«Часы его забот»

«Часы его забот»

Подробности переговоров между Тигром и шахом Исмаилом окутаны тайной. Рассказ Бабура об этом событии утрачен вместе со страницами дневника, отражающими события тех лет. Другие современники, как, например, Хайдар или историк Хондемир, дают запутанные и противоречивые сведения. В их сообщениях ощущается влияние религиозных воззрений и политических интересов. Это все равно что читать воспоминания о том, какие слухи породило превращение Генриха Наваррского в Его Христианнейшее величество Генриха Валуа в критический для союза гугенотов и католиков момент. Конечно, можно утверждать, что для Бабура Самарканд стоил мессы[39], однако это не даст нам полной картины.

Хотя мы и не знаем истинных мотивов, которыми руководствовался падишах в своих действиях, сами действия нам хорошо известны. Они, в свою очередь, могут пролить свет на размышления, которым он предавался в «часы своих забот» – как это называл Хайдар.

Во-первых, к нему вернулась старшая сестра Ханзаде, которую шах Исмаил сопроводил почетной свитой после того, как, разгромив Шейбани в сражении при Мерве, обнаружил ее среди остатков его двора. Честолюбивая Ханзаде родила Шейбани сына, однако вскоре после этого он дал ей развод, подозревая, что она участвует в заговорах против него на стороне своего брата, его заклятого врага. Ханзаде тогда перешла в руки одного из узбекских полководцев. Оба ее мужа погибли при Мерве. Очевидно, ее преданность Бабуру осталась нерушимой, и она, несомненно, могла предоставить ему ценные сведения о придворных тайнах узбеков.

Со стороны непредсказуемого Суфи ее возвращение было актом любезности. В свою очередь, Бабур послал гонцов в Герат, чтобы собрать сведения и прощупать почву для переговоров с победоносным персом. При первой возможности он отправил туда свою миссию во главе с Мирзой-ханом.

Тем временем военачальники и кызылбаши, сопровождавшие обретшую свободу царевну, приняли самое деятельное участие в разгроме узбеков, выступив на стороне Бабура. Как только Тигр вновь воцарился на историческом престоле Тимуридов, он распустил своих союзников и наградил их щедрыми дарами. Это говорит о том, что Исмаил назначил переговоры после победы Бабура у Каменного моста и взятия Самарканда.

Мирза-хан привез условия нового союзника. Многое в них до сих пор неясно из-за противоречий. В действительности они были достаточно жесткими. Шах Исмаил обязывался со своей стороны оказывать поддержку наследнику Тимуридов, занимавшему самаркандский престол, однако при условии, что в ответ Бабур признает его своим сувереном. Это было еще не все, и здесь начинаются противоречия; кроме этого, Бабур должен был публично признать превосходство перса, воспользовавшись самым распространенным в те времена способом – отчеканив новую монету с именем шаха и его двенадцати имамов; во время публичных молитв в мечетях должны были отныне произносить имя шаха вместо его собственного.

Исмаил отличался нетерпимостью и, кроме того, был еще очень молод. Бабур был горд, терпим и в свои тридцать лет имел восемнадцатилетний военный опыт. К тому же он только что получил от Ханзаде все планы укреплений узбеков. Почти не вызывает сомнений, что без помощи покорителя Хорасана он не рассчитывал удержать Самарканд, вернувшийся к нему как будто в подарок от Всевышнего.

Кроме того, Бабур хранил благоговейные воспоминания о своем прикосновении к мистическому: о невидимых Сущностях, о погруженных в видения дервишах и, прежде всего, о преподобном Джами, который умел сочетать ортодоксальную веру с мистицизмом. Его мозг упорно жаждал истины в вопросах веры. Был ли Бог неразрывно связан с человеком или являлся далеким божеством, как утверждали ортодоксы, требовавшим поклонения и ритуалов? Суфи придерживался первого варианта; покойный Шейбани – второго. Очевидно, борьба, происходившая в те дни в душе Бабура, склоняла его на сторону суннитов, однако в той же степени внушала почтение к шиитам. Современники свидетельствуют, что в ответ на требования шаха Исмаила Бабур отчеканил несколько монет с именами имамов. Если это правда, тогда имя шаха Исмаила должны были провозглашать с кафедр Бухары и Самарканда.

