V. Велень-Молян (Вель-озкс)

V. Велень-Молян (Вель-озкс)

Прежде чем станем говорить о каждом мордовском божестве особо и об обрядах в честь их совершаемых, представим обряды, исполнявшиеся вообще на всех общественных мольбищах.

Богослужение, праздник, жертвоприношение означается у эрдзядов и терюхан одним словом озаис или озкс (у мокшан озкс). Но давно еще, по крайней мере, в первых годах прошлого (XVIII) столетия, эрдзядское слово озаис заменилось заимствованным из русского языка и по-своему переиначенным словом молян. Словом озаис называются, как мы уже сказали, и мордовские боги низшего разряда.

Моляны бывали: 1) общественные, волостные — велень-молян (вель-молян) по-эрдзядски, вель-озкс по-мокшански (слово в слово эти слова означают „мирское богомолье"), 2) деревенские — пециона-молян, 3) полевые, совершаемые на полях — пакся-молян, 4) совершаемые в домах — куда-молян, и наконец 5) на кладбищах — атят-молян, то есть молебствие предкам.

Мн опишем здесь велень-молян, общественное богослужение в честь всех богов мордовских, совершавшееся преимущественно в летнее время, по случаю общественных бедствий, например, моровой язвы и т. п.

Мы преимущественно пользуемся при этом доставленною нам покойным нижегородским архиепископом Иаковом запиской священника села Сивухи, сведениями о быте и преданиях Мордвы, доставленными из разных мест Императорскому Русскому Географическому Обществу, следственным делом о Кузьке-боге и некоторыми другими следственными делами. Мне самому однажды привелось производить формальное следствие о мордовском общественном молении. Это было в 1848 году. Летом этого года холера сильно свирепствовала в Нижегородской губернии. Панический ужас распространился в народе. В городах и селах совершались молебствия, крестные ходы, Приготовляясь к смерти, и старые и молодые говели, исповедовались и причащались. Июля 8-го, близ села Сарлей, в роще деревни Сескина, почти все население приобщилось св. тайн, а вечером в тот же день человек пятьдесят из причастившихся совершили в роще мордовский молян, принеся в жертву теленка, пиво, яичницы и проч. Бурмистр имения графа Сен-При, которому принадлежат Сарлеи, захватил молельщиков и представил их к суду, называя суеверный поступок отступничеством от христианской веры. Мордву посадили в тюремный замок, и мне было поручено произвесть об них формальное следствие. Арестованные были, разумеется, отпущены и отданы на увещание духовному начальству.

„Велень-атятня", то есть мирские старшины всех деревень известной волости, посоветовавшись между собой, отправляются в числе пяти или шести человек к прявту и стоят перед домом его с непокрытою головой. Извещенный об их приходе прявт велит отворить ворота настежь, а сам становится середи двора у камня кардо-сярко. Подойдя к прявту, старики трижды кланяются ему молча, а потом говорят, что надо-де справить „молян", и чтоб он назначил день и сделал нужные приготовления. Прявт, назначив пятницу, ближайшую к празднованию тому божеству, которому собираются молиться,[6] идет к себе в избу и становится у печки. Вынув из загнетки уголь, он вздувает огонь и зажигает хранящийся у него священный штатол (восковая свеча), оставшийся от предыдущего моляна. Прежде горящий штатол прявт ставил на шестке печи, теперь же, по принятии христианства, зажигает свечу перед иконами. Старики повторяют свою просьбу, с такими же поклонами, как и на дворе, и прявт, взяв в руку штатол, снова объявляет им, в какую пятницу надо совершить предположенный молян.

Затем старики, по приглашению прявта, садятся по лавкам вокруг стола и рассуждают, сколько надо собрать денег, хлеба, меду и прочих припасов для совершения богослужения, и кому быть возатей. Уговорившись, избирают трех париндяитов, призывают их, если они не в числе пришедших на совет, и приказывают начинать сбор. К каждому париндяиту назначается по одному янбеду из бывших на предыдущем моляне. Каждому париндяиту прявт дает по священной „парке" (кадке) для сбора муки и меду, и каждому янбеду по жертвенному ножу. После того сборщики расходятся в три стороны, в каждую париндяит с янбедом. На другой же день начинается сбор.

