2. Общая производительность московских канцелярий

2. Общая производительность московских канцелярий

Вопрос о соотношении всей совокупности реально существовавших в свое время документов и тех из них, которые известны нам сейчас, важен прежде всего в источниковедческом плане: от его решения зависит оценка репрезентативности имеющегося в нашем распоряжении актового материала. Но у этой проблемы есть и другой аспект: производительность государственной канцелярии характеризует состояние управления в той или иной стране в определенную эпоху и, в частности, степень бюрократизации, ведь между количеством разного рода бумаг, производимых канцелярией, и штатом чиновников существует прямая взаимосвязь.

Даже приблизительный подсчет всех официальных актов, изданных в 1530–1540-х гг. от имени великого князя Ивана Васильевича, сильно затруднен по той причине, что централизованный учет исходящих документов в то время, по всей видимости, не велся. Как уже говорилось, в России XVI в., в отличие от стран Западной и Центральной Европы и даже соседнего Великого княжества Литовского, не существовало ни единой государственной канцелярии, ни должности канцлера. Документы составлялись разными ведомствами (прежде всего казначеями и дворецкими), и, по-видимому, там же велся их учет. Такая ситуация нередко приводила к немалым затруднениям при необходимости оперативно найти нужную информацию.

Припомним эпизод, о котором шла речь в третьей главе этой книги: когда великой княгине Елене в 1534 г. потребовались сведения о размере пошлины с продажи ногайских лошадей, которая прежде взималась в пользу Троице-Сергиева монастыря, пришлось опрашивать бояр; в итоге нужную информацию сообщил боярин М. В. Тучков. Характерно, что рассказ об этом эпизоде дошел до нас в виде выписи из книг дьяка Тимофея Казакова[1337]. Понятно, что такое рассредоточение информации по книгам отдельных дьяков замедляло работу государственного аппарата. Показательны также встречающиеся в посольской книге ссылки вроде следующих: «…а писан корм [провиант, который давали литовскому посланнику летом 1536 г. — М. К.] у диаков, которые ямы ведают»[1338]; «…а писаны те дети боярские [присутствовавшие на приеме литовских послов у великого князя 14 января 1537 г. — М. К.] у наряду, у дьяков у Елизара Цыплятева с товарищи»[1339]; «…а записано то [дело о конфискации товаров у литовского купца, март 1542 г. — М. К.] у казначея у Ивана у Третьякова»[1340].

Потребность в централизованном учете официальных документов в средневековой Европе привела к созданию регистров: папская канцелярия вела их с начала XII в., в Англии они известны с 1199 г., а во Франции — с начала XIV в.[1341] В Великом княжестве Литовском роль регистра, куда заносились в виде копий разные виды документов, выполняла Литовская метрика (со второй половины XV в.). Именно регистры в странах, где они велись, позволяют с относительной точностью определить производительность королевской канцелярии в тот или иной период.

В России XVI в. копийные книги велись в ряде крупных монастырей, и именно из монастырских архивов происходит большая часть дошедших до нас великокняжеских грамот того времени. Но нет никаких следов существования общегосударственного регистра, в котором копировались бы жалованные и указные грамоты. Поэтому ситуация, в которой находятся исследователи русского XVI века, напоминает в этом отношении западноевропейское раннее Средневековье: великокняжеские акты приходится искать в архивах их получателей, в первую очередь — монастырских корпораций.

Всего на сегодняшний день нам известна 571 жалованная и указная грамота, выданная с 1534 по 1548 г., включая подлинники, списки или только упоминания в более поздних документах (см. Приложение I). Подчеркну, что речь идет только о документах внутреннего управления, причем акты судебного делопроизводства (судные списки и правые грамоты) в указанное число не входят, так как они часто составлялись на местах, в процессе первичного судебного разбирательства, а в Москве после вынесения приговора судом высшей инстанции лишь скреплялись подписями и печатями должностных лиц[1342]. Впрочем, судебных документов от изучаемой эпохи до нас дошло совсем немного (чуть более двух десятков за 1534–1548 гг.), и на оценку производительности московских канцелярий того времени они существенно повлиять не могут.

