотала? Только все это одна напраслина была. В 1831 году на Среднем Урале, у маленькой речки Токовой, белоярский крестьянин Максим Кожевников с двумя своими товарищами, выкорчевывая из земли пни для изготовления смолы, случайно обнаружил под корнями одного из них несколько кристаллов и обломков зеленого прозрачного камня…

Из котелка брызнула на огонь пена. Остро запахло лавровым листом и перцем.

— Ну, я опосля доскажу, — объявил старик. — Доставайте чашки, ложки, и наперсток, может, какой есть для хмельного. На реке уха — это настоящая, я вам доложу!

Выпили мы с Иваном Степановичем, закусили. Он чуть охмелел и прикорнул у сосны…

Позднее я ознакомился с двумя любопытными документами: докладной запиской командира Екатеринбургской гранильной фабрики Коковина и постановлением Совета Народных Комиссаров, изданном в самые тяжелые времена — голода, гражданской войны и разрухи. В первом из них Коковин писал в 1831 году своему начальству: "…я был извещен от надсмотрщика моего о случае найдения оных камней, с наименованием зеленоватых аквамаринов… Однако сие ископаемое не есть аквамарин: тяжесть и крепость несравненно превышает оный, отлом чище и стекловатее. Сие сравнение допустило меня мыслить, что доставленный мне кусочек есть изумруд".

Второй документ гласил: "Ввиду исключительного научного значения Ильменских гор на Южном Урале, у Миасса, и в целях охраны их природных богатств Совет Народных Комиссаров постановляет: объявить отдельные участки Ильменских гор на Южном Урале, у Миасса, Государственным минералогическим заповедником, то есть национальным достоянием, предназначенным исключительно для выполнения научных задач страны.

Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин) 14 мая 1920 г.".

…Наш костер начал угасать. С речки подул слабый ветерок. Звезды чуть потускнели и стали прятаться за облако. Меня клонило ко сну. Я ушел в палатку и уснул дремучим сном. Когда я проснулся, было уже утро. По-видимому, где-то стороной прошел дождь. Все небо опоясывала широкая радуга. Мне показалось, что такой яркой я еще не видел никогда. У погасшего костра вместо Ивана Степановича сидела его свояченица Антонина. Она приплыла к нам за рыбой в утлой лодчонке, похожей на корыто. Баба Тоня, как ее все здесь звали, любила рассказывать сказки, предания и небылицы.

— Сам пошел проверить жерлицы, должно, скоро воротится, — сказала старуха.

— Да, да, — ответил я невпопад, не в силах оторвать взгляд от неба, — поглядите, как она играет всеми самоцветами!

— И ничего тут удивительного нету, — заметила Антонина. — Радуга тоже с каменьями уральскими накрепко связана. Может, вам не ведома байка, отчего радуга на небе появляется?

Сто лет назад, а может и больше, разразился на Урале небывалый ливень. Лил он сорок дней и сорок ночей и затопил все низины. Люди, конечно, в горы подались, а звери, птицы и животные разные на плоты да на баржи вскарабкались и поплыли неведомо куда. Плыли они, плыли, пока солнце из-за туч не вышло и вода не стала спадать. Тут плоты и баржи пришвартовались к высокой — превысокой горе Ямантау. Вода во время потопа была в избытке, и все твари находились на полном водном самоснабжении, а тут, у горы, воды то и не оказалось. Спала она. "Га-га-га" — закричали гуси и полетели в низины отыскивать ручьи и озера. За ними отправились телята, лошади и олени, а самым последним важно зашагал верблюд. Двугорбому пить не хотелось, так как известно, что верблюд глотнет из кадушки пяток ведер за раз и целую неделю на воду даже не глядит. Словом, все ушли на водопой, лишь один архар повернул в горы. Ну, баран, сами знаете, есть баран. Только этот был с какими-то причудами: захотелось ему подняться к снежной вершине и ледяную сосульку пососать. А что из этого получилось, сейчас узнаете. Добрался архар до середины горы, а там — пропасть. "Что ж, — говорит баран сам себе, — это нам не впервой. Прыгну со скалы на скалу. А чтобы ноги не ушибить о камни, кувыркнусь над пропастью и на рога встанут. Как решил, так и поступил. Перескочил архар через пропасть, да как трахнется рогами о скалу кремневую, так из нее во все стороны искры посыпались. И загорелся на горе лес дремучий. День горит, другой горит, а на третий так накалилась гора, что треснула пополам. А в горах наших, как известно, самоцветы разные: изумруды, турмалины, аметисты.