Обряд сбора на молян нужных для жертвоприношений припасов весьма замечателен. Этим обрядом, по нашему мнению, может быть объяснено одно непонятное до сих пор место Несторовой летописи.

В деревне, куда отправляется за сбором париндяит с сопутствующим ему янбедом, уже заблаговременно знают о дне, в который они приедут сбирать, и женщины еще накануне делают к тому приготовления. Шьют три, четыре и более холщевых мешечка и к ним пришивают по две длинные тесемки, или веревочки. В один мешок хозяйка насыпает фунт, два или более муки, смотря по тому, сколько предполагается молельщиков на предстоящем моляне, в другой кладет бурачок с медом, в третий — несколько гривен денег, в четвертый — бурачок с маслом, в пятый — бурачок с яйцами и т. д. Потом накрывает стол чистым рядном и раскладывает на нем назначенные для сборщиков мешки и мешечки. Все это делается одними женщинами: мужчины не должны даже видеть этих приготовлений, для чего с раннего утра уходят на работу в поле, в овины, или же прячутся в хлева, как скоро узнают, что париндяит с янбедом приехали в деревню.

Но вот сборщики приехали. Они останавливаются с возом у околицы. Бегающие по улице девочки спешат сказать матерям, что ожидаемые гости в деревне (мальчиков на улице не бывает, они прячутся с отцами; при матерях могут оставаться только грудные и не умеющие еще ходить дети мужеского пола). Выждав несколько времени, сборщики отправляются из дома в дом. Янбед пять раз; тычет жертвенным ножом в ворота, оставляемые незапертыми, и потом растворяет их настежь. Потом париндяит с янбедом идут прямо к камню карко-сярко, в который янбед тычет пять раз жертвенным ножом, а париндяит ставит на него священную парку дном вверх. Совершив этот обряд, оба идут в сени, янбед тычет пять раз жертвенным ножом в дверь избы и отворяет ее.

Когда янбед тычет ножом в ворота, он читает следующую молитву: „Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, Анге-Патяй-Пас, Матушка Пресвятая Богородица, помилуй Васяй (имя хозяина), помилуй Машкась (имя хозяйки)". Тыча в камень карко-сярко, говорит: „Чам-Пас, Назаром-Пас, Кардас-сярко-озаис, помилуй Васяй, помилуй Машкась". Тыча в дверь избы, обращается с такою же мольбой к Чам-Пасу, Волцы-Пасу и Юртова-озаису, то есть домовому богу, или собственно богу избы. Обращения к тем или другим божествам, впрочем, изменялись, смотря по тому, по какому поводу совершался молян и каким божествам предположено было приносить на нем жертву.

Когда янбед отворял избу, в ней горел штатол на шестке печи, перед которою стоял стол с мешками и мешечками. Перед ним становились замужние женщины семьи, задом к дверям; плечи и грудь у них по пояс были обнажены. Девушки стояли подле них также задом к двери, но не были обнажены. Надобно заметить, что мордовские избы в старину строились не совсем так, как русские: печь ставилась в переднем левом углу, прямо против входа; таким образом мордовки, стоя перед печкой, стояли задом к двери.[7]

Впоследствии Мордва стала ставить печи по-русски, то есть челом вперед, к окнам на улицу, а не к двери. При таком расположении избы штатол ставился у крещеных перед образами, а у некрещеных на столе, поставленном в правом переднем углу.

