Глава VI Норманнский мир

Глава VI

Норманнский мир

I

Несмотря на индивидуальные особенности, все норманнские кампании 1050–1100 годов можно считать составной частью единого процесса, который повсюду был отмечен идентичными способами действий и согласованными принципами политического курса. В результате сформировалось нечто, что уместно было бы назвать норманнским миром XI века[272]. И современники это, скорее всего, очень хорошо осознавали. Так, дошедшая до нас версия хроники Аматуса из Монте-Кассино (чьей темой были подвиги Ричарда из Капуи и Роберта Гвискара) начинается с главы, где сводятся воедино норманнское завоевание Англии, участие норманнов в борьбе с сарацинами за Барбастро в Испании и норманнские кампании в Италии[273]. Схожим образом поступает и Жоффруа Малатерра (до переезда в Калабрию он наверняка был монахом в Нормандии), свое повествование о норманнских завоеваниях на Сицилии он начинает с рассказа о том, как в X веке в Нейстрии обосновался Ролло Викинг[274]. А тем временем те же настроения на другом конце Европы выражал и Вильгельм из Пуатье: он мог похвастаться мудростью и доблестью норманнов не только дома, но и попросить их врагов в Англии припомнить то, как норманны захватили Апулию, как они покоряли Сицилию и наводили ужас на сарацин[275].

Очевидно, что по существу эти хронисты не зависели друг от друга, но они проявили единодушие, озвучивая те настроения норманнов, которые в тот период служили объединению норманнского мира. Заложенную каждым из них традицию к комплексному рассмотрению этого вопроса в значительной степени продолжили и авторы следующего поколения. Ордерик Виталий, занимаясь главным образом историей англо-норманнского королевства, никогда не терял интереса к подвигам норманов в бассейне Средиземного моря и, несомненно, постоянно изучал этот вопрос. Он восхищался работами Жоффруа Малатерры, и вполне возможно, пользовался утерянным латинским оригиналом хроники Аматуса[276]. Когда Уильям Мальмсберийский писал в 1125 году свою Историю королей Англии, у него тоже было что сказать не только о норманнах во Франции, но и о норманнах в Италии, на Сицилии и в Сирии. И он по этому вопросу был тоже очень хорошо осведомлен о них. Он мог потрясающе описать могилу Роберта Гвискара в Веносауле[277] (которая не сохранилась до наших дней), а свое восприятие жизненного пути Боэмунда Тарентского он подытожил в одной живой сентенции. Будущий князь Антиохии воспитывался в Апулии, и все же он был норманном[278].

Так представляли себе единство норманнского мира хронисты. И есть веские причины полагать, что подобного убеждения придерживались и многие главные творцы норманнских достижений. Согласно поэме Кармен, в битве при Гастингсе герцог Вильгельм, чтобы ободрить свои войска, просил их вспомнить великие деяния их соотечественников в Апулии, Калабрии и на Сицилии, а сам он имел обыкновение подкреплять свою отвагу размышлениями о мужестве Роберта Гвискара[279]. Танкред тоже не терял времени и моментально сообщил своему дяде герцогу Рожеру Борса Апулийскому о триумфальной победе норманнов в великом сражении за Антиохию, а Боэмунд, как и надлежало, отправил захваченный в качестве трофея шатер Керборга для украшения церкви св. Николая в Бари[280]. Такие норманнские прелаты, как Жоффруа, епископ Кутанса, и Одо, епископ Байё (который также был эрлом Кента), считали в свою очередь вполне уместным потребовать у кровной родни в Италии деньги на перестройку соборов у себя на родине, а немного позже с гордостью отмечали, что песнопения св. Эврулу разносились из аббатств в Калабрии[281]. Соответственно приобретение норманнским герцогом королевской власти, а вместе с ней и всего того, что подразумевает это понятие, представляло интерес для норманнов во многих землях. Факт коронации Вильгельма в Вестминстере в 1066 году с гордостью отмечался и в Италии, а более поздние писатели сообщают, что в 1087 году новость о смерти Вильгельма за стенами Руана разнеслась по Италии с невероятной быстротой и посеяла чувство страха среди норманнов[282].

Среди норманнских лидеров на юге проглядывает то же чувство норманнского единства. Роберт Гвискар, кажется, никогда не забывал, что вырос на полуострове Котантен, а Рожер «Великий граф» навсегда сохранил воспоминания о близости со св. Эврулом в юном возрасте. Более того, и после смерти Роберта Гвискара, несмотря на соперничество, вспыхнувшее в борьбе за его наследство, продолжали существовать те же настроения. Герцог Рожер Сицилийский был во всех отношениях человек более могущественный, чем его племянник Рожер Борса, который и унаследовал от Роберта Гвискара герцогство Апулия, но очевидно, что «Великий граф» все же признал феодальное превосходство герцога Апулии[283]. В 1096 году имело место еще более поразительное проявление норманнской солидарности. В тот год те самые соперники, Рожер из Апулии, Рожер Сицилийский и Боэмунд Тарентский, смогли объединить свои силы в кампании против Амальфи. Но и это еще не все: в том же году они встретились с крестоносцами, идущими с севера. Говорят, в этих обстоятельствах Рожер, герцог Апулии, не только приветствовал Роберта, герцога Нормандии, сына Завоевателя, но и всю зиму обходился с ним как со своим настоящим господином[284]. Очевидно, что и в последнее десятилетие XI века герцога Нормандии повсюду всё еще признавали в некотором смысле сюзереном всех норманнов.

