В карфагенском сенате
В карфагенском сенате
В сопровождении Карталона — того самого «посланника», которого не пожелал принимать после Каннского сражения римский сенат, — Магон прибыл в Карфаген, вероятно, в конце 216 года. В его лице Баркиды впервые возобновили личный контакт с родиной, покинутой многие годы назад. Во всяком случае, после отбытия из Нового Карфагена весной 218 года подобной возможностью они точно не располагали. Вполне возможно, что за два последних года Совет старейшин не раз обсуждал вопросы, связанные с ведением войны, но за все это время они в первый раз смогли выслушать отчет своего полководца, пусть даже представленный не лично, а через брата. Тит Ливий уделяет описанию этого важного события должное внимание и, пользуясь случаем, дает выразительный портрет главного противника клана Баркидов — Ганнона. Страницы, посвященные рассказу об этом заседании, можно смело причислить к лучшим достижениям римской историографии, настолько талантливо воссоздает автор его атмосферу: яркие речи участников, прерываемые язвительными репликами «с мест», их живые и страстные диалоги позволяют нам проникнуться сутью происходящего, пожалуй, лучше, чем любое «объективное» свидетельство.
Магон вначале подчеркнул размеры разгрома, понесенного римлянами, наглядным доказательством которому служили груды золотых колец, снятые с пальцев убитых всадников на поле Каннской битвы, а теперь кучей сваленные возле дверей карфагенской курии, а закончил просьбой о подкреплениях, продовольствии и деньгах для выплаты жалованья солдатам. Обстановку всеобщего благодушия несколько нарушила провокационная реплика одного из сторонников Баркидов, Гимилькона, который, предчувствуя благоприятный исход заседания, решил немного пощекотать присутствующим нервы. «Послушаем, — выкрикнул он, указывая на Ганнона, — что скажет римский сенатор в сенате Карфагена!» (Тит Ливий, XXIII, 12, 7). Прожженный политик, он понимал, что лучше заранее выслушать все возможные упреки. Ганнон в довольно-таки издевательском тоне отозвался о победах, достигнутых слишком дорогой ценой, а затем задал Магону лобовой вопрос: какой из латинских народов в результате этих побед отвернулся от Рима? Много ли римских граждан, пусть даже не входящих в «городские трибы», присоединилось к Ганнибалу? Магон нехотя признал, что таковых не имеется. Однако эта перепалка ничего в сущности не меняла. Подавляющим большинством голосов сенаторы приняли решение направить в Италию подкрепление в составе четырех тысяч нумидийских всадников, а также 40 слонов, деньги и продовольствие. Отправка обоза, запланированная на лето 215 года, действительно состоялась. Как мы убедимся позже, примерно в это время наварх Бомилькар привел подкрепление и доставил грузы в город Локры, расположенный на побережье Бруттия, где его попытался перехватить, правда, безуспешно, тогдашний претор Сицилии Аппий Клавдий Пульхр (Тит Ливий, XXIII, 41, 10–12). Отметим здесь же, что при относительно низкой плотности населения в «африканской империи» Карфагена в период 216–215 годов эта мобилизация стоила ему немалых усилий. Немного позже, весной 215 года, Карфаген собрал еще одно подкрепление, состоявшее из 12 тысяч пехотинцев, полутора тысяч всадников, больше двух десятков слонов и 60 военных кораблей, которое Магон намеревался привести в Италию, но из-за серьезного ухудшения положения в Испании вынужден был поспешить именно туда (XXIII, 32, 5–6). Примерно в это же время почти равные по мощи силы Карфаген перебросил и в Сардинию в надежде отвоевать остров у Рима (XXIII, 32, 12). Размах мобилизационных мероприятий свидетельствует о том, что в Карфагене тогда всерьез верили в возможность военной победы над Римом, следовательно, ни в коем случае не считали Ганнибала «кондотьером». Он продолжал оставаться тем, кем был всегда: официально назначенным полководцем, пользующимся законной поддержкой своего правительства.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.