Португалия за кормой

Португалия за кормой

Великие географические открытия… и со школьных лет за пунктирами бледных океанов ученических атласов чудятся дыхание морского ветра и жар экваториального солнца, линялые соленые паруса, отбрасывающие на доски палубы спасительную тень, туземцы в длинных долбленых лодках у берегов неведомой земли.

Мы привыкли, говоря о Великих географических открытиях, рассуждать об их воздействии в основном на те страны и земли, которые были открыты, забывая о тех, кто открывал. А ведь за кормой уходящих в океан кораблей оставалась земля, пославшая их, страна, на которую путешествия в заморские дали оказывали немепынее влияние, чем вторжения европейцев на новые континенты.

До сих пор этот прорыв в неизвестность на первый взгляд представляется неожиданным. Но вернемся мысленно к векам, предшествующим этой эпохе. Стремление к освоению новых земель всегда имеет в основе потребность и желание жить лучше, свободнее, богаче. Это обстоятельство позволяло полководцам и капитанам собирать под саои знамена солдат и матросов. Эти устремления в сочетании с давними традициями мореплавания и кораблестроения обещали многое. Указы короля Диниша, законы о льготах при постройке крупнотоннажных кораблей короля Фернанду исподволь готовили будущее морское величие. Корабли португальских купцов бороздили моря, доставляя португальское вино и зерно, пробку и соль в Гамбург, Лондон, Арфлер в обмен на полосатое сукно, металлические изделия, меха и др. Судя по таможенному тарифу, изданному Афонсу III в 1253 г., экспорт и импорт товаров был достаточно широк,[109] тем более что португальские купцы уже тогда осуществляли транзитную торговлю, связывая мусульманский мир Северной Африки и европейские страны.

К этому надо добавить, что многие члены привилегированных групп населения охотно участвовали в торговых операциях. В португальских городах XIV–XV вв. можно было встретить кавалейру, не брезговавших ремеслом купца и купцов, получивших статус кавалейру. Члены королевской семьи и сам король были заинтересованы в торговле, причем не только как покровители ее, но и как непосредственные участники. Опустошительные эпидемии, кризисные явления в сельском хозяйстве в XIV в. – падение урожайности, запустение земель, рост цен на сельскохозяйственные продукты и рабочую силу – все это не только толкало сеньоров на повышение ренты или изобретение новых повинностей, что неизбежно приходило в столкновение с традиционными нормами и зачастую оказывалось невозможным, но и заставляло искать новые источники дохода. Нередко подобные поиски приводили нх к типично городским видам занятий, в том числе к торговле. После событий 1383–1385 гг., которые вывели городской патрициат на самый высокий уровень политической жизни, доступный феодальному государству, стало возможным подлинное соединение интересов купечества и части дворянства. Это стало явным в 1415 г., когда Португалия предприняла свой первый захват территории вне Европейского континента – знаменитое взятие Сеуты.

Однако, чтобы прийти к этому, требовалась определенная стабильность внутри государства.

Походу предшествовали долгие 30 лет правления Жоана I. За эти годы многое изменилось в королевстве и на полуострове. К 1387 г. замерли военные действия, вызванные провозглашением Жоана Правителем и Защитником королевства. В 1393 г. Жоаи обратился к кастильскому королю с требованием вернуть португальских пленных и две крепости. Одновременно он настаивал, чтобы кастильские короли перестали поддерживать других претендентов на португальский престол (имелись в виду сыновья Инее Кастро, отъехавшие в Кастилию, и Беатриш).[110] В результате было заключено перемирие на 15 лет. Однако вскоре последовало столкновение португальцев и кастильцев из-за Канарских островов, уже много лет привлекавших внимание и силы кастильцев. Кастильцы стали чинить препятствия в выдаче пленных. Возникли и финансовые разногласия по поводу долга Кастилии. Недавно достигнутое равновесие оказалось неустойчивым – в 1396–1397 гг. опять начались военные действия: португальские войска захватили Бадахос и Кадпс. В ответ Кастилия выслала свой флот, который действовал у португальских берегов. В основном же военные действия имели характер прорывов и рейдов. Обе страны обратились за помощью к Англии и Франции – главным соперницам в Столетней войне. Примечательно, что возобновление войны вновь вызвало отъезд в Кастилию части португальской знати, не удовлетворенной, видимо, политической обстановкой в Португалии.

