26

26

Абакумов со своим огромным аппаратом, создавая видимость действия в стране различных групп, недовольных «государственным строем», наличия беспечности и потери революционной бдительности, организовывали новые процессы.

Берия и его верный слуга давно присматривались к одному из наиболее талантливых и мужественных руководителей, не боявшемуся высказывать свое мнение и стойко защищать его — наркому Военно-Морского Флота адмиралу Николаю Герасимовичу Кузнецову. Сравнительно молодым Кузнецов был, как и другие в страшные 1937–1939 годы, обласкан Сталиным. В 1938 году тридцатишестилетний Кузнецов на заседании военно-морского совета докладывал об итогах разбирательства крупной аварии эскадренного миноносца «Решительный», выброшенного на берег гигантским штормом при переходе эсминца из Николаева во Владивосток. Сталин с присущим ему вниманием слушал доклад морского командира, всматривался в него, задавал вопросы. Результатом этой встречи было избрание Кузнецова делегатом XVIII съезда партии, где состоялась его вторая встреча со Сталиным. В перерыве вождь подошел к Кузнецову и протянул лист бумаги: «Прочтите». Нарком Военно-Морского Флота Фриновский — бывший заместитель Ежова — в рапорте просил освободить его от должности наркома. Через месяц после этой встречи Кузнецов был назначен наркомом Военно-Морского Флота СССР. Тридцатисемилетний нарком отличался смелостью суждений, доскональным знанием дела, решительным характером, умением защитить свои взгляды на боевую подготовку флота и развитие стратегических возможностей его соединений и объединений.

Подобная самостоятельность и инициатива чаще всего не находит поддержки в высших кругах, где, как правило, имеется свое мнение, конечно же превосходящее все остальные. На этот счет бытует канцелярская сентенция: «Всяк входящий в кабинет начальства оставляет свое мнение у порога».

Вопреки жестким указаниям, Кузнецов накануне войны отдал распоряжение о выходе кораблей из военно-морских баз в открытое море, и если 22 июня сорок первого года Красная Армия понесла огромные потери, особенно авиация, артиллерия и сухопутные войска, то Военно-Морской Флот не потерял ни единого корабля.

Нарком не раз «схватывался» в спорах с Молотовым и Ждановым, курировавшими флот, с Берия, пытавшимся «лезть» не в свои дела, когда обсуждалось перспективное строительство флота, с Булганиным, во всем соглашавшимся с вождем. После очередного трудного разговора с Булганиным Кузнецов заметил пристальное внимание к себе Берия. Малоизвестный чиновник В. Алферов написал куда следует донос, в котором сообщал о том, что морское командование передало англичанам во время войны чертежи парашютной торпеды, давно рассекреченной и стоявшей на вооружении в других странах. Это была прекрасная зацепка для ведомства Берия — Абакумова. Началось следствие, доложили мнительному Сталину. После доклада Берия Сталин принял решение о предании руководства Военно-Морского Флота суду чести, который возглавил маршал Л. Говоров. Четыре адмирала, отличившиеся в Отечественной войне и щедро награжденные орденами и звездами, оказались на скамье подсудимых. Берия и Булганин всячески подогревали процесс, наушничали Сталину о «предателях-адмиралах». Вскоре принимается еще более строгое решение о предании адмиралов суду Военной коллегии Верховного суда СССР. Поднаторевший на подобных и других делах, алчный и жестокий Ульрих и на этот раз не изменил своим правилам — раз попал сюда, значит, виноват, и будь ты хоть семи пядей во лбу, никогда не докажешь свою невиновность.

В роли обвинителя выступал генерал-лейтенант Н. Кулаков, бывший в войну дивизионным комиссаром, членом военного совета Черноморского флота, хорошо знавший всех подсудимых. И где только брались у него слова о «политической близорукости, подчинении государственных интересов личным»? Кулаков в конце выступления обвинил адмиралов в предательстве и требовал применения самого сурового наказания.