Париндяит с янбедом, войдя в избу, останавливались у самой двери, один — держа палку, другой — жертвенный нож, и громко читали молитву Чам-Пасу, Анге-Патяй и Юртова-озаису. Тогда старшая замужняя женщина брала обеими руками за тесемки мешок с мукой, закидывала его через голову назад на голые свои плечи и, не оглядываясь, ибо не должно было женщинам видеть в лицо сборщиков, пятилась задом к дверям. Когда таким образом она подходила к сборщикам, париндяит подставлял к спине ее священную парку, а янбед, взяв в одну руку мешок, другою рукой пять раз слегка колол подошедшую в обнаженные плечи и спину, читая молитву, обращенную к Анге-Патяй, а потом перерезывал тесемки; мешок падал в парку, а концы тесемок оставались в руках женщины. Она отходила к столу, не оглядываясь; за нею другая таким же образом подходила к сборщикам с другим мешком, третья с третьим, и т. д. Если же в семье была одна замужняя женщина, она одна относила к сборщикам описанным порядком приготовленные мешки один за другим. Девушки оставались у стола, они не могли трогать приготовленных мешков. Приняв назначенные для жертвоприношения припасы, париндяит и янбед уходили, не затворяя ни дверей избы ни ворот, складывали все полученное на воз и отправлялись в следующий дом. Как скоро они удалялись, женщины разводили на шестке огонь, зажигая его горящим штатолом, и сожигали на нем остатки тесемок. Пепел их, вместе с углями, клали в загнетку с молитвой к Юртова-озаису, которую произносила старшая в доме.

У преподобного летописца Нестора под 1071 годом читаем: „Беси бо под токше на зло вводят, по сем же насмисаются ввергше и в пропасть смертную, научивше глаголати, якоже се скажем бесовьское наущенье и действо. Бывши бо единою скудости в Ростовьстей области, встаста два влхва от Ярославля, глаголюща: „яко ве свеве кто обилье держить"; и поидоста по Вользе, кде придуть в погосте ту же нарицаху лучьшие жены, глаголюща, яко си жита держить, а си мед, а си рыбы, а си скору. И привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя; она же в мечте прорезавше за плечем, выимаста либо жито, либо рыбу, и убивашета многы жены, именья их огьимашета собе. И придоста на Белоозеро и бе у нее людий не 300. В се же время приключися прити от Светослава дань емлющу Яневи, сыну Вышатину; поведаша ему Белозерци, яко два кудесника избила уже многы жены по Вользе и по Шексне, и пришла еста семо. Ян же испытав: „чья еста смерда?" и уведев, яко своего князя, послав к ним, еже около ею суть, рече им: „выдайте влхва та семо, яко смерда еста моего князя". Они же сего не послушаша. Ян же поиде сам, без оружья, и реша ему отроци его: „не ходи без оружья, осоромять тя", он же повеле взяти оружья отроком, и беста 12 отроков с ним и поиде к ним по лесу. Они же ставши исполчишася противу, Яневи же идущю с топорцем, выступиша от них десять муж, придоша к Яневи рекуще ему: „вида идеши на смерть, не ходи", оному ловелеши обити я, к прочим же поиде". Далее летописец говорит, что Ян спросил двух волхвов: „что ради погубиста столько человек?" Она же рекшема: „яко ти держать обилье, да аще истребиве сих будет гобино, аще ли хощеши, то перед тобою вынемеве жито, ли рыбу, ли ино что". Ян же рече: „поистине лжа то: створил Бог человека на земле, сставлен костьми и жилами от крове, несть в нем ничего же; и не весть ничто же, но токмо един Бог весть". Она же рекоста: „ве веве како есть человек створен". Он же рече: „како?" Она же рекоста: „Бог мывся в мовници и вспотився, отерся ветхом и верже с небесе на землю; и распреся Сотона с Богом, кому в нем створити человека. И створи дьявол человека, а Бог душю в не вложи; тем же аще умрет человек, в землю идет тело, а душа к Богу" и т. д.