Вот они и отразились в небе, как в зеркале, семью цветами радужными.

А после пожара поостыли обе половины горы и снова сомкнулись, потому что в одной из них был железный колчедан, а в другой — руда магнитного железняка.

И теперь, ежели молния в непогоду ударит в трещину, то скалы разверзаются и самоцветы в дуге радужной отражаются во всей своей красоте и блеске. Так что радуга с каменьями уральскими накрепко связана…

Вскоре вернулся Иван Степанович с двумя небольшими щуками и красавцем окунем. Сложив палатку, мы все трое спустились к реке и переплыли на тот берег. В тот же день я покинул милых стариков и уехал на Токовую, где меня ждали мои коллеги по работе и где некогда был найден первый изумруд.

О дальнейшей судьбе Коковина я узнал лишь через несколько лет.

Над светлым горизонтом екатеринбургской гранильной мельницы нависла зловещая туча. Деньги, выплаченные Волоколамову за "печеные" топазы, не могли быть занесены ни в какие расходные книги. Коковин отлично это понимал и в бессонные ночи мучительно искал выхода. Наконец, он был найден: несколько крупных темно — зеленых изумрудов отличного качества были заменены такими же по весу дешевыми бериллами бледно — зеленого цвета, приобретенными тайком Коковиным у одного из местных ювелиров, и отправлены в Санкт-Петербург с очередной партией аквамаринов. Но эта "коммерческая" комбинация была лишь половиной дела. Необходимо было сбыть замененные темные изумруды, а продажа их в Оренбурге, Невьянске или в Ирбите была сопряжена с риском.

Опытный в махинациях ювелир предложил директору гранильной фабрики свои услуги по ликвидации изумрудов в Москве. Это было наиболее рационально, и Коковин согласился.

Ювелир продал в Москве камни за солидную сумму двум местным фабрикантам и какой-то новоиспеченной баронессе. Получив свою долю, Коковин покрыл недостачу и приобрел казачье седло с серебряными стременами. Но лиха беда — начало. В 1834 году на Сретенском прииске был найден уникальный изумруд весом в 2226 граммов. Такого невероятного размера кристалла одного из самых драгоценных камней никогда не встречали ни в Колумбии, ни в Индии, ни в Австралии. Стоимость его была огромна. Получив изумруд, Коковин долго не мог оторвать от него изумленного взгляда. В течение многих беспокойных и бессонных ночей директор гранильной мельницы думал: сообщить ли с нарочным в Петербург графу Перовскому о находке или умолчать и присвоить себе камень. Он проработал на фабрике двадцать четыре года. За все это время ему выдавали, помимо небольшого жалованья, денежные вознаграждения, как прислуге: на рождество и на пасху. В остальное время года приходилось протягивать ножки по одежке. В случае, если донести в столицу о невероятном событии, его грудь может быть украшена орденом или медалью, если же оставить уникальный изумруд у себя и припрятать, то за проданный камень можно получить такие деньги, какие не снились даже фабрикантам и заводчикам.

Уникальный изумруд в России могли купить такие денежные тузы и магнаты, как Демидовы, Морозовы, Манташевы, да и то только в том случае, если полностью ликвидируют свои железоделательные и медеплавильные заводы, мануфактурные фабрики и нефтяные промыслы. Слава о знаменитом камне распространится не только по Уралу, но и по всей России. Она перехлестнет европейский континент, и американские миллионеры пересекут океан в надежде приобрести зеленый гигант. О таком изумруде, как и об уникальных алмазах "Питте-регенте", "Коинуре" и "Звезде юга", будут сложены легенды и предания.

Но все это не радовало, а пугало Коковина, спрятавшего под половицу в своем кабинете непревзойденный кристалл.

"Если верить старинным поверьям, — думал первый обладатель драгоценности, — то изумруд является камнем мудрости и хладнокровия. Кто его носит, тот не сделает неверного шага и не прольет кровь безвинного. Он придает воину храбрость, а победителю — милосердие. Если посмотреть на изумруд с утра, то весь день вам будет сопутствовать удача". Так почему же он, Коковин, всегда такой уравновешенный и хладнокровный, потерял покой?!