Итак, за интересующий нас 15-летний период (1534–1548) мы располагаем сведениями о 571 грамоте, выданной от имени Ивана IV. Много это или мало? Если сравнивать с Западной Европой, то сопоставимое количество сохранившихся документов характеризует деятельность имперской и некоторых королевских канцелярий в XII — начале XIII в. Так, от времени правления французского короля Людовика VI (1108–1137) до нас дошло 359 актов или их упоминаний, от его преемника Людовика VII (1137–1180) — 798, от Филиппа-Августа (1180–1223) — 2500 и от Людовика VIII (1223–1226) — 463 акта или упоминания[1343].

Но насколько корректны такие сопоставления? Ведь, как известно, до нас дошла лишь какая-то часть некогда существовавших великокняжеских и царских грамот XVI в., а остальные, по-видимому, погибли в огне многочисленных пожаров. Однако нет оснований полагать, будто время так безжалостно обошлось только с русскими архивами. Робер Фавтье, у которого я заимствовал приведенные выше данные о документальном наследии французских королей XII–XIII вв., подчеркивал, что число сохранившихся актов той эпохи ничтожно по сравнению с утраченными[1344].

Можно ли, однако, хотя бы приблизительно оценить общее количество грамот, выданных великокняжескими дьяками в 30–40-е гг. XVI в. от имени государя? Ведь именно эта, не известная нам пока величина характеризует производительность казенной и дворцовой канцелярий в эпоху «боярского правления».

С. М. Каштанов высказал предположение о том, что в России XVI в. выдавалось не более 50 жалованных и указных грамот в год, а с учетом других разновидностей актов и всех несохранившихся документов их общее число, по мнению ученого, не превышало 100 грамот в год[1345]. Однако подобный расчет, основанный на составленном исследователем хронологическом перечне иммунитетных грамот XVI в., представляется не вполне корректным. Дело в том, что упомянутый перечень содержит почти исключительно документы монастырских архивов, но без учета грамот, выданных светским землевладельцам, невозможно составить общее представление об объеме канцелярской продукции в изучаемое время. Между тем степень сохранности названных категорий документов совершенно различна: мы располагаем целыми комплексами актов крупных духовных корпораций (Троице-Сергиева, Иосифо-Волоколамского, Кирилло-Белозерского и других монастырей), в то время как от существовавших когда-то семейных архивов служилых людей XVI в. до нас дошли только крупицы. Очевидно, что примерный расчет численности актов, выданных в интересующий нас период, должен вестись отдельно для монастырских грамот и для актов светских землевладельцев, причем методика такой оценки в одном и другом случае будет различной.

Применительно к монастырским актам эта задача существенно облегчается благодаря наличию копийных книг. В. Б. Кобрин, посвятивший специальное исследование проблеме репрезентативности сохранившегося актового материала XV–XVI вв., пришел к выводу, что «архивы монастырей и кафедр, копийные книги которых дошли до нас, составляют не менее 40 % всей совокупности актов землевладения и хозяйства духовных феодалов»[1346]. Степень сохранности документов духовных корпораций, от которых не осталось копийных книг, ученый оценил в 20–25 % и предположил, что в общей сложности до нас дошло не менее половины актов из всех монастырских архивов XVI в.[1347]

Из известной на сегодняшний день 571 жалованной и указной грамоты 1534–1548 гг. 399 (т. е. более 2/3) составляют акты, выданные церковным корпорациям: монастырям, церквам и соборам, владычным кафедрам; еще 25 актов, хотя и были адресованы светским лицам, дошли до нас в составе монастырских архивов[1348]. Если исходить из проведенных Кобриным расчетов, то общее количество грамот, полученных монастырями, церквами и владычными кафедрами в 30–40-е гг. XVI в., можно оценить примерно в 800 единиц. Но как подсчитать остальную массу грамот, выданных от имени юного Ивана IV помещикам, посадским людям, сельским общинам?