После перерыва Кузнецов заметил появление возле них усиленной охраны, что свидетельствовало о предстоящем тюремном заключении. Кузнецов вспомнил, как в начале 1946 года Сталин позвонил ему и спросил:

— Как вы, товарищ Кузнецов, смотрите на разделение Балтийского флота на два?

— Разрешите, товарищ Сталин, подумать и потом доложить вам.

— Думайте, но не затягивайте решение этого вопроса.

После глубокого и всестороннего анализа положения Балтийского флота Кузнецовым и его заместителями стало ясно, что делить флот на два нецелесообразно, — морской театр имел небольшие размеры, и руководство на нем должно быть единым. На доклад Кузнецова Сталин ничего не сказал, но нарком понял, что тот остался недоволен докладом и его мнением.

Через несколько дней Кузнецова с заместителями вызвали в Кремль. Сталин на приветствие ответил кивком головы и продолжал расхаживать по кабинету. Не знал нарком, что днем раньше Берия долго беседовал в этом кабинете…

Остановившись у края стола, Сталин гневно спросил:

— За кого вы нас принимаете? Возомнили себя флотоводцами и думаете, что кроме вас никто не разбирается во флотских делах! Кузнецов зазнался! Других мнений для него не существует, но мы найдем на вас управу!

Кузнецов не смолчал, воспользовался паузой и начал отстаивать точку зрения руководства наркомата Военно-Морского Флота, но его тут же прервали. Кузнецов вспылил:

— Если не пригоден, то прошу меня снять!

Присутствующие в кабинете замерли — Сталин не прощал подобного поведения, дело принимало зловещий оборот, завершавшийся, как это было принято, снятием с должности в лучшем случае…

Надо отдать должное хозяину кабинета — он имел терпение и выдержку, мог подолгу размышлять над услышанным:

— Когда надо будет, уберем…

Балтфлот вопреки логике и оперативно-стратегическому предназначению был разделен на два.

…Решение Военной коллегии Верховного суда ошеломило всех четверых: адмиралу В. Алафузову — 10 лет тюрьмы, адмиралу Г. Степанову — 10 лет, адмиралу Л. Галлеру — 4 года, адмирал Кузнецов был снижен в воинском звании на три ступени. Впоследствии адмирал Галлер умер в тюрьме, Алафузов и Степанов реабилитированы в 1953 году. Николай Герасимович направился на Дальний Восток для дальнейшего прохождения службы.

Так закончилось знаменитое «адмиральское дело», на которое Берия и Абакумов делали определенную ставку: госбезопасность бдит в оба, ведомство трудится денно и нощно, как этого требует товарищ Сталин, и второе — враги есть везде, даже среди высшего командного состава Вооруженных Сил. Вождь должен быть, по мнению Берия, доволен работой органов.

Кузнецов же, несмотря на снятие с высокого поста наркома Военно-Морского Флота и снижение в воинском звании до контр-адмирала, оставался самой авторитетной личностью среди военных моряков. Судьба не баловала Николая Герасимовича: за службу он дважды был контр-адмиралом, трижды вице-адмиралом, ему вручались четырехзвездные погоны, дважды его поздравляли с высшим флотским званием — Адмиралом Флота Советского Союза. Он один из немногих мемуаристов откровенно и с болью в сердце признался в том, что наряду с успехами при проведении операций и сражений в годы войны и в мирное время были и серьезные недостатки. «Однако мне хочется, — делился размышлениями Кузнецов, — чтобы не забывали и другое: более серьезно, глубоко, со всей ответственностью должны быть разобраны причины неудач, ошибок в первые дни войны. Эти ошибки лежат отнюдь не на совести людей, переживших войну и сохранивших в душе священную память о тех, кто не вернулся домой. Эти ошибки в значительной степени на нашей совести, на совести руководителей всех степеней. И чтобы они не повторялись, их следует не замалчивать, не перекладывать на души умерших, а мужественно и честно признаться в них. Ибо повторение прошлого будет называться уже преступлением».