Директор гранильной фабрики знал не только камни, но и все поверья о них. На стене у него висела пожелтевшая от времени табличка с перечислением магических свойств драгоценных и полудрагоценных камней.

Дельфийский оракул — прорицатель, как бы основываясь на знаках Зодиака (пояс неба, состоящий из двенадцати созвездий, по которому совершается годовое обращение Солнца), посвящал "досточтимых и достопочтеннейших" читателей в мистические действия камней — талисманов.

Сообразуясь с месяцем вашего рождения, предсказатель сообщал название того драгоценного камня, который должен приносить вам счастье, здоровье, удачу, красоту и т. д.

Таблица была снабжена комментариями, не лишенными юмора.

Человек, желающий быть счастливым, должен помнить, в каком месяце нужно носить тот или иной драгоценный камень. Конечно, можно иметь кольцо с двенадцатью различными камнями, но "это в приличном обществе считается дурным тоном". Лучше надевать два кольца по шесть камней или четыре по три. Не рекомендуется, как взаимно противодействующие тайным чарам и магическим свойствам, носить украшения с двумя, четырьмя, восемью и тринадцатью камнями.

Один, три, пять, семь и девять считается счастливым сочетанием.

Если вашим камнем — талисманом является бирюза, то она "принесет вам успех при продаже бракованных лошадей". Есть еще одно свойство у этого камня:

И блекнет бирюза влюбленных,

Когда угасает любовь.

[Из стихов персидского поэта Саади]

Если у вас камень "кошачий глаз", то "носить его полезно для увеличения благоразумия".

Опал — символ чарующего обаяния непостоянной женщины.

Алмаз заставляет трепетать зверей.

Агат охраняет вас от укусов змей и скорпионов. Если все же вас ужалит ядовитая змея, то, по совету оракула, "вам надо растолочь агат в порошок и, смешав его с укропной водой, прикладывать примочку к больному месту. Но если вас укусит очковая змея, то тут эликсир бесполезен, и вам нужно срочно продать его по сходной цене".

Сама таблица охватывала лишь часть наиболее известных драгоценных и полудрагоценных камней, но, по-видимому, этого было достаточно для модниц древних и новых времен.

Но вернемся к Коковину и его уникальному изумруду. Встретившись со своим ювелиром, Коковин предложил ему на определенных процентных условиях ликвидировать камень за границей. Оба партнера считали Париж наиболее подходящей столицей для такой коммерческой сделки. Но этот город был опасен тем, что там ежегодно месяцами проживало слишком много русских князей и помещиков. При ликвидации изумруда могла произойти какая-либо нелепая случайность, а ее следовало избежать во что бы то ни стало. Поэтому партнеры остановились на Берлине. Эта столица устраивала их вполне: в ней мало бывало петербуржцев. Коковин предоставил ювелиру на расходы по поездке горсть разных самоцветов, но самого изумруда не доверил. Основной целью и задачей ювелира была предварительная рекогносцировка и подыскание в германской столице денежного магната, могущего выложить наличными баснословно крупную сумму.

Попав в Берлин, ювелир остановился из предосторожности не в гостинице, а поселился в доме молодой вдовы, сдававшей меблированные комнаты в своем небольшом особняке. Неожиданно для себя ювелир влюбился в нее. Решив покорить красавицу, он стал засыпать Гретхен подарками, среди которых было платиновое колечко с золотым блюдечком, а на нем лежала виноградная лоза с мелкими изумрудами. Это невинное колечко оказалось роковым для екатеринбургского директора гранильной фабрики господина Коковина.

Гретхен благосклонно относилась не только к новому поклоннику, но и к русскому отставному генералу Лапшину. Заметив на пухлом пальчике своей возлюбленной новое колечко, ревнивый генерал потребовал, чтобы сувенир был возвращен его прежнему владельцу. Дама отказалась подчиниться приказу. Тогда генерал принял иную тактику: нанял частного сыщика для выяснения личности своего соперника, а сам занялся доскональным изучением злополучного колечка. Изумрудики, по его соображению, могли быть из Египта, Колумбии, Южной Африки, а также с Урала; золото одинаково во всех странах мира, а платина — вероятнее всего из Сибири. В России в те времена уже имели хождение трех-, шести- и двенадцатирублевые платиновые монеты. Несомненно, колечко было отлито из такой монеты. Значит, его соперник — русский! Убедившись в справедливости своих суждений, генерал вдруг вспомнил старую смешную историю о кытлымской платине и расхохотался.