Единство норманнов представляет огромный интерес и само по себе. Но воплотить эти настроения в жизнь удалось благодаря личным взаимоотношениям, сложившимся между норманнами как раз в тот период. Например, в процессе завоевания Англии самым удивительным было единение маленькой группы норманнских семей, которые в период с 1070 по 1087 год завладели почти половиной земельного богатства Англии, сохраняя (и приумножая) при этом недавно завоеванные владения в Нормандии. Если бы составили список ключевых фигур Англии при Вильгельме Завоевателе, то в него в основном вошли бы именно те люди, которые выдвинулись в Нормандии именно в период его правления как герцога. В первую очередь туда бы вошли: единокровный брат короля Одо, епископ Байё, ныне эрл Кента, Роберт, граф Мортейн, теперь обосновавшийся в Корнуолле, Жоффруа Монтбрай, епископ Кутанса с землями по всей Англии, Рожер Биго из Кальвадоса, Роберт Мале из окрестностей Гавра, Ричард фитц Гилберт из Тонбриджа и Клер из Брионна. На самом деле теперь Англия оказалась связанной с несколькими феодальными семьями из Нормандии, это были такие семьи, как Бомон и Монтгомери, Жиффард из Лонгвилль-сюр-Си, Монфорт из Ризля и Варэнн из Белленкомбра, не говоря уже о династиях Эвре и Эу. Такова была норманнская аристократия, которая имела одинаковую власть на политических сценах Нормандии и Англии[285].

В период с 1066 по 1087 год в круг интересов большинства наиболее значительных англо-норманнских семей попали территории и по другую сторону Ла-Манша, а взаимные браки укрепили внутренние связи этих семей. В то же время в Англии они могли почти полностью использовать ту власть над вассалами, которой им некогда удалось добиться в Нормандии. Во времена Вильгельма Завоевателя главные вассалы норманнских магнатов в Англии могли владеть землями, разбросанными на большой площади по всем английским графствам, но в их именах собственных часто был элемент, который указывал на то, что в Нормандии их род близко соседствовал со своими господами. Это особенно заметно, например, в случае с поместьями баронов Роберта Мале, Ричарда фитц Гилберта и графа Эу, есть множество и других примеров, и можно проследить, как зависимость рода Клер на Тосни, зафиксированная в норманнских хартиях до периода завоеваний, сохранялась и в XI–XII веках в Йоркшире. К тому же вскоре подобное сотрудничество получило дальнейшее развитие. К 1086 году местом, где устраивали норманнов с вассалами, стал Уэльс, а в Шотландии в этот период события развивались еще более примечательным образом. Правда, в Шотландии обустроенность норманнских семей и успешная пропаганда норманнских идей достигли своего пика только в XII веке. Но с уверенностью можно сказать, что процесс начался в 1072 году, когда Вильгельм Завоеватель привез в Шотландию своих норманнских последователей и объявил о своем превосходстве над Малькольмом, королем Шотландии[286].

Люди эти, несомненно, были жадными и несдержанными, а следовательно, постоянно существовала угроза внутренней вражды и восстаний против короля. Но в целом в тот период крупные англо-норманнские семьи осознавали как общность своих интересов, так и необходимость разделять их со своим королем. Таким образом, они пытались избегать разногласий и сотрудничали с королем в правительстве объединенного королевства, которое он создал. С 1066 по 1087 год такие люди, как Роберт и Генри де Бомон, Рожер II Монтгомери, Роберт де Мортейн, Одо, епископ Байё и эрл Кента, появлялись при дворе короля Вильгельма в Нормандии так же часто, как и в Англии[287]. Подобное положение вещей, конечно, можно было изменить, изменив порядок наследования, и постепенно возник обычай, в соответствии с которым старший сын наследовал земли в Нормандии, а второй сын получал поместья в Англии[288]. Но правда и то, что на протяжении девятнадцати лет, с 1087 по 1106 год, политически Англия и Нормандия были разделены. Однако, несмотря на все эти процессы, наиболее крупным англо-норманнским семьям все эти годы в целом удавалось сохранять единство. И это в свою очередь, безусловно, как способствовало политическому единству англо-норманнского государства, так и помогало этому государству занять особое место в норманнском мире XI века.

Близкие личные взаимоотношения связывали норманнов не только на территориях Нормандии и Англии, эти отношения простирались и на другие завоеванные ими страны. Поскольку сегодня рассказ Ордерика Виталия о ранних благотворителях св. Эврула можно дополнить более ранними свидетельствами итальянского происхождения, то эта информация представляет здесь значительный интерес. Итак, среди свидетелей того, как граф Роберт Лорителло (племянник Роберта Гвискара) сделал дар епархиям Чиети, был некий Вильгельм «де Скальфо»[289]. Этот человек был не кем иным, как Вильгельмом из Эшаффура, сыном известного Арнольда из Эшаффура, который вел жизнь, полную насилия ради наживы, пока это не привело примерно в 1059 году к конфликту с герцогом Вильгельмом. Нам известно, что мятеж Арнольда против герцога продолжался 3 года, но в конце концов Арнольд отбыл в Италию, где он посетил своих друзей и родственников, которые владели огромными поместьями в Апулии, и в конечном счете вернулся в Нормандию с огромной суммой[290].

По всей видимости, он купил примирение с герцогом и умер в 1063 году. Но к этому моменту другой сын Арнольда, Беренгар, стал аббатом монастыря Св. Троицы Роберта Гвискара в Веносе. При таких покровителях неудивительно, что по прибытии в Италию Вильгельм успешно продвигался по службе у великого герцога Апулии[291]. Возможно, он принимал участие в войнах Роберта Гвискара и на Сицилии, и на Балканах; в XI веке он стал владельцем не менее тридцати укрепленных крепостей в южной Италии[292].