Волхвы, пришедшие из Ярославля в Ростовскую область и на Белоозеро, принадлежали, конечно, к финскому, или чудскому племени. Там в XI столетии жили полуобруселые Меря и Весь, племена одного происхождения с Мордвой и, вероятно, имевшие одинаковые с ней религиозные обряды. Несторовы волхвы о создании человека рассказывают так, как теперь рассказывает некрещеная Мордва в Нижегородской и Симбирской губерниях. Ходят два волхва, к Яну выступают десять мужей, по-видимому, ближайших их советников — всего двенадцать человек, число прислужников мордовских возатей. Мордовский обряд обрезывания тесемок на голых женских плечах, конечно, перешедший из глубокой древности, не объясняет ли темное место летописца о вырезывании волхвами у женщин из плеч хлеба и разных съестных припасов?

Собрав нужное количество хлеба, меда и пр., париндяиты с янбедами привозили их к прявту. Тогда этот мордовский старшина выдавал париндяитам священные парки и приказывал им варить пиво из собранного хлеба и делать пуре — сыченое медом пиво, мореный мед. Тогда же, назначив трех человек в позанбунаведы, давал им собранные деньги, на которые они покупали для принесения в жертву быка, или овцу, или гусей и пр., смотря по тому, по какому случаю назначался волостной молян и какому божеству хотели молиться. Животное, назначенное для принесения в жертву, непременно должно быть одношерстное; если позанбунаведы не находили такого в своей волости, отправлялись в другую, в третью и далее, пока не отыскивали.

Избрание позанбунаведов обыкновенно бывало за три дня до жертвоприношения. За два дня избирались новые янбеды, которым прявт выдавал священные ножи для резания сваренного мяса; большею же частью янбеды оставались прежние. Накануне дня, назначенного для принесения жертвы, избирались кашангороды, которым прявт раздавал священные ковши и рычаги. Тогда же были избираемы и туросторы. Возатя обыкновенно сохранял свою должность в продолжение нескольких лет сряду; он должен был хорошо знать обряды и читать наизусть, без ошибок, установленные молитвы. Некоторые из возатей, по уверению Мордвы, даже пророчествовали во время совершения общественных молянов. Возатя во все время приготовлений к моляну не появлялся на улице, а в ночь перед жертвоприношением тихонько пробирался в кереметь и там взлезал на священное дерево и скрывался в его ветвях.

В день моляна париндяиты расставляли перед священным дубом или липой парки и наливали их пуре и пивом. Два или три боченка пуре первого сусла ставили под священным деревом по сторонам опрокинутой вверх дном кадки, или иным образом сделанного возвышения, на которое впоследствии, при совершении обряда, становился возатя. Париндяиты раскладывали по земле печеный хлеб, соль, а иногда и мед в сотах или топленый. Кашангороды стряпали на печных заслонах „мирския яичницы" и вешали их на рычагах, прикрепленных к ветвям деревьев. Народ собирался к мольбищу: мужчины отдельно, женщины отдельно, девушки также отдельно. Прявт первый входил в кереметь и становился перед парками, за ним входил народ: мужчины становились на правой стороне, женщины на левой, за ними девушки. Женщины приносили с собой на сковородах домашние яичницы и пироги с пшенною кашей (бибички); их принимали кашангороды и также развешивали на рычагах. Все становились, обратясь лицом на запад.

Позанбунаведы через восточные ворота вводили назначенное для жертвоприношения животное и привязывали его к одному из трех столбов (тер-жигать), находящихся у этих ворот: быка привязывали к одному столбу, овцу к другому и т. д. Потом животное проводили с одного конца керемети на другой и привязывали к одному из столбов юба. Позанбунаведы здесь закалали его, спускали кровь в землю под камень, снимали шкуру и, отнеся на восточную сторону, развешивали ее на тер-жигатях. В то время, как резали животное, янбеды приносили северными воротами в священных парках воду, наливали ее в пивной котел, подвешенный под сарайчиком в поварне (хорай-жигать), и разводили под ним огонь, зажигая дрова священными штатолами. Тогда же туросторы, по приказанию прявта, прилепляли горящие штатолы к задним сторонам парек, стоящих перед священным деревом. Очистив животное, вынув из него требуху и зарыв ее в яму под камень, позанбунаведы клали мясо в котел, где уже кипела вода, приготовленная янбедами.[8]

