Смерть Потемкина и мир с Турцией от 1790 до 1792 года

Смерть Потемкина и мир с Турцией от 1790 до 1792 года

То был светлейший князь Таврический. Впечатление, которое произвела на всех его кончина, было поразительно: в то самое время, как блестящая слава, продолжительное могущество и счастливые успехи во всем больше прежнего возвышали его в глазах других людей, вдруг разнеслась весть о его смерти! Но остановимся на минуту, и пока эта печальная картина еще не явилась перед нами, посмотрим в последний раз на знаменитого полководца и вельможу Екатерины.

Крест ордена святой Анны 1-й степени за военные заслуги

С 1790 года все замечали в нем какую-то необыкновенную мрачность и задумчивость. Такое расположение духа было тем удивительно, что оно было продолжительно и постоянно: ни военные распоряжения, ни победы Русских над Турками, прежде доставлявшие ему столько радости, ни переговоры о мире с Турцией — ничто не могло развлечь его: он не принимал участия в происшествиях, которые имели самое близкое отношение к его любимым намерениям. Такое равнодушие и такое явное уныние того, перед чьим могуществом все преклонялись, не могло не иметь важной причины — и все окружавшие его, все друзья и все враги начали с жадным любопытством доискиваться этой причины. Долго старания всех были напрасны: ничто, на первый взгляд, не проявляло никакой перемены в судьбе князя Таврического, особенно в те дни, когда он думал о том, как скрыть свое настроение, и великолепными праздниками веселил жителей Молдавского города Яссы, предназначенного быть местом мирных переговоров с Турцией. Милости императрицы к знаменитому фельдмаршалу были все так же велики: награды за успехи войск в эту последнюю, еще не оконченную войну так же пышны, как были и прежде, и в том же самом 1790 году Григорий Александрович получил сто тысяч рублей, лавровый венок, украшенный изумрудами и бриллиантами в сто пятьдесят тысяч, и золотую медаль, выбитую в его честь. Одним словом, для многих все казалось по-прежнему, но другие были проницательнее: они видели, что самолюбие князя страдало, и вскоре нашли этому причину.

Уже прошло более шестнадцати лет с тех пор, как Григорий Александрович, достигнув высочайших отличий и оправдывая их своими заслугами, не знал никого равного себе в России. Знаменитый фельдмаршал Румянцев уже оставил свое славное поприще и жил в деревне. Полностью успокоясь с того времени в своих честолюбивых планах, князь Таврический был уверен, что уже никто, при его жизни, не займет положения выше его. Равнодушно смотрел он на всех, более или менее известных приближенных к государыне: никто из них не казался опасным для его самолюбия. Но в 1790 году начал на себя обращать внимание генерал-майор кавалергардского корпуса[474] граф Платон Александрович Зубов, и гордый Потемкин стал беспокоиться, несмотря на всю свою уверенность. И это беспокойство было причиной той мучительной тоски, которую он чувствовал даже и тогда, когда в феврале 1791 года приехал в Петербург и лично удостоверился в прежнем благоволении к нему императрицы. В шуме удовольствий он старался заглушить эту тоску, и поэтому охотно посещал все обеды и балы, которые давались по случаю его приезда, и, наконец, сам дал в честь Екатерины праздник столь блистательный, столь необыкновенный, что долго не могли наговориться о нем и те, кто видел его собственными глазами, и те, кто только слышал чудесные рассказы о нем. Первый и уже известный вам поэт того времени, Гаврила Романович Державин, довольно подробно описал этот праздник в стихах и в прозе.

Итак, если вы хотите прочитать это описание, искусство поэта полностью перенесет вас в давно минувшие часы великолепного праздника. Для того же, чтобы хоть как-то удовлетворить ваше любопытство в настоящую минуту и дать вам хотя бы небольшое понятие об этом празднике, который, можно сказать, был последним радостным днем Потемкина, я скажу вам несколько слов о нем.