Но наиболее важным родственником семьи Эшаффур в Италии был единокровный брат Арнольда Вильгельм Монтрей, которого на юге прозвали (несколько эвфемистически) «Добродетельный норманн». Вильгельм Монтрей женился на дочери Ричарда, князя Капуи, и свое состояние в Италии нажил сначала как союзник, а потом как враг своего тестя. Как и надлежало, он отправился в Рим и поступил на службу к Папе Александру II, и это в свою очередь тоже обернулось для него преимуществом, так как он получил знамя Папы и силой оружия подчинил себе Кампанию, вернув, таким образом, в подчинение святому апостолу Петру тех коренных жителей, которые из-за различных ересей были отрезаны от католического единства.

Едва ли можно найти более показательный пример норманнских методов и пропаганды, и результат был столь успешным, что еще при жизни Вильгельм Монтрей стал обладателем огромных территорий в княжестве Капуя и приобрел герцогство Газта. Таким образом, чтобы объяснить, как с 1050 по 1100 год этой семье удалось расширить свое влияние усилиями различных ее членов, достаточно сослаться на Вильгельма из Эшаффура, его отца и его дядю, «Добродетельного норманна». Не приходится сомневаться и в том, что к своим действиям они относились с особым рвением. Они настаивали, что их достижения «наводили ужас на „варваров“ в Англии и Апулии, во Фракии и на Сицилии»[293].

В тот период история многих других норманнских княжеств развивалась по схожему сценарию. Первый норманнский князь Капуи, Ричард из Аверсы, женился на дочери Танкреда Готвилльского, так что Джордан I, с 1078 по 1090 год князь Капуи, был племянником норманнского герцога Апулии и Калабрии Роберта Гвискара[294]. Кроме того, старший сын Вильгельма Завоевателя Роберт Коротконогий был женат на Сибилле, дочери норманнского графа Конверсано (близ Бари) и внучке Роберта Гвискара[295]. Ниже мы поговорим о близком родстве домов Готвиллей и герцогов Принципата, Лорителло и Катанцарро и о том, что многие важные члены контингента, последовавшего за Боэмундом Тарентским в Антиохию в 1096 году, были его родственниками из южной Италии. Среди баронов дяди Боэмунда, герцога Рожера Сицилийского, было несколько человек, чьи имена могли навести на мысль о том, что эти люди недавно прибыли с севера, например Роберт Сурдеваль с полуострова Котантен. В 1093 году он принимал участие в возвращении Катании, а в 1095 году был свидетелем появления норманнской хартии о привилегиях в пользу монастыря на Липарских островах[296]. Был там и Рожер Барневилль, который в 1086 году стал очевидцем того, как Рожер Борса сделал пожертвование для монастыря Ла-Кава, а в следующем году наблюдал передачу привилегий собору в Палермо. Он явно процветал и умер в 1098 (или 1099) году во время осады Антиохии[297].

В деталях проследить связи этих людей с оставленной в Нормандии родней трудно, но в некоторых случаях можно добиться большей точности. Так, из норманнской хартии 1027–1035 годов, составленной для Жюмьежского аббатства, видно, что семья Пантульф находилась в вассальной зависимости от рода Монтгомери в области Си, а ровно через 50 лет те же отношения были воспроизведены в Шропшире, где Вильгельм Пантульф был одним из главных баронов Рожера II Монтгомери, который был тогда эрлом Шрусбери[298]. Таким образом, интересы семьи Пантульф вышли за пределы Нормандии и достигли Англии. Но в область их интересов вошла уже и Италия. Так как этот самый Вильгельм Пантульф посетил Апулию уже в 1075 году, а по возвращении на север его заподозрили в соучастии в убийстве герцогини Мабель Беллемской. Он оправдался и позже вновь посетил Апулию, где и снискал милость Роберта Гвискара. Вновь вернувшись в Англию, он увеличил свои владения по обе стороны Ла-Манша и, хотя у него в жизни бывало всякое, дожил до 1102 года, когда Генрих I поставил его во главе замка Стаффорд. За период с 1050 по 1100 год род Пантульф, безусловно, расширил область своего влияния, но никогда не изменял своему норманнскому верноподданству. Сообщают, например, что Роберт Гвискар обещал Вильгельму Пантульфу, что если бы тот остался в Италии, то получил бы большое поместье в Апулии и три укрепленных городка. Но вассал Монтгомери отказался. Его господин наградил его землями в Шропшире, а родиной его семьи была Нормандия, поэтому он вернулся на север и для основанного им в Нороне монастыря привез из Бари зуб св. Николая[299].

Как бы широко ни были распространены родственные взаимоотношения норманнов в тот период, семьям, выходцам не из Нормандии, все же иногда удивительным образом удавалось одерживать над ними верх. В качестве довольно интересного примера второстепенных героев истории 1050–1100 годов можно привести трех человек, чьи имена ведут свое происхождение от маленького городка Киош близ Бетюна[300]. Двое из них, Сигар и Гунфрид Киошский, до 1086 года, без сомнения, содействовали Завоевателю, а позже приобрели обширные земельные территории в четырех английских графствах. Третий, Арнульф Киошский, был духовного сана и стал наставником дочери герцога Вильгельма Сесилии, впоследствии Сесилия стала аббатисой в Кане, а он — капелланом герцога Роберта в Нормандии. В этой должности в 1096 году он сопровождал герцога в его походах на Апулию и Сирию и в конце концов в 1099 году по предложению Роберта был назначен патриархом Иерусалима{52}. Все три этих человека заняли видное положение благодаря близости с Вильгельмом Завоевателем: мирян наградили землями в Англии как главных владельцев лена норманнского короля, а представитель духовенства служил дочери и сыну Завоевателя и в конце концов в кульминационный момент первого крестового похода под влиянием норманнов был назначен латинским патриархом в Иерусалиме.