В это время из ветвей священного дерева раздавался громкий голос возати: „сакмеде!", т. е. „молчите". Все скидали шапки, умолкали, и возатя громко произносил: „Пуре пре за марта, пайгуре за марта, андря за марта, шепете за марта, великое за марта, пащин коди"![9]

Терюхане и эрдзяды до того обрусели и забыли древний язык свой, что они не знают вполне значенья этих слов, да и сами возати их не понимают. Громко произнося эти слова, возатя приказывает собравшимся молельщикам кланяться ниже. Все низко кланяются много раз, каждый приговаривая: „Чам-Пас, помилуй нас; Волцы-Пас, Назаром-Пас, помилуй нас; Нишки-пас, Свет-Верешки-Велен-Пас, сохрани нас; Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, умоли за нас!" Поклоны с произнесением этой молитвы продолжались по получасу и более. Молитва произносилась вполголоса, но если число молельщиков было значительно, от множества голосов бывал сильный шум.

Спрятавшийся возатя снова кричит „сакмеде", все замолкают и перестают кланяться. Возатя читает другую, тоже непонятную для него самого молитву, начинающуюся словами: „чувал-пузадо, иля-му задо, чясте, вясте!", и приказывает молиться на коленях. Все становятся на колени, поднимают руки кверху, смотрят на небо и в один голос взывают: „Чам-Пас, Назаром-Пас, помилуй нас; Нишки-Пас, Свет-Верешки-Велен-Пас, сохрани нас; Волцы-Пас, защити нас; Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, умоли за нас!" Имена божеств произносят протяжно, а слова: „помилуй нас, сохрани нас, защити нас, умоли за нас" скоро и отрывисто. Несколько раз повторяют эту молитву; в продолжение ее возатя слезает с дерева и становится на приготовленное для него возвышение у парек. По одну сторону этого возвышения (обыкновенно стол или опрокинутая вверх дном кадка) поставлен боченок с пуре, это так называемая государева бочка, то есть жертва, приносимая за благоденствие государя. По другую сторону боченок с суслом, это — мирская бочка, приносимая в жертву за всех людей. Нередко ставили и третий боченок с пивом, приносимый в жертву за начальство.

Взойдя на возвышение, возатя машет во все стороны руками и кричит: „сакмеде!". Коленопреклоненные молельщики перестают возглашать молитвы и, став на ноги, смотрят на возатю, а он, с открытою головой, воздев руки к небу и обратясь на запад, мысленно читает про себя ту же молитву, которую перед тем пели молельщики. После того совершается жертвоприношение, по-мордовски вознапалом.

Возатя, сойдя с своего возвышения, берет священный ковш из рук прявта и, положив в него хлеба и соли, подходит к котлу, где варилось мясо. Взяв у одного из янбедов жертвенный нож, он отрезывает кусок мяса и, кроме того, непременно язык животного, и кладет в тот же ковш. Затем, стоя подле хорай-жигати (поварня), на возвышении, поднимает ковш к небу и кричит: „Чам-Пас, гляди, бери! Назаром-Пас, гляди, бери!" и т. д., пересчитывая божества одно за другим и к имени каждого прибавляя: „гляди, бери!". Во время этого все предстоящие, обратясь к востоку, где стоял возатя, стоят молча, подняв руки к небу. Кончив возношение жертвы, возатя все, что было у нет в ковше, бросает в огонь. При этом все молельщики становятся на колени, обратясь к огню в хорай-жигати, и долго, пока не сгорит жертвенное, молятся, то поднимая руки к небу, то опуская их вниз и призывая Чам-Паса и других богов. Возатя с янбедами стоит между тем у огня, наблюдая, как горят мясо, хлеб и соль, туда брошенные. Когда все сгорело, он взлезает опять на возвышение у священного дерева и три раза кричит на три стороны: „сакмеде!", Все умолкает. Начинается вторая часть жертвоприношения.