Таврический дворец, прекрасный сад которого, наверное, известен многим из вас, был местом, где проходило это пышное торжество. Он получил свое название в память о покорении Тавриды и был подарен Потемкину за несколько недель до праздника, данного 28 апреля 1791 года. Надо сказать вам, друзья мои, что он был дан по случаю торжества побед над Турцией, но главной целью Потемкина было, кажется, желание показать государыне всю беспредельную преданность к ней. Достойно оценивая это усердие подданного, столь знаменитого своими заслугами, высокие члены августейшего семейства приняли участие в необыкновенном празднике, и великие князья Александр и Константин Павлович были в числе двадцати четырех пар кадрили[475] или балета, которым и открылся бал, отличавшийся таким великолепием, что одних бриллиантов на белых платьях участвовавших в нем лиц было больше, чем на десять миллионов рублей!

Представьте себе, мои читатели, что двадцать четыре пары, составленные из молодых, прелестнейших особ двора, танцевали в огромном зале, окруженном в два ряда колоссальными столбами и украшенном богатыми ложами, разделявшими эти столбы, освещенном вместо люстр большими хрустальными, гранеными шарами, отражавшими и собственно огонь, и миллионы огней, висевших вокруг них. Это отражение, повторяясь еще раз в бесчисленных зеркалах, превращало зал в какой-то храм очарования, особенно когда восхищенные зрители переступали за огромные столбы, окружавшие танцевальный зал. За этими столбами был прелестный зимний сад из лавровых, померанцевых и миртовых деревьев[476], с песчаными дорожками, с зелеными возвышенностями, с прозрачными фонтанами, с зеркальным гротом, с прекрасной мраморной статуей императрицы, с высокой золотой пирамидой в ее честь, даже с птичками, летавшими там, будто на открытом воздухе. По одному этому началу праздника можно было судить, каковы были удовольствия, его пышность и блеск, и поэтому я не буду вдаваться в подробности, не буду рассказывать, что маскарад, бал, спектакль, иллюминации и ужин сменялись, как по волшебству, и веселили своим разнообразием гостей, число которых достигало до 3000 человек. Все это можно найти в прекрасном описании Державина.

После такого блеска, после такого величия, что случилось с князем Таврическим через четыре месяца? Больной и грустный, он снова жил в Яссах, занимаясь с виду мирными переговорами с Турками, но внутренне не переставая желать войны. Это его тайное желание часто обнаруживалось в сильных спорах с полномочными, съехавшимися в Яссы; но по мере усиления болезни — злой эпидемической лихорадки*, свирепствовавшей в Молдавии и особенно в Яссах в 1791 году, — эта его пылкость начала ослабевать, и, наконец, в начале октября убийственная тоска, почти ни на минуту не покидавшая его, превратилась в настоящее предчувствие смерти. Веря этому предчувствию, он поспешил оставить вредный в то время воздух Ясс и ехать в Очаковскую область, где его привлекало новое, любимое им место — город Николаев, основанный им не более двух лет назад в том месте, где река Ингул впадает в Буг. Это соединение двух рек представляло большие удобства для порта и подало Потемкину первую мысль об основании здесь корабельной верфи. Построенный вскоре после Очаковской победы и на земле, принадлежавшей Очакову, новый порт был обязан ему и своим именем: Потемкин назвал его в честь святого чудотворца Николая, в день которого взят был Очаков.

Обер-офицер легкоконных полков в армии князя Потемкина с 1788 по 1792 год. Рисунок 1841 г.

Князь Платон Александрович Зубов.

Платон Александрович Зубов (1761–1822) — генерал-фельдцехмейстер, главнокомандующий Черноморским флотом и Черноморским казачьим войском, Екатеринославский и Таврический губернатор. Он был последним фаворитом Екатерины II и был близок к ней в последние семь лет ее жизни.