Большего оскорбления его народ еще не испытывал. Бухара, окруженная гробницами ортодоксальных святых, была центром суннитской веры, более влиятельным, чем Самарканд. Ее жители восторженно приветствовали Бабура, но вскоре узнали о том, что он признал себя вассалом неверного, на руках которого еще не высохла кровь гератских мучеников, убитых за то, что они отказались признать его веру.

«Весь народ, и в особенности жители Самарканда, – пишет Хайдар, – верил, что падишах – пусть даже в час нужды и обрядившийся в одежды кызыл-башей, чтобы взойти на престол Самарканда, верный заветам пророка, – откажется покориться шаху, который был от рождения еретиком и всем своим видом напоминал ослиный хвост».

Юный Хайдар ревностно чтил заветы ортодоксальной веры и теперь глубоко страдал, поскольку окружил своего покровителя героическим ореолом. Он больше не выезжал вместе с падишахом и не покидал своих покоев, прикованный к постели болезнью, природа которой была как физической, так и эмоциональной. Его замечание о том, что Бабур обряжался в одежды кызылбашей, следует понимать как аллегорию в персидском вкусе, а вовсе не как сообщение о реальном факте. Бабур никогда не надевал на себя остроконечную войлочную шапку и красный плащ кызылбаша, вызывавшие такую ненависть в народе. Однако персидские военачальники, повсюду сопровождавшие его, одевались именно так.

По всей видимости, именно эти официальные представители шаха и донесли ему о том, что Бабур ведет себя вызывающе – совсем не так, как подобает истинному вассалу.

Зимой 1511/12 года Тигр оказался на перепутье и был вынужден выбирать между политическими интересами и религиозным пылом своего народа. В свою очередь, среди населения Самарканда начали блуждать ностальгические воспоминания о периоде правления Шейбани-хана. Шейбани никогда не позволял себе путать черное и белое, Бога и Сатану. Жестокость Шейбани распространялась лишь на его политических противников, в то время как шах Исмаил запятнал себя кровью мучеников. Не был ли мучеником и сам Шейбани?

Этой зимой Тигр начал позволять себе вино и, начав, пил без всякой меры.

Весной 1512 года, когда сошел снег, Убейд-хан привел с севера перестроенную армию узбеков. Бабур выступил ему навстречу в сопровождении монголов и испытанных кабульских ветеранов. Никого из самаркандских новобранцев, судя по всему, с ним не было. В местечке под названием Царское озеро его маленькое войско потерпело поражение и было отброшено назад. У Бабура не было сил держать оборону Самарканда. (Зато был горький опыт, полученный при попытке удержать мощную крепость силами малого гарнизона.)

Бабур снова вступил на привычную тропу изгнания и двинулся на юг, в Темные горы, где занял маленькую пограничную крепость Хисар. Вместе с ним в путь отправилась его семья, к которой теперь присоединилась Ханзаде и второй сын Бабура, Камран. Униженный Тигр был вынужден обратиться к Суфи с просьбой о помощи.

Хайдар не сопровождал своего покровителя. Глубоко несчастный, он остался в Самарканде, где и узнал, что колесо Фортуны сделало очередной оборот, – надменный Суфи направил одиннадцать тысяч своих «туркменов» под началом не менее надменного Наджма Сани, чтобы поддержать оказавшегося несостоятельным Бабура; неверные соединились с Бабуром и выступили на осаду крепости Карши – неподалеку от Железных ворот, где в то время находились некоторые из домочадцев Убейд-хана; вопреки совету Бабура и без его участия персы ринулись на штурм крепости и перерезали всех ее защитников и жителей, «даже грудных младенцев и немощных стариков». Странствующий поэт Бинаи также пал жертвой резни, устроенной кызыл башами.

