18

18

«Нарком все больше доверял мне, и на моем столе все чаще оказывалась почти вся почта, предназначенная Лаврентию Павловичу. Больше того, донесения нашей разведки из-за границы, по его указанию, мною обобщались и по ним составлялась справка для доклада наверх, членам Политбюро. Для меня все это было ново, и первое время я был шокирован всем тем, что узнавал из донесений, восхищался нашими разведками, радовался их проникновению в дела, интересующие нашу страну, беспокоился о них — ведь ходили по острию ножа. Больше других меня почему-то интересовал разведчик под именем «Рамзай». В то время интерес к Японии в стране не утихал из-за непрекращающихся дерзких действий японцев на Дальнем Востоке то у озера Хасан, то в Монголии на реке Халхин-Гол, и потому каждое донесение Рамзая я читал очень внимательно. Почему-то в шифровках все чаще и чаще упоминалась Германия, и я долго не мог понять причину его беспокойства. Договор с Германией о ненападении был заключен. Договор о дружбе подписан — чего же больше…

Настойчивость Рамзая достигла апогея в ноябре 1940 года — 18-го числа в его донесении впервые сообщалось о возможном нападении Германии на Советский Союз. На меня это произвело ошеломляющее впечатление, и я несколько дней ходил удрученный — готовилась война. С кем бы поговорить об этом? Друзей у меня не было — этому противился Лаврентий Павлович, идти к нему с таким вопросом я опасался. Взглянул на шифровку через несколько дней — привычная формулировка наркома: «Доложено т. Сталину». И его подпись. Я немного успокоился. Если об этом знает товарищ Сталин, то все в порядке, меры будут приняты. Наша граница всегда на замке!

Теперь я из всей груды шифровок первым брал донесение Рамзая — я почему-то проникся к нему особым уважением. О том, кто скрывается под кодом «Рамзай», я тогда не знал, о Рихарде Зорге услышал много лет спустя. А Рамзай торопил всех нас — война подступает к нашим границам, и нужно готовить страну, народ, Красную Армию.

Начало 1941 года ознаменовалось подробным донесением Рамзая о развертывании Германией новой резервной армии вермахта в составе 30–40 дивизий. Он, словно привидение, появлялся над Германией, замечал все, что там происходило, и тут же доносил в Центр. Я так думаю, что Рамзай один из первых вскрыл активизацию немцев по подготовке нападения на СССР. Я не умаляю других разведчиков — они тоже внесли свой вклад на алтарь отечества, но первым был все-таки Рамзай. И как только в марте 41-го немецкие дивизии начали двигаться из Франции на восток, Рамзай сразу прислал донесение.

Почти все донесения из разведуправления Генштаба Красной Армии шли за подписью генерал-майора Ф. Голикова, чаще с припиской: «Информация весьма сомнительного плана».

Мне иногда думается, что чуть ли не все страны старались помочь нам в информации о подготовке Гитлера к войне: послы США, Англии, Франции и многих других стран сообщали о надвигающейся войне… Но мой нарком, казалось мне, в сороковом году часто был занят чем-то другим…

Меня теперь часто спрашивают о Троцком. Что я могу сказать? Знаю, что нарком не раз обращался к этой фамилии, не одна книга побывала на моем столе. Их я читал ночами. «Преданную революцию» мне дал нарком и сказал, чтобы я подчеркнул или сделал пометки на самых важных страницах. Прочел и подумал вот о чем. Прав ли Троцкий, заявляя, что в России много людей, ненавидящих Сталина, и в случае войны вряд ли удастся избежать поражения, ибо эти люди будут желать одного — освободиться от тирании Сталина? Если это так, то истребление врагов народа растянется не на один год. Троцкизм живуч.