II

В тот период единству норманнского мира способствовали не только светские норманнские магнаты, но и норманнские прелаты, которым за этот период удалось подчинить влиянию одной провинции Руан большую часть западного христианского мира. Частично это произошло благодаря укрепившемуся в Нормандии престижу Церкви, но особенно этому процессу способствовали завоевания, в результате которых на покоренных территориях шло естественное знакомство с норманнскими духовными идеями и персоналиями. Вскоре результаты стали очевидны. Тогда-то, вероятно, и началось давнее объединение обрядов Руана, Солсбери и Херефорда, а насколько сильным было норманнское влияние на развитие церковной литургики в южной Италии и на Сицилии, уже отмечалось[301].

Правда, достигнуты такие результаты были только в будущем, но уже во второй половине XI века духовная составляющая распространяющейся норманнской власти в некоторой степени отражалась на церковной литургике. До 1066 года в литании, исполняемой по важным церковным праздникам в соборе Руана, содержалось особое ответствие в честь герцога Вильгельма, при этом известно, что никакие другие светские магнаты, если они не принадлежали к королевскому или императорскому рангу, в подобных литаниях особым образом не приветствовались[302]. Строгих соответствий этому в норманнской Италии нет, но в этом отношении внимания достоин тот факт, что в Exultet, которая исполнялась во время мессы в Великую субботу в соборе Бари, особо упоминалось имя Роберта Гвискара (который, с уверенностью можно сказать, не был помазанным rex (королем). Небезынтересно и то, что литургию руанского образца продолжали использовать на Сицилии вплоть до XVI века. Аналогии можно заметить и в интересах верующих XI века. В этот период паломничество к святому Михаилу («которого мы почитаем в опасности») в Нормандии можно сравнить с особой преданностью норманнов Апулийскому храму св. Михаила в Монте-Гаргано, а в Палермо в последней четверти XI века, по-видимому, почитали св. Ло, чье покровительство распространялось на весь Котантен. И соответственно, пока в Англии, при правлении Вильгельма Завоевателя, постоянно насаждались норманнские привязанности (часто к сильному неудовольствию английских священнослужителей), в тот же период культ св. Николая Мирликийского стал в Нормандии почти столь же популярным, как и в Бари[303].

Развитию церковных связей на завоеванных норманнами территориях способствовало главным образом, конечно, продвижение на высокие церковные должности самих норманнов или их выдвиженцев. И как в провинции Руан церковный подъем исходил большей частью, хотя и не полностью, из монастырей, так продвижение норманнской власти повсюду было отмечено назначением аббатов — выходцев из Нормандии. В частности, в Англии в период с 1066 по 1100 год на место умерших или смещенных аббатов назначалось огромное количество норманнов. Так, Турольд перебрался из аббатства Фекан в Мальмсбери, а Турстан — из Кана в Гластонбери, и если два этих назначения, к несчастью, были не лучшим решением, то другие были более удачными. Павел, бывший монах монастыря Ле-Бек, с достоинством возглавлял монастырь св. Альбана, а Серло из монастыря на Мон-Сен-Мишель с успехом руководил в Глостере. Тогда же Или перешел под контроль Симеона из монастыря св. Уэна, а в Вестминстерское аббатство один за другим из-за Ла-Манша прибыли два благородных аббата: Виталий из Бернейя и Жильбер Криспин из Ле-Бека. Все эти назначения имели место в период правления самого Вильгельма Завоевателя, и процесс этот шел чрезвычайно быстро. Через 9 лет после битвы при Гастингсе лишь 13 из 21 аббата, посещавших церковный собор в Лондоне, были англичанами, и только трое из них сохранили свой пост до 1087 года. К концу XI века монашеская жизнь в Англии полностью перешла под контроль аббатов-норманнов[304].

Столь же знаменательным было и продвижение монашества из Нормандии в страны Средиземноморья. И поскольку аббатству св. Эврула посчастливилось иметь в своих стенах историка Ордерика Виталия, то по этому вопросу в данном конкретном случае нам доступно исчерпывающее свидетельство. Из стен монастыря св. Эврула вышли аббаты и для Кроуленда и для Торни, но наиболее заметным это влияние было именно на юге. Частично причиной тому было то, что в 1059 году аббатом монастыря св. Эврула был Роберт де Грантмесниль, выходец из знатной норманнской семьи (см. генеалогическое древо 7), которая как раз находилась в состоянии конфликта с герцогом Вильгельмом. Роберт де Грантмесниль бежал в Италию, где добился некоторой поддержки со стороны Папы Николая II, но по возвращении в Нормандию вернуть себе прежнее положение ему не удалось. Поэтому он вновь бежал в Италию, но на этот раз с ним бежали многие монахи из монастыря св. Эврула[305]. В 1062 году под руководством своего бывшего аббата они официально обосновались в монастыре св. Эуфемии, основанном тогда Робертом Гвискаром в Калабрии. Вскоре после того, как Роберт Гвискар основал монастырь Св. Троицы в Веносе, это аббатство, как и еще одно основанное герцогом Рожером до 1080 года аббатство св. Михаила в Милето, передали монастырю св. Эуфемии. Аббаты обеих обителей были выходцами из монастыря св. Эврула, а после смерти Роберта де Грантмесниля движение распространилось по всей Сицилии. В 1091 году граф Рожер основал в Катании бенедиктинский монастырь св. Агаты, аббатом был назначен бретонский монах монастыря св. Эуфемии по имени Аншер, которого Папа Урбан II незамедлительно повысил до сана католического епископа в возрожденной Катании. От монастырей св. Агаты и монастыря в Катании ведут свое происхождение еще три монастыря: св. Льва в Панначио, св. Марии в Робере Гроссо и св. Марии в Ликодии, — и всех их можно считать сицилийскими правнуками далекого норманнского монастыря в лесу Уше[306].