Жил на Кытлыме крупный помещик Иван Трофимович Воробьев в своем родовом имении, а по соседству проживал мелкопоместный дворянин француз Дебуа. Оба они были заядлые охотники, только охотились порознь, так как Воробьев недолюбливал Дебуа за то, что он браконьерствовал в его старом сосновом лесу.

Трижды Иван Трофимович предупреждал Дебуа, а на четвертый, застав француза на охоте в своем лесу, всадил ему чуть пониже поясницы тридцать четыре бекасиных дробинки.

Врач, оперировавший Дебуа, обратил внимание на то, что вынутые из раны дробинки весили значительно больше обычной свинцовой дроби. Посоветовавшись с французом, на другой день он заехал к Воробьеву и между прочим поинтересовался, где Иван Трофимович покупает бекасиную дробь.

Ничего не подозревавший помещик, жалуясь на дороговизну фабричной дроби, сообщил доктору, что однажды в овражке на Козьем лугу у старой мельницы он нашел какую-то тугоплавкую руду и вот теперь изготовляет себе из нее всевозможную дробь.

Спустя некоторое время Козий луг с прилегающей к нему старой мельницей был куплен через подставных лиц образовавшимся англо-французским обществом по добыче и эксплуатации кытлымской платины.

Несмотря на то, что капиталовложения французов и англичан были одинаковы, французы требовали, чтобы общество называлось не англо-французским, а франко-английским, так как первые "залежи" платины были найдены в ягодице француза.

Но вернемся к сыщику и его поискам. Через несколько дней детектив дал подробные сведения о новом претенденте на любвиобильное сердце Гретхен.

Господин Фасс, доносил сыщик, выходец из Польши, по профессии ювелир. Проживает в Екатеринбурге. Здесь занят продажей уральских самоцветов. Вчера виделся с приезжавшим в Гамбург господином Ротшильдом и предлагал ему уникальный изумруд в 2226 граммов. Миллионер заинтересовался предложением, но отказался вести какие-либо переговоры впредь до осмотра самого камня, которого при себе у господина Фасса не оказалось. Где и когда назначены "смотрины" — неизвестно.

Получив такие неопровержимые и явно компрометирующие господина Фасса данные, генерал тотчас же написал в Петербург донос. Там незамедлительно была создана следственная комиссия и направлена в Екатеринбург. Ничего не подозревавший Коковин пытался отрицать какие-либо сношения с ювелиром, задержавшимся в связи со своим романом в Берлине. Когда же следователь задал директору гранильной фабрики вопрос, не знакома ли ему цифра 2226, Коковин растерялся и признался в хищении уникального изумруда. Установив виновность, следственная комиссия вынесла решение о привлечении к уголовной ответственности директора Екатеринбургской гранильной мельницы. Коковин был арестован и посажен в острог. Его сообщник Фасе в связи с недостачей улик в дело замешан не был, а вещественное доказательство — уникальный изумруд — был увезен в Санкт-Петербург к графу Перовскому. Перед сановным чиновником возникла почти та же дилемма, что и перед первым обладателем камня: подать докладную записку в правительствующий Сенат и сдать, изумруд в казну или предать забвению происшедшее и присвоить редкую драгоценность. Эта внутренняя борьба продолжалась недолго. Из Екатеринбурга поступило известие: "Арестованный Коковин покончил в остроге жизнь самоубийством". Это и решило судьбу камня. Граф Перовский прекратил дело и присвоил уникальный изумруд. Сколько времени камень находился у вельможи — неизвестно. Затем изумруд перекочевал на Украину и попал в замечательную коллекцию камней князя Кочубея. Как и когда это произошло, установить не удалось. Во время революции 1905 года новый обладатель знаменитого кристалла зарыл его в своем парке. Но при разгроме имения Кочубея камень был вырыт и увезен в Вену одним из родственников князя. После подавления революции царское правительство, узнав о местопребывании камня, выкупило изумруд.

В настоящее время он находится в московском Минералогическом музее Академии наук.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.