К сожалению, и в официальной многотомной исторической литературе, и в многочисленных воспоминаниях участников войны, и в больших по размерам газетных публикациях большее внимание уделяется наиболее удачным операциям, в которых проявлялись и командирская находчивость, и массовый героизм воинов, и полководческий талант маршалов и генералов, но крайне недостаточно описываются неудачи, повлекшие и огромные людские потери, и безвозвратные утраты боевой техники, и оставление ранее занятой территории. Разумеется, нельзя в этом отношении сгущать краски и изображать войну только в черном цвете. Отечество одержало победу над сильным и опытным врагом, растоптавшим Европу солдатским сапогом, мечтавшим покорить весь мир. Эта победа позволила свободно вздохнуть всему человечеству.

Все это так, но тем не менее войну следует показывать объективно, со всех сторон, с ее миллионными потерями и реками крови, с неудачами в проведении боев и операций, с недостатками в руководстве фронтом и тылом и т. д. Для чего это надо? Для того чтобы нынешние и будущие политические и военные руководители не допускали подобных ошибок, — так пишет об этом адмирал Кузнецов. В этом отношении особо важную ценность представляют архивы различных ведомств, но некоторые из них все еще остаются закрытыми и для исследователей, и для писателей и публицистов.

Вот что сообщалось в политдонесении из 380-й стрелковой дивизии: «Наступление было организовано плохо. Не учли все плюсы и минусы в обстановке своих войск и войск противника, только стремились скорее наступать всей массой батальонов. Командир дивизии полковник Смирнов был направлен в 1260-й полк для выправления положения. Несмотря на ураганный огонь врага, бросил полк в наступление. С 21 февраля по 6 марта (1942 года. — А. С.) истреблено 83 фашиста, 2 взято в плен. Полк же потерял 1141 человека убитыми и 640 ранеными». Эти страшные события происходили на Калининском фронте после недавнего наступления (командующий войсками фронта генерал И. Конев).

380-я дивизия прибыла на фронт из Алтая и после тяжелого, изнурительного, многодневного марша по глубокому снегу и бездорожью была с ходу брошена в бой без артиллерийской подготовки, без авиационного прикрытия, а самое главное — без глубокой и всесторонней разведки! Личный состав был необстрелян, командный состав не имел опыта организации боя, взаимодействия частей и подразделений. В течение 26–28 февраля дивизия пыталась овладеть населенными пунктами Шарки, Яблонка, Толстуха под непрерывным артиллерийским и пулеметно-минометным огнем гитлеровцев, бомбежкой с воздуха и, естественно, несла все это время большие потери. Ни командование фронта, ни командование армии не организовали своевременный подвоз боеприпасов для артиллерии и стрелкового оружия. «Имеется ряд случаев, — сообщалось в политдонесении, — смерти бойцов на почве истощения…» Красноармейцы погибали не только от огня противника, а и от… голода!

Когда же у руководителей родилось такое безжалостное отношение к человеку? Даже на фронте, где гуляет по полям смерть, льется кровь, и там не берегли человека, не ставили его выше пары валенок. В одном из эвакуационных госпиталей были привлечены к уголовной ответственности выздоравливающие после ранения сержант Н. Фатькин и старшина В. Потапов за кражу четырех одеял, ватной фуфайки и валяных сапог. 13 мая 1943 года военный трибунал приговорил Фатькина и Потапова к пяти годам лагерей с отбытием наказания после окончания военных действий. Разумеется, «приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

В середине девятнадцатого века в трактате «О свободе» Джон Стюарт Милль писал о том, что часто тирания общества превосходит любую другую, не оставляет ни одной лазейки, чтобы ускользнуть, «проникает гораздо глубже в детали и порабощает саму душу». Общество состоит из особей, из людей, групп, масс. Кто же выступает тираном в обществе? Каждый?..

В Красной Армии в двадцатые — начале тридцатых годов рукоприкладство было редчайшим случаем, за которое командиры строго наказывались, вплоть до увольнения из армии. Но как только ГПУ — НКВД стали применять меры физического воздействия с благословения августейшего Иосифа, так сразу рукоприкладством заразились и командиры Красной Армии, и руководители предприятий. Дурное расходится быстрее, чем доброе.