Монастырь св. Эврула не принадлежал к числу первых аббатств Нормандии, и хотя росту влияния этого монастыря за морем способствовали исключительные обстоятельства и влияние это было описано в деталях, все равно его не следует рассматривать как нечто уникальное. Самым известным среди всех монашеских образований герцога Рожера был, возможно, бенедиктинский монастырь св. Варфоломея на Липарских островах, и хотя нам ничего не известно о том, кем был первый аббат Амброз, он вполне мог быть по происхождению норманном, и он наверняка был норманнским протеже. К тому же в 1085 году граф Рожер убедил возвращающихся из паломничества в Иерусалим норманнских монахов остаться в Калабрии, где он поселил их в небольшом аббатстве, подчиненном монастырю св. Марии в Баньяре, откуда впоследствии ведут свое происхождение как соборная община Чефалу на севере Сицилии, так и монастырь св. Марии в Ното на самом юге[307]. Таковы, хотя и разрозненные, примеры продвижения норманнского иночества на юг, что являет собой адекватное соответствие процессу, на основании которого в те же годы под контроль норманнов перешли монастыри Англии.

Однако, как фактор становления единства норманнского мира, более важным является факт повсеместного назначения немонашеских прелатов, преданных норманнам. Хорошо, например, известны катастрофические последствия норманнского завоевания для английского епископата. К 1080 году только двое из епископов не были норманнами ни по происхождению, ни по воспитанию. В число назначенных таким образом епископов входили и не удовлетворяющий требованиям этого сана Херфаст Нориджский, и мирянин Ремигиус Линкольнский, а вместе с ними и праведник Осмунд Солсберийский, и ученый Роберт Херефордский, а также Вальхер Даремский и Гундульф Рочестерский — строители лондонского Тауэра. В основном все эти выдающиеся люди были представителями белого духовенства Нормандии. Вклад в английский епископат норманнских монастырей решающей роли в те годы не играл, и тем не менее он примечателен. Монастырь Ле-Бек, например, подарил Кентербери двух великих архиепископов: Ланфранка и Ансельма, — причем первый из них, строя политику митрополита в Англии, опирался на свой более ранний, полученный в провинции Руан, опыт[308].

Конечно, в этом отношении у короля Вильгельма и архиепископа Ланфранка были особые возможности, но и на юге шел схожий процесс. Роберт Гвискар, как и Вильгельм Завоеватель, постоянно вводил в своих вновь приобретенных владениях прелатов, дружественно настроенных по отношению к норманнам. Архиепископ Герард из Сипонто, Византий из Трани и Дре из Таранто — все они появились в Апулии в это время и своими назначениями были обязаны Роберту Гвиксару, и если Византий принадлежал к местному духовенству, то Дре был норманном по происхождению, а Герард был немецким монахом из Монте-Кассино и был известен своим пронорманнским настроем[309]. Ситуация в Калабрии была менее прозрачной, но Вильгельм, ставший в 1082 году архиепископом Реджо, в течение долгого времени до этого общался с Робертом Гвискаром и, возможно, сам был нормандцем, а Иоанн, ставший в 1096 году епископом Сквиласа, своим назначением был обязан поддержке герцога Рожера[310].

Однако именно на Сицилии наиболее четко проявилось то, насколько тесно были связаны норманнские военные успехи и последовавшее за ними норманнское влияние на Церковь. Воссоздание сицилийской Церкви во времена герцога Рожера можно рассматривать как величайшее из норманнских достижений той эпохи, и люди, которых тогда назначали служить во вновь образованных сицилийских епархиях, имели, как и следовало ожидать, пронорманнские настроения[311]. Почти все они были выходцами из северных районов Альп, а некоторые из них были норманнами по крови. Так, Роберт, назначенный в 1081 году (или чуть позже) епископом Троины, был, возможно, норманном, а Стефан, который в записях 1088 года значится как епископ Мадзары, юг Трапани, прибыл из Руана. Джеральд, появившийся в 1093 году в роли епископа Агридженто, по происхождению был француз, а бретонец Аншер, в 1092 году епископ Катании, до этого был монахом монастыря св. Эврула[312]. Архиепископом Палермо приверженец норманнов стал уже в 1073 году, а вскоре норманны заполучили в этом кафедральном соборе звания каноников[313]. Таким образом, неумолимое распространение норманнского влияния на сицилийскую Церковь в тот период заметно во всех отношениях, а когда первым латинским патриархом Антиохии стал Бернард Валенсский, непосредственный протеже племянника Рожера Боэмунда, то же самое стало происходить и в Сирии.