От 1534–1548 гг. сохранилось 9 губных грамот (см. Прил. I, № 193, 199, 200, 211, 216, 227, 251, 254, 264), 6 жалованных уставных грамот селам и волостям (там же. № 70, 72, 98, 195, 318, 389), одна таможенная грамота (там же. № 275). Шесть грамот адресованы посадским людям (там же. № 92, 95, 122, 191, 242, 408). Можно предположить, что еще несколько десятков подобных документов не дошло до нашего времени. Однако эта поправка существенно не влияет на общую оценку объема канцелярской продукции 30–40-х гг. XVI в. Другое дело — служилые люди, которых в описываемую эпоху насчитывалось несколько десятков тысяч и которые должны были иметь документы на право владения землей. Если бы удалось показать, что значительная их часть получила великокняжеские грамоты в годы «боярского правления», то представления о работе московских канцелярий, сложившиеся главным образом под влиянием лучше сохранившихся монастырских актов, пришлось бы полностью пересматривать. Существуют, однако, серьезные сомнения в том, что именно рядовые помещики в изучаемое время были главными получателями великокняжеских грамот.

Численность служилого люда к середине XVI в. точно не известна: из-за отсутствия статистических данных возможны лишь приблизительные оценки. С. Б. Веселовский полагал, например, что Государев двор — элита служилого сословия — насчитывал в то время около 2600 чел., а слой городовых детей боярских был раз в 15 больше: до 35 тыс. чел., годных к полковой службе в дальних походах, и еще 10 тыс. — годных к осадной службе[1349]. К сожалению, ученый не привел подробного обоснования своих расчетов. Надежные данные имеются только по Новгороду: изучив сохранившиеся писцовые книги, Г. В. Абрамович пришел к выводу, что в 40-х гг. XVI в. новгородские помещики насчитывали 5–6 тыс. чел.[1350] Применительно ко всей стране единственным ориентиром в описываемое время может служить разряд Полоцкого похода 1562–1563 гг., в котором перечислено более 18 тыс. дворян и детей боярских[1351]. Вероятно, для второй четверти XVI в. будет правильным остановиться на этой минимальной цифре: около 20 тыс. чел.

И вот от этой многотысячной армии служилых людей до нас дошло лишь 54 грамоты (не считая кормленных), пожалованных им в 1530–1540-х гг. от имени юного Ивана IV[1352]; еще 30 жалованных грамот помещикам известны только по упоминаниям[1353]. Зато в нашем распоряжении имеется уникальный источник, который позволяет судить о том, какие документы имелись на руках у помещиков к началу 1550-х гг. в одном из центральных уездов страны. Речь пойдет о Дозорной книге Тверского уезда 1551–1554 гг.: ее полный текст был впервые опубликован несколько лет назад А. В. Антоновым[1354].

Особая ценность Дозорной книги 1551–1554 гг. для исследователей заключается в том, что в ней перечислены документы («крепости»), которые тверские помещики предъявили писцам в обоснование своих прав на находившиеся в их владении земли. Строки описания красноречиво свидетельствуют о превратностях судьбы, которым подвергались архивы светских землевладельцев: грамоты горели во время многочисленных пожаров (особенно часто встречаются ссылки на «большой московский пожар» 1547 г. и на пожар в Твери, когда сгорел Спасский собор, в котором, по-видимому, хранились многие владельческие документы)[1355], их похищали разбойники[1356], а иногда и холопы, бежавшие от своих господ[1357]. Но еще интереснее — состав документов, которые предъявляли или (при их отсутствии на руках в момент описания) называли помещики в подтверждение своих владельческих прав (см. табл. 1). Чаще всего (314 случаев) в качестве «крепостей» фигурируют частные акты: купчие, меновные, духовные грамоты и т. д. Великокняжеские или царские грамоты упоминаются значительно реже (165), причем треть из них (53) — «безымянные», т. е. имя выдавшего их государя не называется. Остальные жалованные грамоты (112) наглядно представляют целое столетие истории Твери: от великого князя Бориса Александровича Тверского до московских государей Василия III и Ивана IV.