Стало ясно, что кровопролитие в Карши ляжет позорным пятном на сомнительное союзничество. Очевидно, Бабур задумался над этим. Шейбани-хан никогда не позволял своим солдатам истреблять городское население. Наджм Сани наслаждался убийством так называемых неверных, более того, Наджм Сани следил за поведением Бабура весьма критически и с большим подозрением. В их союзе решающий голос принадлежал персам. Тогда их армия разделилась, и Наджм Сани безрассудно двинулся навстречу своей гибели. На бухарской дороге, возле ущелья Гадж, Убейд-хан расставил ему ловушку.

Здесь слог Хайдара приобретает особую витиеватость: «Мечи ислама отсекли руки еретиков и неверных. Приносящий победу ветер ислама развернул знамена схизматиков. Разбитые наголову туркмены остались мертвыми на поле брани. Раны Карши были сшиты стрелами отмщения. Наджм и все его туркменские беки отправились в преисподнюю. Падишах, сломленный и павший духом, возвратился в Хисар».

Даже спустя поколение при персидском дворе еще не стихли обвинения в адрес Бабура, который в ходе сражения находился в резерве вместе с монголами. Его обвиняли в том, что в нужный момент он не поддержал Наджма Сани и его кызылбашей. После подобного поражения обвинения такого рода – обычное дело. Но что, если они были справедливыми? Возможно, Бабур, выступавший против штурма Карши и Бухары, удержал своих людей и не повел их в атаку? Или он боялся, что судьба Карши постигнет и Бухару, имевшую репутацию священного города? Ответа на эти вопросы нет.

Отправляясь в Хисар, Бабур лишь спасал собственную жизнь. После поражения его корыстные монголы решили воспользоваться сложившимися обстоятельствами и захватить Бабура. Проснувшись среди ночи, он вскочил на коня и выехал из лагеря. Тогда монгольские всадники переключились на грабеж окрестных селений. Спустя годы один из монгольских военачальников, Айюб Бегчик, находясь у себя на родине, в ставке Саид-хана, признался перед смертью, что это предательство по отношению к Бабуру до сих пор надрывает ему сердце. Вскоре после отступления Бабура юный Хайдар покинул страну, пав духом от безжалостного зрелища этой войны, и отправился искать защиты у Саид-хана в его далеких северных владениях.

События, происшедшие далеко на западе, заставили неутомимого шаха Исмаила и его армию вернуться на родину, в горы Кавказа, чтобы встретиться с другим ортодоксом – безжалостным Селимом, султаном Османской империи.

С наступлением зимы в Хисаре начался голод и снежные заносы, и люди говорили, что Бог обратил свой гнев против тех, кто пролил кровь своего народа. Бабур расстался со своим двоюродным братом Мирзой-ханом и, покинув никем не потревоженные земли Бадахшана, упрямо двинулся на юг, к устью Амударьи. О последующих пяти годах, с 1513-го по 1518-й, мы можем судить лишь по отдельным сообщениям. Вероятно, некоторое время Бабур оставался в пограничных районах между Кундузом и Балхом, но вскоре понял, что ему не удастся удержать остатки своей бывшей империи. Тогда он в последний раз повернулся спиной к дворцам Самарканда и садам Герата и двинулся через знакомые перевалы в Кабул, к своей стране и своему народу. И крепко пристрастился к запретному вину.

Третий сын, родившийся у Бабура в эти годы, получил прозвище Аскари – Наездник. У кабульских ворот Тигра встретил его малодушный брат Назир, с гордостью сообщивший, что в полном порядке сохранил для падишаха Кабул и Газну. Должно быть, Бабур был рад вернуться в эту дикую страну, которую он мог назвать своей. Вскоре погрязший в пьянстве Назир заболел и умер.