Возатя, с четырьмя стариками из народа, берет „государеву бочку", то есть пятиведерный боченок, налитый пуре, а несколько человек, принеся большую дверь (обыкновенно воротное полотно), ставят на нее боченок; возатя прилепляет к нему горящие штатолы и зажигает их от жертвенного огня. Приходят один, два, а иногда и более, дудника с дудами (мордовский инструмент в роде волынки), становятся на колени на воротное полотно подле „государевой бочки" и играют, а молельщики, обратясь на запад, стоя на коленях и воздевая руки к небу, поют под акомпанемент дудников; „Господь Бог Савагоф, Господь Бог Савагоф, Господь Бог Савагоф, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, помогай белому русскому чарю!" Несколько человек в это время, взяв воротное полотно, то поднимают его с боченком и дудниками кверху, то опускают на землю, то ставят себе на головы. Затем возатя возглашает: „сакмеде!", все умолкает, и он читает молитву: „Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, спасай белаго чаря". После того все становятся на колени, дудники снова начинают играть, а молельщики петь молитву, провозглашенную возатей. По окончании этого обряда ставят на воротное полотно другой боченок, приносимый в жертву за начальников, с теми же обрядами и молитвами, какие совершаемы были над „государевой бочкой". Наконец ставят третий боченок с пивом, приносимый за весь народ, и обряд повторяется еще раз.

После принесения каждого боченка, возатя, приняв священный ковш от прявта, черпает пуре, отойдя к жертвенному огню, становится на кадку и, поднимая ковш вверх, кричит: „Чам-Пас! гляди, бери" и т. д., прибавляя в конце: „помогай белому чарю, помилуй белаго чаря, хорони (то есть сохрани) белаго чаря!" Затем выливает пуре на огонь, а народ, обратясь на восток, стоя на коленях и подняв глаза и руки к небу, поет молитву, произнесенную возатей. С таким же обрядом приносилось в жертву пиво из второго и третьего боченков.

После того „государеву бочку" ставят на дверь, положенную на земле. Возатя приказывает всем кланяться в землю, а прявт, подойдя с священным ковшом к боченку и нацедив пива, пьет, говоря: „Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, помогай белому чарю — был здоров". В это время кашангороды раздают священные ковши мужчинам, которые один за другим подходят к боченкам и пьют пуре, обращаясь к богам с молитвой о государе, как и прявт. Затем разливают пиво и пуре по паркам, кадкам, буракам и в них разносят по домам. Когда пуре и пиво разобраны, один из париндяитов становится с ковшом на дверь, стоящие подле поднимают ее, а париндяит, держа в правой руке длинный еловый кол, а в левой ковш, кричит: „дур-дур-дур, паре Мастыр-Пас", то есть: „вот, вот, вот ковш Мастыр-Паса" (бога, сидящего внутри земли и дающего земле силу плодородия), и затем, набрав полон рот пуре, брызгает им в народ на три стороны. Это делалось для того, чтобы был хороший урожай хлеба. После опрыскивания париндяитом молельщиков, сам возатя взлезает на дерево, ему подают ковш пуре и еловый кол, и с ними он прячется в древесных ветвях. Оттуда кричит: „сакмеде!" и, когда все стихнет, громко произносит: „Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Велен-Пас, помилуй нас, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, пошли на хлеб наш белую зарницу и теплую росу, Мастыр-Пас, есть хотим, Вед-Мастыр-Пас, пить хотим, Наррова-Апаручи, уроди хлеба, Мастыр-Пас, Корминец-Пас, корми нас Вед-Мастыр-Пас, давай дождя, Нишки-Пас, свети на наш хлеб, Верги-Мучки-Мельказо, давай ведра, Варма-Пас, давай тихие ветра, Таст-озаис, береги наш хлеб, Суавтума-озаис, уроди много хлеба, Мастыр-Пас, уроди хлеба, овес, гречу, пшено. Дур-дур-дур, паре Мастыр-Пас!" — и при этих словах, набрав в рот пуре, брызгает им во все стороны. Наконец возатя наливает по ковшу из каждой бочки, становится у священного дерева на земле, прилепляет к нему горящий штатол, кричит: „сакмеде!", приказывает всем кланяться священному дереву, а сам, обращаясь к нему, провозглашает молитву: „Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, помилуй нас, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, умоли за нас, Тумо-озаис, помилуй нас, Вечки-Кёз-Кёльдиго, дай много дров, Пекше-озаис, дай нам много лаптей и много мочалы, Пиче-озаис, дай нам избы, Шоть-рань-озаис, дай нам бревен на избы, Керень-озаис, дай нам лубьев". После этой молитвы возатя выливает весь первый ковш на корни священного дерева, а из остальных льет на корни других деревьев, растущих в керемети, стараясь, чтобы на всякой породы дерево непременно было полито хотя несколько жертвенного пива. Пока возатя поливает деревья, ходя по роще в сопровождении кашангородов, носящих за ним ковши, народ, стоя на коленях, поет сказанную возатей молитву лесным божествам.