Главный вывод, который следует из изучения Дозорной книги, заключается в том, что к началу 1550-х гг. документальным подтверждением прав на землю в Тверском уезде в первую очередь служили частные акты, а не государевы жалованные грамоты. Что касается последних, то из 1173 землевладельцев, упомянутых в этом описании[1358], лишь 165 (т. е. 14 %) ссылались на великокняжеские грамоты разного времени. Заслуживает внимания также тот факт, что ссылок на грамоты Ивана IV в Дозорной книге содержится значительно меньше (29), чем на грамоты его отца — Василия III (49). И даже если приписать Ивану IV все акты, обозначенные в источнике как «грамоты великого князя Ивана Васильевича всея Русии» (17), — ведь в принципе мог иметься в виду и Иван III, — то и в этом случае получится, что за первые двадцать лет правления Ивана IV тверские помещики получили менее 50 жалованных грамот.

Таблица 1.

Виды документов, предъявленных тверскими землевладельцами в ходе описания 1551–1554 гг.[1359]

Конечно, Тверская земля имела свои особенности: здесь и в середине XVI в., как показывает Дозорная книга 1551–1554 гг., сохранялись старинные родовые «гнезда» (например, вотчины князей Микулинских), а у местных детей боярских был выбор кому служить — великому князю всея Руси или иным «государям» (тверскому епископу, тем же князьям Микулинским, крупным вотчинникам Заборовским и т. д.[1360]). Вероятно, в краю сплошного поместного землевладения, каким была Новгородская земля, картина была несколько иной. К сожалению, новгородские писцовые книги изучаемого времени не содержат сведений о грамотах, которыми располагали местные землевладельцы.

Но тот факт, что московские власти в начале 1550-х гг. признавали в качестве документов на право владения землей частные акты, а также княжеские грамоты столетней давности, не имеет прямого отношения к тверской специфике. У нас нет оснований полагать, будто в других уездах ситуация в этом отношении была существенно иной. Вполне вероятно, что в целом лишь небольшая часть городовых детей боярских успела получить в 30–40-е гг. XVI в. поместные, ввозные или несудимые грамоты от имени юного Ивана IV. Если условно считать эту долю равной 3–4 %, как было в Тверском уезде, то, исходя из численности служилого сословия примерно в 20 тыс. чел., можно предположить, что всего в годы «боярского правления» помещикам было выдано порядка 800 грамот, т. е. столько же, сколько монастырям.

Разумеется, приведенная оценка очень приблизительна: о сколько-нибудь точных расчетах при том состоянии источниковой базы, которой мы сейчас располагаем, не может быть и речи. Но поскольку нас интересует порядок числа, которое может характеризовать объем канцелярской продукции в описываемое время, то даже такие грубые оценки вполне пригодны для целей данного исследования.

До сих пор мы говорили о рядовой массе детей боярских и их владельческих документах. Но не стоит забывать и о привилегированной верхушке — членах Государева двора, имевших право на получение кормления; эти пожалования оформлялись соответствующими, так называемыми кормленными, грамотами. До нашего времени дошло лишь 20 кормленных грамот 1534–1548 гг. (Прил. I, № 16, 117, 295, 343, 518, 519, 551, 556–562, 564, 565, 567–570), еще три грамоты известны только по упоминаниям в более поздних документах (там же. № 106, 547, 548), но существовало их, несомненно, во много раз больше.

По оценке А. П. Павлова, Государев двор в середине XVI в. «едва ли мог насчитывать больше 1500 человек»[1361]. Думается, применительно к изучаемой здесь эпохе 1530–1540-х гг. это число следует еще уменьшить (показательно, что даже полвека спустя, в 1588/89 г., от которого до нас дошел полный поименный список дворян, членами этой привилегированной корпорации были всего 1162 чел.[1362]).