На политике христианского мира результат этих назначений скажется позже. Здесь же они упоминаются для того, чтобы продемонстрировать, насколько продвижение норманнов в эти полвека затронуло Церковь. Ни Ланфранк, ни Ансельм не были норманнами, но своим назначением на пост архиепископа Кентерберийского оба они обязаны норманнам, и оба они имели влияние, которое выходило далеко за пределы страны, где выполнялась большая часть их работы. В 1059 году Ланфранк, будучи уже известным ученым, присутствовал на знаменитом Пасхальном церковном Соборе в Риме, где, перед тем как выступить в защиту интересов Вильгельма по вопросу о женитьбе герцога, он прослушал известный папский декрет об отмене светской инвеституры. А много лет спустя, в 1098 году, Ансельм присутствовал на церковном Соборе в Бари, где по просьбе Папы как один из Отцов Церкви выступал против греков в пользу латинян по вопросу о филиокве{53} в Никейском символе веры[314]. В тот же период свои завоевания свершало и норманнское монашество. Символом этих завоеваний стали норманнские аббаты, возглавившие значительное количество монастырей в Англии, Калабрии и на Сицилии. Последствия в немонашеской церкви были столь же поразительными. Все эти люди, норманны по происхождению или их верноподданные, захватившие большинство епархий в Англии и получившие так много епископских санов в Апулии и на Сицилии, ставшие архиепископами Кентербери, Йорка, Реджо и Палермо и патриархами Антиохии и Иерусалима — все они, несомненно, внесли свой вклад в дело объединения норманнского мира.

III

Рост влияния норманнов на Церковь в те годы является неотъемлемой частью военных успехов норманнов, и формированию норманнского мира XI века способствовало как выдвижение прелатов, так и создание светской власти. Эти два процесса были неразрывно связаны, так как ими управляла одна и та же группа людей. За эти годы господствующее положение не только в Англии и Апулии, но и на Сицилии и в Антиохии заняли небольшие группы крупных родственных семей, более того, эти группы были связаны между собой. Мы уже не раз говорили о небольшой группе аристократов, пришедших к власти в Англии в 1070–1100 годах[315]. Общеизвестны и широко распространенные связи семьи Готвилль, немногим менее знамениты представители королевского дома Капуи[316]. Среди влиятельных феодальных семей Антиохии были такие как Сурдеваль, Ла Ферте-Френель, Вью-Пон и Барневилль — все они в тот период активно действовали и на севере[317]. На самом деле, чрезвычайно примечательно, как много из свершенного норманнами, в области как светских, так и церковных достижений, было сделано людьми, которые приходились друг другу братьями и двоюродными братьями и при этом полностью осознавали и свое родство и общность военной цели, независимо от того, были ли они церковными прелатами или светскими лордами.

Словом, ни на каком другом примере мы не сможем лучше проследить внутреннюю взаимосвязь норманнских деяний, кроме как на истории отдельных семей. В качестве первого такого примера можно рассмотреть семью де Тосни, так как уже в 1015–1016 годах Ральф II де Тосни, видимо, участвовал в обороне Салерно против сарацин. Однако деяния его сына и наследника Рожера І де Тосни еще более знаменательны. Этот человек унаследовал владения отца в Нормандии, но еще в молодые годы он отправился в Испанию, где отличился в войнах с сарацинами, а возвращаясь через Конк в Руерж, он основал в Шатильон-Конше, Нормандия, монастырь в честь св. Фуа. За свои приключения он снискал себе прозвище «Испанец», а слава его была столь велика, что о ней писали и за пределами Нормандии. И действительно, позже о некоторых из его свершений появились легенды, но нам известно, что он принимал активное участие в беспорядках, последовавших за вступлением в 1035 году Вильгельма в права герцога, и умер несколько лет спустя. Его сын и наследник Ральф III де Тосни тоже сыграл важную роль в расширении влияния Нормандии, но он перенес интересы семьи в Англию. Он принимал участие в сражениях при Мортимере в 1054 году и при Гастингсе в 1066 году и в свое время получил земли не менее чем в семи английских графствах. Так три следующих одно за другим поколения семьи де Тосни внесли свой вклад в норманнское влияние в Италии, на Сицилии и в Англии, сохраняя при этом свои прочные позиции в Нормандии.

Еще одним выходцем из Центральной Нормандии была семья Криспин, основателем которой в середине XI века стал Жильбер Криспин I, непосредственный сторонник герцога Роберта I, кастеллан Тильери. У него было несколько сыновей, троих из которых следует упомянуть. Старший, Жильбер, пришел на смену отцу в Тильери. Второй, Вильгельм, был кастелланом замка Нофль, добился близкой дружбы с Герлуином и стал одним из первых покровителей монастыря Ле-Бек, связав, таким образом, свое имя с одним из самых влиятельных движений норманнов XI века[318]. Но успехи именно третьего сына Жильбера I, Рожера Криспина[319], были настолько захватывающими, что почти сразу же легли в основу легенды. В 1064 году он был в Барбастро, и после победы город, очевидно, отдали в его власть. Однако позже город, скорее всего, снова захватили сарацины, в связи с чем Рожер покинул Испанию и отправился в южную Италию, где и оставался в течение нескольких лет. В конце концов он вновь отправился на восток и сумел поступить на службу к императору в Константинополе. Неудивительно, что он оказался ненадежным, но в 1071 году он принял участие в битве при Манцикерте, хотя сражался, естественно, без особого энтузиазма; умер он, скорее всего, вскоре после этого. Тем временем карьеру влиятельного человека в Церкви уже начал его племянник Жильбер Криспин (сын Вильгельма)[320]. Еще в юности он стал монахом в монастыре Ле-Бек, был близким другом Ансельма и примерно в 1085 году пересек Ла-Манш, чтобы стать одним из самых выдающихся аббатов Вестминстера. Следовательно, за период с 1060 по 1090 год трое членов семьи Криспин, а именно Вильгельм Криспин, его брат и его сын, вошли в историю Испании, Англии и Византии.