Между тем жертвенное мясо сварилось. Позанбунаведы вынули его из котла и положили на огромные деревянные блюда (блюда могучия), с которыми стояли перед хорай-жигать (поварней) янбеды. Приняв мясо, они отнесли его к южным воротам керемети и положили на находившийся там стол, устроенный в виде банного полка (хума), и разрезали его жертвенными ножами на столько кусков, сколько людей находилось на моляне. Вологу — так называла Мордва жертвенное мясо — янбеды раздавали подходившему к хуме народу, сначала прявту, потом старикам и старшинам. К котлу, в котором оставался навар (по-мордовски щурья), подходят между тем кашангороды, черпают священными ковшами и разносят щурью молельщикам по старшинству. Один ковш подают на священное дерево все еще сидящему там возати, и он, громко прокричав; „сакмеде!" и приказав всем стать на колени, громко произносит: „Чам-Пас, Волцы-Пас, помилуй нас, Кёляда-озаис, Рев-озаис, береги наш скот, Таунь-озаис, помилуй свиней, Ангар-озаис, Лишмань-озаис, помилуй лошадей, Волцы-Пас, дай много телят, ягнят, жеребят, поросят. Дур-дур-дур, паре Волцы-Пас" — и с этими словами, набрав в рот щурьи, прыскает ею во все стороны, между тем как молельщики, кланяясь в землю и воздевая руки к небу, протяжно поют произнесенную им молитву. Дудники подыгрывают на своих дудах.

После того обыкновенно следовало приношение в жертву висевших на рычагах яичниц и пирогов с кашей (бибички).

[Прежде вешали на рычаги и кашу, сваренную в горшках, как видно из мордовской песни, приведенной в первой статье этих очерков:

Стоят у них в кругу бадьи могучия (парки),

С суслом сладким бадьи могучия,

В руках держат ковши заветные,

Заветные ковши больши-набольшие,

Хлеб да соль на земле стоят,

Каша да яичница на рычагах висят,

Вода в чанах кипит,

В ней говядину янбед варит.]

Яичницы делались так называемые выпускные, или глазуньи, в каждом доме из стольких яиц, сколько людей было в семействе. Они приносились на сковородах, а сковороды лычными веревками привязывались к священным рычагам, укрепленным в ветвях священного дерева. Кроме того, на самом мольбище делались большие яичницы из яиц, собранных париндяитами и янбедами при обходе волости пред моляном. Большие, или мирские яичницы делались на печных заслонах: их бывало не менее четырех. Они приготовлялись на поварне мольбища (хорай-жигать) позанбунаведами, которые потом отдавали их кашангородам, а эти вешали заслоны на рычаги. Пироги и яичницы, принесенные из домов, если недоставало им места на священном дереве, были развешиваемы на близ стоявших деревьях. Возатя, взяв в руки заслон с мирскою яичницей и положив на него пирог с кашей, взлезал, под священным деревом, на кадку, поставленную вверх дном, и кричал: „сакмеде!", а потом, приказав всему народу кланяться, произносил молитву, подняв яичницу и пирог над головой: „Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, помилуй нас, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, умоли за нас, Анге-озаис, помилуй детей наших, Анге-Патяй-Пас, дай нам больше детей, хорони (сохрани) кур, гусей, уток, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, Нишкинде-Тевтярь, дай нам много пчел". Проговоря эту молитву, возатя слезал с дерева и, взяв от мирской яичницы кусок, подходил к хорай-жигати (поварне), становился возле нее на кадку, приказывая народу стать на колени, и, поднимая яичницу кверху, говорил: „Чам-Пас, гляди, бери, Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, гляди, бери, Анге-озаис, гляди, бери", и с этими словами бросал яичницу в огонь, а народ оставался на коленях и, кланяясь в землю на восток, к жертвенному огню, пел молитву яичницы, сказанную на дереве возатей. Дудники подыгрывали на дудах.