Но и 1100–1200 человек обеспечить кормлениями было непросто: дворяне должны были дожидаться своей очереди по несколько лет: это явствует из дошедших до нас кормленных грамот[1363], а также из записок С. Герберштейна, австрийского дипломата, дважды побывавшего в Москве в годы правления Василия III. По поводу кормлений он пишет, что великий князь дает детям боярским владения «в пользование лишь на полтора года; если же кто-нибудь находится у него в особой милости и пользуется его расположением, то тому прибавляется несколько месяцев; по истечении же этого срока всякая милость прекращается, и тебе целых шесть лет приходится служить даром»[1364].

Если верить Герберштейну (а по наблюдениям Б. Н. Флори, приведенное свидетельство дипломата в основном подтверждается русскими источниками[1365]), то выходит, что рядовые кормленщики за изучаемый нами 15-летний период (1534–1548) вряд ли могли получить кормление больше двух раз. В таком случае общее число кормленных грамот, выданных за эти годы, предположительно составляло порядка 2 тыс. (лишь 1 % из них дошел до нашего времени!). Если к этой расчетной величине прибавить предполагаемую сумму грамот, выданных монастырям и помещикам (около 1600), и учесть другие виды грамот (указные и т. п.), то общее количество актов, выданных от имени Ивана IV в 1534–1548 гг., можно ориентировочно оценить в 3600–4000 единиц.

По западноевропейским меркам такой объем канцелярской продукции соответствует примерно XIII в. Французское королевство превзошло этот уровень уже при преемниках Людовика IX Святого (1226–1270). Филипп IV Красивый (1285–1314), согласно подсчетам Р. Фавтье, оставил «в наследство» потомкам не менее 50 тыс. документов[1366]. В первой половине XIV в., по оценке другого исследователя, Р.-А. Ботье, из французской королевской канцелярии ежедневно исходило до 150 актов, а в год — до 60 тыс.[1367] Такие масштабы производства официальных бумаг дьякам Ивана IV даже не снились…

Не стоит думать, будто указанные различия носили только количественный характер: если в одном случае речь идет (в среднем) о 250 исходящих документах в год, а в другом — о тысячах или десятках тысяч, то за этими цифрами скрываются различия в структуре управления и в степени управляемости территорий, подвластных центральному правительству. «Мощностей» приказного аппарата в Москве второй четверти XVI в. явно не хватало для того, чтобы выдать государеву грамоту каждому помещику. Да такая цель, похоже, и не стояла. Более того, использовались различные способы для облегчения нагрузки, лежавшей на центральном аппарате власти, и перенесения части функций на местные структуры управления.

В этой связи уместно упомянуть о судебных документах, которые, как уже говорилось выше, составлялись, как правило, на местах, в суде первой инстанции, а в Москве в них только вносился приговор великокняжеского судьи (боярина, казначея или дворецкого) и ставилась его печать и подпись дьяка[1368].

Наглядным примером «разгрузки» центрального аппарата от части управленческих функций и связанной с ними канцелярской работы может служить деятельность великокняжеских писцов, подолгу находившихся в тех или иных уездах страны и занимавшихся не только описанием земель, но и осуществлявших судебные функции, а также выдававших различные документы. Сохранился целый ряд данных, оброчных, льготных и иных грамот, выданных «по слову» великого князя белозерскими, владимирскими, вологодскими, костромскими, новгородскими, рязанскими писцами (см.: Прил. I, № 57, 68, 80, 182, 250, 253, 271, 272, 310).

Наконец, нужно сказать об особых канцелярских приемах, позволявших экономить время, силы и бумагу. Так, при подтверждении грамот от имени нового государя, вступившего на престол, вместо выдачи грамотчику нового документа (как это было принято, например, в соседнем Великом княжестве Литовском) дьяком просто делалась подтвердительная надпись на обороте старой грамоты.

Впрочем, канцелярские пометы на грамотах содержат настолько важный и информативный материал по истории внутреннего управления изучаемой эпохи, что вполне заслуживают отдельного и подробного рассмотрения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.