Бабур вернулся в столицу уже не тем беззаботным и нищим царевичем, который захватил ее десять лет назад. Он получил ощутимый удар по самолюбию и больше не строил планов на будущее.

Находя утешение в вине, он усиливал его действие опиумом и настойкой гашиша и давал выход своему мрачному состоянию духа, подвергая недругов мучительным пыткам и казням. Даже охота, всегда доставлявшая ему удовольствие, превратилась в бессмысленное истребление животных.

В оправдание ему часто заявляют, что в зрелом Бабуре проявились черты его монгольских предков. Однако среди его предков было не так уж много монголов, и за все годы, проведенные им в Фергане, он никогда не был подвержен таким приступам жестокости.

В течение этого мрачного кабульского периода лишь Ханзаде напоминала ему о годах, полных надежд. Как и раньше, он часто перечитывал книгу Али Йезди, повествующую о победах Тимура, и цветистые персидские славословия казались насмешкой над его собственной неудачей. Он потерпел поражение в битве, был изгнан из Самарканда собственным народом, покинут своим воспитанником Хайдаром Дуглатом, посрамлен даже после смерти своим заклятым врагом Шейбани. Бабур безрадостно оценивал свое положение. Самозваный падишах, зависящий от вероломных монголов, нуждающийся в советах более мудрых людей, обладающий властью лишь над одним городом во всей долине, вынужденный грабить афганские племена и отнимать у них зерно, все глубже погрязающий в грехе винопития, – разве может такой человек именоваться султаном ислама и тем более – падишахом?

Бабур свирепо расправился с неожиданно вспыхнувшим мятежом своих монголов, затем неистово обрушился на горные крепости исконных афганских племен.

Новый, зрелый Бабур был лишен всяческих предрассудков; он больше не искал себе союзников; после смерти старого Касима он никому не позволял влиять на свои решения. Он полагался только на себя и больше не разрешал себе предаваться пустым мечтам о победах.

На этот раз он реально оценивал то, что открывалось ему на горизонте. Его наследство было безвозвратно поделено между узбеками и персами.

Однако у него оставалась укрытая в горах долина Бадахшана. Бабур упрямо держал открытыми обрывистые перевалы, ведущие через Гиндукуш в эту крепость. Он держал их под наблюдением, возложив эту задачу на единственного оставшегося у него родственника мужского пола – Мирзу-хана. Некоторые комментаторы утверждают, что он прилагал такие усилия, чтобы удержать этот плацдарм, рассчитывая вновь попытаться осуществить захват Самарканда. Однако он мог удерживать его лишь для того, чтобы иметь безопасный путь отступления на тот случай, если ему придется покинуть Кабул. Когда-то, в крайне напряженный момент они с Касимом решили, что могут рассчитывать лишь на два убежища– Бадахшан или равнины Индии.

В эти сумрачные годы Тигр снова вспомнил о богатой равнине, лежащей за рекой Инд. Набеги туда приносили скот, ткани и украшения. Еще ребенком, в Самарканде, он изучал картины, повествующие о великом индийском походе Тимура; он читал об особенностях этой страны, такой же роскошной, как слог Али Йезди. Было куда выгоднее и разумнее повести оставшуюся у него армию через Хайбер, чтобы наполнить казну богатствами Индии, чем продолжать разорять своих непокорных подданных – афганцев.

Во время одиноких молитв Бабур просил у Бога знамения: следует ли ему предпринять поход на Индию?

Но и Хайбер, и величественную долину Суат, и перевал Куррам охраняли племена патанов. Земли этих племен простирались между Кабулом и Индом. Бабур знал, что Иса Хайл, Юсуфзаи и племя афридиев могут сделать с побежденной армией или проявившим неосторожность полководцем. И все же, если он собирался дойти до городов Инда, ему следовало победить этих стражей горных троп или примириться с ними.

Он даже в мыслях не допускал, что сможет когда-нибудь победить всех афганцев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.