Когда я читал написанные Троцким страницы о Сталине, мне становилось страшно: казалось, что вождь незримо присутствовал в комнате и подсматривал за мной. Из книг я узнавал об ограниченности Сталина как теоретика партии, о его неуемном желании стать после смерти Ленина руководителем партии и страны, о его жестоком и мстительном характере… Великий Сталин, и вдруг он такой… Я боялся собственных мыслей…

Можно себе представить Сталина, когда он закрыл после чтения последнюю страницу «Преданной революции». Не мог после этого вождь жить спокойно, пока Троцкий ходит по земле. Страх, ненависть, зависть, злоба — все смешалось, переплелось… Он еще не забыл всего этого, как появилась новая книга Троцкого «Преступления Сталина». Черт знает что такое! Весь мир теперь знает о нем, о Сталине, как об убийце, мстительном, кровавом диктаторе. Это переполнило чашу терпения вождя…

Я сидел у наркома с документами особой секретности, когда позвонил Сталин. Берия поднялся, встал и я. Он делал это каждый раз, когда звонил генсек. Всего их разговора я не слышал, но нарком, сославшись на последнюю книгу Троцкого, дважды произнес: «Я вас, товарищ Сталин, понимаю… Будем искать и готовить…»

Из переводной литературы я знал, что Лев Троцкий живет в Мексике, в местечке Койоакан, в доме, превращенном в крепость, окруженном железобетонным забором. Имелась, разумеется, охрана дома, личные телохранители. Попасть в дом журналисту или корреспонденту радио не было никакой возможности — доступ был ограничен до предела.

Литературы о Троцком становилось все больше и больше, и я, закрывшись в своей небольшой комнате, буквально «глотал» прибывшие из-за границы книги с описанием жизни одного из руководителей революции, председателя Реввоенсовета республики. Я узнал, что Троцкий продолжал работать над очередной книгой о революции и ее вождях, был немало удивлен тем, что Троцкий очень любил кроликов и начинал новый день с крольчатника. Он разносил им по клеткам корм, подливал свежей воды с добавкой марганца — животные могли заболеть и погибнуть от малейшей инфекции в пище, подолгу рассматривал новорожденных крольчат. Интересно было бы узнать: вспоминал ли Лев Давыдович на фоне масштабности Гражданской войны в России то время, когда он отдавал приказы о массовых расстрелах красноармейцев и командиров отступающей армии? Он, один из тех, кто развязал в России кровавый террор, в результате которого гибли тысячи безграмотных, не обученных военному делу крестьян и рабочих, теперь, на склоне лет, умиленно рассматривал пушистых крольчат…

В апреле 1940 года у наркома появилась еще одна книга далекого изгнанника — обращение к советскому народу «Вас обманывают».

Нарком несколько раз напоминал мне о срочности расшифровки донесений из Мексики. Мне казалось, что он ждет оттуда какого-то чрезвычайно важного донесения — уж больно нетерпелив он был, когда я докладывал о донесениях разведчиков.

Несколько позже из иностранных источников я узнал о покушении на Троцкого. Троцкий и его жена Наталья Седова успели спрятаться в углу спальни, за кроватями. Отверстия от пуль оказались выше. На вопрос прибывшего полицейского, составлявшего протокол, о том, есть ли тот, кого господин Троцкий подозревает в нападении, последний ответил:

— Разумеется. Автор нападения — Сталин.

Видимо, Троцкий понимал, что после стольких лет вражды, взаимного озлобления, физического невосприятия друг друга Сталин не оставит его в покое, и потому принял дополнительные меры по охране дома, не догадываясь, что убийца уже вошел в его бронированную крепость…

Однажды, это было осенью, я, как обычно, докладывал весьма срочные документы; нарком был чем-то взволнован, часто поглядывал то на часы, то на телефон «кремлевки». Без стука — так входили наиболее приближенные лица — вошел дежурный по радиоперехватам и, что-то шепнув наркому, положил перед ним лист бумаги. Лицо наркома мгновенно просветлело. Он схватил трубку «кремлевки», набрал номер и почти прокричал:

— Свершилось! Убит негодяй! Да, да, вот последний радиоперехват. Еду. Слушаюсь! — Он выскочил из-за стола и бросился к двери…

Через несколько дней из различных сообщений и донесений я имел полную картину кровавой драмы, разыгравшейся в далекой Мексике, в местечке Койоакан…

В 1939 году американская троцкистка Сильвия Агелофф ввела в дом Троцкого своего друга Жака Морнара и представила его как бизнесмена кинематографа, известного в деловых кругах под именем Джексона. Еще до этого Сильвия познакомила Джексона с друзьями Троцкого — Альфредом и Маргерит Розмер. Видимо, Джексон обладал даром гипнотического влияния на людей — он понравился Троцкому сразу, как только убедил шефа IV Интернационала в преданности троцкизму; он не скрывал своей ненависти к Сталину и к марксизму в целом, предлагал финансовую помощь организациям Интернационала. Троцкому импонировали рассуждения Джексона о «железной воле», «сильной руке», «повальном вооружении пролетариата». Временами, расхваливая сильные личности, Джексон перехватывал через край…

Сильвия была довольна: Троцкий обрел в ее друге хорошего собеседника, с которым они вечерами подолгу разгуливали по саду, чаевничали а-ля рус на веранде, у самовара.