Николаев уже в первый год своего существования принес много пользы Черноморскому флоту и поэтому был особенно любим его основателем: несмотря на множество занятий, Потемкин часто думал о постройке зданий и судов, посылал туда иностранных архитекторов и пленных Турок для работы. Как восхищался он, когда получил известия, что на Черное море уже отправлялись корабли, построенные в Николаеве! Наконец, к Николаеву стремился он в последние часы своей жизни. «По крайней мере, умру в Николаеве!» — говорил он 5 октября 1791 года и непременно хотел в тот же день выехать из Ясс. Напрасно его любимая племянница, графиня Бранницкая, жившая в его доме и не отлучавшаяся от него во время болезни, умоляла его подождать если не выздоровления, то, по крайней мере, облегчения страданий. Упрямый, может быть, по причине своей болезни, он остался непреклонен и поехал. Графиня ехала в одной карете с ним. Сначала свежий воздух, казалось, оживил потухающие силы больного, но едва проехали тридцать верст, как его обычная тоска начала усиливаться и, наконец, на 38-й версте достигла такой мучительной степени, что несчастный князь не мог продолжать езды: вышел из экипажа и лег у дороги на разостланном плаще. Здесь-то вдали от всякой пышности мира и людей, так усердно поклоняющихся ей, в пустынной степи, без помощи, облегчающей страдания, закончилась жизнь, столь полная славы и счастья! Можно было сказать, что кончина Таврического была так же необычна, как и его жизнь. Державин, пораженный, как и все, неожиданным известием о смерти Потемкина, прекрасно описал ее в своем стихотворении «Водопад»:

«Чей одр[477] — земля; кров[478] — воздух синь,

Чертоги — вкруг пустынны виды?

Не ты ли счастья, славы сын,

Великолепный князь Тавриды?

Не ты ли с высоты честей

Незапно пал среди степей?»

Его тело было привезено в Херсон и там погребено. Величайшее сожаление Екатерины сопровождало Потемкина в его раннюю могилу (князь Таврический скончался на 52 году жизни). Высоко ценя важные заслуги его Отечеству, она оказала памяти его справедливую почесть: ко дню торжества мира с Турцией, в заключении которого так велико было участие Потемкина, она повелела заготовить в память Потемкина грамоту с приписанием в оной завоеванных им крепостей и разных сухопутных и морских побед, его войсками одержанных; грамоту эту хранить в соборной церкви города Херсона, где соорудить мраморный памятник Потемкину-Таврическому, а в арсенале[479] того же города поместить его изображение и выбить медаль в его честь.

Итак, в торжественный день празднования мира, заключенного через три месяца графом Безбородко в Яссах, имя Потемкина, уже умершего, озарилось новым блеском, и он, как бы еще живой, участвовал в славном торжестве.

Потемкин на смертном одре. Гравюра. Князь Григорий Александрович Потемкин скончался в 1791 г.

Выгоды, получаемые вследствие заключения нового мира, были очень велики: Турция, начавшая войну с намерением возвратить Крым, закончила ее тем, что не только подтвердила права России на Крым, но и уступила ей большую часть берегов Черного моря, то есть Очаков и все земли, лежащие между Днепром и Днестром; обязалась защищать Русские корабли от Африканских разбойников и сверх того заплатить России за нанесенные убытки 15 000 000 пиастров[480]. Говоря об этом последнем условии мирного Ясского договора, нельзя не раскрыть новую прекрасную черту великой Екатерины. Зная, что Турки с неудовольствием вынуждены были согласиться на невыгодный для них мир и что гнев султана ожидал в Константинополе старшего из Турецких полномочных, присланных в Яссы, Юсуфа-пашу за его согласие на выплату 15 000 000 пиастров — согласие, полученное у него из-за стесненных обстоятельств Турции и твердой воли Потемкина, — Екатерина отказалась от них! Турки, придающие много значения золоту, были удивлены такому великодушию, и бедный Юсуф-паша, обязанный спасением своей головы этому великодушию, благословлял всю свою жизнь беспримерную царицу Севера.

Великие князья Александр и Константин Павловичи и великие княжны Александра, Елена, Мария и Екатерина Павловны. Камея 1790 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.