Сумерки революции[121] (К четырехлетнему юбилею)

Сумерки революции[121]

(К четырехлетнему юбилею)

Да это так. Наступают сумерки революции, и нынешний юбилей ее является прекрасным поводом это признать и констатировать. Она победила, она обнаружила великую мощь, великую жизненность, она запечатлела себя незабываемым этапом всемирной и русской истории. Но… времена и сроки ее исполняются. Она приходит к своему естественному завершению.

Она сделала все, что могла, — пусть другие сделают лучшее. Она сожгла Россию огнем своего энтузиазма. Этот огонь согреет десятилетия, а России пора возрождаться из пепла: «не оживет, аще не умрет». Революция завершается — Россия восстанавливается. Россия мало-помалу, с великими трудностями, разоренная, нищая, но великая и прекрасная в своем жертвенном подвиге — «возвращается к нормальной жизни». Но это уже не старая Россия, упершаяся чугунным александровым конем в тупик, не знающая выхода из тупого оцепенения, — съедаемая глубоким внутренним недугом. Это — новая Россия, воскресающая к «новой жизни».

Пропала Рассеичка. –

Загубили бедную

— Новую найдем Россию, –

Всехвсетную…[122]

Революционная утопия побеждала, покуда на нее ополчались элементы, русской историей обреченные на слом.

В победах над ними она своеобразно утверждала себя, осуществляя свою национальную и мировую миссию. Но как только она победила, — логикой жизни самой она должна отойти, раствориться в будущем, предтечей которого она является, — уступить место конкретной жизненной правде.

Октябрьская революция вступает в пятый год своего бытия существенно иной, чем она была в момент максимального своего углубления. Был «немедленный коммунизм»; — сейчас возрождается частная собственность, поощряется «мелкобуржуазная стихия», и о «государственном капитализме» говорится как о пределе реальных достижений. Была «немедленная мировая революция»; — сейчас в порядке дня ориентация на мировой капитализм, отказ от экстремистских методов борьбы с ним. Был боевой воинствующий атеизм; — сейчас в расцвете «компромисс с церковью». Был необузданный интернационализм; — сейчас «учет патриотических настроений» и приспособление к ним. Был правовернейший антимилитаризм; — но уже давно гордость революции — красная армия. — Можно продолжать эти антитезы до бесконечности.

Все «конечные цели» революции уплыли в неопределенное будущее, — если хотите, стали «идеями-силами» в большом всемирно-историческом масштабе. «По тактическим соображениям» их изгнали из конкретной политики. Ангел революции тихо отлетает от страны: он уже обеспечил себе бессмертие.

«Но — скажут — осталось главное. Осталась революционная власть. Пока жива она — жива и революция». Как раз то же самое говорит про себя и сама эта власть. «Пока мы держимся — живет и великий Октябрь». Это верно лишь отчасти. Это было бы верно вполне, если бы Октябрь умещался в пару или тройку алгебраических революционных формул, да в группу знакомых фотографических карточек, снятых в Октябре. Тогда все было бы в исправности: формулы все еще красуются в надлежащих местах, обозначая «конечные цели», в знакомые лица занимают все те же руководящие государственные посты.

Но нет, — Революция не исчерпывается столь простыми вещами.

Она есть дух, она прежде всего есть дух живой. Она — стиль страны в определенную эпоху ее жизни. Она — жизненный порыв, имеющий свое начало и свой конец.

Страна уже не та, что была четыре года тому назад. Существенно иная объективная обстановка — и материальная, и психологическая, и международная, и национальная. «Опыт» проделан, максимальное революционное каление — позади. Начинаются сумерки, — быть может и очень долгие, длительные, как в северных странах…

Это не может не отражаться и на власти. Пусть ее держат те же лица, но они сами уже не те. Они объективно не могут быть теми же, ибо уже не та стихия, живущая в них.

Или революционная власть будет постепенно наполняться новым содержанием, или ей придется вовсе уйти.

Третьего выхода не дано.

В свое время французские якобинцы оказались неспособны почувствовать новые условия жизни — и погибли. Ни Робеспьер, ни его друзья не обладали талантом тактической гибкости. Нынешняя московская власть сумела вовремя учесть общее изменение обстановки, понижение революционной кривой в стране и во всем мире. Учесть — и сделать соответствующие выводы. Поэтому она и живет до сих пор, и положение ее вполне прочно, поскольку она, повинуясь велениям жизни, спускает нынешнюю Россию с вершин революции. Судя по всему, она делает это твердо, разумно, энергично. Точно так же, как четыре года тому назад она влекла страну на головокружительные революционные высоты.

«Дух истории» по-прежнему с нею.

Четыре долгих и страшных года сделали явными для всех, что путь возрождения России лежит через Великую Революцию. Фокус событий — в органическом процессе революционного развития.

Пульс России бился все эти годы в Москве и только в Москве, — а не в Омсках, Екатеринодарах и Севастополях. Теперь это уже бесспорно. Разве лишь безнадежно слепым это остается недоступным. И все положительное, что только было в Омсках, Екатеринодарах и Севастополях, — все это ныне усваивается Москвой («белые идеи переползли через красный фронт») и может претворяться в жизнь только ею. Фундамент новой России закладывается Революцией, сжегшей старую Россию. И теперь, когда острый революционный процесс, осуществив свою мировую и национальную миссию, подходит к естественному своему концу, с особенно ясной непререкаемостью ощущается необходимость забвения всех политических распрей, так мучительно разделявших Россию за эти четыре года, и повелительно выдвигается долг всероссийской деловой работы над воссозданием подорванных сил государства. Это воссоздание идет ныне под знаком советской власти, отказавшейся от революционного утопизма.

Тем более незыблемую основу приобретают призывы к действенному примирению с ней, к добровольному и честному признанию ее единственной российской властью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.