Однажды Джексон написал статью и попросил Троцкого прочесть ее и внести коррективы. Троцкий согласился и через несколько дней вернул статью с правками и дополнениями. Джексон обещал в самое ближайшее время поправить статью и показать хозяину дома.

20 августа 1940 года, вечером, Джексон, одарив Сильвию и Наталью Седову обворожительной улыбкой и по-осеннему яркими цветами, решительно вошел в кабинет Троцкого, вычитывавшего свою новую рукопись «Сталин».

Поздоровавшись, Джексон положил на стол свою статью, дождался, пока хозяин кабинета нагнулся над выправленной статьей, незаметно, за спиной Троцкого, достал из плаща горный топорик-альпеншток и, собрав силы, с размаха ударил им по затылку Льва Давыдовича… Троцкий, обливаясь кровью, издал нечеловеческий крик, рухнул на пол… Он скончался на следующий день.

Впоследствии «Джексон» получил звание Героя Советского Союза и четвертую «шпалу» в петлицы гимнастерки… Не остался без награды и Лаврентий Павлович…

Сталин вздохнул — исчез его некогда грозный, коварный враг, единственный, кто знал о нем больше других… Но генсек не оставил в покое и мертвого: каждое его выступление носило печать идейного разгрома троцкизма. Более того, все дела тех, кто оставался в лагерях, были срочно пересмотрены. При малейшем подозрении осужденных к троцкизму они, по приказу Сталина, уничтожались в лагерях без суда. Злой дух Троцкого выкорчевывался с корнями…

Теперь я видел наркома бодрым, как всегда, устремленным и довольным — он иногда шутил, смеялся, позволял себе рассказывать сальные анекдоты.

Итак, осенью сорокового число донесений о подготовке Германии к войне продолжало расти, и я старался их обобщить так, чтобы выводы оставались тревожными, требовавшими принятия мер. Однажды нарком потребовал все последние донесения, бегло просмотрел их, сделал на некоторых короткие пометки «деза» (дезинформация. — А. С.) и, отдавая мне, сказал: «Много вранья. Стараются запугать». Я, воспользовавшись моментом, решил проверить себя: мне казалось, что Германия действительно готовится к войне. «Не могут же все, товарищ нарком, сообщать неправду». Лаврентий Павлович посмотрел на меня так, что у меня похолодела спина. «И ты веришь всему этому? Они отрабатывают свой хлеб. И не только хлеб, а кое-что еще. Англия и Франция специально спланировали и активно проводят операцию по дезинформации, хотят запутать нас. К операции подключен даже премьер-министр Англии Черчилль».

После моего не совсем удачного зондажа нарком несколько дней не приглашал меня на доклад особо секретных документов — присылал работника по особым поручениям, тот молча брал красную папку и так же молча возвращал ее обратно. Я перепугался: недоверие наркома для меня могло окончиться в лучшем случае лагерем… Ту неделю я не спал — ждал ареста. «Теперь, — думал я, — если останусь целым, никогда не стану задавать вопросы начальнику. Действительно, молчание — золото…»

Однажды, вернувшись из командировки, нарком позвонил мне. Я кратко доложил о самых неотложных делах.

— Ну, что сообщают твои разведчики? — неожиданно спросил Лаврентий Павлович, делая акцент на слово «твои».

Я молча положил перед ним справку-доклад, составленный из донесений резидентов, и стал ждать реакции наркома.

— Обычная деза! — заключил он чтение и отдал папку мне. — Товарищ Сталин не верит им. Англии хочется столкнуть нас с Германией! Но это ей не удастся! Понял, Арчил?

— Так точно! — рявкнул я.

— Молодец. Можешь идти.

Мои сомнения и после этого разговора не уменьшились. В начале марта сорок первого года мужественный Рамзай прислал в Центр микропленку телеграммы Риббентропа послу Германии в Японии Отту, в которой сообщалось о том, что Германия начнет войну с Советским Союзом в середине июня 1941-го.