Яичницы и пироги раздавались всем присутствовавшим на моляне; женщины, съев часть их, остальное уносили домой для маленьких детей.

После того все молельщики садятся на землю, едят мясо, щурью, хлеб, пироги с пшенною кашей (бибички), пьют пуре, пиво, сусло.

Когда все усядутся, девки, которым до сих пор ничего не давали ни пить ни есть, начинают просить протяжным, плаксивым голосом: „А, прявт староста, пить хотим, а старостиха, есть хотим!" Тогда им дают пива, мяса, щурьи, бибичек и яичницы. Когда девки поедят, один из туросторов, по приказанию возати, становится на возвышенном месте, то есть на пень или опрокинутую кадку, и кричит: „сакмеде". Обедающие умолкают, и туростор приказывает девкам: „Тявтерь мурадо, пойте, девки, позморо".[10]

Из девок для пения жертвенной песни позморо выбирались владеющия громкими, сильными голосами; они выходили на середину мольбища по призыву туростора. Затем он кричал: „пулама!" (то есть пузырь); на этот зов являлись дудники, и пение позморо начиналось.

Позморо — длинная песня на старинном мордовском языке, которого эрдзяды и терюхане уже не понимают. Эта песня переходит из одного поколения женщин в другое, и они поют, не понимая ни слова. Никто из Мордвы, к кому я ни обращался, не мог перевести мне всей позморо. Начинается она обращением к богам. В конце ее замечательно перечисление богов, с относящимися к каждому из них днями недели:

А пятница Пас-Вёлен-Пас,

Неделя Волцы-Пас-укони,

Середа Чам-Пас,

Уторник Вед-Пас,

Четверг Нишки-Пас,

Суббота Мастыр-Пас,

Понедельник Вам-Пас, то и кэ.[11]

После позморб девки пели по-русски, а дудники им подыгрывали:

Париндяиты, пить хотим,

А и староста чулкони,

Ай, староста, есть хотим.

Тявтерь мурадон.[12]

Тут туростор кричал: „пулама мукить! тявтерь кудамо!", то есть: „пузырь, молчать, девки, молчать!"[13]

После того он просил у сидевших за трапезой распорядителей дать пить и есть певицам. Поевши, девушки опять, по приказанию туростора, начинали петь позморо, опять ели, опять пили, и это продолжалось до тех пор, пока не съедят всего, за исключением небольшого количества пива, мяса и яичницы, относимых домой.

Оставшиеся от принесенного в жертву животного рога, кости, копыта и пр. иногда сожигались на жертвенном огне по окончании пира, иногда же зарывались в землю на керемети. Со временем рога и копыта Мордва стала продавать вместе с кожей, а на вырученные деньги покупать соль и другие припасы к следующему моляну.

Возатя и его помощники, а также и позанбунаведы принимали участие в жертвенном пире. Кроме того, возати с его товарищами давалось с каждого дома по пирогу с пшенною кашей. Эти пироги они делили поровну.

По окончании молебствия, парки, ковши, жертвенные ножи и прочие принадлежности мольбища относились к прявту для хранения, равно как и огарки штатолов, бывших у „государевой бочки". Огарки остальных штатолов разбирали домохозяева.