Более того, скоррелировать и расширить зону своих действий в этот период норманнам удавалось не только в кругу таких значительных норманнских семей, как де Тосни и Криспин. Например, в Тилльейль-ен-Ож близ Лизе до 1066 года жил некий Хэмфри[321], о котором нам известно, что он довольно рано с сыном Робертом прибыл в Англию и пользовался уважением Эдуарда Исповедника. Хэмфри, а возможно также и Роберт, принял участие в экспедиции герцога Вильгельма 1066 года, после чего был назначен смотрителем замка Гастингс. В Нормандию он вернулся в 1069 году, и с этого момента успехи его старшего сына затмили его собственные. Роберт стал главным нанимателем земель у Хью Авранша, эрла Честера, обосновался в Руддлане, а затем построил там замок, от которого и получил свой титул. Он вел длительную и жестокую войну с валлийцами и был главной действующей силой первого проникновения норманнов в Уэльс[322]. Так он снискал себе видное место в рядах новой англо-норманнской аристократии, и его можно было встретить при дворе Вильгельма Завоевателя в Англии[323]. К 1086 году он приобрел значительные земельные владения — как в Англии, так и на приграничной полосе между Англией и Уэльсом[324]. Но после смерти Завоевателя он выступил в поддержку Роберта Коротконогого против Вильгельма Рыжего, и 3 июля 1088 года был убит своими врагами-валлийцами во время кровавой, но яркой стычки близ Грейт Орм Хед[325].

В то же время два брата Роберта Руддлана, Арнольд и Вильгельм, стали монахами монастыря св. Эврула, а Вильгельм перебрался в монастырь св. Эуфемии в Калабрии. Там он стал первым приором, а позже, после смерти в 1088 году его дяди Роберта де Грантмесниля, — вторым аббатом этой известной монашеской обители. Он был свидетелем того, как в 1087 году Рожер Борса вручал жалованную грамоту Милето, и того, как в 1091 году граф Рожер подписал хартию об основании монастыря св. Агаты в Катании[326]. Таким образом, можно сказать, что он сыграл значительную роль в истории норманнов на юге. Рассказ об этой семье, в любом случае, впечатляет. Хэмфри Тилльейль и его сыновья — это семья, которую по меркам 1060 года можно назвать средним классом. Но за три десятилетия они вступили в отношения с Эдуардом Исповедником, Вильгельмом Завоевателем, Робертом Гвискаром и Рожером «Великим графом», в военных действиях продвинулись в Англии вплоть до Гвиннеда, а в южном направлении — до восточной Сицилии. Но еще более удивительно, что семья не распалась. И тем не менее это так. Когда в 1088 году умер Роберт Руддлан, его младший брат Арнольд отправился за море, в Англию, чтобы перевести забальзамированное в соли тело брата в монастырь св. Эврула, а потом поехал в Италию, где обратился к кровным родственникам с полуострова за просьбой о деньгах на строительство величественного памятника члену семьи и воину-герою; монумент установили в норманнском монастыре, которому благоволила семья[327].

Однако лучше всего объединенный характер всех достижений норманнов в эту эпоху виден на примере семьи де Грантмесниль (см. генеалогическое древо 7). Мы уже упоминали Роберта II де Грантмесниля в связи с вкладом монастыря св. Эврула в норманнскую монашескую колонизацию на юге Италии и на Сицилии. Свою роль в этом благородном движении сыграл и сам Роберт де Грантмесниль. Будучи аббатом монастыря св. Эврула, он в 1059 году дважды вынужден был бежать из Нормандии в Италию, и влияние тех монахов, которые вместе с ним оставили аббатство св. Эврула и отправились на полуостров, росло. У него были близкие связи с Робертом Гвискаром, и, таким образом, он и сам стал значительной фигурой в западной Церкви, а его авторитет даже в 1077 году, через 17 лет после побега, был все еще настолько высок, что он смог вновь посетить своих родственников в Нормандии. По этому случаю король Франции Филипп I пожелал сделать его епископом Шартрским, но Роберта всегда влекло на юг, и там границы его влияния непрерывно расширялись вплоть до смерти в 1082 году[328].

Жизненный путь Роберта де Грантмесниля и вправду примечателен, но не менее важны и подвиги его брата Хью. Однако эти подвиги носили скорее светский, нежели церковный характер и были направлены скорее на север, нежели на юг. Хью І де Грантмесниль и в самом деле был человеком известным в англо-норманнской истории. Родился он в 1014 году, в 1059, как и его брат, не угодил герцогу Вильгельму, но еще до 1066 года с герцогом примирился. Будучи одним из самых выдающихся членов новой феодальной аристократии в Нормандии, он присоединился к Вильгельму в его экспедициях, воевал при Гастингсе, в 1067 году стал смотрителем Винчестера и в конце концов обосновался в Лестере. Позже он стал одним из ближайших советников Вильгельма Завоевателя и заполучил для своего дома колоссальную часть завоеванных трофеев. В итоге он стал одним из самых богатых людей среди новых землевладельцев Англии: в Лестершире, например, ему принадлежало не менее шестидесяти семи маноров, а в Ноттингемшире — двадцать. Имея власть по обе стороны Канала, он всегда принимал активное участие в политике англо-норманнского королевства. Умер в 1094 году и до последних дней жизни был бодр и энергичен[329].