В одном из артиллерийских полков весной 1943 года стали появляться жалобы на грубость начсостава. При расследовании выяснилось, что «…воспитательная работа по укреплению дисциплины в полку подменялась массовыми репрессиями. Командир полка майор В. Гаевский, его заместитель по политической части майор Г. Бабкин и начальник штаба майор А. Авдеев систематически применяли физические меры воздействия к своим подчиненным бойцам и командирам. В ряде случаев избиение производилось упомянутыми лицами в состоянии опьянения.

Так, Гаевский в апреле избил старшего техника лейтенанта П. Дорошина, нанеся ему несколько ударов кулаком и пистолетом по голове, а после приказал ему становиться для расстрела… В состоянии опьянения нанес удар кулаком, а затем рукояткой пистолета лейтенанту В. Фурсову. Во время попойки в штабной машине нанес удар по лицу красноармейцу Д. Берестову, сбил с ног и угрожал расстрелом.

Подобные преступления допускал и заместитель по политчасти майор Бабкин. 7 апреля… избил пистолетом красноармейца тракториста Д. Симинякина и пытался его застрелить, но пистолет дал осечку. Тогда же избил завскладом ГСМ В. Иванова за отказ выдать горючее сверх нормы. 17 мая, войдя в машину помощника командира полка по снабжению майора Л. Афанасьева, заявил при этом: «А ну-ка вылетай отсюда всякая сволочь», после чего потребовал от Афанасьева выдачи ему водки. Получив отказ последнего, нанес ему удар по лицу.

Начальник штаба полка майор Авдеев в состоянии опьянения незаконно расстрелял старшего сержанта Навака за то, что последний во время посадки в машину СУ-35 доложил о своем заболевании. В результате произведенного выстрела Навак получил тяжелое ранение в голову. За попытку присутствующих при этом красноармейца Н. Виноградова и старшины Д. Чистилина оказать помощь раненому Авдеев пригрозил им расстрелом и приказал выбросить раненого Навака из машины на снег, а поставленному часовому — пристрелить Навака, если он поднимется. Спустя короткое время Навак пытался подняться и, в соответствии с приказанием Авдеева, был добит часовым. После убийства Навака Авдеев совместно с Гаевским послали матери Навака извещение, что ее сын расстрелян как трус и изменник. Следствием установлено, что Навак, будучи совершенно необоснованно оскорблен Авдеевым, назван трусом, заявил: «Неизвестно, кто окажется трусом, я или вы», после чего Авдеев без всякого повода произвел в него выстрел.

Гаевский, Бабкин и Авдеев систематически пьянствовали. Для организации попоек они использовали водку, предназначенную для выдачи личному составу полка. Только в последних числах мая Гаевский и Бабкин забрали со склада к себе в землянку около 80 литров водки…»[16]

Случаи избиения подчиненных в годы войны были распространены как среди старших командиров, так и среди генералитета. Некоторые командующие армиями и фронтами ходили с инкрустированными палками старинной работы (Еременко, Гордов, Конев и др.), чем вселяли в подчиненных страх, желание исполнить их любую прихоть…

Может возникнуть вопрос: а наказывались ли те начальники, которые занимались рукоприкладством? В приведенном выше случае с командованием полка справедливость, как говорится, восторжествовала — все они были осуждены. Но далеко не каждый факт избиения или глумления становился достоянием следственных органов, да и не всякий оскорбленный начальником мог пожаловаться — фронт есть фронт…

Хотя, если брать во внимание систему работы отделов «Смерш», возможности контролировать действия командиров, особенно известных своей грубостью и распущенностью, несомненно были. Ведь могли же сотрудники ведомства Абакумова следить за «политико-моральным состоянием» бойцов и командиров Красной Армии, выслеживая тех, кто хоть слово сказал об ошибках командования, приведших к тяжелым неудачам, огромным потерям, о нехватке боеприпасов, о критике Сталина и т. д.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.