Вооруженные столкновения продолжались до 1393 г., когда наконец начались переговоры, правда, тоже прерывавшиеся военными конфликтами. Только 1402 год ознаменовался составлением договора о мире на 10 лет начиная с 1403 г. Следующие годы принесли смягчение условий торговли и перегона скота (поскольку во многих местах перегон осуществлялся невзирая на границы). Наконец, 1431 год стал годом «вечного мира»[111] между Португалией и Кастилией.

После того, как Жоану I и его советникам удалось установить мирные отношения со своей соседкой, укрепилось положение и внутри страны. Частым созывом кортесов Жоан I обеспечил постоянную тесную связь государства, олицетворяемого короной, и общества, преимущественно городов – наиболее важного звена в экономической, а главное, финансовой жизни королевства. На кортесах обсуждались союзные договоры, принимались решения об общегосударственных налогах. Жоан придал стройность системе королевских должностных лиц на местах и усилил ее.

Жоан I, всячески способствуя возвышению королевской власти, в то же время невольно готовил почву для новых конфликтов, хотя субъективно это тоже выглядело как содействие величию короны. В благодарность за поддержку в борьбе 1383–1385 гг. Жоаном I были пожалованы большие привилегии разным городам королевства, особенно Лиссабону и Порту, что, естественно, еще больше увеличило разрыв между этими городами и всеми остальными. Отъезд, а точнее, эмиграция в Кастилию значительной части знати и раздача их владений сторонникам Жоана привели к тому, что слои, на которые преимущественно опирался Жоан, – горожане, патрициат, низшее дворянство, – первоначально чаще всего связанные с городскими видами деятельности, как бы интегрировались в деревню, в аграрную среду, при этом не столько влияя на нее, сколько обретая новые, «негородские» интересы. Это закладывало социальную основу для будущих сепаратистских выступлений.

Пока на троне оставался Жоан I, эти опасные направления развития подавлялись его сильной натурой. Современники и потомки вспоминали о нем, как о человеке огромной воли, умевшем к тому же ощущать государственные интересы как личные.

Жоан I не был идеальным правителем. Иногда его твердость перерастала в жестокость, тем более что он был вспыльчив, а отменять приказов не любил. Живой пример тому – случай с молодым придворным, уличенным в прелюбодеянии в пору борьбы Жоана, а преимущественно супруги его, Филипы Ланкастерской, за высокую христианскую мораль при дворе: хотя и сам Жоан подчас не проявлял особой щепетильности в подобных делах, на этот раз гнев его был велик, и несчастного юношу немедленно казнили. Хронисты утверждают, что это надолго подняло нравственность двора.

Жоан I несомненно был широко образованным для своего времени человеком. В этом убеждает и состав королевской библиотеки, начавшей складываться при нем,[112] и то, что, несмотря на активную политическую и военную деятельность, он оставил потомкам изящно написанную «Книгу об охоте». Видимо, в его правление возникает при Ависском дворе идея просвещенного государя, затем воплощенная в сочинениях его сыновей Дуарте и Педру.

Экспедиция в Северную Африку была необходима Жоану I не только с военной, но и с политической точки зрения. Победоносный поход доставил бы ему и его сыновьям славу ревностных защитников христианской веры, принес бы его фидалгу богатства, а его купцам – свободу торговли. В то же время силы вечно беспокойной знати были бы заняты вне страны, а новые земли и добыча могли поправить положение Португалии, так долго страдавшей от войн на ее территории.

В 1415 г. португальские войска под командованием самого Жоана I высадились на Североафриканском побережье и без особых усилий взяли марокканский город Сеуту. Это был первый шаг в заморской экспансии Португалии.