Таким образом, Хью I и Роберт II де Грантмесниль привнесли влияние Нормандии как в феодальную структуру Англии, так и в церковную структуру Калабрии и Сицилии. Следующее поколение семьи продолжило их дело. После смерти Хью I семейные земли унаследовал его старший сын Роберт III, а его второй сын, Вильгельм, еще в юности отправился в Италию, где женился на дочери Роберта Гвискара Мабель и захватил очень большие земельные владения, причем центром его земель была старинная византийская цитадель Россано на юге Калабрии, неподалеку от Ионических островов. В 1081 году Вильгельм Грантмесниль сопровождал Гвискара при осаде Дураццо, а на определенном этапе жизненного пути побывал при императорском дворе в Константинополе с официальным титулом. Он принимал активное участие в волнениях, последовавших за смертью Роберта Гвискара, а в 1094 году у Кастровиллари близ Козенцы встретился с герцогом Рожером Сицилийским и его сарацинским войском. Но Вильгельм надежно обосновался в Калабрии, где и процветал. А тем временем его младший брат Ив, получив земли отца в Англии, заложил их, чтобы принять участие в первом крестовом походе. Последнее, что касается истории этой семьи и что необходимо упомянуть здесь, это тот факт, что Ив, его старший брат Вильгельм и его младший брат Обри, вместе принимали участие (хотя и не очень отличились) в осаде Антиохии в 1099 году[330]. Повествование об истории семьи Грантмесниль в последние четыре десятилетия XI века можно привести в качестве примера, иллюстрирующего характер норманнских действий в тот период. Хью I пришел к власти при Вильгельме Завоевателе, Роберт I и Вильгельм сотрудничали с Робертом Гвискаром, но и здесь интересы семьи представляли собой нечто целое, неделимое, и их постоянно отстаивали[331]. Надежно закрепившись в Нормандии, они действовали на территории Англии, Италии и Сицилии, а затем добрались и до Сирии.

Письменные упоминания об этих семьях свидетельствуют о связях между различными сферами действий норманнов в тот период, возможно, даже более наглядно, чем любые литературные обобщения. Рожер І де Тосни и Рожер Криспин в Испании; Вильгельм де Грантмесниль и его братья в Италии, на Сицилии и в Сирии; Хью де Грантмесниль в Англии; Роберт II Руддлан в Уэльсе; Роберт II де Грантмесниль и Жильбер Криспин в двух далеких друг от друга провинциях западной Церкви — все они были вовлечены в общее дело, результатом которого стало создание власти, по охвату сравнимой разве что с той, которую принес легендарному императору Карлу Дюрандаль меч Роланда:

В поход водил он войско много раз,

На нем от стрел и копий много ран,

Он разорил войною много стран{54}.

И действительно, дух, вдохнувший жизнь в усилия норманнов в XI веке, был близок тому, с которым мы встречаемся в «Песни о Роланде», и вскоре некоторые из этих сходств получили дальнейшее подтверждение. Ничто, например, не иллюстрирует особую природу норманнского патриотизма лучше, чем хвалебная речь Айлреда из Риво, биографа Эдуарда Исповедника, которую он вложил в уста престарелого Уолтера Эспека, командующего английской армией в битве с шотландцами при Стандарде в 1138 году. Успехи норманнов в Англии, Апулии, Калабрии и на Сицилии не только следуют одни за другими, они рассматриваются как части единой, смелой затеи[332]. В том же духе и схожим образом, через одного из своих героев, говорит и Генрих Хантингдонский[333], он вспоминает «магнатов Англии и прославленных сынов Нормандии» и говорит, что благодаря доблести отцов «пала свирепая Англия, и вновь стала расцветать великолепная Апулия, а прославленный Иерусалим и благородная Антиохия были вынуждены сдаться». Похвала эта расточительна и неприятна своим хвастовством. Но наверняка ожидали, что это красноречие найдет широкий отклик.

В тот период писатели Англии и Нормандии прилагали все усилия к тому, чтобы изучить доступные им хроники о норманнах в бассейне Средиземного моря, чтобы снабдить своих собственных соотечественников информацией о приключениях, на участие в которых они претендовали. А их собственные комментарии по поводу этих событий часто проливают на эти события свет. Так, через 40 лет после самого события Ордерик Виталий заставил умирающего Роберта Гвискара обратиться к своим последователям со следующими словами:

«Мы, дети бедных и ничем не прославившихся родителей, жившие на неплодородных полях Котантена в нищих домах и без средств к существованию, отправились в Рим. С огромными трудностями достигли мы этого места, но потом, с Божьей помощью, мы овладели многими городами. Но мы не должны приписывать этот успех нашей собственной доблести, но лишь Божьему провидению. Вспомните, какие великие дела свершили норманны и как часто наши отцы противостояли французам, бретонцам и людям из провинции Мэн. Вспомните те великие подвиги, которые вы свершили со мной в Италии и на Сицилии, когда вы захватили Салерно и Бари, Бриндизи и Таранто, Бизиньяно и Реджо, Сиракузы и Палермо»[334].

А разве им не сдался «богатый Болгарский регион»? И, однако, все это было исполнением цели Божественной. Конечно, все это очень высокопарно, но частично это хвастовство оправдывается фактами. Весь смысл этой речи напоминает Карла из «Песни о Роланде»: «Апулию с Калабрией он занял» и (в отличие от своего исторического прототипа) также «Смирил он за соленым морем англов»{55}.

Энтузиазм по поводу норманнских достижений, озвученный, например, Ордериком Виталием и Уильямом Мальмсберийским, можно рассматривать как ретроспективное выражение духа, который в период норманнских завоеваний охватил весь норманнский мир. Недаром Руан вскоре провозгласили имперским городом и отдавали ему честь как второму Риму[335]. Норманны двигались вперед, чтобы подчинить себе многие земли. Так были покорены Бретань и Англия, Шотландия и Уэльс, и так еще один сын Руана стал господином «Италии, Сицилии, Африки, Греции и Сирии». Интересным самим по себе может быть и последнее упоминание завоеваний Рожера II в Африке, так как (ввиду столь настойчиво приписываемого норманнским войнам XI века религиозного характера) в том, что вернуть христианскому миру диоцез Хиппо и родину св. Августина надлежало усилиями внука Танкреда Готвилльского, было что-то символичное.