Интересно, а как реагируют на донесения разведчиков нарком обороны Тимошенко и начальник Генерального штаба Красной Армии Жуков? Они-то, люди военные, должны разобраться во всем этом и принять необходимые меры. Они в первую очередь отвечают за готовность страны к войне. Что же будет?..

Наступил апрель. На улицах Москвы — весенняя слякоть. По ночам морозы схватывали лужи, и они блестели тонким слоем льда, отражая скупые лучи тусклого солнца. Остервенело кричали галки и вороны. Я шел по арбатским переулкам, смотрел на москвичей, спешащих на работу.

Опять тревога в донесении. 18 апреля посол Англии в СССР сэр Криппс вновь уведомил Сталина о вторичном предупреждении Черчилля. Вот и шифровка Рамзая: «Гитлер принял решение начать войну и уничтожить СССР, чтобы использовать европейскую часть Союза как базу сырья и зерна. Критический срок возможного начала войны: а) завершение поражения Югославии; б) завершение весеннего посева; в) завершение переговоров между Турцией и Германией. Решение о начале войны будет принято Гитлером в мае».

Москва утопала в зелени, цветах, лозунгах, транспарантах — наступил май. На лицах людей праздничное настроение. Молодежь группами распевала: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» Дворники в белых фартуках. Конная милиция спокойно процокала по Арбату, повернула на Гоголевский бульвар. Люди радовались весне, солнцу, празднику…

Неужели и этому сообщению не верят! Донесение секретного агента при посольстве Германии в СССР: «19 мая. На днях, во время приезда посла СССР в Берлине Деканозова в Москву, посол вместе с переводчиком В. Павловым посетил посла Германии в СССР фон дер Шуленберга, который попытался предупредить Деканозова о намерении его фюрера развязать войну против СССР. Деканозов доложил об этом разговоре тов. Л. П. Берия. Тов. Берия разъяснил, что немцы пытаются прибегнуть к шантажу против СССР. Деканозов заявил фон дер Шуленбергу, что он не уполномочен выслушивать подобные заявления от германского посла и что только Молотов может выслушать его».

О, господи! Никто не хочет даже выслушать! Интересно, доложил ли Лаврентий Павлович об этой информации Сталину?

Еще одно донесение от военно-морского атташе в Берлине капитана 1-го ранга Воронцова: «1 июня. Германия нападет на Советский Союз 20–22 июня».

Сегодня, 13 июня, Лаврентий Павлович вернулся в кабинет взволнованным. Я спросил о причинах его беспокойства.

— Умник нашелся! Дал команду обстрелять немецкий разведчик над Балтикой! Но ему товарищ Сталин всыпал по первое число!

Оказалось, что народный комиссар Военно-Морского Флота адмирал Н. Кузнецов отдал приказ обстреливать немецкие воздушные разведчики, летающие над советскими морскими базами. Его срочно вызвал Сталин.

— Вы, товарищ Кузнецов, понимаете, что вы можете спровоцировать войну? Вот меня и товарищ Берия поддержит. Вы понимаете всю опасность вашего приказа?

— Не мы нарушали воздушную границу, а немцы! Мы ведем передислокацию флота!

— Отмените немедленно ваш приказ! Не играйте с огнем, товарищ Кузнецов!

— Я понял вас, товарищ Сталин. И еще позвольте доложить. Все немецкие торговые корабли вышли из наших портов. Часть из них ушла, недогрузив трюмы. Видимо, и нам надо дать команду вывести все советские корабли из немецких портов — запахло порохом!

— Вы с ума сошли! — едва не закричал Сталин. — Пусть немцы делают что хотят. Это не наше дело. Ты слышишь, Лаврентий?

— Слышу, товарищ Сталин. Подталкивают на войну с Германией. Адмирал не читал сегодняшнего сообщения ТАСС.

— Тогда прошу разрешения, товарищ Сталин, вывести наши боевые корабли из портов и баз в открытое море, — Кузнецов вздохнул. — На всякий случай. Осторожность не помешает.

— Черт бы вас побрал! — вскипел Сталин. — Ему — одно, а он — другое! Ничего не менять — все должно оставаться на своих местах. Вы меня поняли? Идите!..

— А ты, Арчил, наматывай на ус. Сейчас много врагов пытаются стравить нас с Гитлером. Учти это… Иди, прочти заявление ТАСС.