Нередко случается в истории так, что сильному правителю наследует слабый и неумелый, вскормленный под мощным покровительством отца преемник. Однако Португалии судьба даровала иное: все пять сыновей и дочь Жоана I умом и силой характера оказались достойны своего отца. Но как различны были их судьбы…

Старший, Дуарте, будучи некрепкого здоровья, правил всего пять лет и известен не только как монарх, по и как один из создателей литературного португальского языка и тонкий психолог. Его сочинение «Верный советчик», созданное как наставление тем, кто правит ныне или будет править в будущем, не только затрагивает самые разные стороны жизни, государственных дел, воспитания, но и в специфической форме касается психологии и формирования личности. Что же до его государственных деяний, то при нем старые аристократические семьи получили большие земельные пожалования, во многом вернули себе силу и влияние. При нем был издан и знаменитый закон о майорате.[113] Эта тенденция впоследствии пришла в противоречие с той политикой централизации и поддержки городов, которую вел Жоан I и продолжал его второй сын инфант Педру.

У Дуарте долго не было наследника, и многие полагали, что после него па престол взойдет его брат инфант Педру. Пожалуй, он в наибольшей степени унаследовал черты характера отца. Смелый до дерзости, с авантюрной жилкой, и в то же время весьма расчетливый и рассудительный, он как будто сошел со страниц рыцарского романа. В юные годы Педру отправился в путешествие по странам Европы. Довольно долго он прожил при английском дворе, где не остался в стороне от усобиц между Глостером и Бофортом. Он действовал в них так успешно, что удостоился чести стать кавалером ордена Подвязки.[114] Из Англии Педру устремился на континент, побывал при всех более или менее крупных дворах, где ему оказывали блестящий прием, и добрался даже до Венгрии, сумев и там принять участие в военных действиях. Его перу принадлежит трактат «Добродетельное благодеяние» – витиеватое наставление в том, что должно и пристало государю и рыцарю, и перевод на португальский язык Цицерона.

Расчеты – или надежды – Педру на престол не сбылись. У Дуарте родился сын – будущий Афонсу V. Но ранняя смерть Дуарте доставила Педру титул регента при малолетнем короле, и он широко пользовался властью, которую давала ему эта должность. Педру покровительствовал торговле, в частности пошел на то, чтобы принять в Португалии еврейских торговцев и банкиров, бежавших от резни в Наварре. Города поддерживали Педру в его политике внутри и вне страны. Стремление укротить знать и ее сепаратистские настроения иногда приводило его к небрежению сословными привилегиями. Так традиция приписывает ему приказ казнить двух дворян за убийство лиссабонского еврея, в другой раз – за нарушение закона высечь епископа.

Трагическим был конец инфанта Педру. Уже давно между ним и его племянником возникли разногласия. И тот и другой обрели своих сторонников – Педру в борьбе за централизацию и сильную королевскую власть, Афонсу – в противопоставлении ему феодальных вольностей и старинных привилегий. В 40-е годы эти разногласия достигли апогея и вылились в вооруженное столкновение. В 1449 г. оба стана встретились в сражении у Алфарробейры. Педру, всегда пользовавшийся поддержкой городов, допустил политическую ошибку, обратившись за помощью к Кастилии и оттолкнув тем самым от себя своих постоянных союзников – горожан. Это стоило ему проигранной битвы. Сам Педру был убит в бою, и труп его несколько дней оставался непогребенным. Политическая линия Афонсу V победила на долгие годы.

При жизни Педру, несомненно, благоволил к морским предприятиям португальцев, но главным их организатором и покровителем стал его брат инфант Энрике – знаменитый Энрике Мореплаватель. Его портрет, дошедший до нас, дает представление об этом волевом и умном человеке. Он был правителем ордена Христа и использовал средства ордена для обеспечения дальних экспедиций, равно как и экспедиции шли на пользу ордену. С именем Энрике Мореплавателя связаны и организация экспедиций, и освоение открытых и завоеванных земель. С его именем связывают и навигационную школу в Сагреше, хотя она, возможно, лишь фантом национальной истории. Дело в том, что в португальской исторической литературе с XVII в. бытует мнение о создании инфантом на скалистом мысе на юге Португалии мореходной школы, заложившей основы могущества страны в Атлантике. Однако до сих пор не обнаружено каких-либо документов, подтверждающих существование школы. Переходя из сочинения в сочинение, миф о сагрешской школе дожил до XX в., по-прежнему оставаясь тайной португальской истории. В наше время, когда большая часть исторической документации этого периода введена в научный оборот, а надежд на неожиданную находку остается все меньше, исследователи склоняются к мысли, что замечательная школа в Сагреше – лишь плод патриотических мечтаний деятелей XVII в., когда предпринималось множество попыток отыскать в прошлом обоснования для величия настоящего и в особенности будущего Португалии и когда родилась не одна историческая легенда.

Но даже если этой школы и не существовало в действительности, роль Энрике Мореплавателя в заморской экспансии достаточно велика. В 40-е годы XV в. одна за другой отправляются в Атлантику организованные им экспедиции. В его владение были пожалованы Азорские острова, заселенные по его повелению.

Дальние богатые края манили многих, особенно после появления на рынках Лиссабона черных рабов из Африки, впервые привезенных в 1441 г.: до этого нелегко было снарядить экспедицию на страх и риск частных лиц и корабли отправлялись в океан под эгидой и на средства королевского ордена. Сначала существовала свободная возможность каждому желающему торговать в африканских землях или африканскими товарами на условиях выплаты пятой части стоимости товара в пользу короны. Но в 1443 г. Энрике Мореплаватель ввел монополию на торговлю в землях к югу от мыса Бохадор. С этого времени королевская власть контролирует или старается контролировать торговлю и торговые связи со своими владениями и в зависимости от степени участия в снаряжении корабля получает от четверти до половины стоимости товаров.[115]

Документы эпохи донесли до нас портрет инфанта Энрике в образе фанатика заморских открытий и христианской веры, поглощенного задачей отыскания новых земель для Португалии и новых душ для христианства. Это действительно было главным в его жизни. Перед этим отступали простые человеческие и родственные соображения. В 1437 г. был затеян поход на Танжер. Отношение к этому походу значительно отличалось от того подъема и воодушевления в городах, которые сопутствовали захвату Сеуты. В 1415 г. лиссабонское купечество всемерно готово было содействовать взятию исключительно важного, ключевого для средиземноморско-атлантической торговли пункта, гарантировавшего защиту судов и товаров от берберских пиратов в непосредственной близости от их гнезд, а Танжер привлекал в основном португальских фидалгу, рассчитывавших на военную добычу и доходные должности. Города не были заинтересованы в этом походе, тем более что на них падала львиная доля расходов. Экспедиция, однако, состоялась и, к несчастью, оказалась неудачной: португальские войска потерпели поражение. Один из братьев-инфантов, Ферпанду, лекарем которого был сын Фернана Лопеша, о котором уже рассказывалось, был оставлен заложником и мог надеяться снова увидеть берега родины лишь после уплаты большого выкупа. Выкуп христианских пленников у мусульман, если представлялась такая возможность, всегда считался священной обязанностью. Большим позором было оставлять в плену королевского сына. Чтобы уплатить огромную сумму, начался сбор средств по стране, но инфант Энрике решительно воспротивился столь разорительной трате на выкуп родного брата. Проведя несколько лет в плену, Фернанду скончался, заслужив в истории прозвание Святого инфанта.

Неудача в Танжере не остановила экспансию. Одна за другой шли каравеллы вдоль побережья Африки. Уже в 1456 г. португальцы добрались до Островов Зеленого Мыса. Через 30 лет, в 1486 г., Бартоломеу Диаш достиг южной оконечности Африканского континента и обогнул его. В 1438 г. Вашку да Гама приплыл в Индию, а Кабрал в 1500 г. открыл для португальцев Бразилию.

Что несли Португалии корабли, возвращавшиеся домой под старыми истрепанными парусами? Что оставляли дома, уходя в океан?

Ежегодно в Португалию ввозились до 10 тыс. рабов, которые могли использоваться на домашних и полевых работах.[116] По свидетельству Дамиана де Гоиша, в это время восьмую часть населения Лиссабона составляли африканцы. Золото, слоновая кость, специи – все это хорошо известные по литературе плоды морских походов португальских флотов.

Однако заморская экспансия началась тогда, когда уровень развития португальского ремесла и производства в целом был еще очень низок. Огромные богатства колоний, открывавшиеся Португалии, не могли найти себе достойного вложения и применения, как это случилось впоследствии в Англии, и не способствовали дальнейшему развитию страны. Богатства утекали сквозь пальцы португальских королей и дворян, использовавших для получения новых богатств свои привилегии и должности и переставших интересоваться собственными землями. Исчезали же эти богатства быстро. Привозимые из колоний ценности и диковины продавались в другие страны, попадая в руки услужливых перекупщиков, которых было полным-полно в Лиссабоне, с давних времен являвшемся центром международной торговли. Золото шло на приобретение товаров повседневного спроса или предметов роскоши, в производстве которых Португалия отставала. Страна, через которую струился золотой поток, оставалась бедной. Не зря современники называли ее «оборванцем в золотой короне».