Я вошел в свой кабинет, взял «Правду». «По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы…»

Неужели все это так?

Что сообщает мой далекий Рамзай? «13 июня. Повторяю: девять армий в составе 150 дивизий начнут наступление на широком фронте 22 июня 1941 года».

Нарком при мне звонил начальнику Политуправления РККА А. И. Запорожцу и настоятельно требовал усилить борьбу с разрастающимися слухами о якобы готовящемся нападении немцев на СССР.

— Немедленно информируйте все политорганы Красной Армии, штабы, разошлите своих политработников в войска с одной-единственной установкой: никакой войны с Германией не будет! Надо каленым железом выжигать все провокационные слухи. Распространителей слухов передавайте НКВД, а там с ними разберутся!

Теперь я видел, что нарком не остановится ни перед чем, если узнает, что кто-то верит в готовящееся нападение Германии; его лицо багровело, взгляд становился еще грознее, как только он начинал говорить о слухах и провокациях. Он приказал немедленно арестовать одного очень опытного оперативного работника только за то, что тот позволил себе поразмышлять: «Первая мировая война была развязана Германией. Если разразится Вторая мировая, то ее начнет именно Германия».

Информация о подготовке Германии к нападению на СССР нарастала подобно катящемуся с горки снежному кому. Много документов разведки в наш секретариат шло от В. Меркулова, недавно назначенного наркомом безопасности. Один из них, датированный 16 июня 1941 года, представлял донесение агента «Старшины» из штаба германских ВВС «Люфтваффе». В нем сообщалось: «Все военные приготовления Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время. В кругах авиации сообщение ТАСС воспринято весьма иронически… В военных действиях на стороне Германии активное участие примет Венгрия. Часть самолетов, главным образом истребителей, находится на венгерских аэродромах… Военные действия против СССР предполагают начать с бомбардировки пунктов подвоза, нарушения путей снабжения при активном участии пикирующих бомбардировщиков. Кроме этого, бомбардировке в первую очередь должны подвергнуться советские аэродромы, расположенные на западной границе СССР. Немцы считают слабым местом обороны СССР наземную службу авиации и поэтому надеются путем интенсивной бомбардировки аэродромов сразу же дезорганизовать ее действия…»

В левом верхнем углу на донесении рукой Сталина было написано: «Т-щу Меркулову. Может послать ваш «источник» из штаба Герм. авиации к е… матери. Это не «источник», а дезинформатор. И. Ст.».

18 июня в папку срочных донесений я положил перехваченную шифровку из Хельсинки: «15 июня было призвано по одному Хельсинки 10 000 человек. Призыв продолжается. Идет призыв женщин в санитарные и продовольственно-питательные отряды… На важных участках города установлена зенитная артиллерия…» Все это, естественно, угнетало меня. Я уже боялся заходить к наркому с папкой донесений разведчиков — чаще папку отдавал порученцу.

21 июня на донесении нашего резидента в Виши Жильбера о том, что командование вермахта закончило переброску своих войск на советскую границу и завтра, 22 июня 1941 года, они внезапно нападут на Советский Союз, Сталин писал: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации, и накажите его».

В ночь на 21 июня я работал над докладной запиской наркома Сталину. Дважды он поправлял ее, сердился и ворчал, пока наконец не отдал машинистке:

«21 июня 1941 года…Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня «дезой» о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это нападение начнется завтра.

То же радировал и генерал-майор В. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на свою берлинскую агентуру…

Начальник разведупра, где еще недавно действовала банда Берзина, генерал-майор Ф. И. Голиков жалуется на Деканозова и на своего подполковника Новобранца, который тоже врет, будто Гитлер сосредоточил 150 дивизий против нас на западной границе.

Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет!»

Я уже не знал, что делать с разбухшей папкой донесений о войне, а они все прибывали и прибывали: от послов, секретарей, агентов, резидентов. Вечером не без боязни перешагнул кабинет наркома.

— Опять вранье принес! — Он зло раскрыл папку, бегло просмотрел информацию, взял авторучку и написал: «В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников «Ястреб», «Кармен», «Алмаз», «Верного» за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией. Остальных строго предупредить. Л. Берия. 21 июня 1941 года».

Я посмотрел на часы: четверть девятого. Завтра, 22 июня, воскресенье, и я смогу поехать в Серебряный Бор покупаться в Москве-реке, позагорать на ее берегах…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.