Символом Португалии этого времени могут служить Капеллаш Имперфейташ (Незаконченные Часовни) – часть собора монастыря Баталья. Это задуманное с большим размахом роскошное архитектурное сооружение, на которое очень скоро не стало хватать денег и которое навечно осталось своеобразным памятником тех времен.

В то же время непрерывный приток больших богатств в королевство делал ненужной инициативу ее жителей в любой из областей, за исключением связанных с заморскими владениями. Бессмысленно было в поте лица обрабатывать земельный надел, гнуть спину в мастерской или зарабатывать гроши на поденной работе, когда с прибытием в Лиссабон корабля из колоний монеты швырялись направо и налево, цены на продовольствие и вино взлетали до небес. Жители Лиссабона на продаже морякам необходимых им мелочей, вина, хлеба и прочего получали огромные деньги, а затем в бездействии и полудреме ожидали прибытия следующего корабля с сокровищами. Разумеется, это относится не ко всем, но значительная часть обитателей портовых городов – Лиссабона, Порту, Лагуша – действительно жили от корабля до корабля.

Экспансия имела и другие отрицательные последствия, среди которых первенство за эмиграцией. Не только преступники, высылавшиеся за пределы страны, находились на борту кораблей, устремившихся в заокеанские дали, но и те, кого манили свобода и возможности сказочно быстрого обогащения в чудесных заморских странах. Несомненно, что и в том и в другом случае это были наиболее социально активные люди. Абсолютно точных цифр эмиграции нет. Однако полагают, что в 1450–1505 гг. выезжало примерно 750 человек в год, т. е. за полвека более 41 тыс. человек покинули страну. По другим подсчетам, менее чем за столетие выехало 280 тыс. человек.[117] Сопоставив эти цифры с численностью населения Лиссабона, которая в конце XVI в. составляла 120 тыс. человек, можно легко убедиться, что страна нищала и людьми.

Нет никаких сомнений в приоритете экономических, социальных и политических факторов заморской экспансии. Но было бы несправедливо необычайный взлет народного духа, героическую и трудную страницу национальной истории приписать только лишь воздействию этих факторов, сознательно опустив субъективное отношение тысяч безвестных подданных португальской короны, искавших счастья в далеких землях и не оставивших после себя ни трактатов, ни записок о путешествиях, подобных хроникам или «Лузиадам» великого Камоэнса.

Мир, открывшийся глазам бесстрашных португальцев, изумил их своим причудливым многообразием. Восприимчивость к этому необычному миру португальского общества нагляднее всего проявилась в архитектуре и изобразительном искусстве. Под впечатлением увиденного за океаном в Португалии в начале XVI в. возник декоративно-архитектурный стиль, получивший название «мануэлину», по имени правившего в то время страной короля Мануэле Счастливого.

«Мануэлину» пришел на смену изящной португальской готике, вершиной которой считается монастырь Ваталья, многое унаследовав от нее и многим обогатив португальское зодчество. Для «мануэлину» характерно воплощение безграничного мира в очень конкретных деталях – диковинных растительных орнаментах, канатах, колоннах-пальмах. Общий дух построек этого стиля монументален и изыскан. Свободные пространства между колоннами с беспрепятственно льющимся в интерьер светом создают единый прозрачный и легкий объем собора. В этом стиле выстроены башня в Белене, Капеллаш Имперфейташ, замок и собор в Томаре, монастырь Жеронимуш. «Мануэлину», специфически португальский стиль, был открыт влияниям и изменениям, но, несмотря на тесные контакты Португалии с Италией, мотивам заморского происхождения оказывалось безусловно предпочтение перед достижениями итальянской ренессансной архитектуры.

Эпоха короля Мануэла и Камоэнса – «золотой век» Португалии – была, видимо, последним временем, когда португальцы давали положительную оценку своему настоящему. В дальнейшем их взоры обращались либо в прошлое, либо в полное надежд и ожиданий будущее.